***
Аратака Рейген работает по ночам, а спит днем, потому что духи предпочитают темноту. Клиентам тоже приходится предпочитать темноту — агентство почти всегда открывается в сумерках и работает до рассвета. Моб — хороший ученик, и пусть использовать силу напрямую ему приходится не так уж часто, он учится всему, чему только может, впитывает, как губка, чужие взгляды на жизнь, переваривает их, понимает, что да, да, правда, так и есть. Он растет, растет его сила и привязанность к вечно уставшему учителю, чей взгляд, кажется, тухнет с каждым годом. Моб не знает, что съедает Рейгена. Может, старая вина или даже мечта, которая не может сбыться. Что-то такое за пределами его понимания. — Я могу чем-то помочь? — однажды не выдерживает Шигео и получает в ответ долгий тяжелый взгляд. — А ты хочешь? — Хочу! Я… я… — Чш-ш, — Рейген прикладывает палец к его губам. — Потом. Руки у него просто-таки ледяные.***
Моб ждет, когда настанет это потом, но оно все не наступает и не наступает. Он заканчивает школу, поступает в институт, проучивается год. Цубоми соглашается пойти с ним на свидание, и, проведя с ней вечер, Шигео понимает, что лучше бы ей было оставаться недоступной первой любовью. Цубоми… простая. Её тайна оказалась детской загадкой, ответ к которой обычно пишут тут же, в скобках, только книжку переверни. Растерянный этим открытием, Моб снова поднимает тему помощи, и в этот раз Рейген задает ему вопрос: — Ты готов пожертвовать всем ради этого? — Всем? — Да. Тебе нигде не будет места, Моб. От тебя будут шарахаться. Ненавидеть. Презирать. Бояться. Ты будешь сильнее и слабее их, и это будет вызывать у них ярость. — Учитель? Я не совсем понимаю… Рейген снимает повязку, первый раз за все время их знакомства. Темно-серая ткань падает на пол. Под ней — светлый горизонтальный шрам. — Рей… Моб давится словами. Наверное, он впервые за многие годы действительно смотрит на Рейгена и видит его. С его бледной голубоватой кожей, с тяжелыми тенями вокруг глаз, с острыми клыками. С глазом в центре лба, который, не мигая, смотрит на Моба. — Ты никогда не сможешь увидеть солнце вновь. Ты будешь пожираем изнутри Зверем до той самой поры, пока не сможешь победить его, достигнув Голконды — просветления. Только тогда ты сможешь прекратить свои страдания, передав их следующему. Моб сглатывает не в силах отвести взгляд. — Таково бремя Салюбри.***
Это не больно. Моб ничего не чувствует, кроме слабости. Кроме нежности. Кроме самопожертвования. Он урывает себе немного счастья — в холодных руках Рейгена, в крепких объятиях нечеловечески сильного существа. По мере того как в нем все меньше и меньше остается крови, Моб все больше и больше заваливается на него, пока в конце концов не получает свою часть — яд на губах, во рту, который заставляет его окончательно сойти с ума. Или, может, прийти в себя. — Сделай это, Моб, — говорит потом Рейген, опускаясь перед ним на колени. — Я всегда буду с тобой. Рядом. Ближе, чем ты думаешь. С непривычки Моб режет о клык язык, но не чувствует боли. Он целует чужую шею, прежде чем прокусить её. На полу агентства… теперь уже его агентства остается лишь прах, который никак не напоминает не-человека, которым Моб, наверное, дорожил больше всего в этом мире. Ему не нужно солнце. Он даже не будет покидать Японию, тем более что здесь почти нет других сородичей, а квей-джин довольно-таки лояльны к изгоям. Моб знает это так же, как и знает то, что это не его знания. Он садится на пол, худой и нескладный, и по его стынущему лицу из глаз льются еще горячие слезы. Из всех трех.