Изъян

Я никогда не думал, что однажды моя жизнь станет настолько запутанной, что разум и инстинкты откажутся сойтись во мнениях, а сердце, вопреки собственному скептицизму, будет перехватывать тупая боль. Зря я предполагал, что, начав думать о других, освобожусь от эгоистических побуждений. Изначально причины действительно казались мне вполне объективными и разумными. То, что мой истинный влюблён в Илью, что не заинтересован во мне, что я сам не испытываю никаких чувств к нему – всё это убеждало меня в том, что правду нет необходимости раскрывать. Но сейчас, позволив себе быть более честным со своим внутренним голосом, я понимал, что послужило основной причиной оставить всё, как есть. Как живущий в подземелье и не видящий лучей солнца, я с восторгом и неверием смотрел на распускающийся в моём царстве мрака цветок. Его определённо не должно было быть здесь, само окружение было для него некомфортным, отталкивающим. Но вопреки законам логики и чужих предрассудков, цветок налился живительными соками и твёрдо занял свои позиции, даже не думая увядать. Наоборот, его сиянию удалось разогнать сгустившуюся темноту по углам, впервые осветив окружающее пространство, наделив своим присутствием и моё существование какой-то значимостью, смыслом. Я тянул к нему свои руки, словно страждущий, это стало для меня жизненно необходимым, а единственно важной задачей – защитить, уберечь, удержать этот свет на такой долгий срок, который только будет возможен. Я был жутким эгоистом. Сблизившись с Ильёй, с тем теплом и дружеской любовью, которые он мне дарил, я уже не мог это потерять. Он доверял мне, извинялся, благодарил – мой нежный омежка, который заслуживал сторицей за то, что дарил сам. Доверчиво и трепетно, с ноткой смущения и стеснения, будто сомневался в том, что ему это действительно позволено. Переживший потерю и предательство, но не потерявший наивности и доброты, радующийся нашей дружбе. Не отступившийся, столкнувшись с моей недоверчивостью и замкнутостью, сумевший пробиться сквозь молчаливость и отстранённость, он день за днём завоёвывал в моей душе всё больше места. А я с ужасом смотрел на того печального зверя, который блестел на меня глазами из тёмных углов. Зверя, о существовании которого омега не догадывался, зверя, готового укрыть цветок стеклянным куполом в надежде, что тот никогда не заметит окружавшей его темноты. Я признавал и понимал его. Ненавидел. Но не имел ровным счётом никаких сил и желания ему противостоять. Что ж, единственным, что несколько успокаивало меня, было отсутствие каких-либо отношений между мной и альфой. Ни я, ни Эдгар Данилович не стремились нарушать те хрупкие условия, в которых мог существовать наш мир без риска уничтожения всего, что было нам дорого. Мы оба рисковали, но и оба понимали цену успеха. Цену, которую приходилось платить каждую встречу. То живое и непринуждённое взаимодействие, которое мы проявили во время игры, было максимально допустимым. Рубежом, за который мы не могли переступать, чтобы не позволить даже задуматься… Я не знал, как он реагировал на меня, и была ли эта реакция вообще. Убеждённый в чувствах альфы к Илье, я мог лишь предполагать, что значит для него наша истинность и имеет ли вообще какое-то значение. Насчёт себя и своего измученного организма я мог говорить вполне определённо. Но моему эгоистичному зверю было вполне достаточно дружбы с омегой. Молчание было тем единственным выходом, который был у меня, чтобы не потерять их обоих. Да даже если бы я и захотел быть с тем, кто обещан мне природой… Единственное, что было бы – это ненависть Эдгара Даниловича, которого я лишил бы возможности быть с любимым человеком. Так что я был даже отчасти благодарен альфе за его чувства к Илье, ведь так мне не приходилось выбирать. Я мог просто надеяться на то, что это молчаливое соглашение продлится до самой их свадьбы. А потом правда просто потеряет своё значение. Мысль о недавно встреченном водителе застала меня именно на этом моменте сонных размышлений во время утреннего душа. А что, если тот действительно… Но если бы он был парой Ильи, то уже давно встретился бы с ним. Каюсь, за последний месяц мысли о знакомстве с этим альфой и нашем диалоге как-то вылетели из головы. Возможно потому, что на следующий день состоялось наше вечернее приключение в лесу с Эдгаром Даниловичем… Или потому, что в дальнейшем он просто испарился с горизонта. Значит ли это, что его интерес к Илье не имел таких серьёзных оснований, как мне показалось тогда, в машине? Но всё равно, почему он так отреагировал на нас в торговом центре? Как-то это всё не сходится. Здесь определённо нужен кофе. Даже на выходных я вставал по привычке рано, потому что организму было плевать на моё желание высыпаться хоть иногда. Какой-то изощрённый вид мазохизма с его стороны, но удивляться я перестал уже давно. Не хотелось бы, чтобы обеспокоенные родители Эдгара решили, что я силой удерживаю Илью, но и будить его было слишком жестоко… Захватив с собой кружку, распространяющую терпкий аромат, я вернулся в спальню, потихоньку притворяя за собой дверь. Разметавшиеся по подушке локоны не сменили своего положения с момента моего пробуждения, всё такой же густой, чуть встрёпанной волной прикрывая лицо омежки. Как он не просыпался от этого, я не представлял, ну да мне и не узнать – не та длина волос. Замерев у окна, я плотнее запахнул халат – хоть в спальне и было тепло, но картина за окном заставляла поёжиться. За ночь снега выпало ещё больше, делая проезд для машин почти невозможным, а этот стройный поток снежинок не прекращался до сих пор. Оставалось надеяться, что в понедельник мы обнаружим среди сугробов свой институт. – Дан… – чуть хрипловато протянул голос за спиной. Оглянувшись и кривовато ухмыляясь, я смотрел, как Илья потягивается, оголяя из-под сбившейся футболки пупок, приподнимается на локте и наводит ладонью второй руки у себя на голове ещё больший беспорядок. – Выспался? – насмешливо поинтересовался я, прекрасно понимая, что утро слишком ранее для положительного ответа, и отпивая кофе. Наверняка именно его запах и разбудил омегу. Да, я просто премерзкая личность. – М-м-м… – промычал он, утыкаясь лицом в мою подушку и притягивая её к себе обеими руками. – Можешь спать с ней, – смилостивился я, присаживаясь на подоконник. – А как же ты... – теряя вопросительную интонацию, затихающим голосом отозвался Илья из глубин подушки. – Я уже не лягу. Спустя минуту от кровати раздавалось лишь приглушённое сопение и иногда лёгкие вздохи. Из состояния оцепенения меня вывел мелькнувший сквозь стёкла в двери силуэт о-папы. Пошевелившись, я расслабил побелевшие пальцы, сжимающие ручку кружки, и вышел в коридор, слыша приглушённое шипение горелки. – Уже встал? – зевая, спросил о-папа, обнаружившийся на кухне. В ответ было достаточно лишь вздохнуть. У нас все были ранними пташками: о-папа всегда собирал на работу мужа, уходящего на утреннюю вахту. Я вернулся в коридор, собираясь покормить виляющего хвостом на лежанке Звонка, но услышал слабое пиликанье, доносящееся из прихожей. Подойдя к вешалке, я пощупал пальто Ильи и достал из его кармана телефон. На экране высветилось сообщение от абонента «Эдгар». Несколько секунд раздумывая, как поступить, я всё же открыл его. Вдруг там было что-то важное? «Как проснётесь, позвони» Иронично приподняв бровь, я раздумывал над причинами столь раннего пробуждения альфы в свой законный выходной. Так переживал за Илью? С него станется приехать по такой погоде, если омега не отзовётся. Нажав на кнопку вызова, я прошёл в зал и подошёл к окну, глядя вниз на занесённые дорожки и осторожно едущих водителей. Кого-то уже толкали от подъезда, перекрикиваясь и сигналя. Зимнее утро во всей красе. – Алло, – хриплый со сна голос, даже после целой ночи хранящий нотки усталости. Я чуть сильнее сжал несчастную трубку, поставив кружку с кофе на подоконник. Стоило позвонить, чтобы узнать, как звучит его голос по телефону. К сожалению, даже на расстоянии он... – Илья, почему молчишь? Что-то случилось? – Он ещё спит. Я прочитал сообщение. На том конце провода, за километры по заснеженным улицам, воцарилась тишина. Я безучастным взглядом смотрел на бегающие вокруг заглохшей машины фигурки людей, чувствуя под ногтями правой руки пульсирующую от боли кожу левой. – Дан? – мне показалось, или голос изменился? Ох уж эта связь. – У нас всё в порядке. Как только погода станет лучше, мы сами доберёмся. – Дождитесь меня. Пешком слишком далеко, но сейчас лучше не садиться ни в какой транспорт. – Вот именно – ни вам, ни нам. Лучше не рискуйте. – Дан… – лёгкая растерянность в низком голосе. Вероятно, реакция на заботу с моей стороны. – Я пойду, мне нужно помочь папе. Когда Илья проснётся, скажу, чтобы он сам вам перезвонил. Сбросив вызов и состояние гипноза от звуков его голоса, я вернулся к доносящимся с улицы гудкам и шипению раскалённого масла на кухне. Вернув телефон на прежнее место, я отправился выполнять озвученные планы, старательно стирая из визуальной памяти цифры номера. Так, на всякий случай. К моменту пробуждения Ильи погода утихомирилась, и теперь за окном пролетали лишь редкие снежинки. А-папа уже ушёл на вахту, а о-папа готовил обед. Услышав тихую возню, я обернулся от окна и увидел смущённый, но уже вполне проснувшийся взгляд. – Извини, я снова уснул. Который сейчас час? – по небу за окном невозможно было угадать, утро сейчас, обед или вечер. – Всё в порядке, поисковый отряд за тобой ещё не высылали, – успокоил я его, вновь присаживаясь на подоконник. – Откуда ты знаешь… – пробурчал он, виновато потирая лоб и выскальзывая из-под одеяла. Я с улыбкой наблюдал за ним. – Жду тебя на кухне, мы уже позавтракали, можешь не торопиться, – кривоватая улыбка и печальный взгляд были мне ответом. Я уже говорил, насколько я противная личность, да? Во время завтрака Илья бросал быстрые взгляды на стоящего возле плиты омегу. Он ничего не говорил, но я каким-то шестым чувством понял, о чём он думал. Нет, не думал – вспоминал. Решив отвлечь его, я сказал: – Перезвони Эдгару Даниловичу, он пытался с тобой связаться утром. Илья испуганно моргнул. – Что он сказал? Я нахмурился, пытаясь разгадать причины подобной реакции. Кого опасался Илья? Не своего жениха, это маловероятно. – Хотел приехать, но я убедил его, что мы сами позже доберёмся. Омега кивнул, успокаиваясь. Посмотрев на занятого готовкой о-папу, я чуть понизил голос: – Почему ты испугался? Друг вопросительно посмотрел на меня, а потом вздохнул. – А, ничего. Не хотел, чтобы родители Эдгара волновались лишний раз. Прозвучало как-то неубедительно. Но продолжать расспросы было бы грубо. Переодевшись в свою одежду, Илья проскользнул в зал, в котором я смотрел прогноз погоды. Обещали довольно солнечный день, это вселяло надежду всё-таки покинуть пределы нашей крепости. – Эдгар сказал, что не против. – Правда? – что-то с трудом верилось в такую покладистость со стороны альфы. – Ну… Он знает, что сегодня мне нужно кое-что сделать. Я заинтересованно приподнял брови, приглушая звук телевизора. – Обычно я делаю это один, – замялся Илья, присаживаясь рядом со мной на диван. Чуть помедлив и не поднимая глаз, он взял мою ладонь в свою и смущённо добавил: – Но теперь у меня есть ты. Ты ведь пойдёшь со мной? – он слегка улыбнулся и просительно заглянул мне в глаза. Интересно, знали ли они оба, какую власть имеют надо мной?.. – Разумеется, – склонил голову я, ответно сжимая пальцы омеги.

***

На минуту выскользнувшее из-за облаков солнце, отразившись миллионами лучей от поверхности белоснежного покрова, ударило в глаза, заставляя жмуриться и быстро моргать. Сухой снег скрипел под ногами от каждого шага, рождая единственную в своём роде симфонию «зимней ходьбы», но сильного мороза не было. Можно было надеяться завершить своё путешествие с целыми носами и ушами, определённо. Сдвинув тонкую створку ворот, мы прошли вдоль могил, невольно погружаясь в атмосферу тишины и спокойствия этого места. Жизнь здесь как будто замирала, соприкасаясь с вечной и великой тайной смерти. Загадкой, находящейся за пределами нашего восприятия и мышления. Есть такие вещи, осознать которые мы не можем, будто сталкиваясь с границами наших возможностей, отпущенных природой или богами, кому что ближе. Балансируя на цыпочках на воображаемом краю мира, мы тщетно пытаемся заглянуть за горизонт. Но он скрыт туманом, вечным и необъяснимым. Возможно, неизбывная вина живых перед теми, кого уже нет, побуждает нас создавать эти памятники вечности. Мёртвых давно уже больше, чем тех, кто ещё бредёт по земле. Новые кладбища сменяют старые, и лишь последние поколения ещё помнят своих ушедших. Чьи-то могилы навещают десятки лет многие люди, а о чьих-то других не знает почти никто. И ни один человек не может доказать верность своего ответа на вопрос – есть ли во всём этом смысл? Когда Илья, ушедший немного вперёд, замер у одного из памятников, я пристально посмотрел на него, стараясь предугадать тот момент, когда могу ему понадобиться. Омега, сжимающий в руках купленный по пути букет, озадаченно и хмуро смотрел куда-то вниз, на подножие памятника. Приблизившись, я посмотрел туда же, замечая чуть припорошенные снегом свежие цветы. – Не понимаю… – потерянно проговорил Илья, присаживаясь на корточки и кончиками пальцев проводя по искрящимся снежинками бутонам. – Возможно, родители Эдгара Даниловича?.. – предположил я. Омега покачал головой. – Так каждый год. Я прихожу, а цветы уже лежат. Это не его родители, они навещают моих пап позже и меня уговаривают. Считают, что в день моего рождения я не должен думать об их смерти. А я теперь праздную раньше этого дня. Просто потому, что ни в этот день, ни после… уже не смогу. Положив свой букет рядом, Илья выпрямился, глядя на выгравированные на памятнике буквы. – Возможно, кто-то из их друзей?.. – тихо заметил я. Омега вновь покачал головой. – Последние годы родители почти ни с кем не общались. Все, кто более-менее хорошо нас знал, разъехались по другим городам. Наши с Эдгаром отцы дружили в школе и институте, тогда же и договорились о будущей свадьбе своих детей. Позже мой отец встретил папу, а папа Эдгара переехал сюда, ближе к своей паре. Помню, как переживал, когда узнал, что тот равнодушный и молчаливый альфа, которого я видел, приезжая к ним в гости – мой будущий жених, – тепло улыбаясь, проговорил Илья. – Это было так давно, как будто в другой жизни. Так что… больше просто некому. И каждый раз раньше меня… – видно было, что эта загадка не оставляет омегу каждый год. Увидев, что Илья вновь погрузился в свои мысли, я медленно отошёл, даря ему необходимое сейчас уединение. Мысль о неизвестном человеке, каждый год навещающем могилу родителей друга, заняла и меня. Кем они были для него/неё и что значили? Знал ли сам омега о его/её существовании? И к чему была эта скрытность? Я помнил, что они погибли в день рождения моего друга, но никогда не задумывался, как тяжело было теперь Илье воспринимать этот день так, как раньше. Прошлое осталось позади, но он всё ещё жил в этом дне, запрещая себе двигаться дальше, год за годом оставляя себя и своё рождение перед тем символическим рубежом, когда жизнь остановилась. Границей, которую не мог переступить, чтобы жить дальше. – Знаешь, что было для меня самым страшным? – внезапно заговорил Илья, подняв голову и посмотрев на замершего в нескольких шагах меня. – Больше не вернуться в наш дом. Хоть я и мог переехать к родителям Эдгара на то время, пока они оформляли необходимые документы, мне почему-то казалось, что это ошибка. Что я должен остаться там, где прожил всё своё детство, где был самым счастливым ребёнком, окружённым любовью и защитой. Я верил, что никакое другое место просто не заменит мне наш дом. Я подошёл ближе. Одинокая фигурка омеги среди высоких и холодных памятников вдруг показалась мне самым неправильным и страшным, что я видел в своей жизни. Хотелось увести его отсюда, забрать от этих равнодушных каменных плит, крадущих каждый прожитый год и прячущих его среди безмолвности и небытия. Но всё, что я мог – лишь слушать доверенные мне сокровенные мысли и верить, что однажды… Однажды власть, таившаяся в выгравированных именах, оставит омегу и вернёт его тем, кто его любит. – Но я понял, что ошибся. В первую же ночь, слушая свист ветра за окном и тишину, которая давила на меня. Несколько дней я упрямо верил, что это пройдёт, и убеждал в этом приезжающих ко мне родителей и Эдгара. Но потом… просто сдался. Я был слишком слаб, Дан, чтобы справляться с этим в одиночку, – омега отвернулся, чтобы я не видел его готовых пролиться слёз. – Ты и не должен был. Никто не должен справляться с этим один, – убеждённо проговорил я. Илья повернулся и улыбнулся мне, светло и грустно, блестя влажным взглядом из-под ресниц. – Мне повезло. У меня всегда были те, кто заботился обо мне. И теперь, когда они рядом, я могу сказать, что снова счастлив. Я слабо улыбнулся ему. Что ж, теперь можно считать свою жизнь прожитой не напрасно. Спустя время мы направились к выходу из кладбища. Будто с чем-то справившись, Илья дышал свободнее и легче, сбросив невидимые оковы напряжения, сковывавшие его ещё утром. Я шёл немного позади, глядя на его лёгкую походку и расправившиеся плечи. Возможно, приходя сюда, мы и делаем в чём-то правильный шаг. Словно снимаем с себя часть груза, вечно давящего на плечи. Словно вновь соприкасаемся с чем-то давно утраченным, и благодаря этому можем жить дальше, отвоёвывая у прошлого ещё один год. Для каждого это место имеет своё значение и воздействие. Подходя к воротам, я оглянулся. Здесь никогда ничего не менялось, замерев в одном моменте, для каждого живущего разном, но общем для всех умерших – прошлом. Загадочная машина времени, запрограммированная на минус бесконечность. Уже собираясь выйти вслед за Ильёй, я вдруг заметил движение. С ветки одного из старых деревьев упал снег, но ни птицы, ни какого-то мелкого животного, потревожившего покой этого места, я так и не заметил. С чувством неясного волнения я обвёл взглядом окружавшее меня пространство, вновь замершее и безучастное, и, помедлив, вышел за ворота.