I'm living bad dreams

Йен негласно был выбран тем парнем, который делает кофе по утрам, если вообще в состоянии это делать. То ли потому, что он басист, то ли потому, что кофе у него реально получается вкусным, то ли всё вместе взятое – никто не задавался вопросом. Вот и сейчас он тормошил стонущего от похмелья Кеннета, пытаясь всунуть ему кружку с кофе (на кружке Кеннета была нарисована почему-то синяя лягушка, из-за которой он один раз поругался с пьющим из неё Гленном – Кеннет был уж слишком собственником. Ну или потому, что ругаться с Гленном это уже как само собой разумеющееся). Но Даунинг отвечал что-то неразборчивое, сквозь которое, однако, чётко можно было уловить: «Иди к чёрту, мне плохо». Робу тоже было плохо, после произошедшего ночью, когда Кеннет во второй раз там, на скамейке, сам едва не поцеловал его, а потом отскочил и убежал, но он, тем не менее, пил свой кофе без сливок и сахара (на них просто денег не было) и вполне довольно улыбался, смотря на высунувшееся из-под одеяла лицо Кеннета. Из-за этого лица у него уже год всё внутри сводит болью, а сердце пропускает несколько ударов, но лучше бы Даунингу и дальше было не знать об этом. – Ну посеял Хинч случайно твои демо, с кем не бывает. Всего лишь капля в море из всего, что ты записал. Нет, обязательно напиваться, – повторял Йен, поставив кружку с горячим кофе подозрительно близко к голове Кеннета. Кеннет бросил на него уничтожающий взгляд, потом такой же – на Джона и отбросил одеяло. – Вот так-то лучше. Давай быстрее, и на студию. – Какие мы трудолюбивые, – буркнул Кеннет. Он пересёкся взглядом с Робом, смотрел на несколько мгновений, а потом, видимо, вспомнив о вчерашнем, скрылся из поля зрения. Где-то около руля недовольно хмыкнул Джон Хинч, греющий руки о свою кружку. Роб нахмурился, осознав, что только недавно успокоившийся и смирившийся Хинч опять начнёт возмущаться по этому поводу. Ну, ему-то легко говорить. – …до сих пор найти не могу, кстати, – донёсся до Роба голос Гленна. С улицы, видимо. – Осталось только богу помолиться. – Пообещай ему, что когда найдёшь свою гитару, посвятишь ему песню, – скептически отозвался Кеннет. – Не хочешь допить мой кофе? – Чтобы ты меня потом опять вытравил за свою кружку? Я своих ошибок не повторяю. Они засмеялись, и Роб уже хотел начать разговор с Йеном, но следующая фраза заставила его вслушаться сильнее. – Чего вчера происходило ночью? Вначале зашёл Роб, походил из угла в угол, ушёл, потом ворвался ты, воняя спиртом, словно в нём окунулся, поинтересовался, где Роб и свалил, потом появился Джон и долго матерился, – хмыкнул Гленн. Кеннет замолчал. Роб не видел, но представлял, как он удивлённо захлопал светлыми ресницами и нахмурился. – Да я не помню. Пьяным был вусмерть – не преувеличиваю. Небось подрался с кем-то слегка, разозлил Роба с Джоном. «Всё ты помнишь», – подумал Роб, сам не понимая, хорошо это или плохо. Это было просто плохо, ужасно, хорошо, до отвратительного отлично, что сейчас, вспоминая мутный взгляд голубых глаз Кеннета, его промахивающиеся губы и дрожащие руки, Роб не смог не сдержать улыбку, прикрыв рот рукой. Кеннет его избегал… первые два часа. Роб слишком хорошо его знал, что думать, что прямолинейный Даунинг будет увиливать от разговора. Кеннет не говорил много, он перебирал пальцами красную нитку, смотрел куда-то в окно и всё время шмыгал носом, успев вчера подхватить что-то на холоде. Хэлфорд, совершенно не скрываясь, рассматривал его, облокотившись лицом о скрещенные на столе руки. Даунинг ловил на себе его взгляд и – о боже! – смущался. – Даже нечего сказать, – выдохнул Даунинг. Он потянулся к зажигалке, и Роб знал, что она уже давно не рабочая, но сообщать об этом Кеннету не стал – дал ему время. – Хотя, есть чего, даже слишком, но никак не могу собраться с мыслями. Ну ты-то хоть не молчи! – По-моему, говорил я слишком много. Вчера. И делал тоже, – вздохнул он, убирая локти со стола. Кеннет задумчиво посмотрел на него. В один момент его лицо побледнело, и он сжал руками край столешницы. – Я чего-то не помню? – хрипло вырвалось у него. Роб непонимающе посмотрел на него, а потом рассмеялся. – Нет… нет. Мы просто целовались. – Просто! – возмутился Даунинг. Роб поджал губы, смотря на внутренние терзания Даунинга, которые так явно отпечатывались на лице Кеннета. – Иди, исповедайся, может легче станет. «Святой Отец, я согрешил. Я допустил мысль, что меня привлекает мужчина». – Я не допускал эту мысль, – как-то совсем неуверенно сказал Кеннет, и Роб внутренне заликовал. – Я просто… О Господи, Роб, я был… – Тихо. Если скажешь, что был слишком пьян, то я прямо сейчас встану, возьму билет до Бирмингема, и вы можете искать нового вокалиста. Кеннет задохнулся от возмущения. – Грязный шантажист. Вот ты кто. Я не хочу тебя терять. – Если б я не знал, то я бы подумал, что в этом даже заложен какой-то романтический контекст. Но, Кеннет, ты даже когда признавался мне в любви не признавался мне в любви, как бы странно это не звучало. Совсем не по-британски, да? – Когда я напиваюсь, британец во мне погибает, – вздохнул Кеннет. – Ты невыносим. – Я люблю тебя. – Хватить говорить это. – До некоторых лучше доходит с нескольких раз. Повисло молчание. И Роб, который устал молчал за столько времени, улыбнулся, не желая больше держать язык за зубами. – Не хочешь меня поцеловать? – Зачем? – Тебе вроде понравилось. – Это я сейчас уйду, и ищите нового гитариста! – вспыхнул Кеннет. Он встал из-за стола, направляясь к выходу. Он остановился, услышав глухой смех Хэлфорда, и обернулся, странно посмотрев на него. – Тебе смешно? – Просто… даже больно, – покачал головой Роб. – Прости, – тихо сказал Кеннет. Но Роб даже не мог в чём-то его винить. * * * С Томом он познакомился пару месяцев назад. Правильнее сказать – Том познакомился с ним, когда Роб сидел в баре, смотрел футбольный матч, который не очень-то любил, и пригласил к себе на ночь. Роб тогда подумал, что, видимо, выглядит слишком по-гейски, раз Том ни минуты не сомневался в этом приглашении. Хэлфорд и не отказался. Он упустил момент, когда из встреч по вечерам в субботу теперь уже в квартире Роба они стали, господи помилуй, парой, как выразился Том, и даже не стал отрицать этого, потому что за этим красивым словом так и остался перепих по субботам вечером всё ещё в квартире Роба, и то, только когда Хэлфорд был в городе. Том любил говорить, даже больше, чем сам Роб. Он много говорил о себе, и Хэлфорд знал, что у Тома есть жена, с которой он не спал уже полгода, дочь, которая заканчивает школу, вечной орущий начальник и машина со слишком большими налогами. Робу это было не очень интересно, но Хэлфорд был благодарен Тому за то, что тот не расспрашивал его о личной жизни, потому что Робу просто чертовски не хотелось распинаться о том, что он не очень известный (но всё же известный) музыкант, влюблённый в своего лучшего друга, иногда подрабатывающий в магазине. Потому что, Господи, до сих пор было страшно смотреть на Кеннета, который по приезду в Англию совсем от него отдалился, и встречались они теперь исключительно во время концертов и репетиций, почти не разговаривая друг с другом. Даже Гленн как-то тихо заметил, что-то произошло, но они оба его проигнорировали. Хэлфорд знал о своей великолепной способности всё портить к херам собачьим, но здесь он перегнул палку. Если бы он только набрался смелости и позвонил Кеннету, по номеру, который он давно уже выучил, но нет. Кеннет тоже не звонил… он пришёл. Пришёл внезапно, в субботний вечер, когда как Роб ждал его шесть дней в неделю, он пришел именно в тот, седьмой. Постучал так тихо, что Хэлфорд сначала подумал, что ему показалось, но Том, до смерти боявшийся, что его жена узнает, отправил его проверять. На ходу натягивая штаны, Роб, уверенный, что за дверью никого не будет, потянул её на себя и просто замер. Кеннет сразу вытащил руки из карманов и вытянулся, словно солдат. Он открыл рот, но сразу же закрыл его, сам не зная, что сказать. Хэлфорд испытывал те же чувства – даже если бы там стояла жена Тома, он не так бы удивился. Потом Кен, видимо, так и не найдя слов, просто переступил через порог, обнимая Роба, автоматически обнявшего его в ответ. В дрожащих руках Кеннета, скользящих по его спине, было столько нервного отчаяния, что Хэлфорд почувствовал переполняющие через край эмоции, прижимая Даунинга к себе ещё сильнее. Роб понял, как скучал по его прикосновениям, едва удерживая переполняющую через край безумную любовь к нему и возбуждение. – Прости, – выдохнул ему Кеннет прямо в ухо. По телу пробежались мурашки. – Я повёл себя, как последний мудак. Всю последнюю неделю я только и думаю о том, чтобы просто прийти к тебе и извиниться… Но я такой трус. – Тихо, – ответил Роб, зарывая руку в его светлые волосы. – Главное, что сейчас ты здесь. Забыли. Обо всём. Кеннет кивнул. Роб бы долго мог простоять с ним, когда из открытой двери веяло холодом, а так и не застёгнутые джинсы упрямо спадали вниз, как тут Том, о котором Хэлфорд ну совершенно забыл, нарисовался на пороге, одетый с иголочки и чрезвычайно испуганный, что проявлялась в его дрожащем голосе. – Роб, что происходит? И Роб, видит Бог, готов был застонать от досады, ведь, судя по резко отпрянувшему Кеннету, он такой подставы не ожидал. Том потянулся к выключателю, и комнату осветила лампочка. Он прищурился, но, разглядев Кеннета, успокоился. Сам Кеннет смотрел так, что у Роба всё свело внутри. «А ведь буквально несколько дней назад я думал, что хуже точно не будет», – обреченно подумал Хэлфорд, смотря на поджатые губы Кеннета, на его взгляд, из которого исчезла обида и вспыхнула злость. Он хотел было рвануть назад, выбегая из квартиры, но вместо этого шагнул вперед, скрестив руки на груди. Том непонимающе переводил взгляд с одного на другого, когда Кеннет, который, по закону жанра, должный бежать по улице, вытирая слёзы, сказал: – Вон. Брови Тома взметнулись вверх, и он перевёл недоуменный взгляд на Роба. Тот стоял, бледный, смотрел на разворачивающуюся драму и хотел смеяться от того, насколько же большая куча дерьма, в которую он влез. – Вон! – повторил Кеннет, срываясь на крик. Ища поддержки у Роба, Том, шагнул к нему, но Хэлфорд отпрянул назад. – Я же спросил, что происходит, – сказал он почти спокойно, Хэлфорд даже позавидовал его выдержке – сам он чувствовал, что если скажет хоть слово, то просто разрыдается. Он сам просто не понимал, что происходит. – Тебе правда лучше уйти. Я позвоню, – найдя в себе силы, ответил он, прикрыв глаза. Том долго смотрел на него (может, и не долго, но время сейчас тянулось так медленно) и… ушёл. А теперь должен произойти серьёзный разговор, и Роб боялся, что на этот раз точно потеряет Кеннета навсегда. Он не стал, оправдываться; сел на полку для обуви, скрестив пальцы, и обречённо посмотрел на Даунинга, ожидая, что скажет тот и что можно будет ему ответить. – Ты его любишь? – вместо упрёков и ругани спросил Кеннет. Роб удивился. – Ты так легко спросил это… Будто думаешь, что можно так просто перелюбить одного и полюбить другого, – поморщился он. Кеннет ждал ответа. – Нет, я его не люблю. Я его трахаю. Иногда он трахает меня. Я бы его не трахал, Кеннет, но тебя я могу только любить. Кеннета так озадачил его ответ, что он замолчал, отведя взгляд. – Об этом мы тоже можем забыть? – почти несчастно спросил Даунинг, и сердце Роба от счастья пропустило несколько ударов. Он подорвался с полки. – У меня ведь даже нет права лезть в твою личную жизнь. – Нет? – озадачился Роб. – Ты же ревнуешь. Даунинг открыл было рот, чтобы оспорить это, но поражённо замер. Он удивлённо захлопал глазами, а потом у него вырвалось: – Получается, да… Ревную? – Он опять замолчал. – Это что, я тебя люблю? – Кенни, – вздохнул Роб. – Ревность никогда не была признаком любви. Ты же такой собственник, что даже за свою дурацкую кружку с дурацкой лягушкой готов был рвать и метать, а допустить мысль, что человек, который любит тебя, может иметь отношения на стороне, это вообще… – Но ты не вещь, Роб. Тот махнул рукой и, наконец, додумался застегнуть штаны. Звук «молнии» разрезал давящую тишину, и Роб поймал какой-то несчастный взгляд Даунинга, судя по всему, плохо понимающего, что вообще происходит. Роб устал от этого; он выключил свет и прошёл в комнату, которая являлась спальней и гостиной одновременно, прикрыл мокрые простыни зелёным пледом и с размаху лёг на него, вытаскивая сигареты из прикроватной тумбочки. Кеннет стоял несколько мгновений в коридоре, а потом тихо прошёл за Робом, становясь напротив кровати и смотря, как Роб закуривает. Роб чувствовал, что Кеннет силится что-то сказать, пытается найти слова, но он сейчас был совершенно потерян. Собственно, как и сам Хэлфорд. Он не знал, что делать дальше и что будет, потому что каждое неосторожное движение, каждое неосторожное слово может повлечь за собой самые неприятные последствия. Да даже осторожное может ухудшить и без того эту херовую ситуацию. Роб вообще не представлял выхода из того, во что они попали. Может, выхода и нет? – Я ухожу из группы, – не подумав, сказал Роб. Кеннет отреагировал мгновенно: – Тогда я тоже. Если ты так думаешь убежать от проблемы, то я в тебе разочарован. – Ты во мне не разочарован до сих пор? – приподнявшись на локтях, поинтересовался Хэлфорд. Кеннет облокотился о стенку, прикрыв собой быстро начерченный портрет Лорен Бэколл. – Должен? – Я не знаю, – честно признался Роб. Голова шла кругом. Его взгляд упал на оставленные Томом часы, и, если у Тома есть хоть капелька уважения, он за ними не вернётся, подумал он. Хэлфорд долго смотрел на крупные часы с позолотой, а потом смел их с тумбочки вместе с пачкой сигаретой и зажигалкой. Кеннет вздрогнул. – Ненавидишь? – Кого? – почти прорычал Хэлфорд. Кеннет нахмурился. – Тома, меня, себя. – Никого я не ненавижу, – ответил он. – Я просто чертовски запутался, хочу, чтобы это поскорее закончилось, и ты ушёл из моей жизни, потому что я больше так не могу. – Задаешься вопросом, почему полюбил меня? – с пониманием спросил Даунинг. – Хочешь, чтобы этого никогда не произошло? – Это одновременно лучшее и худшее, что со мной происходило. – Он вдохнул побольше воздуха. Повисло молчание. «Я считаю до сорока, – обречённо подумал Роб, смотря на замершую в темноту фигуру Кеннета. – И если ничерта не происходит, я прошу его уйти, извиняюсь перед Томом, и всё будет как прежде. Я надеюсь». «Раз». Тёмно-зелёные лёгкие шторы взлетели едва ли не до потолка от порыва ветра, пробравшегося через форточку, и Роб, всё так же полураздетый, поёжился. «Десять». Кеннет засунул руки в карманы и шмыгнул носом – ему тоже было холодно, но он и не думал закрывать форточку, боясь непонятно чего. «Двадцать». Даунинг сделал резкое движение, и Роб едва не сбился со счёта, но тот быстро остановился, опять прикрыв спиной карандашный портрет, и Хэлфорд случайно два раза повторил «двадцать восемь». «Тридцать». Роб, садясь, со смехом подумал, что готов пойти на «тридцать с половиной», но это было бы нечестно по отношению к себе. И он продолжал считать, готовый встать, посмотреть на Кеннета в последний раз так, как не посмотрит уже никогда, и выпроводить за дверь. «Тридцать шесть». Кеннет сделал шаг, и голос его, прорывающийся сквозь пелену отсчёта, звучал так глухо, что Хэлфорд вначале не поверил своим ушам. Он сел на разобранный диван, прямо в ботинках забираясь на плед ногами, стоя на коленях и притягивая Хэлфорда к себе. Роб даже подумал, что сорок уже прошло, но забыл об этом ровно в тот момент, когда ощутил, как губы Кеннета накрывают его, резко давая прочувствовать вкусы табака и сиропа от кашля, что так противоречили друг другу. С Кеннетом у Роба всегда всё выходило автоматически, вот и сейчас он, не думая, прижался к нему, отвечая на поцелуй, выгибаясь ему на встречу. – Что ты делаешь? – с отчаянием спросил Роб, дрожа от накатившего возбуждения, когда Кеннет отстранился. – Я тебя не понимаю… совсем не понимаю. Ты же потом опять скажешь, что всё было ошибкой, ты был неправ. Я же не вещь, ты сам сказал. Тогда… – Он просто потерял дар речи и закрыл лицо ладонями. – Я тебя… – «Ненавижу». Глупости. Он не сможет возненавидеть его, что бы тот ни сделал. – Посмотри на меня. – Я боюсь. – Чего? – Господи, Кеннет, неужели непонятно? Я боюсь, что ты опять оттолкнёшь меня. Тогда не легче не начинать всего этого, как было раньше? Я тебя совсем не понимаю. – Но ты меня любишь. Он дёрнул плечами. – Тебя так сложно любить. Но вновь поцеловавшие его губы, отдающие вкусом сиропа и сигарет, говорили об обратном.