Incurable

      Гарри Поттер считал, что в Центре Святого Брутуса для мальчиков с неизлечимыми криминальными наклонностями летом намного хуже, чем в остальное время, но все же лучше, чем у Дурслей. Он не хотел думать об этом, но мысль невольно сама собой возникала у него в голове. Парень не видел их с тех пор, как ему исполнилось четырнадцать, и мог только догадываться о том, что его родственники умыли руки и он никогда больше не вернется к ним. Никто ничего не сказал ему ни на Рождество, ни на Пасху, ни этим летом. Многие парни уехали, но его так и не пригласили в офис Прайса, как это было в прошлом году, чтобы отправить к опекунам. Что примечательно, после каникул в Святом Брутусе все выглядели потрепанными — словно это было время, предназначенное специально для драк, — но при этом все делали вид, что все в порядке, как будто так и надо. Как будто у Прессера нет фингалов под глазами, или этот Бергсторм не ходит с разодранным лицом, или МакДермотт не сломал руку. Гарри Поттеру нравилось это. Так было проще, и каждый мог придумать любую причину возникновения этих ран.       Ведь пока остальные гадали, попал ли МакДермотт в аварию, подрался в пабе или упал с крыши, никто не думал о том, что произошло во время каникул с ребятами, оставшимися в Святом Брутусе. Дело в том, что только самые старшие и самые непослушные парни находились здесь на каникулах. И еще Гарри Поттер, который утверждал, что он за всю свою жизнь не начал ни одной драки, чего бы там другие ни говорили. Парень не был стукачом (это последнее, кем он хотел быть) и считал, что и так слишком часто брал вину на себя. Но предпочитал об этом помалкивать.       Летние воспитатели хорошо знали, с кем они имеют дело на каникулах, и пытались поддерживать дисциплину как сильными руками, так и тяжелыми палками.       Летние каникулы были длиннее рождественских или пасхальных, так что в связи с отсутствием уроков, которые обычно занимали большую часть времени, мальчики были готовы подраться даже из-за шнурков, ну или за порцию еды. Конечно, у Гарри были только форма Святого Брутуса, кроссовки и круглые очки, заклеенные скотчем, но тем не менее, он попадал в драки за добавку мясного рулета на ужин. Старшие парни, хорошо его изучившие, знали, с какой стороны к нему подступиться и как подгадать время для драки. А еще они знали, что Поттер не стукач, и никогда им не был.       Недостатком Святого Брутуса в любое время года было то, что если тебя поймают на драке, то воспитатели тебя накажут. Если ты действительно очень плохо себя вел, то тебя отправят к Прайсу, для того, чтобы он выбил эту непокорность из тебя. Вот только Гарри не любил драться, совсем. Он предпочитал не ввязываться в конфликты, а стоять где-нибудь в сторонке, но это было частью системы, тщательно выверенной и хорошо организованной. Злость быстро проходила, она забывалась уже на следующий день. Мальчики, которые еще вчера дрались, потому что были злы, сегодня аккуратно (результат порки Прайса) сидели рядом, рассматривая последствия своих действий друг у друга на лицах. Гнев и ненависть имели здесь обобщенный и перманентный характер, так что Гарри могли неделями не трогать.       Другое дело у Дурслей. Нет, его не били каждую ночь и не делали с ним ничего совсем уж абсурдного. Но как в Святом Брутусе Гарри мог ходить неделями, и его никто не замечал, так и у Дурслей он столько же времени мог сидеть голодный, в тесном чулане под лестницей. Или наоборот, они хорошо его кормили и выпускали в туалет, а также давали работу в саду и по дому, но каждый раз, когда он проходил мимо, дядя Вернон решал, что сейчас самое время для порки (и из-за ярости дяди Вернона она получалась гораздо больнее, чем порка Прайса, которую тот сам считал всего лишь надлежащим наказанием). Ненависть Вернона к мальчику заставляла его от раза к разу действовать все более изобретательно, он получал наслаждения от придумывания новых способов причинения боли Гарри, чтобы заставить его кричать. А парень получал извращенное удовольствие, не издавая ни звука. Ярость мужчины всегда была направлена именно на него. Пусть воспитатели центра могли назвать их всех по именам, но обидные слова дяди Вернона были всегда направлены в самые уязвимые места Гарри. По сравнению с ними насмешки мальчиков из Святого Брутуса — ерунда, он научился не показывать, что они попадают в цель. Но у Дурслей Гарри не знал, когда словесные издевательства превратятся в физические. А больше всего он ненавидел, что никогда не мог предсказать, как далеко зайдет дядя Вернон в этот раз. Не было времени хуже, чем те разы, когда Дурсли относились к нему хорошо. Потому что ощущал, как что-то страшное надвигается, но не мог предугадать, что это и когда оно наступит. Тогда в животе возникали спазмы, он обнимал себя за плечи, и казалось, что вот-вот сломается.       Гарри не хотел повторения такой жизни, в состоянии постоянной войны. Так что в общем и целом, Святой Брутус был мирным местом. Периодически.       Поэтому когда он поднял голову от тетради по математике и увидел, что Прайс, разговаривая с воспитателями, указывает на него, то сломал карандаш пополам, решив, что это связано с тем, что Дурсли снова забирают его на каникулы.       Гарри не мог понять почему. Прошлым летом, когда он видел их на свой день рождения, то подумал, что напугал их. У него произошел скачок роста, и дядя Вернон был сильно удивлен тем, каким высоким и жилистым, хоть и не мускулистым, он стал. Так же как и Дурсли, воспитатели в Святом Брутусе считали, что сокращение рациона — хороший способ наказания, а ведь питание и так было весьма скудным, и Гарри просто не понимал, как здесь могут появиться хоть какие-нибудь мышцы. Но Вернон выглядел ошеломленным, и когда Гарри увидел Дадли, то догадался почему. Кузен стал еще толще, но, кажется, вообще не вырос вверх. За время, проведенное в Святом Брутусе, Гарри стал понимать, как выглядит тот, кто боится. Дадли его боялся. А Вернон боялся за Дадли.       Через несколько дней после того, как Вернон прижег руки и спину Гарри за то, что тот пережарил бекон, — а парень ненавидел, когда дядя так делал, в результате оставались ужасные шрамы, которые никуда не исчезали, — Гарри угрожал убить Дадли. Он пришел ночью к мужчине в спальню и шепотом пересказал ему все способы причинения физических мучений, которым научился в Святом Брутусе. Когда мальчик начал говорить, что отрежет член Дадли, — хотя при одной мысли о члене кузена его начинало тошнить, — Вернон решил, что с него хватит. Гарри отправили обратно на следующий же день, и с тех пор о Дурслях не было ни слуху ни духу. Он не вернется туда. Ни за что. Он снова убежит. Мальчик спрятал по половинке карандаша в каждой руке, намереваясь ткнуть ими в лица воспитателей — или самого дяди Вернона, если он здесь — и убежать. Даже если его снова поймают, то закроют в карцер за плохое поведение. В одиночной камере было почти так же плохо, как в каморке под лестницей у Дурслей. Но зато, когда он оттуда выйдет, каникулы уже закончатся.       Гарри не сопротивлялся, когда два воспитателя подошли к нему, чтобы ухватить за плечи.