Incurable

— Вы должны понять, мы никогда не хотели его, для начала. Он был обузой для всей семьи. — Тогда зачем вы его забрали? Конечно, другой опекун мог бы быть найден, если вы не хотели его. Или деньги его родителей как-то связаны с этим? — мягко предложил Робертс. Тетя Петуния резко посмотрела на него. — Он был сыном моей сестры, — отрезала она. — Но это не сделало его… он стал негодяем вслед за отцом. В нем нет ни капли Лили, кроме ее глаз. Она посмотрела на Гарри, как будто это была его вина, что у него были глаза матери. Тетя Петуния часто ругала его за то, что он смотрел на нее. Гарри никогда не понимал, почему — он всегда предполагал, что он сделал что-то неправильно, — но теперь он подумал, что это, должно быть, расстраивало ее, она не хотела видеть в нем маленький кусочек своей сестры. Он уставился на нее широко раскрытыми глазами. — Тогда деньги не были проблемой? — Нам нужны были эти деньги. — Вам нужен был почти миллион фунтов, чтобы позаботиться еще об одном мальчике? Тетя Петуния махнула рукой. — Вернон распоряжался большей частью финансов, я не могу объяснить все это, но вы понятия не имеете, каким сложным был этот мальчик. Всегда нуждающийся в чем-то новом, всегда ломающий вещи Дадли. Нам нужны были каникулы, чтобы убежать от всего этого. Нам тоже пришлось загладить свою вину перед Дадли. Вы не знаете, каково это, всегда иметь кого-то, кого вы не хотите видеть, на вашем пути. В конце концов, у меня есть собственный сын. Мальчик всегда выл, когда был ребенком, не давал Дадли спать по ночам. Если бы я не расселила их, я не сомневаюсь, что мальчик напал бы на моего Дадли в его кроватке. — Конечно, Вы не думаете, что восемнадцатимесячный ребенок мог напасть на другого ребенка? — в голосе Робертса звучало сомнение, что Гарри считал достижением, учитывая, что Петуния явно облажалась. Как будто они когда-нибудь покупали ему что-то новое — Вы ничего не знаете! — завизжала она. — Он был ужасным ребенком, всегда рвавшим и ломавшим вещи, он устраивал беспорядок везде. Никогда не мог спать ночью, всегда хотел больше, больше, больше. Ну, я ведь не была его матерью, не так ли? Дадли был в приоритете, а мальчику становилось все хуже и хуже. — И вы поселили его в кладовке, потому что…? — Его плач раздавался на весь дом, — сказала она. — До его двух или трех лет, может быть, дольше. Вернон чуть не врезался в стену, когда вел машину. У нас была своя жизнь! — Итак, вы заперли маленького ребенка в шкафу, чтобы никто не слышал, как он плачет? Она непривлекательно покраснела. — Ему никогда не удавалось дойти до туалета. Он устраивал беспорядок каждую ночь. Вернон и я думали, что было бы легче для всех, если бы у него было свое собственное пространство, чтобы он мог вести себя, как ему нравится — возможно, это научило бы его держать себя в руках. Гарри старательно избегал смотреть на кого-либо. Хуже всего то, что это могло быть правдой. Он не помнил. Боже, это было неловко — у него были проблемы с мочеиспусканием в постель? — Вам не приходило в голову, что, возможно, плач и недержание мочи были признаками того, что он хотел быть утешенным? — Я не его мать! -повторила тетя Петунья. — Я согласилась принять его, дать ему еду, кров и одежду. Я никогда не обещала любить его. «Но ты пообещала», — подумал Гарри, глядя на нее, вспоминая то время в своей жизни, когда он считал ее красивой. Она много ему обещала и никогда не давала. Однако он ничего не сказал. — Но вы не всегда давали ему достаточно еды, не так ли? Разве вы не оставляли его одного, запертого в шкафу, пока вы с семьей ездили в отпуск? — Нет, — соврала она. Гарри разинул рот. — Мы всегда оставляли ему еду, воду и ведро. Ему нельзя было доверять, чтобы оставлять его одного. Каждый раз, когда мы оставляли его там, мы возвращались в беспорядок. Он пытался разрушить наш дом и нашу семью. — А домашние обязанности? — Мальчик преувеличивает, — сказала она категорически. — Он всегда был ужасно ленивым ребенком, и я не сомневаюсь, что он помнит ужасы, которых не было. У него была работа по дому, как у любого другого мальчика. «Но не у Дадли», — подумал Гарри. — Значит, он не готовил для вас? — Он хотел научиться этому! Он умолял меня. Я думала, что это сделает его немного… вы знаете, но я научила его в любом случае, и посмотрите, к чему это меня привело! Этот маленький неблагодарный… — Так вот почему вы его ударили? Дали ему пощечину? За неблагодарность? Тетя Петуния поднялась. — Ему нужно было быть дисциплинированным. Он всегда пачкал дом, беспокоил Дадли, и… и… смотрел на меня и мешал. Если бы мы дали ему хоть половину шанса, он бы убил нас во сне. У него почти получилось! Он был монстром, намеревался уничтожить нашу семью. — Она выглядела очень свирепо. — Я только защищала своих близких. Она казалась действительно несчастной, когда она это сказала, и Гарри почувствовал вину. Он догадался, что это правда. Как бы выглядели Дурсли без него? Они были бы намного счастливее. Он разрушил их жизни. Возможно, это не оправдывало то, как они с ним обращались, но он видел, что тетя Петуния верила в то, что она говорила, у нее даже были причины. Он никогда не задумывался о том, каким он был, когда был маленьким, но он предполагал, что тете Петунье не было легко и с ним, и с Дадли. Он думал, что, должно быть, скучал по своим родителям и очень плакал, и если бы они все равно не хотели его… Они, наверное, хотели, чтобы он просто исчез, а затем заперли его в каморке, как очередную вещь. Они, наверное, таким образом старались забыть о его существовании, — он знал, что они все время притворялись, что его здесь нет, и заставляли его поддерживать это, — его присутствие сыпало соль им на рану. Самое смешное заключалось в том, что он помнил, как все время желал исчезнуть. Если бы это случилось, все их желания сбылись бы, и все были бы счастливы. Вместо этого, никто не был.

***

Он буквально почувствовал, как его тело съеживается, он шарахнулся назад, это отличалось от того полуотвращения, с которым он смотрел на тетю Петунию, которая когда-то что-то значила. Если дядя Вернон когда-нибудь что-то значил, то Гарри не мог вспомнить. Он избегал смотреть на дядю, опустив глаза, пока не вспомнил самого себя: вспомнил тот день, когда он больше не хотел прятаться от него, день, когда он решил, что больше никогда этого не сделает. Он вложил весь свой гнев во взгляд и поднял глаза. Дядя Вернон даже не смотрел на него. Гарри помнил, каким бессильным он всегда был против него. — Мистер Дурсль, эти деньги явно предназначались для благосостояния мистера Поттера. Я не понимаю, как вам удалось потратить более семисот тысяч фунтов, когда, судя по всему, вы пренебрегли им. — Ложь! — прогремел дядя Вернон. Он всегда гремел, его громкий голос- саундтрек к юности Гарри. — Мы могли бы отправить его в тюрьму, если бы хотели, но по доброте душевной мы отправили его в Святой Брутус. Это было недешево, сообщаю вам. Петунья абсолютно права — неблагодарность, вот что это. Робертс проигнорировал это последнее замечание. — Стоимость охраняемого центра Святого Брутуса все еще не измеряется в объеме фонда Поттеров, который был потрачен, мистер Дурсль. Но дом на Майорке, может быть… дом, который мистер Поттер никогда не видел. — Он бы не захотел, — сказал дядя Вернон, защищаясь. — Он был — как вы г’рите — антисоциальным. Уродом. Любил оставаться дома. Он никогда не играл с другими мальчиками, кроме тех случаев, когда терроризировал Дадли. — Так он предпочел быть запертым в маленькой кладовке? — Этот чертов мальчишка ненавидел нас не меньше, чем мы его. Думаете, я не видел, как сильно он ненавидел меня, каждый раз, когда смотрел на меня? Я всегда знал, что он в шаге от нападения на меня, или Петунию, или Дадли. Я должен был защитить свою семью! Гарри было интересно, верит ли в это дядя Вернон, или его тренировала Смайт. Вспоминая свои последние несколько лет у Дурслей, он думал, что есть большая вероятность, что он верит. Гарри ненавидел его — он тоже напал на него. — От маленького ребенка? Не старше десяти лет? — Когда ему было десять, он чертовски хорошо напал на меня! — А насколько серьезны были ваши травмы, мистер Дурсль? Дядя Вернон выглядел недовольным. — Я пошел в больницу, — сказал он. — Мне нужно было наложить швы. — И сколько раз Вы ранили мистера Поттера так сильно, что ему понадобились швы? — Я… — рот дяди Вернона открывался и закрывался, как у рыбы. — Несчастные случаи, — сказал он, и для Гарри это звучало так же фальшиво, как и всегда. Но незнакомцы, соседи, учителя всегда достаточно легко ему верили. — Такие же несчастные случаи, как те, когда вы обжигали его, били руками или ремнем, ломали ему кости, вырезали на нем слова… — Он сам это с собой сделал! — прервал его Вернон. — Вы назвали его «уродом» всего несколько минут назад, — заметил Робертс. — Мистер Поттер вырезал ваше оскорбление на собственной груди? Вернон пожал плечами. — Как будто я знаю, что происходит у это маленького ур… — он остановился. — В его голове, — закончил он нескладно. — Но вы ведь ломали ему кости? Обжигали его? Избивали? Лицо дяди Вернона покраснело, а шея вздулась. Он начинал говорить несколько раз, а затем остановился, дико озираясь вокруг. Гарри оглянулся и увидел, что Смайт смотрит на него довольно многозначительно, но что она хотела от него, Гарри не знал. — Я… я не знаю… — дядя Вернон вытер лоб. — Вы ничего не понимаете! — наконец, сказал он. — Вы не знаете, каково это было жить с ним, он всегда был рядом, путался под ногами, всегда чего-то хотел. Он был так похож на тетю Петунию, что Гарри подумал, не репетировали ли они, или они просто провели все его детство, разговаривая друг с другом о том, какое он бремя. — Это было похоже на яд, — говорил дядя Вернон, — и деньги были единственным, что делало его терпимым, хоть немного. — Значит, вы оставили его только из-за денег родителей? — Ну конечно! — глаза дяди Вернона устремились на Смайт. — И потому что, в конце концов, он был сыном моей невестки. Семья, вы знаете. «Да, — мрачно подумал Гарри. — Семья.»

***

Драко наблюдал, как Гарри гоняет овощи по тарелке, как будто это заставит их исчезнуть. Или он просто хотел сосредоточиться на чем-то конкретном. Или, может быть, он считал это искусством — Драко правда не думал, что он может точно знать, что происходит в голове Гарри, поскольку между ними все еще было расстояние, и они оба не знали, как его преодолеть. Или, может быть, они не хотели. Драко знал, что Гарри был расстроен тем, что было сказано в зале суда сегодня. Все знали это — дядя Северус знал это, Грейнджер знала это, социальный работник знал это — и трое из них решили, что лучше игнорировать молчаливость Гарри и поболтать, как будто все в порядке, как будто Гарри не был несчастен. А кто не был бы? Он должен был слушать, как они говорят, снова и снова, как сильно они никогда не хотели его. «Гарри проявил удивительный самоконтроль», — подумал Драко, особенно когда он вспомнил, что Гарри почти упал всего несколько дней назад. Он изо всех сил старался понять что-то по лицу Гарри и не видел ничего — только гнев. Он все еще наблюдал за ним, ожидая знака, по которому можно будет понять, что Гарри чувствует, чего он ожидает от Драко. Грейнджер, Северус и социальный работник притворялись, что его, как и Гарри, либо не было тут, либо они не молчали так странно.  — Это зависит от тебя, Гермиона, от того, что ты хочешь делать. Нет правильного выбора, — говорила Карен. Они говорили об университете — Грейнджер, как обычно, была обеспокоена тем, что дальше. — Да, но… конечно, есть… некоторые варианты, которые лучше других, — сказала Грейнджер, немного краснея. Драко показалось, что она не хочет говорить, что Оксбридж лучше, поскольку социальный работник сказала, что она училась в лондонском университете. — Некоторые из них лучше других, мисс Грейнджер, — сказал Северус, который, когда на него давили, испытывал некоторую гордость за Оксфорд. — Но, как говорит Карен, это зависит от ваших предпочтений. Разные университеты имеют разные сильные стороны. Вы также должны думать о месте и цене, конечно. — Конечно, — пробормотала Грейнджер, позволяя убрать свою тарелку. Официант подошел к Гарри и взглянул на его еще полную тарелку. Гарри многозначительно продолжил играть со своей едой, и человек ушел, на его лице отразилось тонко замаскированное нетерпение. Все остальные уже доели. Внезапно Драко понял, почему Гарри так затягивает этот несчастный обед. — Не возвращайся, — резко сказал он. Вздрогнув, Гарри уронил вилку. — Прости? — сказал он. Дядя Северус, Грейнджер и социальный работник смотрели на него. — Не возвращайся в здание суда, — сказал он. — Тебе не нужно дослушивать. — Но я… — Тебе не нужно. — Но я должен это сделать. — Нет, это не так. — Он повернулся к Северусу. — Он не должен быть там, не так ли? Он только должен был дать показания — нет необходимости выслушивать всех остальных. Прежде чем Северус успел ответить, заговорила Грейнджер. — Ты не понимаешь, Гарри. В судебных разбирательствах… — она резко остановилась. Гарри, похоже, не заметил, нахмурив лоб. — Но что если… что если что-то случится? — Например? Что может случиться, чтобы тебе понадобилось быть там? Гарри неловко пожал плечами. — Не знаю… кто-то может сказать что-то важное. — Я буду там, Гарри, — сказал Северус. — Скорее всего, ничего важного не будет сказано, но я буду там и расскажу тебе об этом, если потребуется. Карен тоже будет там, конечно. Гарри посмотрел на Северуса, а затем на социального работника. — Вы не думаете, что я должен быть там? — сказал он неуверенно. Не было понятно, кому был адресован вопрос. Северус замешкался, а затем сказал: — Я думаю, тебе стоит исследовать эту часть Лондона с Драко. Гарри бросил быстрый взгляд на Драко, который смотрел на него. — Ну, ладно, — сказал он, отодвигая тарелку. Драко почувствовал, как узел внизу его живота раскручивается, почувствовал, что какое-то напряжение покидает его плечи от мысли, что Гарри больше не придется слушать. — Ты пойдешь, Гермиона? — любезно спросил он. — Конечно, — сказала она. — Я выросла здесь, знаешь ли. Он закатил глаза. — Да, я уверен, что ты эксперт, — сказал он, вставая. — Не уходите далеко, — сказал Северус. — И встретимся в здании суда через девяносто минут. «Чтобы выслушать вердикт», — подумал Драко. Хотя никто не сказал этого вслух, все знали.