Never Have I Ever

Гарри перетирает стаканы по третьему кругу. На самом деле, это не его работа, а посудомойщика, но сегодня воскресенье, зал пока пуст, а ему нужно занять руки. Нельзя сказать, что он не ожидал разговора с Луи, но очень надеялся, что это произойдёт завтра. Он думал, что это будет примерно так же, как с Эдом — относительно спокойный разговор в пустой аудитории, и ему удастся собраться с мыслями, продумать как следует ответ, объяснить. 

А все, как всегда, наоборот. Черт дернул Луи притащится вчера в паб! Гарри и думать забыл, что принёс домой… в квартиру Луи картонку-подставку, на обратной стороне которой записал свой график. Так что Томлинсону даже напрягаться не пришлось, чтобы его найти.
 
Он пришёл и уселся за стойку, как самый обычный посетитель, и уставился на него, не мигая, как самый обычный недовольный Луи Томлинсон. Господи, почему он не поменялся на другой день?! Хотя кто бы вечер субботы отдал? Никто, конечно. Пол — второй бармен — убежал на перекур, и игнорировать клиента нельзя. Ему ничего не оставалось, кроме как подойти, чтобы принять заказ. 
 
Гарри выдыхает и со стуком ставит стакан на полку, закидывает полотенце на плечо и садится на табурет. Что-то неудобно давит. Он поднимается, достаёт из кармана погнутую картонку с расписанием и ведёт по шву пальцем.
 
Луи вчера её отшвырнул вместе со смятой десяткой за пиво, после того как Гарри послал его к Эду, и унёсся так, словно на него собак спустили. Наверное, не стоило говорить этого, но так уж вырвалось. Просто заебали они его. Сил играть в их игры не осталось. 
 
Только почему-то он уже даже и не злится на Луи, несмотря на то, что тот его ни во что не ставит, что пришёл выяснять что-то только потому, что Гарри его дураком выставил. Может, Луи вообще с кем-то поспорил, что поведёт Гарри на свидание, а тот согласится? Да с тем же Эдом и мог поспорить. Оттого и убежал, что Эд его игру нарушил. 
 
Ему и самому кажется, что все это — его предположения, фантазии — как-то слишком. Это больше подходит для сюжета низкопробного рассказа, но, если честно, он уже ни в чем не уверен. Кто знает этих игроков с их многоходовками? Если они договорились трахнуть его сообща, то почему не посмеяться над его наивностью? Почему бы и нет? 
 
Кто бы ему помог распутать этот клубок из рваных ниток? Кто бы мог объяснить, что к чему, и зачем это им нужно? Непонятно, зачем Луи его уговаривал переехать к себе, зачем приезжал раньше времени и зачем так трахал. Ведь не может быть, что все только шутки ради? Или может? 

Гарри прикрывает глаза и тут же широко распахивает. 

Я чуть второй раз с тобой не кончил… Где эти пушистые комки меха?.. Jodame… Не хотел напрягать родителей… Купи мне пива и чипсов, ладно?.. Испанка убьёт меня… Это Физзи, и ей девять… У меня есть пчелиные ушки или глазки… Я хочу вылизать тебя… Тебе нужно было украсть у неё play girl… Это не моё дело…
 
Это невозможно. Луи словно поселился у него в голове и забрасывает воспоминаниями. Воспоминаниями о том, как ему было хорошо. Как им было хорошо. 

— Смотри, Гарри, они и правда пришли за твоими орехами, — шёпотом жарко в ухо. Луи оттягивает его шарф и с восторгом указывает на двух рыжих белок. — Смешные такие лапки у них, а? 
 
Он был похож на ребёнка, который первый раз увидел что-то. Луи вообще такой… Эмоциональный. Яркий. Несдержанный. Как фейерверк — зажег, так хрен погасишь. С такими людьми тяжело, но Гарри нравится. Потому что за эту восторженную улыбку и шквал эмоций отдать можно все. 
 
Конечно, Луи не утащил его из морозного парка, они остались ждать, потому что «мы должны проследить за твоими орехами, Стайлс, живём в таком преступном мире». Они смеялись и перебрасывались глупыми фразами, допивали кофе, купленный в ближайшем Старбаксе, продрогли до костей, но наконец дождались белок. 
 
Всего лишь полтора месяца. Какой-то месяц и пятнадцать дней вдвоём, а воспоминаний чуть ли не на год. И что теперь с этим делать — большой вопрос. 

В голове не стыкуются эти два полярно разных Луи: один — расчетливый, второй — дурашливый. Один заботливый, а второй…
 
— Эй, парень, — резкий окрик, и Гарри, вздрогнув, подскакивает. Он вообще-то на работе. — Налей того, что с зелёным львом. 
 
Гарри подхватывает бокал и, ловко наклонив, наливает пиво без лишней пены и ставит перед посетителем. Бородатый и рыжий. Ему нравится угадывать, кем является каждый клиент. Это байкер, наверное. Вон ключи в кармане топорщатся. Хотя, если он за рулём, то и пить не должен, наверное? Но сейчас ему так все равно на правила дорожного движения и на то, сколько промилле алкоголя допустимо для вождения. Он яростно завидует рыжему бородачу, который, отпив большой глоток, тянется к вазочке с бесплатными орешками, которого у входа ждёт верный железный конь, и, будь у Гарри такой, он смог бы увезти его куда угодно. Подальше от всех этих запутанных комбинаций и дурацких счастливых воспоминаний. 
 

***

 Эд разглядывает в зеркале два почти симметрично расползающихся синяка под глазами, и Луи немного стыдно. Может, было бы стыдно сильнее, но разбитая губа саднит, и от боли в правой коленке он прихрамывает. Возможно, болит что-то ещё, но похмелье заглушает остальное. Кто, блядь, знал, что у Стайлса в шкафу мини-бар, который они вылакали в два горла. Исходя из бутылок, выставленных на полу, им достался скотч, виски и, кажется, треть бутылки рома. 
 
Эд, что-то буркнув, сваливает из комнаты, и Луи прикрывает глаза в надежде, что, может быть, Господь смилостивится, и он снова сможет уснуть. Но сон, как назло, не идёт, горло дерёт наждаком и, покрутившись на скомканном покрывале, он ковыляет на кухню. 

Воды в чайнике нет, потому что он всю вылил на голову Эда, и Луи пьёт прямо из-под крана, не потрудившись взять стакан. В горле становится влажно, и язык, наконец, уменьшается в размерах, но голове все ещё не легче, и он засовывает её под кран. 

— Ты, бля, точно конь, — Эд в кокетливом розовом полотенце с нелепыми мелкими цветочками на бёдрах стоит в проёме. 

— Я ковбой, красотка. Тебе не идут эти тени, кстати, — Луи вытирает рот рукой и морщится — губа снова кровоточит. 
 
— С каких пор ты ковбоем сделался, ты вроде не был замечен в особой любви к скачкам, — Эд не реагирует на «красотку», поднимает чайник с пола и бормочет себе под нос: — Кофекофекофе. 

— А мне, девушка, омлет и чай с лимоном, — продолжает Луи и, подпрыгнув, садится на столешницу у раковины. — Да вот с нового года я и ковбой. 
 
— У вас оргия была, что ли? 

— Маскарад. И Гарри тоже был ковбоем, если тебе интересно, с моим пистолетом, — гордо отвечает Луи, и до него доходит: — Походу, я все ещё пьяный. Как и на Новый год. 

Эд молча кивает, мол, я тоже все ещё не протрезвел, но что ж делать. 

— Убогие у тебя друзья, Томлинсон, — поворачивает к нему голову Стайлс. 

— Хуясе заявление, — Луи хмурится — он и не подозревал что у них есть общие знакомые, — ты откуда знаешь моих друзей? 

— Вот это, — ядовито отвечает Эд, указывая на шею, — и это, — теперь на бок, — твой хороший друг постарался. 

Луи внимательно смотрит на синяки и хмурится. Что Эд за хрень говорит? Кто из его друзей такое мог оставить? Зачем? 

— С Гарри меня спутал, — продолжает пояснять парень, — к счастью мелкого. Хорошего ты ему «утешителя» подогнал. Утешил бы после нас так, что заебись. 

— Так кто это сделал? — внезапно трезво спрашивает Луи. 

— Да Мэтт твой, господи, тупица. Чувак любит, когда грубо, ага. Сестричка тоже уважает игры с дыханием? 

— Охуеть, — выдыхает Луи, — охуеть. Значит, у Гарри с ним ничего… 

— Томлинсон, ты дебил, — грустно выдыхает Эд. 

— Да я не знаю этого мудака. Это Энжи его сестру знает, если я правильно запомнил, но она не… Господи… — он тянется и обводит отметины по контуру. — Больно было? 

— Страшно, скорее, — бросает Эд и отворачивается. — Но лучше я, чем он. 

Луи кивает и не может понять, что чувствует: и облегчение, что у Гарри и Мэтта ничего не было, и ненависть, и даже страх за Эда. Потому что… Чувак влип, конечно. И несмотря ни на что, он абсолютно разделяет его чувства — лучше он, чем Гарри, конечно лучше. 

— Он дал ему неправильный номер, — сообщает Эд магниту на холодильнике, и Луи вспоминает этого весёлого бегемота — именно он закатился под стол, когда Гарри пришёл, а он отсасывал Эду. Зачем это хранится в его памяти? 

— А помнишь, Гарри холодильник так захлопнул, что бегемот под стол отлетел? — он кивает на дверку. 

— Угу, а потом Гарри наутро обкончал этот холодильник. 

— Знатно тогда повеселились… 

— Мы с тобой такие мудаки, каких захочешь — не найдёшь. Но вроде мы вчера все обсудили. 

— Наверное. Я не все помню… — Луи врет, потому что слишком много вчера рассказал, да и Эд дал много пищи для размышлений, а давать понять, что ему все известно, не хочется. — Кстати, если ты моей щёткой, которую давал мне в тот раз, не чистил унитаз, то я все же в душ. А ты пока хоть чайник поставь. 

— Жрать хочется, — грустно сообщает Эд, и Томлинсон с ним согласен, но все это только после того, как он хоть немного придёт в себя. 


 ***
 — Гарри всегда готовил. Ну, знаешь, мне это интересно никогда не было, — он заглядывает Луи за плечо, смотрит, как в кипящую воду опускаются тонкие спагетти. На соседней конфорке в сковороде тушатся мясные шарики, и Эд шумно сглатывает слюну. Не хватало ещё Томлинсону плечо закапать, но есть хотелось зверски. — А ты где научился? Тоже фанат сковородок и мясорубок? 

— Гарри научил, — коротко бросает Луи и сосредоточено помешивает соус, в котором плавают фрикадельки. — Мы вместе часто готовили. Он готовил, я как бы помогал. Правда, эта паста — единственное, рецепт чего я кое-как помню, но, по идее, её испортить сложно. 

Вообще, Луи прав. Испортить невозможно, если только не спалить все к чертям. Соус и мясо нашлись в морозилке, а паста в шкафчике, оставалось только сварить и перемешать. Но Эду и в голову не приходило, что Гарри готовил и замораживал. Он, если честно, в морозилку только за мороженым и льдом лазит, никогда по ящикам не шарится. Стайлсу становится неловко — Гарри всегда все продумывал, все рассчитывал, и на полках всегда была еда. Только разогреть оставалось. И как-то раньше Эду в голову не приходило, что, вообще-то, это не обязанность Гарри, он просто заботился о нем. И никогда не просил по…
 
— Погоди. Стоп, — он разворачивает Луи к себе лицом. — Ты ему помогал? Вместе готовили?!
 
— Ну… как бы да? — удивленно отвечает парень, и Эд мельком замечает, как розовеют уши Томлинсона. — А что такого-то? Это весело. 

— Ты ещё скажи, что он тебя с вилки кормил в процессе и кофе по утрам в постель приносил. 
 
— Ну, давал пробовать, — Луи быстро отворачивается и начинает яростно мешать соус. — А кофе я… Да какая тебе нахуй разница? 

— Хмм, — Эд глупо таращится в спину парня. — Кофе, говоришь, ты ему приносил? 

— Угу. 

Это просто… Это как ебаная мечта Гарри Стайлса. В смысле, брат ему не рассказывал, но он сто процентов об этом мечтал, Эд знает. Ну, чтобы и готовить вместе. Весело. Чтобы кофе утром пить, а вечером засыпать под одним одеялом. Луи не рассказывал вчера о таких подробностях, но что-то ему подсказывает, что больше одного одеяла у Томлинсона не водится. 

Он смотрит, как Луи пытается разложить спагетти на тарелках, как выкладывает мясо и соус сверху, и пытается перестать думать о брате. Теперь-то он где? Кто с ним сейчас? И как бы с ним поговорить ещё раз? 

Об этом он сможет подумать и потом, как один останется. Как и о том, какой же он все-таки идиот и как испортил брату все, что только мог. А сейчас, пока Томлинсон тут, все же стоит… 

— Как она? 

Луи неопределённо пожимает плечами и суёт ему вилку, мол, ешь, не отвлекайся. И Эд не настаивает — после еды, может, разговор пойдёт по-другому. 
 

***
 Гарри меньше бы удивился, если бы весь город внезапно обрадовался проигрышу «Манчестер Юнайтед», чем появлению Эда на пороге бара. Он не видел брата с той самой пятницы — почти неделю, и когда Эд садится за стойку под лампу, становится ясно почему. Синяки от переносицы почти симметрично расползлись под глазами, и их цвет уже даже сменился с яркого-фиолетового на мерзкий желто-зелёный. 
 
— Нам нужно поговорить, — заявляет Эд. — Гарри… 

Тот только пожимает плечами — ему нечего сказать и не о чем слушать. Он не хочет ничего знать, ему вполне хватило прошлых новостей. И за это время внутри все уже утихло, сердце прекратило так биться о рёбра, словно ему там тесно, при каждом взгляде на Луи, который, кстати, исчезал до звонка и появлялся как раз после того, как все рассядутся. Так что если кто и хотел поговорить, то это точно был не Томлинсон. 

— Гарри, ты меня слышишь? — он отрывает взгляд от тусклых отблесков ламп в полированной поверхности стойки и ему как-то даже стыдно — брат поговорить пришёл в кои-то веки, а он все о Луи думает. 

— Давай, говори, — Эд все равно не отстанет. 

— Ты же сам согласился, — тут легко понять, о чем он, и Гарри хочет попросить его замолчать или просто уйти, но Эд, перегнувшись через стойку, сжимает его руку. — Гарри, не надо. Ты же все помнишь. Не только он хотел, и не только я. Ты тоже сказал, что будешь. Что хочешь. Чего ты ждал? 

Он помнит, конечно, ещё бы забыть. Только чего он ждал, сказать не может — ничего он не ждал, просто крыша ехала тогда от всего происходящего. Градус напряжения и секса в их квартире зашкаливал, и он просто хотел, блядь, Луи. И ничего другого. И согласился просто потому, что… Потому что! 
 
Он так и говорит, низко наклонившись, чтобы никто из работников бара не слышал. И спасибо, что сегодня четверг, и людей уже нет, а до закрытия всего полчаса. 

— Только, Эд, я не думал, что ты мне наркоты своей подсыпешь, и я… И я, — он понимает, что злости на брата уже нет — ну не умеет он долго злиться, и голос уже звучит скорее отчаянно, чем холодно, как ему бы хотелось. — Эд, я правда не хотел, чтобы так было. И пусть… Да нет, не важно. Но ты же меня бросил на него, уехал и не звонил, не писал. Потому что тебе насрать на меня, ты же понял, что я ушёл из… Да блядь! 

Он неожиданно всхлипывает и хочет отвернуться, потому что он не был готов, — он никогда не готов к таким разговорам и он нихрена не умеет себя контролировать. Он всегда как какая-то истеричная девчонка — эмоции напоказ, и как же его самого это достало! 

— Гарри, нет, стой, нет! — Эд отпускает его руку, оббегает стойку, и Гарри хочет сказать, что нет, нельзя сюда, но весь воздух из легких вышибает, когда Эд крепко стискивает его в объятьях. — Мне не плевать на тебя, не плевать, прости, прости меня, — он бормочет в ухо, и Гарри прорывает. Он цепляется в куртку и утыкается лицом в плечо.
 
Господи, как он скучал. Как он скучал! 

И сейчас похрен, что подумают люди, что думает Пол у другого края стойки, что может подумать Барни, если вдруг решит зайти в конце дня в зал. Ему сейчас похрен на все в этом мире, потому что у него снова есть брат. Брат, который его прижимает так, словно они не виделись лет двадцать, от которого знакомо пахнёт сигаретами и Кляйном, и, черт возьми, Эд, кажется, даже всхлипывает, хотя всегда гордился своей непробиваемостью. 

Гарри шмыгает носом и улыбается брату в плечо. Он никогда не думал, что счастье — это так просто. 

Пол молча приносит ему куртку, и он только кивает, не поднимая глаз. Устроили тут… Но это все потом, в субботу от него не отстанут, а сейчас им нужно договорить, потому что ещё слишком много не сказано, слишком много ещё вопросов. 

Гарри достаёт телефон и пишет Алексу, чтобы не ждал его — сегодня он переночует дома.


 ***
 Они так долго болтают, что, кажется, он даже охрип, но это нужно было — наговориться. 

Гарри почему-то уверен, что всплывет все — и Рождество, и то, что было до, что он расскажет, где жил и чем там занимался… Но вместо этого они болтают ни о чем, что-то обсуждают, что-то вспоминают, говорят о родителях, Джемме, Гарри рассказывает о работе. Никто не поднимает темы последнего месяца. Может, просто Эд боится заговорить о произошедшем, чтобы не выяснять ничего, чтобы снова не поссориться, а может, и сам не хочет, чтобы не говорить о Луи, чего им не удалось бы никак избежать, заикнись он о Рождестве. 

Он хотел бы спросить, что там у них с Луи случилось, что у Эда к нему, но… Но вдруг там что-то есть, а он пока не готов к этому. И когда будет — непонятно. Он задумчиво обнимает старые джинсы, раздумывая, брать их или нет, когда с порога раздаётся:
 — Ты куда вещи собираешь? — зевающий Эд появляется в проеме. — Я думал… Думал, мы помирились. 
 
— Мы и помирились, соня, — Гарри тепло улыбается. — Ты прости, но мне нужно побыть… более самостоятельным, понимаешь? Мне просто нужно это, знаешь? Когда я сам за себя. 
 
— Но… 
 
— Нет, — качает головой Гарри, — и прекрати играть в старшего брата. 

— Да я и есть старший, — вздыхает Эд, но не пытается больше отговорить, — ну хоть адрес мне дай на всякий случай. 
Гарри удивлён такой лёгкой победой, он предполагал, что Эд будет настаивать, но, наверное, он тоже понимает, что так, как прежде уже точно не будет. Им пока нужно личное пространство, чтобы снова сблизиться. От облегчения он даже мысленно обещает себе научить Эда пользоваться содержимым холодильника, чтобы тот к двадцати годам не заработал гастрит, а то знает он все эти пиццерии. 

*** 
— Ну так, а что у вас с Луи? — Эд закидывает последний кусочек хлеба в рот, предварительно собрав им остатки яичницы с тарелки. 

— А что с Луи? — Гарри даже пытается выглядеть равнодушно, но для Эда все слишком прозрачно и очевидно. Томлинсон ему прямо ничего не сказал, конечно, но вот его уши… 

— Что между вами произошло? — он продолжает задавать прямые вопросы, не прикидываясь дурачком. — У вас же что-то намечалось. 

— Мы переспали, — просто отвечает Гарри. — Вот и все, что он намечал. 

— А ты? 

— Это уже не имеет значения, ладно? — Гарри спокойно встаёт и составляет тарелки в раковину. — Чай будешь? Я заварю. 

За то время, что они не виделись, Гарри очень изменился. Это уже не тот наивный парень, над которым было забавно пошутить и подколоть по поводу секса. Его, похоже, даже краснеть заставить теперь не так уж легко. Правда, непонятно, хорошо это или плохо, но ясно одно — в этом виноват не столько Томлинсон, сколько он сам. Наверное, если бы он тогда не встрял со своим разговором, то, может, в Гарри осталась бы ещё вера в то, что его принципы верны, вера в то, что он найдёт того самого, и вообще, вера в людей тоже бы сохранилась. И ему так хочется рассказать и о драке, и о том, как Луи о нем говорил, но он пообещал больше не лезть. И сейчас это обещание огнём жжёт в груди, словно если он еще хоть слово скажет, то сгорит на месте. 
 
И если бы сгорел, это было бы еще полбеды. Он бы и рад даже — в конце концов, это не так больно, это почти ерунда по сравнению с тем, что происходит сейчас в его сердце, которое никак не примет тот факт, что к Лотти путь закрыт. Он бы запросто сгорел, если бы это избавило его от боли. И он молчит, понимая, что им с Луи нужно разобраться самим, что он и так уже много раз «помог». 

— Хочешь, расскажу историю про одного парня, который вляпался в историю с хорошенькой блондинкой? 

Эд не собирается раскрывать все карты, но поделиться этим с Гарри он просто обязан. Кто знает, когда он ещё раз сможет влюбиться? 

***
 Может, это и дурная затея, может, все же не стоит этого делать, в конце концов, он же обещал Луи. Но его тянет неудержимо, и ноги сами приводят к старому переулку. 

Синяки ещё не сошли окончательно и теперь разливаются под глазами унылыми жёлтыми пятнами, но ведь он и не собирается показываться ей на глаза — так, издалека посмотрит, так что какая разница, как он выглядит. Разницы нет, но зачем-то он напялил на себя любимую куртку и светлый свитер, в очередной раз прогулял последнюю пару, постоял под душем и тщательно выбрился — все это вместо лекции по маркетингу. И еще этот дурацкий заяц… 

Да ладно, Эд, кому ты врешь, если тут, кроме тебя, никого нет? Ты не просто посмотреть пошёл, ты хочешь, чтобы она увидела, чтобы подошла, иначе бы с другой стороны встал. И зайца этого припер и стоишь сейчас, обнимая плюшевого, как взаправдашний школьник. 

Он искренне теряется в своих желаниях, сам не знает, как и чего хочет, не знает, как будет лучше. 

Дурацкий заяц щекочет шею, и он трёт под кадыком. Зря он все это затеял. Но он так хочет что-то отдать ей на память, так хотел — ещё до того, как узнал, чья она сестра, — что купил зайца. Все как надо — два длинных уха, мягкий живот и дурацкая улыбка на косоглазой морде. 

Он никогда до этого не хотел остаться в чьей-то памяти. Тем более зайцем. 

До конца её уроков десять минут, и сигарет в пачке осталось как раз три — должно хватить. 

Эд прикуривает и думает, что нужно домой. Выкинуть ушастого в мусорный бак по дороге и позвонить парням, чтобы зависнуть в баре вечером. Она скорее его забудет, и это лучше для самой же Лотти — найдёт себе парня по возрасту, ну, по крайней мере, не такого, как он… 

Он до боли кусает щеку изнутри — опять расклеился, идиот, и сдерживается, чтобы не надавать самому себе по морде. Он одним глазком посмотрит и все. Просто чтобы знать, все ли с ней хорошо. Луи же так ничего и не рассказал, а ему нужно. 

Только зайца в рюкзак засунет, и все. Он помогает себе плечами, стаскивает сумку со спины и… 

— Что ты тут делаешь? 

Эд поднимает голову и откидывает кудри со лба. Получается почти как в рекламе, а на деле просто пора стричься. И стоит, как дурак, молчит, пялится, разглядывая. Сердце стучит, как дурное, и, кажется, он понимает, что имел в виду Гарри, когда говорил, что наркотики — дерьмо. Ведь правда дерьмо, когда так кроет только от одного взгляда на неё. 

— Я… Мы тут… — слова застревают в горле, и он просто достаёт зайца и машет им перед её лицом. Вот придурок! — Это… Это Мистер Кро. И он пришёл к тебе, — он пытается улыбнуться, но знает, что выходит паршиво. 

Больше всего он ожидает, что ему прилетит этим самым зайцем по лицу, но она смеётся, берет игрушку из рук и прижимает к груди. 

— Спасибо, что встретили, зайцы, — она теребит длинные уши и целует пластмассовый нос. — И ничего сказать больше не хочешь? 

Он глупо, по-рыбьи, открывает и закрывает рот, втягивает воздух и в первый раз за всю жизнь не знает, что сказать. Тут не поможет ни сарказм, ни его конёк — грязные словечки, ни даже блестящее умение выпрашивать бессильно. 

— Прости, — сам не знает за что, ведь виноват Луи, а не он. — Я не могу ничего объяснить, правда, но… ты мне так нужна! 

Он крепко зажмуривается, слов просто больше нет, их не получается вытолкать из внезапно разбухшего горла, и какого-то хера глаза разъедает солью. Он просто не представляет, что будет делать, если она сейчас уйдёт, если она сейчас развернётся и уйдёт, унося с собой этого глупого косоглазого Мистера Кро. 

Эд стоит, зажмурившись, хоть и понимает, что выглядит до жути глупо, и наконец открывает глаза. Лотти широко улыбается и все так же крепко прижимает зайца к груди. 

***
 Он прав был тогда, в баре. Эд был прав — Гарри хотел. И если до сегодняшнего дня он не позволял себе особо вспоминать детали, то теперь память была вскрыта, как консервная банка острым ножом, и воспоминания с хлопком вырываются наружу. С ним это все время теперь происходит — стоит ему прикрыть глаза на секунду, как всплывает что-то из тех предрождественских выходных. 

Как он дрочил в туалете, как Эд предлагал ему поделиться, как Луи ласкал его на диване, скользил рукой под футболкой, и об этом знали только они, хотя в комнате было полно народу. И он прекрасно помнит, как Эд с Луи завалились к нему на кровать, а он подглядывал и дрочил сквозь трусы, пока его не позвали. 
 
Ведь на самом-то деле он злился на брата за то, что тот забил на него, за то, что ушёл, а не за то, что тот затянул его в койку. Он злился на Луи за заботу и внимание, за то, что не считал его шлюхой, а не за то, что тот его выбрал третьим. 

Он сосредоточился на их вине, которую они так открыто признавали и почти раскаивались, совершенно позабыв о том, что сам сделал свой выбор. 

Он всегда мог уйти. Сказать «нет», послать все к черту и, на крайний случай, запереться в ванной. Но он не сделал ничего из этого. 

И никто, кроме него самого, не был виноват в его истерике. Они не виноваты, что разглядели в нем это — шлюховатую натуру, жадную дырку, которая так и хочет, чтобы в ней хлюпал толстый член, натуру, которой необходимо извращенное повышенное внимание и хуй во рту. 

И как же все это гадко перемешалось с чистой и искренней, и немного даже трогательной влюбленностью в Томлинсона. 

И это, блядь, самое жуткое, что могло с ним произойти. Словно не только Эд его близнец, словно их должно было быть трое, и тот, третий, поселился в нем, заставляя прогибаться и кайфовать. Другого объяснения нет — он никогда таким не был до той дурацкой вечеринки. И сейчас уже глупо пытаться винить алкоголь или подмешанный амфетамин в пиво. Конечно, он был катализатором, но списывать все на препарат не стоит. 

Осознание всего этого обрушивается на него внезапно, когда он меньше всего этого ожидает. Среди бела дня. Непонятно почему, но на лекции самого уважаемого и самого седого преподавателя, который увлечённо что-то рассказывает, рисуя на доске. 

Он ловит себя на том, что смотрит прямо перед собой на зеленую доску, испещренную разноцветными линиями графиков, и совсем не слушает, о чем говорит профессор. Он слышит только свои мысли и спор с самим собой. И даже эти кривые на доске напоминает ему изогнутые обнаженные тела. 

Словно это он и Луи. Луи и он. 

Томлинсон не знает, с кем связался. Не знает, какую шлюху привёл домой, он же до сих пор думает, что Гарри совсем другой. Несчастный парень, личность которого они поломали. Он ходил вокруг него на цыпочках и окружил заботой, на которую был способен, полагая, что Гарри нужно время прийти в себя. 

Пусть лучше так и думает, пусть лучше так, чем Луи стошнит от правды. 

Гарри слишком слаб, чтобы подойти и признаться. Чтобы сказать, что он на самом деле не такой уж и невинный, нет, что он даже тащился, когда они ему вдвоём засаживали, сходил с ума от всего, что происходило, ничуть не меньше их с Эдом. 

Он бы мог подойти и все-все рассказать, чтобы Луи не думал о себе плохо. Но ему хочется остаться почти непорочным парнем, который с трудом переступал через себя все это время. 

И то, что это на самом деле так и было, не имеет значения. 

Гарри путается в своих мыслях. Его, как щепку в море, кидает из стороны в сторону. В попытке разобраться, что к чему и какой же он на самом деле, он рассматривает аудиторию. 

Переводя взгляд от одного парня к другому, он понимает, что из кучи мужчин нет ни одного, с которым он хотел бы переспать. С кем бы он хотел вести себя так же, как с Луи. Перед кем бы смог так открыться. 

Он пытается припомнить что-то ещё эдакое, что было когда-то в его жизни. Но, как это ни смешно, от воспоминания минета в том ночном клубе почти перед школьным выпускным его до сих пор передергивает, как и раньше. 

Тогда что это было? Помутнение рассудка? Раздвоение личности? 

Как в нем уживается нечто, которое по щелчку раздвигает ноги перед Луи, и тот самый «скромник-недотепа», над которым всегда смеялся брат? 

Вся эта ситуация все больше и больше напоминает «Странную историю доктора Джекилла и мистера Хайда», которой он зачитывался в свое время, одна надежда, что он не кончит так же, как доктор, и сможет перебороть свое второе «я». 
 
Гарри слышит звонок и с удивлением отмечает, что лекция уже окончена, а он не услышал и слова из рассказанного. Через пять минут он должен быть у главного входа, где в ту пятницу должен был встретиться с Луи, а сегодня он идёт на кофе с Рыжей. А завтра у него смена «до последнего клиента», и это значит, что в воскресенье он будет просто отсыпаться весь день. И чем больше он будет занят сейчас, тем лучше для него. Может, ему удастся не наделать глупостей. 

***

 Луи понимает, что не должен был приходить, Эд дал ему адрес, но, вообще-то, он не собирался им пользоваться. Но ему так хочется объяснить Гарри, что ему правда жаль, что да, он не отказывается от того, что сам предложил Эду взять его третьим, но ведь не просто так все. Ему так хочется, чтобы Гарри поверил в то, что он не такой уж и мудак на самом-то деле. И, может, если разговор повернёт в нужном направлении, он расскажет ему, как скучает, и как херово ему жить без руммейта. 
 
Мозг Луи настолько захвачен воображаемым диалогом, что он сам не замечает, как приходит к новому дому Гарри. Он быстро докуривает сигарету и, чтобы не передумать, поднимается на этаж с нужным номером квартиры и звонит в дверь. 
 
Он думал, что откроет кто-то другой, может, новый сосед или соседка, он даже не думал, что Гарри один живёт, но Стайлс в знакомых шортах распахивает дверь:

 — Ты что, клю… Ох, блядь, — Луи видит, как парень меняется в лице, и как веселая улыбка сползает с губ. Лицо Гарри, словно старая театральная маска — неестественно напряженное, бледное. 
 
— Гарри, нам надо поговорить, — он произносит это как можно увереннее, стараясь унять странную дрожь в подреберье, которая быстро, как волчок, раскручивается, поднимается выше, заставляет дышать чаще. Он думает, что Гарри отойдёт, но тот только мнётся в проходе и побелевшими от напряжения пальцами крепко сжимает дверь. 
 
— Я не… Луи, я…
 
— Пока допер эту хрень! 
 
Голос звучит внезапно, Томлинсон вздрагивает, и напряжение, словно достигнув апогея, лопается в воздухе, как мыльный пузырь. Гарри тоже вздрагивает и смотрит поверх его головы. 

— Ты к нам? — все тот же голос, и Луи наконец догадывается обернуться. Татуированный здоровяк маячит с огромным пакетом из Теско. 
 
— Я… я не знаю, — удивлённо отвечает Томлинсон, потому что на такую компанию он не рассчитывал точно. 

— Он уже уходит, Алекс, — Гарри внезапно решает за него, и Луи остаётся только удивлённо вскинуть брови. 

— А, вот как, значит… — тянет он. — Ну, давай тогда, — он резко разворачивается на пятках, хлопает здоровяка по спине и, перепрыгивая ступеньки через одну, вылетает на улицу. 

Ну, раз так, значит так, если это никому не нужно, то хрен с ним. Если даже ему и казалось, что между ним и Гарри что-то было, что что-то могло бы быть, То только что Стайлс послал все к черту, четко дав понять, что видеть и слышать его больше не желает. 

Его колотит от бешенства. От Гарри. Он такого не ожидал. Тот же всегда такой вежливый, даже излишне, а вот сейчас хрен его знает, что это вообще было.
 
Он хотя бы должен был выслушать. 
 
Гарри ничего ему не должен. 
 
Луи со злостью пинает ни в чем неповинный камушек, подвернувшийся под ногу, и почти бегом направляется к дому. 

Все это, конечно, херово, Луи за время, проведённое в одиночестве, научился быть честным с собой. Ему правда хочется, чтобы Стайлс поднял свой зад и притащился обратно. Чтобы они снова готовили какую-нибудь ерунду, спорили из-за сериала или чтобы Гарри старался не уснуть во время футбольного матча. Чудик такой, ведь видно было, что ему ни капли не интересно, а все равно садился и смотрел. 
 
И если уж совсем честно, он даже скучает по тем дням, когда, просыпаясь утром, видел не бок холодильника, а кудрявую башку на подушке. 
 
И то, что Гарри так повёл себя с ним, бесит, потому что это больно. Больно от того, что его послали, когда он наконец решился. Он знает, что виноват, знает, что сам бы такого наверняка не простил, но он не Гарри, и у него все же была надежда на то, что его выслушают. 


 ***
 — Это не моё дело, но кто тот чувак, ну этот, который там… — он машет в сторону двери. Алекс выглядит немного растерянным и смущенным, видимо, догадываясь, что прервал самые настоящие гейские разборки. 
 
Гарри хочется ответить, что это был самый лучший чувак в его жизни, но он только качает головой:

 — Не важно. 
 
— Ну да, не важно, — парень отворачивается к телевизору. — И чего он хотел? Серьезно, ты бы мог пригласить его поговорить и все такое. Я не был бы против, если что. Ну… 
 
— Это мой бывший… — Гарри запинается, но прояснить нужно, иначе Алекс не отстанет. Впрочем, любопытство — порок распространённый. 
 
— Парень? 
 
— Нет. Сосед по комнате. 
 
— Так ты что, денег ему должен или чайник спалил? Чего ты шифруешься от него? 
 
Гарри грустно улыбается. Хотелось бы ему, чтобы это было так просто. Лучше бы он купил Луи новый чайник и оплатил счёт за воду. Это проще, чем сказать: «Поздравляю тебя, Томлинсон, ты спал со шлюхой, и спасибо за то, что так хорошо меня трахал». Но Алексу об этом знать совсем не обязательно. 
 
— Нет, просто у него не так много места, и я искал квартиру… И…
 
— Я, конечно, не самый умный человек, Гарри, — парень выключает звук телевизора и поворачивается. — Я знаю, все меня считают недалеким дурачком, но ты уж совсем лапшу на уши мне не вешай, а? И брат у тебя есть, рыдали вон на днях, до сих пор все об этом болтают. И чувак какой-то к тебе приходит, смотрит на тебя как побитый щенок. Понятно, что не все так просто у тебя, ты бы не переехал так внезапно к первому попавшемуся левому парню на окраину, видно же, что вылизанный папой-мамой жил. Не хочешь говорить — не надо, но бля, тебе ж легче станет, если выскажешься. 
 
Алекс прав, потому что они толком не знакомы, эффект попутчика и все такое. Они даже не обязаны дружить и готовить вместе, они просто платят ренту поровну и все. При желании они могут даже не пересекаться. 
 
— Я гей, — ляпает он. 
 
— Вот уж удивил, — громко фыркает Алекс, — ты предупреждал. 
 
— Да, я помню, — улыбается он краешком губ, — просто он не совсем гей, знаешь? И много всего произошло за то время, что мы жили вместе. А потом выяснилось, что это все ради секса просто было. И я не совсем такой, как он обо мне думал… Черт, звучит так, будто… 
 
— Что он думал, будто ты шлюха, а ты нет. Так, что ли?
 
Блядь. Он чуть не ляпнул, что наоборот. Луи думал наоборот. 
 
— Нет. Но… Сложно все, понимаешь? Получилось так, что мы оба не совсем понимали друг друга и… И самое херовое знаешь что? — Алекс молча кивает. — То, что я даже «спасибо» ему не сказал. Он пригласил меня пожить в очень сложной ситуации и… спас меня? Я не платил за квартиру, готовили мы вместе, прачечная пополам. Ну все такое, понимаешь? А я свалил сюда и даже не отблагодарил. Это все такой бред, что я сейчас рассказываю. 
 
— И он пришёл за этим твоим «спасибо»? — насмешливо произносит парень. 
 
Гарри только пожимает плечами. Он правда не знает, как обьяснить все то, что приключилось с ними. 
 
— Извини, я не знал, что он придёт, тебе, наверное, это все не очень-то… приятно? — да, он помнит, что Алекс не гомофоб, но почему-то не верит в это до конца. 
 
— Мне похуй. Честно. Просто… Выглядело это как-то херово, вот. Ты просто лица его не видел, когда он меня по спине хлопнул. Да и своего тоже. То есть да, это не моё дело, но я бы не хотел оказаться на его месте. Ты его… опустил хорошенько там. Я как-то о тебе иначе думал, такой весь паинька воспитанный. 
 
Что, этого он тоже разочаровал? Карма у него такая, что ли? Куда лезет его новый сосед, зачем это ему? 
 
— Он вроде вчера там во дворе напротив сидел, — говорит телевизору Алекс. — В телефон втыкал и курил много. Мне-то похуй, ваши дела, — он снова пожимает плечами и переключает канал. — Но, может, тебе это лучше знать.
 
Твою мать! Луи снова приходил к нему поговорить и… Гарри не может быть таким дерьмом. Томлинсон же ни в чем не виноват толком, хочет все расставить по местам. А он все только убегает, прячет голову в песок, потому что стыдно признаться в том, какой он на самом деле. Нужно собраться с духом и дать Томлинсону высказаться.
 
***
 На улице почти стемнело, поднялся ветер, и ветки дерева царапнули стекло. Внизу стукнула дверь, звякнул замок, залаяла собака. Странно, вроде бы раньше собаки никакой не было. 
 
Или все же была?
 
Гарри нерешительно мнётся перед дверью, вертит ключи и зачем-то поднимается на этаж выше. Не так-то все и просто. Одно дело — решиться поговорить, другое дело — открыть дверь и все же поговорить. 
 
Алекс был прав, Гарри повёл себя как мудак, а учитывая, сколько хорошего Луи для него сделал, так вообще… И это чувство вины приплюсовывается к тому жуткому — от своего поведения. 
 
Столько нужно рассказать Луи, за столько всего извиниться, прояснить, что аж горло пересыхает от волнения. Как Луи потом на него смотреть будет, да и будет ли?
 
От желания сбежать становится щекотно подошвам ног, но он одергивает себя — уже решил, значит все.
 
На часах почти семь и, может, Луи нет дома, а он просто вломится в квартиру? А если он не один? Он ведь может теперь, да? Он всегда мог, мысленно поправляет себя Гарри. Он всегда мог попросить его свалить, но никогда этого не делал. Интересно, почему? Наверное, из-за отличного воспитания, почему ж ещё.
 
Нужно идти, а то так и ночь наступит, пока он мнётся, и совсем уже поздно получится. Гарри ещё раз смотрит на носки своих замшевых туфель, трет шею — непривычно в рубашке после зимних свитеров — и отряхивает невидимую пылинку с брюк. Он вырядился, да, но просто захотелось, что ли, чтобы Луи его таким увидел — ухоженным. Гарри, откашлявшись, решительно спускается на пролёт вниз, прикладывает ухо к двери — похоже на шум телевизора, значит, дома, и нажимает кнопку звонка. 
 
Луи открывает моментально, словно ждал, ошарашенно, как ему кажется, оглядывает его сверху вниз и ещё раз — снизу вверх. 
 
— У нас что, свидание, а я забыл? 
 
Сам Луи, как всегда, в мягких домашних штанах и баскетбольной майке с эмблемой какого-то клуба. 
 
— Нет, — Гарри переступает с одной ноги на другую и принюхивается. — У тебя там что-то горит. 
 
— Твою мать, — подхватывается парень, — ты проходи, я сейчас. 
 
Гарри кивает сам себе, снимает пальто, вешает, разматывает шарф. Как домой вернулся после отъезда, давно ему не было так уютно. Так все знакомо: звуки, запахи, домашний Луи, который так не похож на того, который мог заявить, что Гарри годится только для секса, который изначально только об этом и думал — о сексе.
 
Да, точно. Вообще-то он за этим пришёл, поговорить, извиниться, прояснить и ещё, может, послушать то, что Луи ему скажет. А он стоит и рефлексирует в коридорчике. 
 
— Ты знаешь, почти не сгорели, — Луи указывает на тарелку с куриными крыльями, — но я на всякий случай пиццу заказал. Футбол сегодня и все такое, ну, как обычно, пиво-пицца-орешки. Вот крылышки теперь. 
 
— Луи, — Гарри обрывает его на полуслове, потому что невозможно делать вид, что он просто так в гости заскочил! — Я это… ключи — вот…
 
— Так ты перся сюда, чтобы отдать ключи? — голос Луи словно ломается, — мог бы и передать там… 
 
— Нет, нет. Я поговорить. Ты хотел, — Гарри запрещает себе думать, что Луи, казалось, сначала был рад ему, а теперь расстроился, когда решил, что Гарри только ключи принес. 
 
— Да, я хотел, — Томлинсон яростно, до красноты, трёт шею и выключает телевизор, вертит пульт в руке, — но я не знаю, с чего начать. 
 
Гарри тоже не знает, поэтому присаживается на край дивана и думает, что зря он так вырядился. Почему-то это кажется сейчас таким важным — то, как он выглядит. Лучше бы он надел тоже что-то такое, удобную толстовку и джинсы, например, а то словно он на экзамен по сольфеджио пришёл, а не расставить все точки над «i» с парнем, с которым трахался на кровати, которую так хорошо видно с этого угла.
 
— Слушай, — пятно на шее по цвету готово соревноваться с сигналом светофора, — я правда сказал Эду, что тебя только трахать и можно. Но это не так, как кажется, — Луи нервно смеётся и тянет майку вниз, оголяя ключицы, и Гарри приходится отвести взгляд, чтобы сосредоточиться на словах. — Просто ты тогда попросил не говорить ему, где ты, а он только о тебе и трепался: «Гарри то, Гарри сё»… Ну я и сказал ему, чтоб не ляпнуть ничего такого, ну, что ты у меня. Не лучшее, конечно, что я мог, но зато он сразу заткнулся и отсосал мне.
 
— Вот как, — сказать, что Гарри удивлён, — ничего не сказать. Луи его прикрывал, оказывается! Ну, у Томлинсона свои нестандартные методы, конечно, но, похоже, они работают, — да уж, ты умеешь заткнуть людям рот. 
 
— Слушай, я не знаю, что ещё я мог сделать, но просто не надо думать, что я тебя за подстилку считал. Блядь, да я сдерживался, сколько мог…
 
— Сдерживался?! — срывается с языка недоверчиво, и в голове никак не укладывается, что Луи, выходит, хотел его?
 
— Ну, блядь, прости, что приехал тогда и залез тебе в трусы, нравился мне твой член, — зло фыркает Луи и, усевшись в кресло, закидывает ноги на столик. — Я знал, что нельзя, что ты не откажешь, потому что… Ну, у тебя ж своя философия, типа жалеть нужно всяких, ты мне должен за приют, все такое, но это было сильнее. 
 
Голова идёт кругом, и вообще, разговор совсем не такой, как он себе представлял, он больше похож на абсурдный ситком, и, наверное, сейчас должен раздаться идиотский смех за кадром. Луи, оказывается, что-то там себе навыдумывал и решал за него. Мир вообще перевернулся с ног на голову.
 
— Я… — Гарри прикусывает до боли губу, вспоминая то утро и то, что он дрочил, уткнувшись в подушку Луи — это все никак не похоже на акт милосердия или о чем он там. 
 
— Я знаю, Гарри, что ты не такой, я знаю. Эд говорил, ты говорил, у самого глаза есть. Но я такой. Я хотел тебя на вечеринке, и лучше бы ты никогда не узнал, что я хотел с тобой сделать. Эда я уговорил, чтобы ты третьим был, слышать не хотел никаких отмазок, знаешь об этом, да? А потом… — Луи прерывает звонок, он поднимается и идёт к двери. 
 
Томлинсон его хотел. Хотел с той самой злополучной вечеринки. Хотел! Гарри прикрывает глаза, пытаясь привести мысли в порядок. Это очень странное ощущение — понимать, что Луи хотел конкретно его, а не просто перепихнуться неважно с кем. И где-то робко появляется мысль, что он мог и нравиться Луи. Как парень. Эти все неловкие разговоры в самом начале — дома на кухне, и то, что Луи вернулся за ним и пригласил к себе — может, это тоже не из жалости? Ладно, может, не только из жалости. 
 
И ведь есть же шанс, что именно те дико узкие джинсы заставляли Луи путаться в глаголах и злиться, а не только сложная конструкция субхунтива; и он пришёл к нему в душ и они все же наконец нормально переспали потому, что Луи на самом деле не все равно?
 
И есть же ещё тот факт, что он пришёл к нему поговорить, а потом ещё раз приходил, но не поднялся. Блядство. Какое же блядство, а! 
 
И как теперь быть с тем, что он совсем не тот, за кого себя выдаёт? Как теперь об этом сказать, черт возьми?! А может, лучше промолчать, пусть все будет как будет?..
 — И… что потом? 

 Ему ничего не остаётся, как повторить попугаем последнюю фразу, потому что Луи, зашвырнув коробку с пиццей на микроволновку, молча возвращается в кресло. У Гарри холодеют руки, ноги, все внутри, словно его водой со льдом окатили, как в том знаменитом флешмобе. Это все так неожиданно, хотя все лежало на поверхности, только слепой мог не увидеть. И странно, что слепых дураков оказалось двое. Ведь получается, что Луи, возможно, даже не догадывается, насколько важен для Гарри, и от этого ещё страшнее услышать то, что он сейчас скажет. — А потом не знаю что, — парень невнятно бормочет из-за сигареты в зубах. Луи жадно затягивается, выпуская струю дыма в потолок, и Гарри хочется напомнить, что, вообще-то, в квартире курить нельзя, только на крохотном балконе, но молчит, наблюдая, как нервно дёргается адамово яблоко. Луи старательно тушит сигарету о пустую пачку, поднимает глаза на него и столько всего во взгляде, что становится и страшно и радостно одновременно. — Потом… — мир Гарри сжимается в крохотную точку — все сейчас зависит от того, что он услышит, — мне просто понравилось с тобой просыпаться.