Never Have I Ever

Луи абсолютно уверен, что застрял где-то в горах и плавает на касатке с пингвином в руках. Очень-очень холодно, несмотря на то, что рядом находится теплый камин, к которому касатка плыть, почему-то, отказывается. Поэтому он перебирается на мохнатое облако и плывет к теплу. Камин оказывается очень теплым и немного твердым. Приходится прижиматься к нему, не выпуская пингвина. Тепло не доходит до спины, и когда на заднице начинают образовываться сосульки, приходится переворачиваться. В этот момент с горы падает валун, и от удара голова Луи разбивается как орех. Голова треснула, медведь, которого он принял за камин, и о которого так хорошо было тереться пахом, ворочается, и от страха, что не спасет пингвина, Луи просыпается и пытается сообразить, где находится. Как выясняется, он находится вовсе не в холодных горах, а в собственной кровати, и это не медведь-камин, а просто Гарри, который стянул все одеяло на себя, при этом перевернув его поперек, так что можно было полностью поместиться под него, только свернувшись в клубочек. Что Стайлс и сделал, тем самым вытолкнув Луи из-под теплого пуха. Пингвином оказалась подушка, и Луи откидывает ее за голову, больно ударившись о твердый угол. Пошарив над головой и, нащупав гладкий глянец, наконец, переворачивается, оставляя Гарри жалкий ошметок одеяла, который тот тут же натягивает на голову. Ценой нечеловеческих усилий, превозмогая легкую тошноту и взрывы мини-гранат в голове, он все-таки поднимается и, сосредоточившись, почти не удивляется, увидев в кровати книгу. Вместо того чтобы вспомнить, как она тут оказалась, он бросает все силы на то, чтобы сосредоточиться и разобрать, что написано на обложке. И, чуть прищурившись, разбирает крупные белые буквы: Филип Котлер. Луи ложится на подушку, стараясь угомонить военные действия в голове, и вертит книгу в руке. Несмотря на довольно сильную головную боль, вчерашний вечер отчетливо предстает в сознании. Как-то даже подозрительно ясно. Когда он проснулся после вечеринки, Гарри сидел, уткнувшись в ноут, и что-то лениво печатал, с глупой улыбкой на физиономии. Почему-то настроение тут же испортилось, и он молча, не пожелав доброго утра, отправился в душ, сварил кофе и уставился в телевизор. Гарри подсел, и, если честно, его хорошее расположение духа откровенно раздражало. Он выглядел подозрительно довольным жизнью, причем настолько, что на вопрос о его самочувствии, Луи выпалил: — Как дела? Как Мэтью, его не мучает похмелье? — вот честно, он не думал об этом выродке, который вчера утащил Гарри на целый час наверх. И не надо думать, что он заострял на этом внимание. Просто вырвалось. Гарри посмотрел на него как-то странно, как-то так, что Луи понял, что лезет не в свое дело, и решил, что ему сегодня лучше вообще не разговаривать. Ну и ладно, ну и похуй. У него вон целая полка каких-то книг. Не очень-то и хотелось знать про этого мудака. Он выдернул первый попавшийся том и сделал вид, что крайне увлечен чтением. А сейчас выяснилось, что он читал классику маркетинга. Удивительно, но он не помнит ни слова. Одна надежда, что Гарри не слишком приглядывался к обложке, когда приперся с паком пива в кровать. Зато сейчас к ней приглядывается Луи. С оборота на него серьезно смотрит мужчина и как-то осуждающе поблескивает очками. Наверное, он видел, как Луи прижимался к Гарри, и совсем не одобрял таких действий. Что ж, он сам тоже не одобряет, но прижиматься к Гарри было тепло, его нога была приятно-твердой, и от этого было так хорошо. Луи тяжело вздыхает. Хорошо и твердо было не только под одеялом, но и у него в штанах. Пожалуй, если бы американский талмуд не ебнул его со всей силы по макушке, то в штанах стало бы еще и довольно влажно. Луи фыркает и поправляет член в штанах, размазывая по животу смазку. Охуенно, блять, дошло до того, что он трется как пес о ногу, от недотраха. Ну да хрен с ним, вроде бы Гарри ничего не заметил, так что почти не стыдно. Он кладет книжку рядом и потягивается, она скатывается по матрасу и падает с глухим стуком. Гарри начинает ворочаться в кровати. Луи оборачивается в надежде, что не разбудил, и первое, что видит — голая пятка. Самая простая розовая пятка, длинная стопа и поджавшиеся от холода пальцы. Как ни старался Гарри накрыться полностью уголком одеяла, у него ничего не вышло. И это все как-то… трогательно. Почему от этого вида в груди поднимается что-то теплое и тягучее в груди, так напоминающее нежность вперемешку с умилением. Именно так он смотрел на Фиби и Дейзи, когда они лупили его по голове. И он тоже сейчас готов сам себе заехать в челюсть за желание подойти и осторожно, чтобы не разбудить Гарри, спрятать ногу под одеяло. Томлинсон только качает головой, недоумевая, откуда все это берется в его воспаленном мозгу, потягивается, поднимает упавшую книгу и тихо относит ее на полку. Нужно пойти в душ и хоть как-то прийти в себя. Душ — это панацея, и вообще, если верить бабушке, то вода смывает все плохое. Может, и глупости смывает тоже? По пути в ванную взгляд снова падает на ногу, все так же трогательно торчащую из-под одеяла, и он все-таки не сдерживается. В конце концов, если Гарри сейчас замерзнет и проснется, то ему тоже понадобится душ, а хочется постоять под горячей водой подольше, понимаете? Поэтому он аккуратно берет за округлую косточку на щиколотке и накрывает одеялом. Как он и подозревал, кожа холодная, как у лягушки. Гарри тут же, почуяв тепло, подтягивает ногу, довольно урчит, прячет нос под одеяло, и Луи позорно сбегает в душ, списывая все на утренний стояк и странные сны. Он же не знал, что трется о Гарри! Не может он так хотеть спящего, взлохмаченного парня, который свернулся в клубочек, как только Луи укрыл его. Это не его типаж. Он любит совсем других, как Эд, каким бы мудаком он не был, таких, с которыми не нужно заморачиваться. А Гарри нужен такой, как Мэтт, каким бы придурком тот не казался, — спокойный, рассудительный и надежный. Да Луи удавит сам себя, если таким вдруг проснется. От скуки и тоски удавится. Правда. Томлинсон никогда не отрицал своих пороков и не скрывал их. И ему даже как-то в голову не приходило скрывать от родителей, что он курит или трахается с мальчиками. Это никогда никого, кроме него, не касалось. В какой-то мере он даже гордился тем, что он такой, и что у него полно недостатков. Он делал то, что хотел, с кем хотел и когда хотел. Все добровольно и без принуждения. Всегда. И никогда никому ничего не обещал. Никогда. Он всегда мог договориться со всеми своими пороками-монстрами, только сейчас один из них вылез и шепчет, просит и приказывает, пытается уговорить всеми возможными способами вернуться в постель, залезть под одеяло к Гарри, стянуть с того штаны и… Горячий пар наполняет комнатку, и парень щедро выливает на себя гель для душа, трет грубой мочалкой кожу, чтобы отвлечься, отгородиться, игнорируя шепот, звучащий слишком громко, но ничего не помогает. Член стоит как каменный, и, плюнув на все, он обхватывает его рукой, скользит по пене вверх-вниз, стараясь думать о Джо, но вместо белокурой девушки в короткой юбке и полосатой тельняшке, настойчиво возникает образ кудрявого парня, и на зло себе Луи отпускает внутреннего монстра на волю, на короткую прогулку, вспоминает прогнувшуюся спину, судорожное дыхание и белые потеки на черном холодильнике. При воспоминаниях о горячем рте Гарри он сильнее сжимает член у головки, кусает себя за предплечье, заглушая стон, и белые капли с пальцев тут же смывает горячая вода душа. Отдышавшись, Луи снова запирает желтоглазое чудовище, которое ехидным голосом спрашивает, почему же он думал о Гарри, и даже не о Джо, и тем более не об Эдварде, который абсолютно такой же Стайлс, и с ним было гораздо больше веселых минут. Луи мысленно закрывает тяжелую дверь и игнорирует мерзкие вопли в своей голове, включает воду холоднее, смывает остатки пены и выходит из душа, обернув бедра полотенцем. На секунду задумывается, перед тем как перешагнуть порог, криво улыбается своему отражению в запотевшем зеркале на двери, развязывает узел, скидывает махровую ткань к чертовой матери и выходит в комнату обнаженным. В конце концов, почему он один должен страдать? Интересно, что сказал бы Стайлс, если бы увидел его таким второй раз? Самому смешно от своей выходки, как будто он сам себя берет на слабо, выйдя из душа без полотенца. Проверить, что сказал бы Гарри, глядя на него влажного после душа, не удается, и он натягивает на себя привычную домашнюю одежду. Стайлс, все так же свернувшись, спит под одеялом, и Луи немного досадно, что его выход прошел впустую. Томлинсон чуть слышно вздыхает, подмигивает своему отражению в шкафу и идет варить чай. По утрам он предпочитает кофе, но сейчас как-то не хочется. «Да и можно будет потом выпить его с Гарри», — шепчет его личный монстр, но Луи, упрямо игнорируя его, тянется к кофеварке. Всем на зло. За неделю, что они живут вместе, он привык быть тише, если Гарри спит, а сейчас он передвигался и вовсе бесшумно: будить парня не хотелось. Луи наливает кофе в большую чашку, делает глоток и пытается заставить себя привести мысли в порядок. Нужно спокойно сесть и разобраться. Сделать выводы, все тщательно обдумать и принять решение. Все же очень просто. — Ты варишь кофе? — сонный хриплый голос разрушает надежду на размышления. — Поделишься? — Угу, — Луи медленно поворачивается и застывает с чашкой в руке. Нет, серьезно, как он мог тереться и дрочить на Гарри? Сонный, румяный, растрепанный. И эта чертова улыбка. И ямочки. Сама невинность, а он думал о том, как Гарри плотно обхватывал его пальцы, о том, какой он горячий, и как ему отсасывал, и да, черт возьми, сейчас не время вспоминать. Луи отворачивается к окну, сжимает столешницу и старается выровнять дыхание. Надо просто успокоиться. Это все из-за алкоголя, дурацких снов и воспоминаний о безумных выходных с близнецами, и из-за того, что один из них спит под боком. И да, он, конечно, «животное», как верно подметил Эд, но то, что у него стоит, и он сдерживается из последних сил, чтобы не нагнуть Гарри, только его проблемы. В конце концов, смысл секса в том, чтобы все были довольны. А Гарри… наверное, ему пока рано, как бы глупо это не звучало, да и хрен поймет эту кудрявую голову. Накрутить себя Стайлс может быстро, и вполне возможно, что и секс он воспримет как плату за «спасение». «Томлинсон, ты придурок», — Луи самому смешно от своих мыслей. «Какого хуя тебе стыдно за что-то? Подрочил и подрочил на его тугой зад. Забей и налей ему кофе. А завтра у Стенли наебешься на месяц вперед». Луи улыбается кофеварке, наливает ароматный напиток и проходит к кровати: — Кофе в постель, Стайлс? — он вручает чашку и садится на диван, потому что вид растрепанного Гарри, почему-то очень смущает. — Вообще-то не стоит тебя баловать. — Почему это? — Гарри удобнее усаживается на кровати, делает глоток и довольно жмурится. — Я такой плохой сосед? — Потому что это ты притащил пиво в постель, и мы снова нажрались. — И мне снились совершенно дикие сны, я чуть не кончил от того, что терся о твою ногу, и до сих пор не могу смириться с этим. — мысленно продолжает Луи. — А я тебе еще кофе принес. — У тебя вчера такой вид был, — Гарри смеется, отставляет чашку и потягивается. — Очень недовольный. А после пива ты повеселел, так что я не чувствую своей вины. Я, можно сказать, мир спас. От тебя. Гарри смешно морщит нос, и Луи ничего не остается, как рассмеяться в ответ. *** Самый сложный бег — это бег по кругу, бег от самого себя. И Гарри, как никто другой, может это подтвердить. Он догадывался, что не сдержит данное себе обещание не влюбляться в Луи, и, надежда на то, что он справится, еще оставалась до новогодней вечеринки. Но какой смысл врать себе сейчас? Ему нравится Луи. Он по-идиотски ревнует его к каждому, кто подходит ближе, чем на метр, и к каждому, кому тот улыбается. Он даже на секунду подумал о том, как было бы здорово оттолкнуть посильнее от него сестру Мэтью, которая оставила яркий след помады на щеке. Он до дрожи в коленях хочет его — и никого другого. Он безнадежно влюблен. И, несмотря ни на что, он знает, что Луи никогда не посмотрит в его сторону. Он ведь не в его вкусе: что Эд, что Джо, были одинаково яркие, беззаботные и энергичные. К таким всегда тянутся люди. А он, напротив, замкнутый, скучный и порой медлительный, постоянно отстает, и, вместо того, чтобы ехать на переднем сидении, всегда едет в последнем вагоне. А после того, что произошло всего неделю назад, когда он просил больше и стонал, как шлюха, о каком Луи может идти речь? О каких отношениях может идти речь, если Луи его видел в абсолютно оттраханом состоянии, водил в душ, менял постельное белье и поил с рук? Нет, конечно, он ни словом не выдал своего отвращения, но, по правде говоря… кто захочет с таким иметь дело? По сути, относиться к нему, как к нормальному человеку, сложно. А Луи магическим образом это делает. Он смеётся над его шутками, таскает с собой на вечеринки, поддерживает на скользких дорожках в парке и готовит ему кофе. И ни словом не вспоминает о произошедшем, как будто так и должно быть. Может быть, для кого-то это ерунда, но для Гарри это правда важно, он чувствует, что для него не все потеряно. Может быть, когда-то он сможет стать нормальным, как раньше. И, может, когда-то кто-то захочет быть с ним, даже если он решится рассказать, что спал со своим братом. Но сейчас есть только один человек, который принимает его со всем его прошлым. Самый большой страх — это страх принять себя, каким ты есть. Признаться себе в том, что чувствуешь, чему долго сопротивлялся, во что сам не хотел верить. Можно бояться бесконечно долго, но иногда, проснувшись утром, ты понимаешь, что все — приплыли. И сейчас, сидя на кровати, глядя на смеющегося Луи на диване, становится легко от признания себе — он действительно влюблен в этого парня. И, видимо, от того, что стало легче, от того, что Луи смеется, и от того, что яркое солнце бьет в окно, у него срывается с языка неожиданное: — Пообедаем где-то в городе? И захлестывает непередаваемой, до мурашек, радостью, от простого «да». *** Пожалуй, такая холодная зима случалась раз в сто лет не только в Англии, но и во всем объединенном Королевстве. Гарри кутается в огромный шерстяной шарф, покрытый от дыхания инеем. Луи натягивает пониже рукава парки на замерзшие пальцы, и если бы не было так холодно, то на голову Гарри, наверное, обрушились сотни отборных проклятий. Ведь это он уговорил зайти в парк, покормить белок. — Какого черта, Гарри, ты думаешь о каких-то белках! — Луи не сдерживается и резко тормозит у скамейки. — Ты что, выступаешь за права животных? — Да нет, — Гарри высовывается из шарфа. — Почему сразу Гринпис? Мне просто жалко, они же голодают, и у них такие маленькие лапки… — У нас тоже лапки! — возмущенно бормочет Луи и машет пакетом с орехами перед носом Гарри. — Где эти клубки меха, у которых маленькие лапки, и которые хотят жрать? — Да не нужно ждать и звать, — смеется Гарри, натягивая шарф повыше, — мы просто можем насыпать в кормушку и все. Они сами придут за едой. — Ты знаток белок, тебе виднее, — Луи, следуя примеру Гарри, кутается в шарф, — пойдем искать твою кормушку. — Эээ… Луи? Я насчет кормушки, но в смысле нет… — глядя как брови Луи удивленно ползут вверх, он заканчивает предложение, не совсем как задумал: — Я… я могу угостить тебя обедом? — Что? — во рту пересыхает, и он нервно облизывает губы. Это же не свидание? — Зачем? — Ну, — Гарри закусывает губу и чувствует металлический привкус во рту — прокусил до крови. — Просто понимаешь, ты… в общем. Ну… Можно? — В тебе сегодня проснулась кормящая мать? Сначала белки, теперь я? — подтрунивает Луи. — Ну, вроде того, — Гарри смешно поигрывает бровями. — Инстинкты, знаешь ли. — Против инстинктов не попрешь, — соглашается Томлинсон, некстати снова вспоминая сегодняшнее утро. — Но сначала все же белки, если уж мы сюда пришли. *** На удивление, в «Mark Addy» практически пусто. Видимо, народ предпочитал отсыпаться после Нового Года и посещать близких. Гарри проходит к столику у окна и в последний момент удерживается, чтобы не потянуться за курткой Луи. В конце концов, это не свидание. Ну, по крайней мере, Луи об этом знать не обязательно. — Стейк. Средней прожарки, пожалуйста, — едва заглянув в меню, сообщает Луи. — И бокал Still Walking. — Грудку фазана, — отвечает Гарри на немой вопрос девушки. — И… и, пожалуй, бокал Пино-гри. — Вы не хотите вина? — девушка делает пометки в крошечном блокнотике. — У нас есть отличное розе, которое прекрасно подойдет и к стейку, и к фазану. — Нет, спасибо. Я предпочитаю пиво, — отзывается Луи и, подумав, уточняет: — Это не свидание. Девушка, чуть смутившись, извиняется, кивает и убегает в сторону кухни. — Не свидание? — зачем-то уточняет Томлинсон, и у Гарри замирает сердце, потому что тот не знает, как ответить на это, так что вместо слов он быстро качает головой. — Ты, — быстро меняет тему на безопасную, — перевелся же из Донкастера, да? — Да. Мне просто… Надоело жить с родителями. Вечные вопросы о том, куда иду и вернусь ли ночевать. Все равно они переезжают через месяц сюда, а я уже живу отдельно и не собираюсь снова жить с ними. Так вышло куда естественнее, и вопросов у них не возникнет. Квартира оплачена до конца года, а летом что-то придумаю. Мне свободнее жить без них, им без меня тоже… легче. — Это точно, — Гарри складывает из бумажной салфетки самолетик. — Родителей легче любить на расстоянии. Мы тоже уехали из-за этого. Джемма подала дурной пример и рассказала все о достоинствах самостоятельной жизни. Жаль, что вопроса о том, что мы с Эдом можем жить раздельно, не поднималось. Не знаю, как теперь это все объяснить родителям. Они вернутся после праздников и, наверняка, как и собирались, заедут на пару дней. — Ну, ты всегда можешь сказать, что ночуешь у кого-то, родители должны понимать, что… ну, ты вполне взрослый и можешь ночевать у кого-то. — Ох, если бы. Они обязательно захотят посмотреть на этого «кого-то». Я же младший, им, почему-то, важно знать, с кем я. Хотя к Эду у них нет подобных вопросов. Так уж сложилось. Так что, если захочешь проявить благородство, то вполне могу позвать на семейный ужин. Луи давится пивом, от такого предложения. Быть на ужине с чьими-то родителями, снова между двумя Стайлсами? Ох, нет, увольте. Это совершенно не входит в его планы на ближайшее столетие. — Да я так, в шутку, — Гарри вертит бокал и щурится от солнечных бликов. — Хорошее вино. — Да, тут вообще неплохо, — соглашается Луи и замолкает, ожидая, пока девушка расставит тарелки на столе. Паб начинает заполняться людьми, которые забежали погреться и перекусить, и становится слишком шумно, чтобы говорить о чем-то конкретном, поэтому они перебрасываются какими-то пустыми фразами про то, как учился Луи в Донкастере, и почему Стайлсы решили изучать менеджмент. Что, в общем-то, совсем не расстраивает Гарри, ему интересно узнать Луи поближе, и он только рад тому, что они не возвращаются к теме о его семье и к неразрешенному вопросу с Эдом. *** Вообще-то, по хорошему, им давно пора быть дома, но Луи сначала предлагает пройтись после обеда, потом вспоминает, что ему нужно купить что-то в подарок маме Стена, и они долго бродят по торговому центру, и, наконец из огромного ассортимента, Луи выбирает набор рождественских свечей. А следом, зачем-то, заходит в отдел бижутерии, и долго выбирает между подвесками на простых серебристых цепочках. Наконец, он останавливает выбор на незамысловатом цветочке и просит упаковать. Он никак не комментирует эту покупку, и Гарри одновременно любопытно узнать, кому предназначается этот подарок, и страшно спросить — кто знает, что эта девушка значит для Томлинсона. Он предпочитает остаться в неведении. Домой они возвращаются через тот же парк, но с другой стороны, где каток и большая елка. Луи говорит, что с удовольствием бы прокатился, но у него не так много времени до поезда, зато почему-то предлагает остановиться и понаблюдать за людьми. В этом и правда есть что-то умиротворенное — счастливые визги детей, заботливые окрики отцов, сияние елки и рождественские гимны, звучащие из динамиков. Гарри даже не замечает, что Луи куда-то отошел, и от неожиданности вздрагивает, когда его руки, одетой в перчатку, касается что-то теплое. — Я не знал, любишь ли ты чай с имбирем, но слышал, что он хорошо помогает от простуды. Сегодня холодно. Ну, для профилактики… — Спасибо, — улыбается. — Я люблю чай с имбирем, наверное. Никогда об этом не задумывался даже. — Он еще и с клубникой, — невнятно бурчит Луи. — Девушка посоветовала просто, — кивает в сторону палатки, где разливают напитки в одноразовые стаканчики. — Я люблю клубнику, — тихо отвечает Гарри и намеренно смотрит на елку, а не на Луи. Луи тоже смотрит куда угодно, но только не на Гарри, потому что это все странно. С самого утра все пошло не так, как всегда. Он не ходит с парнями на обед, не выбирает подарки маме друга и не пьет чай с клубникой и имбирем, разглядывая ёлку на катке. Это как отрывок из какой-то чужой, страной для него жизни, но почему-то вопреки всему он чувствует себя комфортно, стоя прижавшись боком к Гарри, разглядывая детишек скользящих по льду. И на минуту ему даже не хочется ехать в Донкастер, туда, где его ждут друзья, а хочется остаться и прожить этот день снова. Визжащая парочка школьниц врезается в борт и выдергивает из размышлений. Взглянув на табло, он допивает чай, выкидывает смятый стаканчик в урну, зовет Гарри и, подхватив пакет с подарками, направляется к выходу из парка. *** Быстро сложив все необходимое в рюкзак, Луи направляется к двери: — Я буду через пару дней, пятого, к вечеру вернусь, — и, как назло себе, добавляет: — Квартира вся твоя. Так что… развлекайся. — Хорошо, — Гарри жмет на прощанье руку, хотя, как никогда, хочется обнять, прижать Луи к себе, зарыться в шею и понять, насколько хорошо он помнит его запах, но отступает к стене, засовывает руки в карманы. — Спасибо за чай. — Спасибо за обед, — Луи поправляет шарф, закидывает рюкзак на плечо и выходит за порог. Ему не дает покоя навязчивая мысль о том, что нужно было все же поцеловать Гарри, провести мягко по нежной губе. Попробовать на вкус — пахнут ли губы имбирем и клубникой, провести по волосам на затылке, распрямить непослушную прядь, которая завивается в обратную сторону и да, это, кажется, было бы верным решением. Он выбегает на мороз, в надежде, что свежий воздух приведет в порядок его разбушевавшиеся мысли. Выдыхает, глядя как пар поднимается вверх, не сдержавшись, поднимает голову, смотрит на окна квартиры и встречается взглядом с Гарри, и когда тот нерешительно поднимает руку и машет, он резко отворачивается и быстрым шагом уходит к метро.