Never Have I Ever

Какая-то незнакомая комната, на стенах дурацкие головы убитых животных, как в фильмах о быте охотников. Ему никогда не понять, зачем украшать дом трупами. И что он делает в этом странном месте? Как тут оказался? — Не нужно, Эд, пожалуйста… — он стоит на коленях перед голым братом, низко наклонив голову. Смотрит на пол, покрытый сукном, и отчетливо чувствует, как жесткие волокна впиваются в кожу. — Давай, братик, открой ротик. Будь послушным. Ты всегда слушаешься меня, — Эд пальцем поддевает его подбородок и тянет вверх, и Гарри зажмуривается. Свет от люстры ирреально яркий и почему-то красный, как кровь убитых животных. — Тебе понравится… — Не хочу, Эд, не хочу. Отпусти меня… — он трясет головой, чувствуя, как по вискам катятся слезы. Так страшно. Так мерзко. — Пожалуйста, отпусти. — Ты же шлюшка, мелкий. Подставился мне и кончал. Так сладко кончал. Помнишь, как сжимался вокруг меня? Помнишь, конечно. Тебе и сейчас понравится. Открой ротик, ну… Будь послушным. Эд сдавливает его щеки и заставляет открыть рот. Он знает, куда давить. Гарри бьет озноб, но он чувствует, что дальше сопротивляться почти не осталось сил. — Эй, ты чего? — удивленно говорит Эд голосом Луи и трясет его за плечо. — Ты чего? Гарри резко садится на кровати, встряхивает головой и только потом открывает глаза. Это просто кошмар. Глупый сон. Он думал, что все это в прошлом, но ошибся. — С тобой все в порядке? Гарри молча качает головой. — Что снилось? Гарри, что тебе приснилось? — Луи протягивает руку и стирает каплю возле уха. Он действительно плакал во сне. Блядь! — Ничего, — хрипло отвечает он. — Ничего такого. Эд. Просто… Не важно. Он поднимается и, охнув, опирается на стену, чтобы не упасть. И только сейчас проносится воспоминанием вчерашний вечер: река, нет, ебаный океан текилы, ЭйДжей в такси и то, как она тащила его по лестнице, приобняв за талию, а потом… Он четко помнит, как прижимался к шее Луи, а еще запах лайма. Впрочем, запах лайма будет мерещиться ему везде очень долго. А вот что было дальше? Все как в тумане, но, кажется… Или не кажется, и он полез в штаны к Луи? Господи, только этого ему не хватало! — Мне в душ нужно. Очень, — тошнота внезапно подступает к горлу, и он благодарит бога за то, что у Луи квартира маленькая и до туалета рукой подать. Его долго выворачивает наизнанку, и он искренне обещает себе: больше никогда! И после долго стоит под душем, переключая воду с почти кипятка на ледяную и обратно. Когда туман в голове рассеивается, подробности вечера становятся отчетливей. Он помнит, как показывал фото Луи девчонкам, и точно помнит, что не рассказал о причине ссоры с братом. И как назвал адрес и чуть не уснул в такси на плече рыжей. А потом он ничего не помнит. Вернее, его трусы говорят о том, что ему это все приснилось, и он не кончал себе в штаны, прижимаясь к бедру Луи. Ну хоть это хорошо. В последний раз сменив воду на холодную, ополоснувшись, он отряхивается как пес после дождя и насухо растирается полотенцем, прислушиваясь к себе. Кажется, ничего не болит, и тошнота наконец отступила. Боже, как хорошо, что ему просто приснилось, что он приставал к Луи, как хорошо, что утренний сон оказался просто кошмаром! И пусть ему стыдно за вчерашнее перед девчонками и перед Луи, но хоть в этот раз он ничего не натворил. Ничего непоправимого. Подумаешь, перепил. С кем не бывает? *** Луи старается не прислушиваться к звукам из ванной, положив голову на барную стойку. Он старается не думать о том, что приснилось Гарри, что там творил Эд с ним во сне, а может, Эд был не один. И сейчас ему не кажется глупым «заметание следов» после вчерашнего. Гарри и так все принимает слишком близко к сердцу, а тут еще и такое привиделось. И, блять, ему покоя не дает мысль о вчерашнем. Помнит ли Гарри? Ну хоть что-то? И так как надежды на то, что Гарри сам все расскажет, нет никакой, то стоит как-то незаметно попытаться выпытать. Но это позже, когда тот выползет из ванной, а сейчас нужно приготовить мятный чай, чтобы Стайлсу стало легче. И как-то вести себя так, чтобы тот не чувствовал себя в чем-то виноватым. И несчастным. И должным. Сколько с ним сложностей! Усмехнувшись, он поднимается, включает конфорку под чайником и достает коробку с ароматной заваркой. Он заканчивает, как раз когда бледный Гарри вываливается из ванной и прислоняется к стене. — Херово? — вопрос скорее риторический. — Получше уже, — Гарри медленно подходит и залазит на высокий стул. Луи молча ставит большую чашку перед ним, и Стайлс с удовольствием вдыхает пар. — М-м-м, мята. — Лимончика? — невинно предлагает Луи и смеется, когда Гарри с отвращением передергивает плечами. — После вчерашнего я и думать не могу о лимонах и лаймах, — он морщится. — Гадость какая… — Гадость, конечно, — задумчиво говорит Томлинсон и тут же бьет вопросом прямо в лоб, на намеки не хватает терпения: — Что он делал? Ну, во сне? Гарри стискивает челюсти и отпивает большой глоток горячего чая. — Ничего такого, — морщится. И, наверное, Луи стоило бы остановиться, но у него сегодня плохо с чувством такта. — И поэтому ты так орал? — А я кричал? — испуганно округляет глаза Стайлс. — Ну… — Луи закусывает щеку, пытаясь подобрать правильное слово. — Нет. Не кричал — скулил. — Боже, — Гарри падает лбом на скрещенные руки. Видно, что колеблется, но, видимо, чаша весов перевешивает в пользу любопытства Луи: — Ладно. Он хотел, чтоб я ему отсосал. — Больше ничего не просил? — А этого… мало? — запинается, и видно, как алеют кончики его ушей, он резко поднимается, подходит к холодильнику. — Да нет… Я так, может, что еще он там… — Луи становится неловко за любопытство, и он утыкается взглядом в стол. — Нет. Херня просто приснилась. Пить меньше надо было, — он встает и лезет в холодильник. — Сыр будешь? — Нет… или да… Ты в порядке? — он поднимается и кладет руку на плечо парню, чуть сжимая. Кто вообще может быть в порядке после такого?  — Вполне, — Стайлс отрезает кусок и с удовольствием жует, запивая чаем. — Люблю сыр с мятным чаем… Ты лучше скажи, что я тут вчера? — Ну… — он решает, что настаивать не стоит, Гарри вроде бы и правда ничего. Может быть. И если он хочет перевести тему разговора, то, наверное, стоит поддержать его инициативу. — Тебя привела, по твоим словам, какая-то девушка. А потом ты не отдавал мой рюкзак. А потом ты уснул. Я тебя раздел и уложил. Все. — Все? — А что? — Ничего. Ты не против, что я сказал ЭйДжей твой адрес? — Это ты был против, я не скрываюсь. — Ей можно. Она моя подруга… Познакомились в баре в начале года, и она решила, что мне нужно там бывать чаще. И пить больше. Потому что я… Как-то она так выражается еще… Загоняюсь часто, что ли. Мне нужен релакс и все такое. Не пустила меня отвезти тебе рюкзак, — виновато поясняет он. — Извини. Она иногда невменяемая. Как ты умудряешься встречаться с девушками? Я каждый раз после таких встреч долго прихожу в себя. — Привык. Столько лет в одном доме с кучей девчонок, — Луи как всегда не может сдержать улыбку, когда речь идет о семье. — Ты сегодня к ним на обед? — Гарри снова усаживается на стул и обхватывает чашку двумя ладонями, и сейчас Луи не может оторвать взгляд от его рук, снова и снова вспоминая, как вчера они скользили по его телу. — Завтра наконец увижу мелочь, — словно выныривает из сна и бормочет: — Как-то я соскучился даже… Пойду в прачечную, отнесу белье, а ты отдыхай, хорошо? Луи выходит с мешком за дверь и, спустившись по лестнице, закуривает. Хорошо, что Гарри нихрена не помнит, и даже если что-то всплывет в памяти, то он наверняка спишет все на пьяные сны. Но все же ему чуточку жаль, что Стайлс таким бывает только пьяный, и вряд ли он полез бы к нему без внушительной дозы алкоголя. И теперь только гадать остается, значило ли это что-то для парня или это была просто обычная похоть от бутылки текилы, после которой не только к руммейту полезешь, а и корову выебать попробуешь. И почему-то ни один из этих вариантов не устраивает Луи — ни похоть, ни более глубокие чувства со стороны Гарри. Он и сам не знает, чего хочет. *** Утро субботы кошмарно, в том случае если ты отлично провел вечер пятницы, — это прописная истина. Эд с трудом отрывает голову от подушки и, мазнув пальцем по экрану телефона, широко распахивает глаза — двенадцатый час, твою мать! А ему еще нужно привести себя в божеский вид, растолкать Тома и добраться до кафе. Эд медленно поднимается, крутит головой то в одну, то в другую сторону, разминая шею, и бредет в сторону ванной. Нужно выглядеть как-то так, чтобы по нему не было видно, что всю ночь танцевал в клубе с бокалом крепкого коктейля в руке. Не то чтоб его волновало мнение какой-то там девчонки, но, во-первых, себя он любил и предпочитал выглядеть как минимум хорошо, как максимум — превосходно. А во-вторых, произвести впечатление всегда хорошо, даже если она ребенок совсем. Зачем ему нужно в субботу после бара ехать и объяснять физику? Да просто для разнообразия! Да и готовят в том кафе совсем даже неплохо, а поесть после такой ночи, как вчерашняя, определенно стоит. Ему нужна свежая рубашка — свои все мятые, а гладить нет ни сил, ни времени, ни желания. Единственное место, где можно взять чистую одежду, — это шкаф Гарри. Он толкает дверь и замирает на пороге. Гарри не будет против, он никогда не против поделиться, отдать, подарить. Такой маленький. Такой глупый. Не имеет значения, что они близнецы, и разница в возрасте совсем невелика, — Гарри всегда будет его младшим братом. Эд трясет головой, чтобы прекратить этот поток мыслей. У малого все хорошо. Где бы он ни был. — Боже, какая драма! — насмешливо бормочет он себе под нос. Ему неловко, несмотря на то, что он один в комнате, да что там в комнате — в квартире, Том в душе не считается. Стыдно скучать и переживать из-за брата. И очень сложно признать, что в том, что Гарри сейчас не дома, есть и его вина. Вместо того чтобы открыть шкаф, он зачем-то садится на кровать, проводит рукой по покрывалу, вертит головой, и взглядом цепляется за фотографии на полке. Сентиментальный придурок. Гарри не поленился, сгонял в Икеа, купил одинаковые светлые рамочки и расставил фотографии. Чуть прищурившись, он вглядывается в картинки. Вот они с родителями прямо перед отъездом, вот Гарри с Джеммой. А вот они вдвоем, после средней школы, летом. У Гарри красный нос и припухшие глаза, и бог знает почему он распечатал это фото. Как ни странно, Эд помнит тот день. И почему у Гарри такой грустный взгляд, тоже помнит. Ебаный Эйден уехал в ебаные Штаты. И Гарри сначала держался, делал вид, что все нормально, улыбался и шутил, а потом внезапно разревелся. Эд долго и крепко обнимал его, слушал сбивчивую речь о том, что он никогда не разлюбит этого мудака и не будет счастлив без него. И как они херово разошлись и что-то еще, сейчас таких подробностей уже не вспомнить. Потом они долго лежали, обнявшись, и мокрая футболка противно холодила кожу, но тогда Эду и в голову не пришло оттолкнуть мелкого. Он только лежал, гладил по спине, поддакивал и поднекивал время от времени, зная, что переубеждать не стоит, Гарри просто нужно выговориться. Тогда он думал, что ему, слава Богу, не грозит влюбиться и так страдать. И он очень хотел, чтобы Гарри начал относиться к сексу, к парням и девчонкам, как он сам — легко и просто. Чтобы не нужно было потом, вцепившись в футболку брата, рассказывать, как это больно — терять того, кого любишь, когда от тебя уходят, потому что «там лучше», когда весь твой мир сосредотачивается на одном человеке, а тот выбирает другую жизнь. И сейчас, сидя на кровати брата, рассматривая старые фотографии, он думает примерно так же. Он не хочет так любить. И у него сейчас нет брата, которому он смог бы все рассказать. И очень хочется верить в то, что когда-нибудь все вернется, когда-нибудь у него снова будет брат. Сколько бы ни было друзей и приятелей, это все не то, и ни один из них не заменит ему Гарри. Очень жаль, что до него это дошло только сейчас. И не потому, что он идиот, а просто потому, что в человеческой натуре не хранить то, что имеешь. *** Они подъезжают к перекрестку, и Том резко перестраивается в крайний ряд, сигналит и влетает в лужу, с ног до головы окатив стоящую на тротуаре девушку. — Да ладно, не размокнет, — недовольно хрюкает парень и хлопает соседа по плечу. — Вылезай, твоя остановка. Эд выползает из низкой машины, отряхивает невидимую пылинку с брюк и проходит мимо девушки. Она судорожно роется в сумочке, сжимая в руке упаковку салфеток. Да ей уже ничего не поможет, — безразлично думает он и уже собирается зайти в кафе, но зачем-то оборачивается. Твою мать! Быстро спускается с лестницы и почти подбегает к девушке. — Господи… — он тянется к подбородку, чтобы взглянуть в лицо, но она, всхлипнув, резко отворачивается. Эд решительно разворачивает ее к себе и… Черт! Она настолько искренне расстроена, тушь размазана, на носу и щеке застыли капли грязи, и с волос стекает грязная вода. Но. это так… трогательно? Мило? Очаровательно? Большим пальцем он стирает каплю с носа, и этого хватает, чтоб она разревелась. — Этот… придурок… Я не успела… — до этого он не так часто сталкивался с плачущими подростками, чтобы освоить технику утешения, но ничего лучшего, чем прижать ее к себе и гладить по мокрым волосам, он придумать не может. — Только приехала, а тут… — девушка никак не прекращает всхлипывать, и он мысленно обещает убить Тома. — Ну тихо, тихо… — девчонка дрожит, и не очень ясно, от слез или порывистого ветра. И внезапно он предлагает: — А поехали ко мне? — Ты… Ты чего? — от неожиданности она даже перестает всхлипывать. — Так прям взяла и поехала! — Нет, нет. Не подумай. Ну куда ты сейчас в таком виде? Хочешь, домой отвезу? Я ж и говорю — не хочешь. Высушишься, разберемся с физикой и домой поедешь. Можешь написать подруге мой адрес и имя. Господи, серьезно, нас сейчас еще кто-нибудь обольет, и мы простынем нахрен. Девушка хмурится, достает телефон и через пару мгновений просит его назвать адрес. Он диктует, жестом подзывает такси, называет номер дома еще раз. *** Так странно… Даже в школе он не водил девчонок домой просто так. Всегда был какой-то повод, в смысле, подтекст. И всегда это были шаги, направленные на дальнейшую выгоду для него самого, ну то есть секс. А что сейчас вообще происходит? Он притащил домой это невинное дитя, укутал в самую маленькую из своих кофт — откровенно говоря, предназначенную для соблазнения парней в барах, а не для сменной одежды крошечных девчушек, — и шорты. А теперь сидит и объясняет ей физику. И самое идиотское что? Его это не бесит! Его не раздражает, что она понимает с пятой попытки. Он сам ее позвал сюда, сам захотел объяснить, и ему даже грустно, что она слишком быстро все поняла, он бы повторил это еще много раз. Еще обидно, что ее пальто не такое уж и грязное, легко очистилось, да и вообще досталось больше волосам, чем одежде. А теперь она уйдет, как только досушит свое платье. — Слушай, Синеглазка, — он нерешительно мнется на пороге ванной комнаты, и от своей внезапно накатившей застенчивости ему хочется прижать ладонь к лицу во всемирно известном жесте. — Может, тебе еще что объяснить как-то? — блядство, как же это пошло звучит! — В смысле… физику там? Или что-то еще? Может, в кино… эээ… сходим? — Да ты даже имени моего не спросил, — девчонка выключает утюг и продолжает с превосходством, которым обладают только тинейджеры, сумевшие понравиться старшекласснику: — Я тебе позвоню, если получится, — и тут же смутившись, поясняет: — Мама строгая просто очень. Не знаю, отпустит ли… И почему-то сердце делает кульбит. С каких таких пор его интересуют малолетние девчонки, у которых строгая мама? И синие-синие глаза, и обкусанные в кровь губы, и нежные щеки, и еще то, как она так смущалась, когда он заставлял ее надеть теплые носки: «да новые они, смотри, тут еще этикетка, » и ее неумелые попытки флиртовать… И, закрывая за ней дверь, он все же прижимает ладонь к лицу. Что вообще происходит? *** Гарри немного ему мешает. Если честно, то даже очень. И ему совсем не до правил субхунтива в гребаном испанском. Как же он его ненавидит! Субхунтив, конечно, но и теплых чувств к Стайлсу он сейчас не питает. Луи еще раз вздыхает, еще раз смотрит на Гарри который оттопырив задницу лазит в холодильнике и снова возвращается к заданию. Итак, что там? «Сослагательное наклонение, как известно, выражает отношение говорящего к действительности…». Ох, хреновая у него сейчас действительность, если честно. Он все никак не может отделаться от воспоминаний о теплых руках Гарри, о его губах на своей шее и… Хрен с тем, что был пьяным, уже переспали бы нормально, и может наконец отпустило бы, а? И эта действительность сейчас ходит в черных драных джинсах: «распродажа, Луи, и я подумал, может разношу к лету, и ничего, перестанут быть такими узкими». Луи только и оставалось, что охнуть, кивнуть и слинять в душ. А сейчас становится очевидно, что Гарри реально задался целью их разносить. И заодно свести его с ума. И Луи бы с радостью повелся на затянутый в черное зад и… И лучше не думать, что бы он сделал, иначе придется снова тихо дрочить за закрытой дверью. Бля, что за жизнь, даже подрочить нормально не может в своем доме! Жить вдвоем не так-то просто, как оказалось. Совсем не просто. Не то чтобы он хочет избавится от Гарри — пусть живет, сколько надо, сам же предложил, но… Мало места на двоих. Очень мало. Вот если бы комнат было две… Может, предложить Стайлсу дальнейшее сожительство, переехать куда-нибудь? Они вроде бы уживаются, а вместе и дешевле будет. Он снова следит за бедрами Гарри, глубоко вздыхает и возвращается к учебнику. «Субхунтив используется только в той части предложения, которая выражает сомнение…», гласит новая строчка, и Луи фыркает — судя по всему, они должны были породниться с этим испанским дерьмом, потому что он в последнее время то и дело выражает сомнение. Если бы не приснился Стайлсу его брат, если бы не издавал он тех жалобных звуков, то может он и рискнул бы, рассказал, что Гарри напился и приставал к нему. А там… Там дело техники и везения. Может и свершилось бы! Сослагательное наклонение в каждой его мысли. В каждой строчке огромного теста. Блядство какое! Луи швыряет учебник и прикрывает на секунду глаза. Нужно все же взять себя в руки и разобраться. Митч говорил, что все реально, главное, правила в голове держать. Да только как держать в голове это все, когда там все мысли сбиваются от равномерных покачиваний узких бедер? Устроил, бля, дефиле по квартире! — Эй, ты что? — этот самый Гарри участливо заглядывает в лицо. — Что случилось? — Саб… Субхунтив, — скрипит зубами Луи и старается не разглядывать губы Стайлса. — И прочая хуйня. Парень весело улыбается и даже, кажется, с облегчением выдыхает. — Это ерунда вообще, — он садится рядом, откусывает банан, который, видимо, и искал в холодильнике, и поднимает учебник с пола. — Сослагательное — это легко. Сейчас Луи, кажется, ненавидит Гарри. Как можно так говорить об этом?! Этот ебаный раздел грамматики не понимает никто! Вообще никто, наверное, даже испанцы! А он — Ерунда! Легко! — Тогда может и объяснишь, раз легко? — фыркает Луи и, откинувшись на спинку, с вызовом смотрит на парня. — Расскажи мне, что тут легко. — Вот смотри, — Гарри бегло смотрит на задание и разворачивается, поправляет вывалившийся кулон за ворот майки, прикусывает губу и заявляет: — Когда глагол в главном предложении выражает требование или желание, или, например, просьбу, то в подчиненном должен стоять субхунтив. Вот тут, например: Quiero que haga buen tiempo mañana. Мне хочется, чтобы завтра была хорошая погода. У тебя haca, а нужно haga. Про время помнишь? Луи не помнит. Он слабо соображает вообще в последнее время, а с прошлой пятницы так вообще… Почти никак. Гарри что-то продолжает говорить, но по губам читать не получается, и вместо тонкостей испанской грамматики в голове звучит на репите шепот, когда Гарри завалил его на кровать: «Ты такой… Я не-мо-гу…». Луи тоже не может. Но почему-то должен сдерживаться и кивать, как китайский болванчик, вместо того, чтобы сдернуть эти рваные джины, майку, словить губами кулончик, уткнуться носом… — …я хочу, чтобы мы жили в центре города. Давай, — реальность возвращает его из такого уютного мира фантазий, и он, пару раз моргнув, ошалело отвечает: — Дорого как-то. Можно и тут что-то найти… — Гарри недоуменно хмурится, и он окончательно приходит в себя. — Ты о чем вообще? — Я о сослагательном, — растерянно отвечает он, — а ты? — И я, — бормочет Луи. — Так что там с квартирой? — Я хочу, чтобы мы жили в центре города, — повторяет парень. — Переводи. — Эээ… Quiero que vivimos en el centro de la ciudad? — Vivamos, — поправляет Гарри и ободряюще улыбается. — Все получится. Да ну его нахуй! — думает Луи, глядя на то, как Гарри отправляет последний кусок банана в рот и вытирает уголок губ, словно… Блядь, да что ж такое?! — И еще, субхунтив часто используется тогда, когда человек в главном предложении хочет, чтобы кто-то другой что-то сделал, например… Я хочу, чтобы ты встал на колени и отсосал мне, — мысленно продолжает Луи. Он зажмуривается и захлопывает учебник в руках Гарри. — Хватит. Я все понял. Или нет. Но похуй, ладно? Я не могу больше. Гарри как-то странно смотрит на него и кивает: — Ладно, — он грустно пожимает плечами и аккуратно отдает ему книгу. — Я в душ тогда, хорошо? Луи кивает, отворачивается к окну, чтобы не видеть, как в очередной раз Стайлс пройдет мимо, покачивая бедрами. *** Гарри срывается в ванную, как марафонец выходит на прямую, — из последних сил и так быстро, как только может. Ну, насколько ему позволяют новые джинсы. Уже все равно, что подумает Томлинсон, и подумает ли вообще. Это дурацкое напряжение в комнате накопилось за последние дни и сгустилось так сильно, что легким уже не хватает кислорода. Воздух становится таким плотным, что даже привычные движения даются с усилием, как в воде, и единственное чего хочется, — это оказаться с Луи в постели. Просто трахаться до бесконечности, потому что организм, словно решив, что его жизнь под угрозой, требует продолжения рода. Смешно, конечно, учитывая, что он вообще-то предпочитает парней, но, видимо, его мозг не воспринимает этот нюанс и отчаянно требует секса. Вообще, вероятнее всего, что он сам себе все придумал. Все эти взгляды Томлинсона и тяжелое дыхание. Это он вырядился, как придурок, в эти штаны. Честно сказать, в них ходить сложновато, но ему казалось, что его задница выглядит в них очень даже. Смешной он. Смешной дурак. Пристал с этим испанским, выставил Луи идиотом, а ведь просто помочь хотел. Эд ему всегда говорил, что от его умной головы куча проблем. Так и есть — только из себя выводит людей. Но злющий Томлинсон ему нравится ничуть не меньше, и хочется его с каждым днем все сильнее. Ему нравится любой Луи. Участливый, веселый, сонный. В шортах, в ковбойской шляпе и, наверное, даже если он завтра придет домой с ярко-красной шевелюрой и подведенными глазами, то… Гарри шумно выдыхает, сжимая набухший член у основания. То он кончит только от одного его вида. Стоя под водой, он понимает, что контрастным душем себя не обманешь, но и дрочить как-то… неправильно, что ли, когда Луи находится совсем близко. Кто б сказал ему, что в восемнадцать он познаёт все прелести неразделенной любви, — не поверил бы ни за что! Такой фигней страдают в школе и пишут валентинки в феврале, смотрят из-за угла, ну и все такое. Но в восемнадцать?! Это пиздец какой-то! Боже, он так его хочет, что аж яйца звенят. Хочется заняться сексом. Полноценным. Минеты — это прекрасно, и даже когда Луи его оттрахал пальцами тогда на кухне, — тоже отлично, но не то, все равно не то. И то, что они спят в одной постели, совсем не облегчает ему жизнь. Кто б ему сказал, что он может быть настолько похотливым, — он бы ни за что не поверил! Но, стоя в душе, поглаживая член и думая о парне, который сидит в комнате, ему приходится признать поражение — он ничем не лучше Эда и остальных восемнадцатилетних парней в мире. Разве только не настолько решительный. Любой другой в его положении давно бы залез в трусы к Томлинсону, и они бы спокойно трахались к обоюдному удовольствию. Его размышления прерывает звук закрывающейся двери. Луи — ну, а кто ж еще? — входит в ванную. По спине пробегает холодок от открывшейся створки, и в крохотной кабинке, заполненной паром, на одного человека больше. — Гарри… Вот и что теперь? Это просто, блять, самая идиотская ситуация в его жизни. Или одна из самых. И в голове становится так пусто и гулко, как в колодце, когда ладони проходятся от поясницы к плечам, когда губы касаются шеи и когда к ягодицам прижимается крепкий член. И когда Луи разворачивает к себе лицом и прижимает к стене, ему уже все равно. Если они сейчас не сделают это, то он взорвется. Томлинсон ведет в поцелуе, трется, прижимается бедрами, сжимает запястья и что-то неразборчиво шепчет. — Что?.. — Гарри открывает глаза и смотрит на парня. Волосы Луи потемнели, на ресницах повисли капли воды, а рот красный от поцелуев. — Что ты сказал? — Jodame? — не дожидаясь ответа, он отталкивает Гарри и упирается руками в стену. Даже тот, кто не знает испанского, понял бы, что он сказал, — трахни меня, — видимо, сленг Луи дается намного легче сослагательного наклонения. Гарри остается только смотреть на его затылок, закусив губу. Вообще-то он думал, что все будет немного наоборот. Все это, конечно, просто охуенно, но… он никогда этого не делал. В смысле, вот никогда-никогда. Давно еще, с Эйденом, он просил того и… В голове моментально всплывает один из тех дней, когда он пытался поговорить со своим парнем.  — Эйден, ну давай. Пожалуйста? — он навалился на парня и прижал руки к матрасу над головой. — Я же сказал — нет, — Эйден вырвался и сел по-турецки на кровати. — Но мне… Мне хочется. Только попробовать. Один раз, — обидно было страшно. — А мне нет. Мне не интересно, понимаешь? — парень поморщился и протянул руку к его щеке. — Нам же и так хорошо, да? Тебе же нравится? — Ну, мне-то нравится… Может, и тебе бы тоже? Это же не больно, честно. — А мне и сейчас нравится. Правда. Я люблю тебя. Просто не хочу. По крайней мере пока. Не обижайся, хорошо? Хочешь, будешь сверху, ну… объездишь меня? Так заканчивалось любая его попытка поменяться местами. Было и любопытно, в силу возраста, и обидно, потому что задницу подставлял только он, но все равно ему нравилось. В конце концов, им было и правда хорошо вместе. Да и обижаться он долго не умел, потому что любил. А потом, когда он спал с другими, ему и в голову не приходило нагнуть кого-то. Никто не предлагал, а сам он не лез, просто разворачивался спиной и… И вот так все и происходило. Никто и не жаловался. А теперь вот Луи стоит спиной к нему, и тоненькие струйки воды медленно стекают по спине, и он как завороженный смотрит на ленивую каплю, которая, чуть замерев, стекает между ягодиц. Господи, дай ему сил! — Гарри, ну давай же, давай… Там все на полке. На секунду захотелось отказаться. Нет, он не сможет, лучше наоборот, но… Но когда еще? Разве не этого он хотел — чтоб с тем, кого любит? Гарри выдыхает и тянется к полке. Он сможет, конечно. Тут нет ничего такого сложного. Он судорожно вспоминает, что нужно делать и как, основываясь на своих ощущениях и на том, что когда-то читал, в надежде переубедить своего парня. Возможно, у него получится что-то. Гель холодит пальцы, он кусает губу и не знает, как подступиться. Всегда страшно начать, дальше проще. Выдохнув, он слегка оттягивает ягодицу и ныряет между. Боже. Медленно проникает пальцем и скорее чувствует, чем слышит, легкий стон. Гарри чуть водит внутри и почти сразу добавляет второй. Наверное, слишком быстро, но он не может ждать, так хочется… От того, какой Луи тугой и горячий, мозг сводит судорогой, в голове мутнеет. Может, от пара в кабинке, а может от того, что Томлинсон подается назад, шумит в голове. И когда он чуть сгибает пальцы, то слышит громкий стон, и делает так еще, и еще раз. Он трахает его пальцами, пока ноги парня не начинают дрожать, и стоны становятся уже совершенно бесстыдными. Луи бессознательно цепляется пальцами за гладкий пластик, выгибается, и, кажется, нужно уже сейчас. Господи, хоть бы не кончить раньше времени! Гарри тянется к квадратику фольги — неужели он сделает это?! — роняет, поднимает, разрывает зубами неровно и быстро натягивает резинку на член. Кое-как смазывает, облизывает внезапно пересохшие губы и входит одним движением. Луи, ахнув, прижимается к стенке — кажется, он поторопился. — Прости, — громко шепчет на ухо, касаясь губами мочки. Надо ж так облажаться! — Прости… — руки дрожат, и он хочет вытащить член, потому что, твою мать, он ничего не может сделать как надо. — Двигайся. Скорее. Гарри. Двигайся, — Луи через выдох произносит каждое слово, откидывается ему на плечо и чуть ведет бедрами. — Пожалуйста. И Гарри не может — ни отказать ему, ни сдержать себя. Это гораздо приятнее, чем он мог себе представить. Он слышит свой всхлип и вжимается носом в плечо. Мамочки, как это охуенно! Луи и податливый, и тугой, и горячий, и гладкий внутри, и он так насаживается сам, прижимается спиной и впивается пальцами в ногу Гарри, словно боится, что тот отстранится хоть на миллиметр. Гарри не станет отстранятся. Господи, да он скорее выпрыгнет из окна, чем отстранится! Он полностью растворяется в ощущениях, звуках, отдает все на волю инстинктам и эмоциям. Потому что целовать шею, гладить живот и слушать громкие стоны так хорошо, что контролировать себя нет никаких сил, он двигается быстрее и быстрее, вылизывает шею и крепче впивается пальцами в бедра. Божечки, он же не продержится долго, хорошо бы Томлинсон поскорее, иначе он не простит себе, если кончит первым. Он не успевает и додумать, когда Луи притягивает его за волосы и, как-то изогнувшись, жадно целует, больно прикусывая губу, и так крепко сжимает, пульсируя, что Гарри вталкивается глубже одним резким движением и срывается в оргазм следом за Луи. *** Наверное, ему уже действительно все равно, и он сильно устал. Или, может, если бы промолчал, то этот сон кислотой разъел ему мозг. Или просто он не смог промолчать, и парой вопросов Луи выпытал из него всю подноготную. И, как ни странно, его не поразило молнией, он не провалился под землю, а ему просто стало легче. Луи просто кивнул, чуть сочувственно сжал плечо, и разговор перетек в безопасное русло. Он не бросил Гарри задыхаться на берегу, у моря своего ночного кошмара, а тихонько отвел в сторону. В безопасное место, показывая, что нет ничего страшного, что все под контролем. Все хорошо. Томлинсон в очередной раз сделал ход, и снова в дамках. И с каждым разом Гарри кажется, что никого лучше для него нет и не будет. Куда уж лучше? Луи его принимает со всеми потрохами и тараканами. Пусть как друга. Пусть как соседа. Но кроме Эда этого не делал никто. И нельзя не согласиться, что Томлинсон не так уж и отличается от его старшего брата. У них очень много общего, к счастью, далеко не в самом плохом смысле. У них обоих нет страхов и каких-то почти религиозных забубонов. Оба спокойно принимают реальность — что случилось, то случилось, и нужно идти дальше. И нельзя отрицать того, что ему очень не хватает Эдварда. Даже его полушутливых наставлений и того, что он частенько таскает его вещи. И крепких объятий и того, как они устраивали потасовки, забрасывая друг друга фантиками от конфет. Он привык рассказывать Эду все — от радостей до проблем. И сейчас его разрывает от того, как хочется поделиться. Он бы рассказал ему все — о дурацком сне, о том, что он устал от самого себя, о том, что соскучился. Он бы рассказал ему о Луи и о том, как любит его, о том, что у них хрен знает что получается, и даже о том, что Томлинсон позволил — попросил! — то, от чего вечно отмазывался Эйден. Эд всегда знал, где пошутить, где промолчать, где пожалеть. И явно одобрил бы его новые джинсы. Гарри чуть слышно хрюкает, делает глоток чая. Уже далеко за полночь, но сна нет ни в одном глазу, и он выпивает уже третий стакан в надежде, что травяной чай поможет ему уснуть. Томлинсон давно вырубился и даже слегка похрапывает, а он до сих пор не придет в себя после случившегося. Казалось бы, великое дело — переспать с Луи, которому, скорее всего, просто хотелось, просто секса. Но… Он до сих пор не может стереть дурацкую улыбку с лица и прекратить прокручивать случившееся в голове. Даже ноги до сих пор слегка ватные, и чуть дрожат руки. Он снова фыркает в чай. Наверное, Эд был прав, и Гарри все же придурок. Кто бы еще так радовался? Да и хрен с ним, придурок так придурок, но и в этот раз Томлинсон оказался на голову выше тех, с кем он раньше был. Никто никогда… Гарри смущенно отодвигает чашку. Ерунда какая — сколько об этом думать можно? Переспали и ладно, а он сияет, словно миллион в лотерею выиграл. Он сгребает сигареты и чуть слышно идет на балкон. Покурит, и можно снова попробовать уснуть. Он пускает ровные колечки в небо, и ему кажется, что даже луна сегодня больше и ярче, да и звезд столько он никогда не видел. На обратном пути он замечает отброшенный в сторону учебник испанского и заложенные в него листы с заданием. Луи завтра влетит. Преподаватель у него женщина строгая, слава о ней гремит по всему колледжу. Он поднимает книгу, нашаривает ручку и снова садится за барную стойку, включает подсветку под шкафчиками. На часах всего три, и у него есть время закончить задание.