Габриэль

После решающего разговора отравленное беспечностью время проносилось как в тумане. Прервались все контакты. Марат старательно пытался отвлечься — даже на улице Феликса случился долгожданный, но одноразовый праздник. По истечении третьей недели разрыва Марат сбился со счета: подцепленные в клубах и барах ночные бабочки все как на подбор были утонченными блондинами, но более одного раза они не посещали его постель. К концу четвертой недели Марата уже мутило от передоза случайных связей, поэтому после окончательного осознания того, что вся эта грязь не приносит ни облегчения, ни банального удовольствия, последовало решение набрать проклятый номер. Хотя, таким уж осознанным это решение вряд ли можно назвать, даже напротив — оно произошло вопреки волевым установкам. Просто однажды, закрыв дверь за очередным гостем, рука сама собой нащупала в кармане телефон. Гудков не последовало, необходимый абонент оказался вне зоны действия сети и продолжал там оставаться на протяжении всей следующей недели. Избегать посещения «Центральной станции» больше не имело смысла. Поговорить хотелось как можно скорее, ну, если не получится поговорить, то хотя бы увидеть. Да, увидеть его стало навязчивой идеей. Стало первоочередной необходимостью заглянуть в бездонные глаза-колодцы, чтобы найти в них спасительное, перманентное понимание и принятие абсолютно любых своих действий, предложений и слов. Марат понял, чего больше всего ему не хватало. С Габи он умел забыться и просто быть собой. Габи ничего не требовал, никогда ни о чем не просил, но, казалось, всегда только и ждал этих встреч. Марат все чаще вспоминал, как Габриэль пытался казаться сдержанным, приличным мальчиком и как в постели терял контроль, срываясь до откровенных признаний, горячих просьб, иногда даже требований. Он вспоминал то ощущение, когда одним только своим прикосновением Габи давал почувствовать, как сильно скучал и нуждался в его внимании. Наивный… Он принимал его любым, даже бесчувственным, циничным кретином. Но ошибкой было рассчитывать, что такой навсегда безропотно и послушно останется рядом. В какой-то момент, не выдержав, он заявил о своем праве, истинном желании, тут же был одернут, отчитан и наказан «хозяином». Только вот Марат не подумал, что хозяина Габриэль никогда не искал, он скорее принадлежал к роду тех существ, которые гуляют сами по себе. Поняв, что отвергнуты, они исчезают, чтобы больше никогда о себе не напомнить. До Марата дошла суть случившегося окончательно, стоило, спустя вымученные четыре недели, объявиться в «Центральной станции». Когда он не увидел его на сцене, сердце отозвалось тревогой. После недолгих поисков не обнаружив его ни в гримерке, ни в приватных комнатах, уже подсознательно все понимая, обозленный сам на себя Марат направился к админам. Анджела подтвердила все самые страшные опасения, и даже больше. Так глупо Рунаев себя никогда еще не чувствовал. Оказывается, он не знал даже настоящего имени своего пропавшего без вести любовника. И от этого ощущение собственного полного кретинизма только усилилось. Марк — так, оказывается, звали человека, из-за которого он потерял покой. Марат шел обратно к выходу, не видя ничего перед собой. «Марк» — перед глазами стояло его лицо: большие, всегда понимающие, синие глаза сейчас откровенно насмехались над ним, циничная ухмылка искривляла нежные губы. Он обыграл его, опередил на несколько ходов. «Марк» — как же так? Марат ничего, абсолютно ничего по-настоящему о нем не знал. Но оставалась последняя надежда — в клубе дали адрес, по которому якобы проживал их бывший работник. Анджела сказала, он уволился, получил расчет и больше не давал о себе знать ровно с того дня, как, упав на репетиции, растянул руку. — Некогда, я спешу, — отмахнувшись от Глеба, он решительно направлялся к выходу, сжимая в руке клочок бумаги, на которым ровным почерком Анджелы был написан адрес — последняя надежда на то, что еще не все потеряно. *** Потеряно было многое. По полученному адресу никто не проживал, и, как сказали соседи, уже очень давно квартира не сдается. Значит, Марк указал неверные координаты, лишь бы что-то написать в анкете, достоверность информации в которых никто никогда не проверял. Время шло, ничего не менялось. Поиски Габриэля-Марка не давали результатов, парень как сквозь землю провалился — номер телефона так и оставался отключенным, в других клубах в качестве нового танцовщика не появлялся. Марата до ужаса пугала мысль, что он вернулся назад, в Вильнюс. Погрузившись в карусель вынужденных будней, Рунаев порой забывался, но по ночам, проводив очередного любовника, оставаясь один в своей постели, он закрывал глаза и видел, как скользят меж пальцев светлые волосы, как широко распахиваются и увлажняются синие глаза. Он созерцал в своих видениях болезненный излом бровей, следы зубов на истерзанных губах, он слышал сдавленные крики и биение загнанного сердца. А когда все заканчивалось, он ловил его взгляд — трепетный и обреченный от понимания, что все же придется уйти. Понемногу Марат начинал себя ненавидеть, и это было последней стадией осознания своей неправоты и фатальной ошибки. «Работа, работа, работа — лишь бы не думать, не вспоминать, и не чувствовать каждый раз, что тебя нет. Ты не позвонишь, не объявишься, ты гордый, сильный, сильнее, чем я мог себе представить. И самое ужасное — ты достойный. Достойнее меня. Ты не тоскуешь, ты нашел силы забыть очередного... в своей жизни, хотя и любил: да, я понимал, что ты любишь меня... Но пытался не замечать этого. Пытаться жить, восстанавливать и стараться не развалиться на части каждый раз, вспоминая, что ты был. Нет замены, нет обезболивающего. Мои оковы до банальности просты — возвращаться и возвращаться мысленно к тебе, в прошлое, где ты был по-настоящему близко… Знать, что все закончилось. Но где-то же ты есть, где-то ты дышишь, улыбаешься, спишь… с кем-то… С кем ты спишь? Думаешь ли обо мне? Я бы хотел, чтобы ты помнил. Я бы очень этого хотел».