Габриэль

Вечером, вернувшись с работы, Марат, заглянув в комнату к Марку, забыл даже, что хотел спросить. Парень сидел, погруженный в изучение интернет-пространства, монитор компа отсвечивал голубым его лицо, и в этом свете Марк казался еще больше призрачным, чем был. Сосредоточенные глаза за линзами очков пытливо искали информацию, он был погружен в исследование чего-то бесконечно важного. Светлый ежик волос растрепался, Марк периодически поправлял тонкими пальцами дужки очков, бессознательно трогая подбородок и губы, скусывая с них обветренную кожу. В домашних серых штанах и синей футболке, с растянутым круглым вырезом, он сидел на кровати, и казалось, специально игнорировал появление Марата. — Ел что-нибудь сегодня? — спросил Рунаев, не давая шанса от себя отделаться. Обычно он оставлял Марка в покое, когда видел, что тот не настроен на общение, но почему-то именно сегодня захотелось, пусть и без приглашения, но проникнуть в его личное пространство. — Нет, не ел, но… — замялся, подбирая слова, не в силах оторваться от чего-то, куда более интересного, чем присутствие Марата в своей комнате. — Я готовил сегодня, но… — Готовил? — Рунаев недоверчиво вскинул бровь. Неужели они сдвинулись с мертвой точки, и Марк возвращается к повседневной жизни? — Да, но сам еще не пробовал. — Решил на мне проверить? Впервые с начала разговора Марк посмотрел на Марата, явно не понимая, что тот имеет в виду, и вдруг усмехнулся, снимая очки, взъерошил слегка отросшую челку: — Думаешь, хочу проверить на прочность твой желудок? На мгновение показалось, что вместо ожесточенного и закрывшегося от всего мира Марка сейчас появился тот прежний, мягкий и влюбленный в него Габи. Улыбаясь в ответ, Марат пожал плечами. — Не волнуйся, я нормально готовлю, хотя давно этого и не делал, просто не люблю есть в одиночестве. Поэтому… — Меня ждал? Каждый день был не похож на предыдущий, каждый день соткан из напряжения, тревоги, горечи недопонимания, каждый вечер на грани срыва, но сегодня все неуловимо иначе: Марк другой — спокойнее движения и мягче взгляд. Но он все же не ответил, опустил глаза в ноут, будто есть на свете что-то важнее их взаимоотношений. Марат оценил прогресс. Будучи уже умудренным опытом общения с «другим Габи», заострять внимание на вопросах настроения и самочувствия не стал, но и оставлять в покое не собирался. Осторожно присел на край кровати, предварительно спросив разрешения. Марк, не колеблясь, подвинулся, освобождая рядом с собой немного места. — Что смотришь? — прикасаясь плечом к его плечу, спросил нарушитель спокойствия. — Старые свои выступления. Видео из Риги. Лето, два года назад.   Он ткнул в монитор пальцем, указывая на блондинку в черном обтягивающем комбинезоне, из декольте которого кричаще торчали две заостренные в форме конуса чашки бюста. В большой круглый микрофон, закрепленный у рта, блондинка довольно чисто исполняла небезызвестный «Frozen». Марат присмотрелся: жесты, голос, моторика самих движений — он видел перед собой настоящую певицу, и не какую-то, а Мадонну — ту самую распутную и скандальную диву девяностых, только сам Габриэль придавал ей какой-то утонченный, эстетический шарм. В скопированных движениях не было пошлости и распущенности, он, конечно, старался выглядеть натурально, но, по мнению Марата, выходило сексуально, а не развратно, в отличие от оригинала. — У тебя красивый голос, — деликатно отметил Марат. — Это все, что ты можешь сказать? — Честно, я пересмотрел все твои выступления, когда искал тебя. Не готовый к подобного рода признаниям, Марк смутился: — Понятно… — Поверь, тогда я был не подготовлен и в прямом смысле повержен в культурный шок. Но мне понравилось, очень понравилось. Марк приспустил очки и, отвернувшись от монитора, часто моргая и недоверчиво улыбаясь, посмотрел на Марата: — Неубедительно. — Нет, серьезно, мне нравится образ, только до сих пор в голове не укладывается, что это действительно ты. — Конечно, после пилона и танцев на коленях сложно в такое поверить. — Дело не в этом, хотя на пилоне ты выглядишь более чем… Но я хотел сказать другое: это настоящее перевоплощение, и не просто в какую-то женщину. — Ты никогда в живую не видел травести-шоу? — Видел, в «Центральной станции» ряженые парни постоянно изображают какую-нибудь поп-диву. Просто не считал подобное за искусство, да и среди моих знакомых актеров травести нет. Но тебя-то я знаю, и в голове не укладывается, что из молодого мальчика может получиться эффектная немолодая женщина, так ты еще и поешь сам. Это другой уровень: не пародия, как у наших лицедеев, а… Даже не знаю… Театр, можно так сказать? — Спасибо, мне приятно, что ты выбрал это слово, — он опустил глаза, будто собираясь что-то добавить, но в последний момент передумал и вернулся к просмотру. Марат понял, что Марку было важно его мнение, он почувствовал, как тот напрягся и замер, выслушивая объяснение, но все же до конца не понимал природу трепета, с которым Марк до сих пор относился к прежней профессии. — Я сказал тогда, что нас было трое — Мадонна, Тина и Шер. Это не совсем так. — Был кто-то еще? — и Марат уже знал ответ на свой вопрос. — За кадром всегда оставался Тео. Если быть точнее, именно его идеей был весь этот «маскарад». Мы тогда занимались в театральном классе при интернате, он предложил мне кого-нибудь спародировать по приколу, ну знаешь?.. Спеть женским голосом, он знал, что я хорошо пою, и я любил, знаешь, тебе первому говорю такое о себе, но все же… Я любил носить женские платья, у мамы было их много, я переодевался, когда ее не было дома, Тео тоже, но он больше просто глумился, а мне нравилось. Я чувствовал себя иначе, представлял, как бы выглядел, родившись женщиной. И он знал об этой моей склонности, поэтому попросил тогда исполнить что-нибудь. Я попробовал, многим нашим мое выступление пришлось по вкусу, а потом оказалось, что я такой не один. Присоединились парни, тоже из нашего интернатовского кружка театралов. Поначалу все было для веселья лично нашего, а потом стало так хорошо получаться, что мы всерьез отрабатывали, отыгрывали номера, достали костюмы. Выложили пару роликов в интернет, появились отзывы, пошли заказы для клубных тематических вечеринок, дальше были сцены побольше, посолиднее, а потом и настоящие деньги стали за это получать. — Тео многое для тебя сделал. — Да, он был движущим механизмом, все время пытался включить меня в lifetime, особенно когда в интернат попали. Я тогда, мягко сказать, ушел в себя, он волновался, думал, я таким навсегда останусь. — Вы никогда не разлучались надолго? — неосторожный вопрос сорвался как-то сам собой, и Марат уже ругал себя за оплошность, но Марк ответил спокойно, только слегка понизил голос: — Да, с самого детства, до самого конца. — Если тебе тяжело об этом, можешь не продолжать. — Нет… Все нормально, сам не понимаю, почему рассказываю тебе, но если не интересно… — Шутишь? Я давно хотел спросить о многом, просто не знал, как. Марк печально улыбнулся, вспоминая их нелепую, унизительную для него договоренность, но комментировать свои мысли не стал, а просто продолжил: — В интернате он отстаивал всегда нас двоих, в школе учился лучше, лучше играл в футбол, он вообще футбол любил, а в кружок этот театральный только из-за меня записался, знал, что без него я не пойду, а значит, не смогу отвлечься, переключиться не смогу на нормальную жизнь. Он еще стихи писал, я до сих пор почти все их помню… Он всегда находил в себе силы двигаться дальше, должно быть, это у него на подсознание отложилось после первого случая болезни, хотя он и был тогда совсем маленьким, нам пять лет было, когда ему впервые поставили диагноз. Он держался, переносил все процедуры, исследования, я ревел все время, боялся без него остаться, хоть мама и не говорила честно, что все серьезно, но я понимал, в какой он опасности. Я всегда был размазней, знаешь, ленивый, апатичный, разочаровавшийся в жизни, да еще и гей. Вот он и из кожи вон лез, чтобы я в себя поверил. Принимал меня любого, любые причуды, недостатки, и про ориентацию мою, наверное, даже раньше меня понял. Мы не разговаривали об этом никогда, он по умолчанию знал просто и принял, не стал пытать расспросами, просил только, чтобы я никогда ему не врал. А еще с моста снимал однажды, когда я узнал про рецидив его второй, это уже после интерната было, мы жили вместе в нашей старой квартире. Работали, учились, я выступал вовсю. И он рассказал про плохие анализы как раз после концерта очередного. Лето было, жара, мы собирались на море лететь через несколько дней, и я понял, что теперь не скоро мы вместе на море отправимся, и билеты нужно брать в другую сторону, севернее, а он про Питер слышать не хотел. Мы поругались, я домой тогда ночевать не пришел, блудил по улицам всю ночь. Он на мосту меня нашел, думал, я прыгать буду, а я просто сидел, размышлял, почему с нами все это. Я ему реально жизнь подпортил. Хоть и одного возраста мы были, но я реально младший… — Марк замолчал, то ли с полуулыбкой, то ли с застывшей гримасой боли, понять было сложно — монитор отсвечивал, искажая тени. — Вы переехали сюда, потому что он заболел? — Да. Нам девятнадцать было. Мама от того же умерла, тоже после второго рецидива. Она в России первый раз лечилась, в той же клинике, у того же врача, кто и Тео наблюдал. Он ее вылечил, и она вернулась к нам здоровой. Через четыре года снова заболела, ехать в Питер отказалась, сказала, что не вынесет долгой разлуки с детьми, лечилась в местной клинике. В итоге умерла. Мы с бабушкой остались, она с отцом пыталась связаться, но это было пустым делом. Он никогда с нами не жил, хотя и знал, что мы есть. Потом и она умерла, так и попали в интернат. Марат осторожно положил руку ему на плечо, немного прижимая к себе. Марк замолчал, но разговор прекращать не хотелось, сейчас в полной тишине, в синевато-сером мерцании монитора они были близки, как никогда. — Театральный класс, значит, а потом академия искусств… — произнес Марат задумчиво. —  С актерским мастерством у меня всегда проблемы были, и если тексты учить и рассказывать их я не любил, то вот уроки танца никогда не пропускал. Хореограф сказал, что у меня и слух хороший, уговорил пойти на вокал еще, а потом и в академию настроил поступать, занимался со мной индивидуально, но я послушал его только лишь потому, что… — Влюбился, — понимающе усмехнулся Марат. — Предсказуемо, да? — Не знаю, просто мы всегда прислушиваемся к людям, которые для нас много значат, вот я и решил, что ты влюбился в своего хореографа. — Да, первый раз тогда. Это было… — Страшно. — И это ты знаешь. — Ну, я же тоже прошел через самоопределение. — А, ну да… Больно было? — Первый раз? — Ну, в смысле обнаружить такое в себе? — Да уж, это точно — больно… Я на препода по физиологии запал, учился в Москве, в первом медицинском, там открытие и произошло. У него жена была и дети… Мне было восемнадцать. Я не отважился лезть, просто переболело. — А потом? — Что потом? — Кем он был? — Кто? — Тот, кто с тобой это сделал, то же, что ты потом сделал со мной? — Марк… — Просто расскажи. Я ни в чем не упрекаю. Просто… мы те, кто мы есть, мы же не виноваты, что у кого-то получилось изуродовать нам души. От нас же ничего не зависит большую часть времени. Марату нечего было добавить, и он решил честно рассказать то, что от него требовали: — Откровенность за откровенность? — Именно. Откровенность за откровенность, — подтвердил свое желание Габриэль. — Его звали Никита Зацепин. Он был лучшим другом моего брата, и ему было шестнадцать, когда мы познакомились и переспали одновременно. Я приехал тогда домой после сессии, это был четвертый курс. Ник пришел к Артему, которого не было дома. По-наглому напросился в гости, типа подождать, на самом деле просто рассчитал время, чтобы остаться со мной наедине, брат ему слил, что я приехал, и что родителей нет. Короче, шестнадцатилетний дерзкий подросток меня совратил своей беспринципностью. Потом мы начали встречаться, я влюбился, он набирался сексуального опыта. Это длилось около двух лет, в итоге он ушел к менеджеру, работавшему в фирме его отца, после чего мы еще долго продолжали пересекаться в общей компании. — И ты видел, как он счастлив с другим? — Да. И было более чем понятно, что с его стороны случилась любовь. Я очень долго места себе не находил, вынашивал планы мести и в итоге разрушил их «сказочку». — Как? — Переспал с тем менеджером. — Серьезно? Это же… — Я мудак, я не отрицаю. Но на тот момент у меня было полно оправданий. — И он узнал об измене? — Да, нашел «улики». Они расстались. — Думал, поступаешь справедливо? — Ошибаешься, мне все еще было мало. Так сильно я его ненавидел. — Ошибаешься — так сильно ты его любил. — Сейчас трудно сказать, что мною двигало, но на достигнутом я не остановился. Ник тогда запал на парня со своего факультета, крутил с ним и со своим менеджером одновременно, как раз накануне расставания. — Ты и до второго добрался? — Да. — Но он-то был при чем? — Не хотел, чтобы он такому дерьму, как Зацепин, в лапы попал. Неиспорченный был, без опыта совсем, а Ник из него быстро и умело марионетку сделал, жаль стало. — Благородные цели? — Так было легче принять то, что произошло потом. — И что произошло? — План провалился. Парень мне действительно запал в душу, а получилось, что я его использовал. Он догадался, послал меня, Ник послал менеджера своего, и произошло чудесное воссоединение. — Ты — настоящее зло. Марат усмехнулся: — Знаешь русскую поговорку: не бывает худа без добра. — И как это относится к твоей истории? — Ну, Ник лишился хреновых отношений, зато получил другие — настоящие. — Они вместе, что ли, до сих пор? — Насколько мне известно. — Это тебя не оправдывает, нельзя людьми, как пешками, мы ведь живые. — Я не оправдываю себя, просто живу дальше, все это в прошлом давно. Марк затих, непроизвольно проецируя сказанное на себя, пока Марат поправлял съехавшую с его плеча футболку. — Получается, со мной ты еще по-человечески обошелся? Могло быть и хуже? — Хуже всегда может быть. Если захотеть, можно устроить настоящий ад. — На что ты намекаешь? Мне следует быть осторожнее? — Осторожность никогда не повредит. Но меня тебе не следует опасаться. Мы уже это обсуждали. Ты можешь уйти прямо сейчас, можешь остаться… навсегда, я приму любое твое решение. — И ты не будешь пытаться меня удержать? — Марк то ли недоверчиво, то ли обиженно вскинул брови. — Не буду. — Почему? — Потому что ты первый человек в моей жизни, которого я так… люблю. И если ты решишь остаться со мной, то только по своей воле, потому что любое принуждение убьет твои чувства, а я верю, что у тебя ко мне что-то осталось, и совсем не верю в «Стокгольмский синдром». Светлые ресницы в полумраке колыхнулись. Марк поднял глаза на Марата, который пристально изучал его лицо. Во взгляде Рунаева не было притворства, как и сомнения, он знал, что говорит, он отвечал за каждое слово. Но видимое спокойствие получалось выдать за чистую монету лишь путем неимоверных волевых усилий. Глубоко внутри, под маской умудренной опытом, зрелой личности Марат паниковал, рука на плече Марка горела огнем. Столько интима в этой комнате, столько притяжения в синих глазах. Марат хотел поцеловать и при других обстоятельствах долго бы не раздумывал, но сейчас… Рунаев первый раз в жизни сомневался в самый решающий момент. Он боялся рисковать, не понимая, готов ли Марк к проявлению его чувств, и что будет, если он, Марат, ошибся с выводами, что, если его действия только подтолкнут Марка к уходу. Он чувствовал, что в его руках сейчас не импульсивно влюбленный Габи, точнее, не он один, но и раненый, настоящий, слегка приоткрывший душу незнакомец, от глубины взгляда которого кружится голова. — Я хочу, чтобы ты понял, Марк, это чувство во мне, оно немного больное, даже неполноценное, я не хотел его принимать, как и тебя, должно быть… Но я очень сильно привязан к тебе, черт, ты сам отдал мне этот ключ, понимаешь? Все серьезно, и что бы ты ни думал, решение быть с тобой — осознанное. Я не могу обещать, что больше никогда не допущу ошибок, но сознательно, Марк, сознательно я никогда больше не причиню тебе боли. Да, ты стал мне дорог, и я боюсь тебя потерять, очень боюсь. Я хочу, чтобы ты знал это, чтобы брал в расчет мои чувства, когда будешь принимать своё решение. Марк моргнул, уголки его губ дрогнули, он поборол в себе глупое желание поцеловать Марата. Сейчас он принадлежит только себе, и снова связывать себя по рукам и ногам этим предательским «люблю» он не хотел. — Когда мы переехали в Питер, я понимал, что с работой будет сложно, что, возможно, придется заниматься чем-то не слишком мне свойственным, но ради брата я был готов на многое. Мы остались вдвоем, и помощи ждать было неоткуда. Именно так я попал в стриптиз, и никак иначе, это было вынужденное решение, — все же щелкнул по носу, дав понять, что обида свежа, он не простил и все помнит. Атмосфера была разрушена, Марат понимал — Марк сделал это сознательно, не жалея ни наведенных мостов, ни бесценных откровений, это его прямой ответ на признание, только со знаком минус. Рука на остром плече дрогнула, через мгновение Марат убрал ее совсем, и, наконец, сумев разорвать зрительный контакт, слепо глядя куда-то в полумрак комнаты, преодолевая себя, произнес, будто все еще было не ясно: — Прости, что понял тогда все превратно, что сделал поспешные выводы. Прости за то, что обидел тебя, — что еще он мог сказать? От него все еще ждали именно этих слов, вместе с раскаянием и официальным признанием вины. — Там ужин… Я есть хочу, — Марк закрыл ноут и, встав с кровати, пошел к двери. — Ты ведь после работы тоже голодный. Пошли.