Габриэль

Марк перемешивал салат и разогревал мясо в микроволновке, когда Марат зашел на кухню, вытирая полотенцем руки. Недоверчиво окинул взглядом склонившуюся над столом фигуру: и правильно делал, что не доверял резким переменам к лучшему в состоянии Марка. Парень выглядел напряженным, и, очевидно, уже слишком долго мешал пресловутый салат в салатнице. Марат подошел сзади и накрыл рукой его руку: — Достаточно. — Что? — вырванный из своих, явно невеселых, мыслей Марк растерянно посмотрел на хозяина дома. — Хватит, он готов уже, салат, в смысле. Марк перевел взгляд на размятый в пасту пармезан и переломанные листья рукколы, неуверенно откладывая ложку. — Я… — начал было что-то объяснять он, но на том и затих, обхватывая себя руками. Марат понял — очередной перепад. После нескольких часов нормального состояния Марк будто впадает в глубокую тоску, которая отбивает любой положительный настрой и вкус к жизни. — Все нормально, успокойся. — Ничего не нормально. Я ненормален. Я пытаюсь жить дальше, как ты и говоришь, но… — Такое потрясение не пройдет быстро, то, что ты чувствуешь… — так должно быть. Это скорбь, внезапная боль будто опускается на плечи и своей тяжестью выбивает дыхание, ты пытаешься удержаться в состоянии равновесия, но ничего не получается, ты будто проваливаешься в воспоминание и тут же понимаешь, что ничего не вернуть, все ушло безвозвратно… — Ты терял кого-то? — Со смертью близких не сталкивался, но любимые люди, как правило, всегда уходят безвозвратно. — Марат… Я не знаю… Не понимаю себя… — Это пройдет, постепенно: сначала ты научишься не теряться, когда накатывают воспоминания и боль. Потом сможешь нормально жить с этими мыслями, и чувство потери понемногу сойдет на нет, но светлая печаль останется навсегда. — Я так скучаю… — Это хорошо, им важно знать, что их помнят, любят и скучают. Он осторожно обхватил его за плечи и позволил себе слегка прижать Марка к груди. — Я с тобой. Я буду рядом столько, сколько нужно. Если захочешь, я буду рядом всегда, — обещал Марат, осторожно шепча опасные слова в светловолосую макушку. Щелкнул таймер микроволновки, возвращая в реальность, но никто не хотел двигаться: оба застыли, встретившись в такой долгожданной точке покоя. Марк медленно отстранился и, нащупав сзади опору в виде стола, облокотился о него руками; нашел глазами черные, сосредоточенно ожидающие глаза Марата. Взгляд тягуче скользил вниз: от подбородка к шее. Руки осмелели, легли на твердую грудь, нащупывая под рубашкой мощные, прокачанные мышцы. Марат наклонился чуть дыша. Медленно и осторожно, будто спрашивая разрешения, коснулся лбом его лба, не стремясь встретиться взглядом, но пытаясь прочувствовать настрой и, нащупав верные вибрации, исходящие от замершего тела, подцепил пальцами острый подбородок и впервые со дня их случайной встречи у «Финского» поцеловал смело и горячо. Сердце под тонкой футболкой забилось раненой птицей. Марк будто ожил, приоткрывая рот и отвечая на требовательный поцелуй, прижался всем телом к Марату, как к опоре, и, наконец, поцеловал сам, проявляя инициативу, склоняя набок небрежно остриженную голову, нерешительно выправляя рубашку Марата из его же брюк. Хотелось, чтобы не спрашивали, хотелось, как раньше — без лишней деликатности, обходительности и терпеливости. Хотелось по-животному, чтобы забыться, чтобы просто на какое-то время забыть себя и последние недели жизни, только о таком не попросишь вслух, но Марат каким-то образом прочитал мысли: уловил в рваных, нервных жестах отчаянную мольбу, почувствовал его снова, как раньше — всецело и ярко. Габриэль целовался самозабвенно, прикрыв глаза и болезненно сведя брови. Но вдруг что-то произошло, будто в равночастотные радиоволны вклинилась неправильная, чужая вибрация. Марк резко разорвал объятия, отстранился, снова обхватывая себя руками и, отворачиваясь, зашептал извинения: — Прости, я не могу… Так нельзя… Тяжело дыша, пытаясь совладать с эмоциями и мучаясь эрекцией, Марат с трудом подбирал слова: — Не можешь или не хочешь? — Я не знаю… Это сложно, будто нельзя еще. — Ты серьезно? Ты думаешь, кому-то сделаешь плохо, если получишь удовольствие? — В том и дело, что это просто удовольствие. Я ничего больше здесь не чувствую, — он приложил ладонь к собственной груди, закрывая область сердца, — будто перегорело все… Я без чувств не могу, когда только одна физиология… И эти слова ранили еще сильнее, чем отказ: ведь получается в их самый первый раз Габи уже запал, его вело не просто влечение и, тем более, не меркантильный интерес, он садился в его машину, повинуясь зову сердца, пусть сам до конца этого не понимал. — Перегорело? — Марат повторил, не веря признанию. — Да, и сейчас… Я бы даже был бы рад все вернуть, но не получается, я не могу… Это больше из благодарности за то, что помогаешь мне, что пытаешься поддержать. — Хватит всё анализировать. Ты сам еще не понимаешь, что чувствуешь, а уже торопишься делать выводы, нельзя так категорично… обрубать все, — но Марат знал, что Габи говорит правду, он всегда был честным, в отличие от многих из. — Прости, но я бы не сказал, если бы не был уверен. — Я тебе противен? — Нет, что ты… — Марк попытался выскользнуть из тесного радиуса, но Марат оперся руками о столешницу, преграждая ему путь. Сработали врожденные инстинкты — упускать своё он просто не умел. — Тогда, если я сделаю так? — прижался губами к пульсирующей точке на шее, мягко, но настойчиво целуя, прошептал: — Это не будет считаться принуждением? Марк не ответил, только лишь безвольно прикрыл глаза, млея под такими знакомыми прикосновениями губ бывшего возлюбленного. Рунаев открывшейся перспективой воспользовался правильно и четко, тело Марка обманывать не умело и влиянию разума не поддалось: поэтому пользуясь моментом, запустил пальцы под футболку, вжимая кончики в теплую кожу, и продолжил целовать: — Знаешь, я не против, если ты со мной даже из благодарности… Если просто снимешь напряжение… Я приму любую твою причину или оправдание, я тебя любого приму… И на все соглашусь, только… позволь… — он держал в ладонях его лицо, склоняя к «правильному» решению, и едва не впал в какой-то психопатический восторг, почувствовав, как на спине все увереннее сжимается кольцо его рук. — Хочу, чтобы ты забылся, пусть ненадолго, пусть даже со мной… Марк больше не вырывался, тяжело дыша в уверенных объятиях, постанывая под поцелуями, не понимая, как снова доверился ему, как снова решил позволить… Но Марат знал, как нужно, он все помнил: его тело, чувствительные точки и как правильно их касаться, он успел изучить Марка даже лучше, чем тот сам себя знал. Когда поцелуи перестали быть чувственными и деликатными, а в бедро Марату начал упираться недвусмысленно твердый член, он развернул парня к себе спиной и без предупреждения загнул над столом. До боли сжимая шею, приспустил штаны, и, смочив пальцы из бутылки с оливковым маслом, стоявшей на столе, растянул умело и несдержанно быстро. Два толчка в узкую, тугую глубину — потеря пространственной ориентации, качающийся пол под ногами, и как итог — разбивающаяся вдребезги скорлупа — кокон, в котором все это время жила душа в терпеливом ожидании отпущения грехов. От его стонов разрывалось сердце, от его отзывчивых, встречных движений хотелось по-настоящему умереть. Горячее, взмокшее, вытянувшееся струной тело, его тело: — Детка… И склонившись, прижимаясь к напряженной спине, ловить из-за острого плеча поплывший взгляд, когда пальцы зарываются в волосы и тянут назад; и, обжигая кожу поцелуями, брать своё, пусть и обманом. Но зато впервые мантрой, в самое ухо шептать заветное и в то же время бредовое: — Мальчик мой любимый… Нежный мой… Его имя отдается вибрацией на его же коже. Ощущать его изнутри, снова обладать так… Чувствовать истому, трепет и дрожь, понимая, что причина всему — ты. И ты снова все решил за двоих, но ведь он позволил. А потом прохлада простыней и обволакивающая, спасительная темнота спальни. И уже не по-звериному, как ему было нужно в самом начале, не вышибая мозги, а проникновенно и медленно, с чувством и трепетом — как все эти месяцы было необходимо тебе. И слушать, как с благодарностью он выстанывает твое имя; ощущать заветную тяжесть его ног на своих плечах, и относиться ко всему уже по-другому, зная все то, что знаешь теперь, помня все, через что пришлось пройти, чтобы снова почувствовать его так. Биение сердца — своего или его — сейчас не разобрать. И до остановки пульса, до тремора в пальцах всматриваться в широко распахнувшиеся, снова ярко-голубые глаза, видеть, как округляется его рот в немом стоне. Выдыхать в нежные губы свою душу, когда он кончает себе на живот, в то время пока ты кончаешь в него — рвано, хлестко, болезненно горячо, словно это не воссоединение после долгой разлуки, а в принципе ваш первый раз. Будто до этого ничего не было: вы не знали друг друга, не чувствовали так полно. И ты даже не мог помыслить, что секс без душевной близости — просто набор телодвижений, а сейчас, после тихой взаимной исповеди, это как последний этап слияния, соединения и привязки друг к другу. И пусть пока он это отрицает, но ты-то знаешь, ты уже все понимаешь: что уйти ему будет сложно и что все так же он в тебя влюблен, только признаться ему теперь в этом очень непросто — когда душа ранена, возвращаться к жизни вообще не хочется, но ты ему поможешь, теперь ты точно знаешь, как правильно. Все же без короткого замыкания не обошлось, пробки перегорели, и вышибло мозги. Долго молчать, даже курить в постели не возбраняется. Чувствовать, как он дрожит рядом, прижавшись, свернувшись, не пытаясь не то что сбежать, даже прикрыться. Гладить острые плечи, трогать лицо, выпуская горький дым, и наблюдать, как завороженно он смотрит и трогает свой подарок на твоей шее, который, как оберег, ты с первого дня носишь, не снимая. Узнавать теплый взгляд прояснившихся синих глаз и отказываться верить, что он решится на преступление против вас, против себя, и покинет, как только ты утратишь бдительность. — Я знаю, что ты задумал, — пересохшими губами прошептал Марат. — Задумал? — Я видел историю твоих просмотров: цены на жилье, работа… Ты хочешь вернуться в Вильнюс, в свое шоу, чтобы так отдать ему должное. Но это не выход. Он бы хотел, чтобы ты был счастлив, и это совсем не значит, что нужно возвращаться в прошлое. Марк сел, упираясь локтями в колени, зарываясь пальцами в свои короткие волосы. — Ты сам торопишь события. Я просто думал, как жить дальше. Мне сложно здесь оставаться. — Но и там никого и ничего для тебя не осталось, только больные воспоминания, а здесь — я. И я люблю тебя. — Мне сложно об этом говорить, Марат, ты не понимаешь… — Я могу помочь, по-настоящему. Услышь меня. — Но как? —  Я много думаю о тебе последнее время, точнее, я думаю о тебе постоянно, о твоем будущем. И я пришел к выводу, что ты должен и дальше продолжать танцевать. Это твой путь, любимое дело, и ты это умеешь. Только не обязательно возвращаться в Литву, с которой уже порваны отношения. Здесь для тебя есть хорошая возможность. Идет кастинг в один проект. Танцевальное шоу, если быть точнее, очень масштабное и дает золотые перспективы на будущее. Мне кажется, это более чем тебе подойдет. В Питере набором плотно занимается Глеб, я все устрою, договорюсь, ты пройдешь кастинг без проблем, а там решишь, посмотришь, понравится ли тебе работать в нем. Всегда можно будет уйти, если что-то пойдет не так, но мне кажется, тебя это предложение должно заинтересовать. Пожалуйста, подумай. Не уезжай от меня. Просто давай попробуем пережить все это вместе, дай нам еще один шанс, дай шанс себе. Хватит страданий, просто остановись, останься со мной.