⚙️⚙️⚙️
Пока Лэндон неискоренимой бонвиванской привычкой валялся в ванне, аж два часа отмокая от мифической грязи, Уайт, который никогда не понимал, почему те, кому помыться бы следовало, навроде шахтеров или разнорабочих, делали это недопустимо редко, а те, кто и близко к грязи не подходил, все где-то умудрялись ее «находить», перебрался в гостиную — то есть, в комнату сударя Шляпника, поближе к каминному теплу. Там-то он, возвращаясь всем своим вниманием обратно к стеклянному кубику, и обнаружил нечто, о чем немедленно захотел сообщить своему взрослому спутнику, благо что тот как раз успел закончить водные процедуры и показался на пороге, завернутый в свой длиннополый халат, купленный по прибытии в горный городок, и промокающий волосы большим пушистым полотенцем. — Этот кубик, — не дожидаясь, когда Лэндон войдет и усядется в кресло, выпалил Кей, — он ведь тоже сделан… им? — «Им»? — хмыкнул господин Валентайн, безыскусно притворяясь, будто не понимает, в чем дело. Прошел к камину, остановился перед мальчишкой и, подхватив из пальцев мозголомную стекляшку, не глядя продолжил: — Клоксуортом, ты имеешь в виду? Уайт кивнул, не сводя взгляда с крошечной каллиграфической гравировки, аккуратно начертанной игольным острием на внутренней стороне одной из прозрачных стенок, уже давно замеченной им, но только сейчас до конца расшифрованной. — Ну, да, — подтвердил Лэндон, с напускным равнодушием пожимая плечами. — Это тоже одно из его детищ. Столь же уникальное, сколь и… бесполезное. И, признаться, чем дальше, тем меньше я верю, что этот старикан хоть на что-нибудь когда-нибудь был способен. То есть, верить-то верю, но в том, что найдется рецепт или отмычка, чтобы заставить их работать — сомневаюсь. Сколько ты уже бьешься над этой дурной штуковиной? — Около трех дней, — прикинув и подсчитав в уме, отозвался Кей. — Это если в общей сложности. — А я — около трех лет, — доверительно поведал ему господин Валентайн, опускаясь в соседствующее кресло и поднимая со столика графин с арониевым соком, чтобы наполнить заранее припасенные стаканы. — Это тоже в общей сложности, Ключик. Так что попытаться ты, конечно же, можешь, но считаю своим долгом предупредить тебя: дело это гиблое. Время от времени появляется человек, один на тысячу или даже на десять тысяч, каким-то хитрым бесом делает, а после исчезает, не посчитав нужным поделиться с миром секретом своего успеха, но отчего-то мне думается, что человеком этим не стать, увы, ни тебе, ни мне. Он вернул кубик обратно юноше, а тот обиженно и разочарованно отложил заковыристую игрушку на разделяющий их столик, взамен нее забирая наполненный соком стакан. Поразмыслил немного, помолчал, а затем заговорил: — Я тут думал про эти часы, Лэн… ты преподнес это так, будто до механизма никак не добраться, но ведь, если проявить изобретательность, добраться при желании все-таки можно. Мы оба понимаем, что любой, кто хоть немного умеет обращаться с веревками и подъемными механизмами, мог бы с их помощью спуститься ко дну башни и без труда поместить китайскую монету аккурат на острие. Так почему же?.. — Почему никто до сих пор этого не сделал? — уточнил Лэндон. И, получив утвердительный кивок, насмешливо хмыкнул, искривив подвижные губы: — А ты совсем не разбираешься в людях, малёк. — Что?.. — взвился Уайт, не ожидав такого ответа. И уязвленно уточнил: — С чего это?.. — С того, — продолжил господин Валентайн, отпивая медленными глотками сок и перекатывая в пальцах взятую наизготовку незажженную сигарету, — что если бы ты в них разбирался, никогда бы не задал подобный вопрос. Клокориум, помимо загадочной легенды, таит за собой целую череду бессмысленных, а порой и вовсе курьезных, смертей. Если хочешь, я мог бы даже попытаться припомнить самые знаменательные из них и поведать тебе. Кей хотел, и сударь Шляпник, пожевав губы, начал Историю о Господине, который не смог изменить этот мир.Жил однажды на свете очень богатый Господин, амбициозный и честолюбивый мечтатель, успевший до сорока лет сколотить огромное состояние и к зрелости своей ни в чем не нуждавшийся. Времени у Господина в распоряжении имелось очень много, смелых и дерзких идей — того больше, возможностей их осуществить — и подавно, да только было одно препятствие, мешающее его планам: мир, каким он встречал Господина каждое утро с рассветом и провожал вечерами с закатом, в текущем своем виде не мог вместить весь нерастраченный гений обеспеченного изобретателя. Господин пробовал и так и этак, но чем больше старался, тем лучше понимал, что проекты его категорически невыполнимы в настоящий момент, и должно пройти еще лет сто-двести, а то и триста, чтобы претворение его мечты в жизнь стало, наконец, реальностью. Разумеется, сроком таким Господин, будучи обычным смертным человеком, не располагал, а потому, пораскинув немного мозгами, решился на хитрость и вместе со своим помощником отправился в лондонскую часовую башню. Все было готово к осуществлению его замысла: помощник собрал веревочную лестницу, приладил страховочный трос, несколько раз проверил крепления карабинов и узлов, и Господин, окрыленный и вдохновленный своей находчивостью, начал спускаться в жерло Клокориума. Он проделал уже половину пути, как вдруг помощника, оставшегося наверху, охватили внезапные сомнения. У Господина было в его жизни все, чего только можно пожелать: особняки, кареты, прислуга, красивая жена, сонм любовниц, породистые лошади и даже личный автомобиль; у помощника же не было ничего, но за жизнь он проработал ничуть не меньше своего нанимателя и в глубине души считал такое положение дел крайне несправедливым. «Послушайте! — позвал помощник, перекрикивая ветер, и Господин остановился, замирая на своей шаткой веревочной паутине, запрокидывая голову и тщательно вслушиваясь в доносящиеся сверху крики. — Послушайте, не могли бы вы и для меня самую малость изменить этот мир?». «Вы с ума сошли! — заорал ему снизу Господин, надрывая голос и надсадно кашляя. — У меня всего лишь одна монета и один-единственный шанс, в котором я до конца не уверен; я хочу изменить целый мир, а вы просите, чтобы я занимался такой малостью, как ваша жизнь? По-вашему, я должен подстраивать этот мир исключительно под вас, тогда как у меня самого — грандиозные планы! Я не буду ничего делать ни для вас, ни для себя, я собираюсь поменять все устройство мироздания!». Помощник таким ответом остался очень недоволен, но, порассуждав немного, решил, что в случае успешного осуществления их затеи и сам сможет потом без труда спуститься на дно часов, чтобы исполнить уже свое собственное желание. Время медленно потянулось, сталкивая с заржавелых насестов заевшие шестеренки, и с каждой отмеренной ими секундой помощник постигал одну за другой незатейливые истины, падающие гранитными глыбами ему на плечи и навсегда, чтобы больше уже не подняться на ноги, прибивающие к земле своим непомерным грузом. Человек, которому единожды удалось изменить этот мир, зная, что подобное может осуществить и любой другой его конкурент, никогда не допустит такой оплошности. Человек, изменяющий мир, будет менять его наверняка, исключая малейшую возможность вернуть все обратно. Человек, ни в чем не стесненный и изменяющий мир ради идеи, никогда не поверит, что кто-то другой может желать для себя сущей чепухи. Человек, который собирается изменить мир, возможно, даже не отводит для вас места в этом обновленном мире…
— Думаю, объяснять, что случилось дальше, не требуется, — закончил историю Лэндон, наблюдая за пляской пламени сквозь каминную решетку. — Лестница со страховочным тросом были перерезаны, а Господин навсегда упокоился на дне часов, истлевая уходящими под землю костями. Случай этот — не единственный, но даже рисковых одиночек, отправившихся покорять неприступные часы, говорят, выслеживали какие-то бродяги, ошивавшиеся в окрестностях башни, и брали в заложники, требуя осуществления своих сокровенных желаний. Потом до этих тугоумных доходило, что человек с монетой, если только доберется до самого дна, будет равен божеству и вместо обещанного может попросту стереть своих обидчиков с лица земли, и они отнимали у бедолаги всю тщательно продуманную веревочную систему, а дальше… Дальше, как ты и сам должен понимать, Ключик, либо не справлялись с ней — но обычно до этого даже и не доходило, — либо не могли поделить друг между другом первенство и на почве повального недоверия устраивали прямо в башне резню… С некоторых пор Клокориум закрыт для простолюдинов, за ним следит Совет самых обеспеченных семей, охраняет специально обученная стража и посторонних туда больше не пропускают. Видишь ли, сильные мира сего хоть и не особенно верят, что часы когда-нибудь удастся завести, а все-таки не хотят, чтобы всякое отребье… уж прости мне этот нелестный эпитет… перекраивало мировое устройство по своим убогим меркам. Де-юре традиция собирать монетки и высыпать их на дно осталась, но де-факто она никому ничего не приносит: иглы часового механизма расставлены слишком редко, чтобы хоть одна из них могла зацепиться, и если вдруг повезет, то это действительно будет тот самый фатум, что свыше. — Неужели люди настолько друг другу не доверяют? — наполовину севшим голосом спросил Кей, как только господин Валентайн закончил свой рассказ и воцарилась тишина. Тот презрительно фыркнул, а затем уточнил: — А ты сам, к примеру, доверяешь мне, Ключик? Вот он я, человек, спасший тебе жизнь — так что же, есть в тебе безграничное ко мне доверие? Кей осекся и замолк, а потом нехотя и пристыженно выдавил, подчиняясь заложенной в него честности: — Я тебе доверяю, но… но не во всем. — Вот оно! — щелкнул пальцами сударь Шляпник. — «Не во всем», Ключик. Вот тебе и ответ. Никто не доверяет другому настолько, чтобы вручить ему в руки собственную судьбу там, где речь идет об осуществлении самой смелой и невероятной мечты. А что, если этот человек возьмет да и пожелает, чтобы тебя попросту никогда не существовало в его прекрасном и совершенном мире? — Звучит жутко, — поежился Уайт. — Мне такое и в голову бы не пришло. — Причины для недоверия могут быть разными, — добавил Лэндон, поднимаясь из кресла и выглядывая за окно, где все продолжала властвовать непогожая осенняя хмарь, поработившая Хальштатт до переломных зимних заморозков, обещающих случиться уже очень скоро, обложить дахштайнский массив метелями, насыпать на крышах шапки сугробов и убелить туманные черные горы оседлой сединой. — Но даже малейшее недоверие в таких серьезных вещах способно вызвать панический страх у любого, а вообразил бы ты, какой ужас испытали главы правящих семей, чуть только поняли, что часы, в принципе, может попытаться завести любой проходящий мимо циркач!.. — Странно, что они еще не сгрузили в Клокориум тонну этих монет, — пробормотал Кей. — Отчего же не сгрузили? — охотно отозвался господин Валентайн, заставляя мальчишку изумленно округлить глаза. — Как раз это они и устроили первым делом, попутно едва не поубивав друг друга, покуда не сообразили, что затея их пустая и скорее угробит часы, чем принесет хоть какой-нибудь прок. Поэтому теперь осталась только традиция, и только один раз, на совершеннолетие, дети пытают свое счастье, чтобы взрослые не похоронили Клокориум под курганом из денег, окончательно испортив часовой механизм. — Почему ты выбросил свои монеты? — осторожно, чтобы не растревожить рану, что, возможно, все еще болит, проговорил Уайт приглушенным шепотом. — Разве у тебя не было никакой мечты? — Моя мечта обесценилась, Кей, — с легким налетом грусти, но спокойно сообщил ему сударь Шляпник. — А когда мечта обесценивается, ты уже не будешь жаждать ее осуществления. Никаких других особых желаний у меня не было, и я просто отказался от этого мусора. Как видишь, мне и так неплохо живется. А, кстати… чего бы пожелал ты, будь у тебя уникальная возможность изменить наш мир? Он обернулся к мальчишке, весь обратившись во внимание, и с интересом уставился на него, выжидающе скрестив руки на груди. Кей помялся немного, а затем опасливо предположил, будто сомневался, что мечта его достойна исполнения: — Наверное, корабли?.. Я бы хотел, чтобы в небе парили летучие корабли. — Романтик ты, — с теплой улыбкой откликнулся Лэндон, выдав снисходительный короткий смешок. — Неоперившийся и наивный. Впрочем, это хорошая мечта, — закончил он уже совершенно серьезно, глядя, как закипает в синих глазах штормовая обида. — Пойдем, прогуляемся с тобой, пока совсем не стемнело… Ползли туманы, светили желтым окна, на деревянных перильцах перемигивались облупившиеся фарфоровые фигурки озерных эльфов, горы запирали кладовые на глухие засовы, деревья засыпали до весны, впившись в каменистую землю щупальцами корявых, с прозеленью, корней, и навеки потерянная чаша резного Грааля, сбросив пожухлые вишневые соцветия, проступала по кромке кровавой жертвенной солью.⚙️⚙️⚙️
Октябрь подходил к концу, покрывался инеем облетевший шиповник, скукоживая от холода бурые ягоды, сворачивал колючие листья бессмертный серебристый чертополох, плоды жимолости темнели драконовым камнем, сберегая до весны кисло-сладкие соки, и Дахштайн все тяжелее дышал умирающим зверем. Кей, по укоренившейся привычке поднимающийся раньше своего взрослого спутника и уже достаточно осмелевший, чтобы до его пробуждения выбираться на короткую прогулку, давно не видел, чтобы через Хальштаттерзее курсировал прозябающий за ненадобностью белый паром, но сегодня тот решил вдруг тряхнуть стариной, лебединым королем величаво пересекая супящуюся озерную гладь. Уайт, смирившийся с тем, что в Хальштатт никто обычно не приезжает, долго и с удивлением следил за его путешествием, пока не продрог окончательно — пришлось возвращаться домой, так и не дождавшись, когда пироскаф причалит. — Я сегодня видел, как кто-то прибыл в город, — поделился он с господином Валентайном, когда мужчина соблаговолил выбраться на белый свет из медвежьей своей берлоги. — Да? — с легким интересом откликнулся тот, заспанно повалившись в негласно принадлежащее ему кресло и подхватив со стола загодя приготовленный мальчишкой бутерброд со свежим маслом и хрустящим белым хлебом. — И кто это был? — Не знаю, — пожал плечами Кей. — Там такая холодина, что я не выдержал столько торчать на пристани. — Выждав немного, он наконец-то решился озвучить то, что давно тревожило и терзало душу: — Послушай, Лэн… Мы здесь остаемся до весны? Я просто подумал… пока не пришла зима и дорогу окончательно не замело… может быть, мы могли бы уехать куда-нибудь… еще? Он спрашивал осторожно, стараясь быть послушным, как того требовалось, и боясь негодования или недовольства сударя Шляпника, будто бы не понимающего, что они рискуют застрять тут на несколько бесконечно-долгих зимних месяцев, за которые несложно сойти с ума в западне четырех стен, двух коротеньких улочек и кольца дахштайнских гор, нависающих со всех сторон неприступным фортом, но тот, вопреки его ожиданиям, совершенно спокойно и понимающе ответил: — Разумеется, мы уедем отсюда, Ключик. Мне и самому не слишком улыбается пережидать в здешних краях зиму. Уедем сразу же, как только немного распогодится, чтобы не попасть в грозу или буран — я боюсь, что со дня на день может пойти дождь с градом или даже повалить сильный снег. Погляди-ка туда, — он ткнул пальцем за окно, где полысевшие горные шапки, сделавшиеся невзрачными и почти бесцветными, оседлали пухлые и пузатые тучи: густо-сизые, с белыми маковками, напитанные кристаллами промерзшей воды. Казалось, их вот-вот разнесет, и из разорванной брюшины повалят оголтелые стаи белых мух. Кей воодушевился и просиял, позволяя появиться и заиграть на губах такой редкой гостье-улыбке, с каждым днем, проведенным рядом с господином Валентайном, все чаще осеняющей коронованное печалью лицо, и с удвоенной охотой принялся за еду. Он незаметно приучился радоваться их совместным будням, по утрам встречая мужчину с затаенным нетерпением, а вечерами желая ему доброй ночи, и порой, подготовившись ко сну и забравшись под одеяло, подолгу еще глядел в заоконную черноту, где горы, озеро и небо спаялись в одну немыслимую стихию, неизбежно возвращаясь мыслями к Лэндону, к их редким поцелуям, которые нет-нет, да и случались как-нибудь украдкой, тайком, и чувствуя — уже открыто, без притворств и самообмана, — что начинает по-настоящему его хотеть. Так просто и бесхитростно хотеть, неизбывно думать, представлять, грезить тем, как Лэндон, наплевав на все и каждый его отказ, подминает под себя, стаскивает одежду, ваяет тело умелым скульптором, разводит в стороны податливые ноги и наконец-то проникает, заполняя собой горячее нутро. Природа не вложила в Кея ни лидерских качеств, ни стремления верховодить в чем бы то ни было: роль ведомого была ему вполне по душе, и, в сущности, не такой уж он был невинный и правильный мальчик, чтобы не попробовать, страшно стыдясь даже собственного крамольного присутствия, что почувствует его тело, если решиться, позволить и всего только протолкнуть внутрь один-единственный палец — должен же он был хоть примерно понимать, что тогда испытает, хоть разок вообразить, что это чужая плоть движется в нем, медленно и властно подчиняя себе. Он пробовал, а потом комкал в руках повлажневшее от пота одеяло, впивался в него зубами от безысходности и, клеймя себя жалким отступником, впускал в гости к заигравшемуся разуму все больше и больше ярких, красочных и насыщенных картинок, где Лэндон брал его во всех немыслимых позах, да только вот — на то они и бесплотные картинки — все никак не мог сполна удовлетворить мальчишеской жажды. Все, что творилось в его мятущейся душе, было запрятано слишком глубоко, чтобы сударь Шляпник смог заметить хоть что-нибудь, и внешне быт их оставался все тем же: наполовину благочестивым, наполовину пронизанным утонченным развратом, источником которого неизменно оставался старший мужчина. День порадовал оживлением не только на озере, но и в смурных, вскормленных будущими лавинами и густой пургой небесах: к причальной вышке подтекал «Mactíre Bán», поблескивая такими же мышастыми, как и все вокруг, боками и на сей раз почти не выделяясь среди общей серости. Уайт стоял, запрокинув голову, на хальштаттской площади, теребил замерзшими пальцами торчащий из-под рукава пальто кружевной манжет и наблюдал, как тот разворачивается боком, выпуская из труб клубы паровой копоти, и, заметно терзаемый главенствующими среди облаков ветрами, выбрасывает щупальца гайдропов, которые схематичные люди-муравьишки подхватывают внизу, одни спешно соединяя с механизмом лебедки, а другие готовясь приладить к скальным крючьям. Его спутник не выдержал бессмысленного созерцания: скурил пару сигарет, перетравился за раз крепчайшим хальштаттским табаком и, утомившись вместе с Кеем глазеть на окоём, ломая шею в затекших позвонках, ушел домой, наказав мальчишке присоединиться к нему не позднее чем через четверть часа. Кей остался таращить на дирижабль глаза, стирать с темных ресниц леденеющие слезы, набегающие от порывистого и колючего ветра, и в одиночку дожидаться, когда парящая махина наконец-то пришвартуется, до самого вечера зависнув над дахштайнским склоном. Он довольно долго топтался на аккуратном опустевшем пятачке, уложенном брусчаткой и обнесенном по периметру витыми стеблями фонарей, пока вдруг не услышал грузный стук подошв и не заметил в стороне от себя легкое и едва уловимое движение. Вздрогнул от неожиданности, оборачиваясь на звук, и разом похолодел, за долю секунды превращаясь в недвижимый соляной столп, от макушки до пят скованный крепчайшим параличом, потому что там, подводя черту короткому дню австрийской осени, плескалась удушливая пражская ночь со звоном битых стекол и ворвавшимся в дом душегубом-сквозняком. Там, у не такого уж и далекого противоположного края площади, утомленно поводя округлыми и покатыми плечами, возвышался человек в мешковатом черном пальто, таких же сплошь черных штанах, заправленных в тяжелые сапоги, в потертых кожаных перчатках и накрепко запомнившейся Уайту личине, скрывающей настоящее лицо под пучеглазой вороньей маской с никелированными трубками и гогглами защитных очков, которую нежданный гость тщательно и неторопливо, с хорошо сознаваемым превосходством заканчивал крепить на затылке. Кей ахнул, побледнел и отшатнулся, с каждым разом все быстрее обнаруживая в себе способность вырываться из парализующих шоковых путов. На ослабевших ногах отступил на четверть ломкого шага, задыхаясь от выжигающей легкие пустоты, в отчаянном порыве уцепился коченеющими пальцами за равнодушный и гладкий чугун фонарного столба и, спотыкаясь на подворачивающихся стопах, припомнивших все мучительно острой фантомной болью, бросился бежать сломя голову, не оглядываясь и ни на секунду не останавливаясь; пронесся вниз по улице, сипло выталкивая из горла сгоревший до спазменной углекислоты воздух, взлетел по трем скользким ступенькам, покрытым изморосью, распахнул парадную дверь и, оглашая лестницу эхом стремительного топота, ворвался в их временное пристанище, до смерти перепугав вскочившего с места и ошарашенного его вторжением Лэндона. — Пьеро, что… — начал было тот, но не успел сказать ни слова — Уайт, бешено выпучив глаза и задавленно дыша, сипло и обрывисто выпалил, вкладывая в каждый свой порыв столько беспомощности и мольбы, что дальнейших разъяснений уже не потребовалось: — Пожалуйста, бежим отсюда! Он здесь, убийца… Быстрее, уходим!.. Повторять дважды не пришлось — господин Валентайн, помучнев лицом и из вальяжного лодыря обратившись в напряженную струну, отшвырнул газету, метнулся в прихожую, срывая с крючка пальто и в спешке набрасывая его на плечи, сунул ноги в туфли, дерганными пальцами лихорадочно завязывая шнурки, подхватил со столика забытый там стеклянный кубик, вручая его заделавшемуся бессменным хранителем Уайту, сунул под мышку саквояж с деньгами и парашютный зонт и подлетел к окну, уводящему на противоположную от Хальштаттерзее сторону, выдергивая шпингалет и распахивая узкие створки. Окинул напоследок тоскливым взглядом футляр с изуродованной виолончелью, а после выглянул на улицу, обнаруживая внизу, аккурат под их квартиркой, уплотнившийся и просевший костеломный каменный курумник, уходящий под откос, подернутый редкой травой и беспорядочно усеянный можжевеловым и пихтовым молодняком. — Боюсь, что мы с тобой свернем себе сперва ноги, а затем и шеи, — невесело заключил он, взбираясь на подоконник и заранее раскрывая выставленный наружу зонт. — И тогда все очень быстро закончится, Ключик, но выбора у нас особого нет. Зонтичный купол, непомерно огромный для скромной с виду трости, колыхался на ветру нетопырьими крыльями, ловил изменчивые потоки, но не обещал ни удачного приземления, ни даже того, что успеет подхватить и удержать отчаянных беглецов в их коротком сумасбродном полете до земли. Кей, объятый таким ужасом перед чумным преследователем, что все остальное на этом фоне меркло, торопливо вскарабкался на подоконник и высунулся на свободу, свешивая ноги, пригибая голову и с трудом умещаясь рядом с Лэндоном. До немеющих пальцев впился в зонт пилигримом кочевых парасолей, обхватывая длинный полированный набалдашник чуть повыше сударя Шляпника, и зажмурил глаза, доверяясь в ладони обезумевшей трюкачке-судьбе. Господин Валентайн, почуявший его решимость, только с грустной иронией прошептал: «Странным образом я последнее время квартируюсь», обхватил мальчишку рукой поперек талии и, швыряя их обоих в ненадежную и рискованную пустоту, вместе с ним соскользнул с последнего оконного рубежа… Падение их было столь же сумбурным, сколь и коротким: частая хвойная поросль приняла в свои неприветливые объятья, прогибаясь под смягченным зонтичным куполом весом, оцарапала иголками и смолистой корой лицо, затрещала надломленными сучьями, путаясь своими ветвями в конечностях сиганувших в нее человечков, едва не вывернула мальчишке локоть из ненадежного сустава и в конце всех концов швырнула незадачливых прыгунов на острые сколы голых гранитных камней. Ноги заскользили, без потерянного равновесия оступаясь и проваливаясь в расщелины, но зонт, все еще раскрытый и полощущий над головами непроницаемым полотном, зацепило ветряным порывом, вскидывая кверху и помогая устоять, уцепившись руками за липкие и шершавые неокрепшие сосенки. Лэндон первым опомнился, с трудом закрывая противящийся парашют и балансируя на осклизлых камнях, сбрызнутых никогда не просыхающей в тени ночной росой. Дернул мальчишку за рукав, молча и без лишнего шума, которого и так успели поднять предостаточно, уводя в непролазную гущу ежовых зарослей и забираясь как можно дальше от человеческого жилья: присутствие случайных свидетелей не спасло бы от гибели, это он твердо уяснил еще в Блошином дворце, а потому лучше было скрыться за окраинами города в безлюдных предгорьях, чем оставаться в его пределах. Частые деревца преграждали дорогу, россыпь шатких камней под ногами норовила ухватить голень в тиски, зажать и, круша суставы и хрупкие косточки, переломить надвое, точно жалкую щепку, подводя черту едва успевшему начаться путешествию. Приходилось, еле удерживаясь на сомнительной почве, гуляющей под ногами взволнованным морем, подныривать под корявые стволы, протискиваться через плотно сплетенные ветки, продираться сквозь сплошной игольчатый заслон и карабкаться на крутые шумящие кручи, вырываясь из подлеска на просторы настоящего, рослого леса. Сил это отнимало столько, что Кей мгновенно утомился, бездумно и на одном лишь подгоняющем страхе продолжая следовать за своим взрослым спутником. — Проклятье, — сквозь стиснутые зубы шепотом ругался господин Валентайн, отмахиваясь от пушистых колючек, целящих выколоть ему глаза. — Я бы спросил, не ошибся ли ты, Ключик, но мне хватило одного взгляда на твое лицо, чтобы понять, что ты отнюдь не шутишь. Трудность вся заключается в другом… я безмозглый остолоп, признаю, но я был твердо уверен, что никто и никогда не отыщет… не захочет даже тратить свои силы на то, чтобы искать тебя в такой глуши. Я сам все испортил, не предусмотрев никакого пути к отступлению… куда нам, дьявол, бежать теперь отсюда?! Чертов паром ушел еще с утра, и мы здесь ровно что в ловушке… впрочем, паром и сам по себе был бы отменной ловушкой. — Бежим к дирижаблю, — задыхаясь от усталости, не раздумывая выпалил Кей. — Он уйдет отсюда в шесть. Давай попробуем пробраться на него! Лэндон замер, вскинул голову, высматривая громаду дутого эллипсоида, плавно парящего над верхней точкой дахштайнских соляных забоев, и, ободренный этой идеей, решительно объявил: — Кем бы ни был этот тип, вряд ли он знает Хальштатт так же хорошо, как и я — только на это вся надежда. Надо опередить его, первыми добравшись до входа в шахты. Подниматься по любой из троп — безнадежное дело, но если воспользоваться вагонетками… — И как мы воспользуемся вагонетками? — недоумевая, спросил его Кей. — Как-нибудь, — неопределенно и не слишком уверенно отозвался сударь Шляпник. — Идем, Ключик! Выбора у нас с тобой все равно не остается.⚙️⚙️⚙️
На крохотной вагонеточной станции, кутая замызганные копотью бока в шаль из ранних сумерек, чадил густым смогом пробуждающийся ото сна паровоз, готовясь исправно толкать в гору состав, груженный тюками с переработанной на маленьком хальштаттском заводике солью, с керосином и маслом, и беглецы, пробиравшиеся сюда окольными путями, долго смотрели, как кочегар таскает в кабину уголь, а помощник то обсуждает что-то с машинистом, то вновь исчезает из виду, опустившись на корточки у прожорливого зева топки. Лэндон улучил удачный момент, пока кочегар в очередной раз скрылся в подсобке, а машинист увлекся изучением приборов, скачущих туда-сюда взволнованными стрелками, и потянул за собой Кея, вместе с ним выбираясь из закутка за станционными домами и бегом преодолевая обозримое пространство между кирпичными стенами и гирляндой вагонеток. Как можно теснее прижимаясь к их кованым чашам, быстро нырнул в промежуток между вагонами, хватаясь за лишенные точек опоры стальные бока и наступая на стержень округлого буфера над сцепным устройством. Подтянулся, изворачиваясь, и с ловкостью, какую трудно было в нем заподозрить, на миг показавшись Уайту всего лишь повзрослевшим мальчишкой, растерявшим юность в череде суетных дней, перекатился через край кузова. Быстро оглянулся на паровоз, убеждаясь, что маневр его остался никем не замеченным, и высунулся наружу, принимая поданные саквояж с зонтиком и протягивая руку своему юному спутнику, не представляющему даже, куда первым делом поставить ногу, чтобы повторить только что проделанный сударем Шляпником трюк. — Давай быстрее, Пьеро! — громким шепотом позвал он, чуя, как гулко загудели, коротко дернувшись и тут же снова остановившись, железные колеса на рельсовом полотне, и, ухватив мальчишку за обе руки разом, практически втащил за собой следом, помогая забраться в груженную солью вагонетку. — Мы успеем? — испуганно спросил Кей, опускаясь на тюки и пригибаясь так, чтобы голова не торчала над литыми краями. — Вдруг дирижабль уйдет раньше? — Мы успеем, — спокойно откликнулся господин Валентайн, отыскав себе удобное местечко, покомфортнее устраиваясь и откидываясь на спину. — Он не уйдет, пока не заберет весь этот груз. Меня гораздо сильнее беспокоит другое: хватит ли мозгов у этого твоего приятеля… — Он не мой приятель! — страшно оскорбился Уайт, злобно сузив глаза. — Разумеется, — кивнул Лэндон, всем своим видом выражая огорчение от того, что кое-кто совсем не понимает шуток. — Так вот, меня беспокоит, хватит ли у него мозгов понять, что мы собираемся воспользоваться дирижаблем, и если да, то где он будет нас поджидать: у входа в шахту или у причальной вышки? — Разве его так легко пропустят к причальной вышке? — усомнился Кей. — А нас с тобой — пропустят, Ключик? — резонно переспросил мужчина, внешне вроде бы остающийся спокойным, но выдающий нервозность никак не унимающимся тремором в руках. — Все мы здесь действуем на свой страх и риск, и вопрос лишь в том, насколько тщательно он изучил этот городок, чтобы понимать, какие пути уводят отсюда, насколько хорошо разбирается в планировке соляных шахт и насколько осведомлен в расписании отправления и прибытия грузовых дирижаблей. Одно мне известно точно: парома до завтрашнего утра не будет, да и последнему идиоту ясно, что соваться на паром нельзя, это слишком очевидное самоубийство… — Подумав немного, он подвел печальный и неутешительный итог: — Если этот наемник каким-то образом сумел нас с тобой найти — а я до сих пор не представляю, как ему это удалось, — то дело свое он знает неплохо и будет пытаться пробраться к дирижаблю, чтобы там и подкараулить. Воздух над головой заволокло желто-серым дымком, паровоз издал упреждающий гудок, поступивший в поршневой механизм пар толкнул ползунок, и ведущая колесная пара с протяжным скрипом стальных конструкций сдвинулась с мертвой точки, толкая перед собой вагонетки и заставляя машину постепенно набирать ход. Проплыли виднеющиеся из кузова крыши домов, помрачневшие под бременем ненастного неба, набрякшего такой чернильной синевой, что становилось по-настоящему прощально и страшно; господин Валентайн поджег сигарету, непроизвольно сминая ее трясущимися пальцами, и выдохнул прогорклое курево, мгновенно смешавшееся с озерными туманами и растворившееся в них. Состав потянулся в гору, с натугой покоряя уложенный рельсами склон, а на смену обрывкам городского пейзажа пришел пейзаж лесистый, мелькающий с двух сторон разлапистыми еловыми ветками, изнеженными лиственницами и пушистыми кронами длиннохвойных кедров. Кей долго молчал, а потом полупридушенно, с запоздалым и никому уже не нужным раскаянием промямлил: — Мне очень жаль, что… что тебе не повезло связаться со мной, Лэндон… — А вот тут не ври, — резко и очень недовольно перебил его мужчина, приподнимаясь на локте и смеривая мальчишку отточенным взглядом. Добившись удивленной и испуганной паузы, заговорил, роняя каждое слово весомо и твердо: — Больше всего на свете — наравне с пресловутым добровольным мученичеством — я ненавижу притворные соболезнования, Ключик. Ты не сожалеешь. Ты остался жив и ничуть об этом не сожалеешь, не надо вешать мне на уши лапшу. Быть может, тебе немного неуютно, что втянул меня в собственные неприятности, но меньше всего на свете ты хотел бы сейчас остаться с ними наедине. И я не желаю больше никогда слышать от тебя этого лживого прискорбного фарса, понял? К тому же, давай не будем забывать, что я сам избрал для себя этот путь, что это было моим свободным решением — открыть в тот день для тебя двери своей квартиры, тогда как я преспокойно мог остаться в постели досыпать свою ничем не омраченную ночь, созерцая сладкие сны. Итак, я понимал, на что иду, а ты нисколько об этом не сожалеешь — давай остановимся на этом, потому что именно это и будет чистейшей правдой, договорились? — Еще немного выждав, он прибавил: — Если кому тут и полагается сожалеть, то только мне. Но я не сожалею, Ключик. Я никогда и ни о чем не сожалею. — Что, если ты умрешь из-за… из-за меня? — пристыженно, сдавленно и задушенно выговорил Уайт, комкая в перемазанных сажей пальцах отвороты пальто, припорошенного соленой пыльцой. — Что, если мы оба сегодня погибнем? — Если бы я мыслил подобными категориями, то меня бы попросту не оказалось в Блошином дворце, — заметил Лэндон, равнодушно пожимая плечами. — И поверь, что это далеко не первый раз в моей жизни, когда я рискую умереть. Я с семнадцати лет шатаюсь неприкаянным по всей Европе, Ключик, а мне уже тридцать четыре. Сосчитай в уме, сколько это будет? — Ровно семнадцать? — отозвался Кей, вдруг впервые с трепетом постигая, что разница в возрасте между ними ни много ни мало, а в целые немыслимые шестнадцать лет. — Верно, малёк. Ровно семнадцать, — подтвердил мужчина. — За этот срок, не имея цели, крыши над головой и постоянного занятия, всякое успеваешь повидать. Конечно, наемные убийцы за мной еще не охотились, но… — Он ухватился за края вагонетки и высунулся наружу, высматривая, что их поджидает впереди. — Но все когда-нибудь случается в первый раз. Кстати, скоро будет мост! — Мост?.. — оживился Уайт, взбудораженный в равной степени и бегством и их откровенными разговорами. Осторожно подтек к господину Валентайну, вслед за ним приподнимаясь над кузовом, и увидел, как прямо перед ними разверзается бездна, провал, пустота: поросшие хвойной щетиной скулы старика-Дахштайна и тоненькая нить ненадежного виадука, перекинутого с одного обрывистого склона на другой. — Это — мост? Ты серьезно? Мы же разобьемся вместе с ним! — Состав катается здесь каждый день, — спокойно возразил ему Лэндон. — Однажды он, безусловно, может и рухнуть, но я бы на твоем месте не рассчитывал, что сегодня, Ключик. Это было бы слишком милосердно, тогда как нам с тобой предстоит еще изрядно помучиться. Кей, удивительным образом приободренный его циничной репликой, только крепче впаялся замерзшими и побелевшими пальцами в холодный металл, покорно глядя, как приближается к ним пропасть с шаткой конструкцией, гудящей старыми фермами под порывами ветра, день за днем старательно раскачивающего опорные узлы в шкодливой попытке надломить хоть один из них. Смотрел, как их состав вылетает на поросший увядающими травами спуск и, заметно сбавив ход, вступает на дрогнувшее и протяжно занывшее под колесами полотно моста, соединяющего мир низинный с миром горным и более всего напоминающего путь в загробную страну. Паровоз, словно издеваясь, совсем снизил скорость, двигаясь с быстротой нерасторопной улитки, и когда край одного утеса уже скрылся из виду, а до другого было еще очень далеко, когда их объял бескрайний реющий простор, обнесенный только вечерним многоцветьем хмурых гор, и стало так немыслимо легко, что захватывало дух, Кей не выдержал и зажмурился от страха, не желая видеть под собой этого ущельного могильника; не так его даже пугала высота, как темный каменный мешок внизу, приветственно разверзший иезуитские объятья. Он не видел ни того, как вагонетки успешно преодолели пропасть, снова вгрызаясь железными челюстями в гранитную твердь, ни того, как прямо по курсу выросла приземистая и основательная квадратная башня Рудольфстурм с пепельными крышами лаосских пагод и крепкими белеными стенами, и только когда опустившаяся на плечо ладонь выдернула из наваждения, он запоздало успел заметить промелькнувшее мимо строение. — Через пять минут мы с тобой уже будем в шахтах, — предупредил господин Валентайн, напряженно подбираясь пружинистым телом. Кей захлебнулся от ужаса, всем своим существом мечтая, чтобы все это просто взяло и прекратилось, чтобы он очнулся в их с Лэндоном квартирке с камином и библиотекой, с чайными вечерами, частыми перепалками и проталинами задушевных разговоров, с дрянным кислящим вином, вынужденно скрашивающим неотличимые друг от друга дни, с кружевом табачных завитков под потолком, с крыльями распахнутых настежь рассерженным мальчишкой форточек, с прогулками и запретными грезами, но… …Но перед ними раскрывала пасть бездонная черная пещера, слабо согретая одиноким фонарем, тело студило пробирающим до костей октябрьским холодом, а паровоз, надрывая глотку визжащими тормозами, плавно подтек к проему, укрепленному балками, с лязгом выбитых суставов отцепил грузовые вагонетки и, легонько подтолкнув их заботливой дланью, отпустил в медленное свободное падение по пологому и тщательно выверенному спуску. Обреченным взглядом провожая паровую машину и настолько забывшись, что почти вскочил на тюках с солью, Кей успел хлебнуть напоследок живого горного воздуха, чтобы тут же, погрузившись в подземную хмарь, вдохнуть уже совсем другого газа: затхлого, отсырелого, мертвецкого и бедного кислородом. Низкие своды отразили гулкий грохот колес, усиливая стократ и швыряясь помноженным эхом, незримый вес громадной горы обрушился непомерной ношей, грозясь в любую секунду стиснуть в крушащем кулаке, а волчья темнота набрасывалась то слева, то справа, пока светлое пятно входа окончательно не скрылось из виду, погружая в черноту настолько сплошную и непроницаемую, что Кей, перестав верить во чью бы то ни было реальность, схватил Лэндона за руку, больше всего на свете страшась разорвать этот замок и навсегда потерять заботливые и теплые пальцы. Потом впереди забрезжил неясный свет; угол спуска сошел на нет, и вагонетки, поначалу набрав некоторую скорость, теперь постепенно замедлялись, уже на остатках инерции вкатываясь в просторную пещеру с желтовато-белесыми сводами, переливчато поблескивающими морозным инеем под светом опасных керосиновых ламп. Остановились с грохочущим дребезгом, всколыхнулись, закачались и застыли, завершая свое путешествие. Лэндон высунул нос из их убежища, в кромешном каторжном полумраке и непоседливых отсветах огня, устроивших здесь театр оживших теней, оставаясь никем не замеченным, разглядел нескольких усталых трудяг в балахонных серых робах, нехотя принимающихся за разгрузку состава, обнаружил проем в сплошной стене со стрекочущим подъемным механизмом, на который кидали слежавшиеся от прелой сырости мешки, услышал в дальнем углу хриплое ржание трех заморенных кляч с поредевшими гривами, натруженными сухожилиями и грустным непониманием в маслинах умных глаз, подполз к противоположному краю и, перевалившись через него, бесшумно опустился на погрызенный кирками и отполированный сапогами пол. Помог перебраться мальчишке, подхватывая на руки и храня спасительную тишину, а затем они вдвоем прокрались вдоль вагонеток парой ловких бродячих кошек, разменивая по пенсам последнюю, девятую жизнь и исчезая в узком и извилистом рукаве, уводящем в путаную глубину соляного царства.⚙️⚙️⚙️
Поначалу выдолбленный в скале коридор был совершенно пуст: откуда-то проливались крупицы дефицитного освещения, выхватывая обглоданные добытчиками пласты слоеных соляных пород, через равные промежутки попадались надтреснутые от натуги балки, перемычки, так жалко и до леденящего жилы ужаса смешно укрепляющие неровные потолки хлипкими спичечными подпорками, что Кею хотелось орать, рыдать и в припадке клаустрофобии драть ногтями замуровавший в себе камень, чтобы как можно скорее вырваться на волю… …Вместо этого приходилось забираться глубже в сердцевину горы, давя в себе этот первобытный страх и поминутно оглядываясь в опасении, что кто-нибудь в любой момент сунется за ними следом, обнаруживая их не слишком преступное — ничего дурного они ведь не делали, — а все-таки крайне нежелательное здесь присутствие. Кей впервые увидел, как растет, распускаясь кипенными соцветиями, в горе самая обыкновенно-незаменимая соль, которую он привык считать столовой, бездумно зачерпывая щепоть полупрозрачных белых кристалликов за едой — здесь она мало походила на то пригодное в пищу крошево, покрывая стены нетающей мутной наледью, скапливаясь сталактитовыми и сталагмитовыми наростами и сверкая синевой вечной полярной зимы. Здесь, повинуясь неведомым законам, вырастали нерукотворные арктические дворцы, холодные, но нетающие, и поневоле верилось, что это просто затянувшаяся ночь, это просто затишье после метели, это просто маковки айсбергов застыли в тысячелетнем январском океане. Русло главного хода расширилось, обозначая развилку, и вот тут двое беглецов, напрасно ободренные обманчивой тишиной, услышали перекликающиеся голоса. Путь ветвился, встречая непрошеных гостей небольшим пятачком и искусным барельефом, выдолбленным в соляном панно безвестным умельцем: Кей, беглым взглядом углядев виртуозно высеченные лилейные нимбы, только и успел понять, что перед ним какой-то фрагмент из жития святых, как слева заметались по стенам отсветы качающегося фонаря, донесся гулкий стук шагов и голоса, еще секунду назад казавшиеся отдаленными, стали быстро приближаться, неумолимо направляясь в их с Лэндоном сторону. — Сюда! — быстро среагировал тот, сгребая своего юного спутника за рукав перепачканного и измятого пальто и утаскивая в соседнее ответвление, ничем не лучше первого и, судя по фонящим звукам разговоров и ругани, такое же оживленное. Голоса хрипели извечной рудниковой сыростью сзади, голоса поджидали их впереди, путь, ведущий наверх к причальной вышке и дирижаблю, был только один, да и то неясно, который из двух. Лэндон, в панике хватаясь за стылые стены, то шероховато-матовые, то безупречно-гладкие, почти бегом протащил за собой Кея, не иначе как чудом миновав незамеченным глубокий и крутой спуск в боковую пещеру с головокружительной лестницей, сколоченной из бревен, откуда долетал монотонный звон железа, вскрывающего каменное нутро, пронесся вместе с мальчишкой по шахте, заполненной дрожащими тенями незримых бородатых казначеев в кумачовых колпаках, и, напоровшись на мелькнувший луч очередного подгорного фонарщика, с грохотом выкатывающего из-за поворота груженую глыбами соли тачку, был готов уже рвануть назад, нигде не находя надежного укрытия, как вдруг заметил впереди совершенно черный, зияющий неизвестностью отнорок, уводящий в беспросветную темноту позабытого людьми грота, где могло таиться что угодно: выработанные залежи, соляное озеро или даже провал, тянущийся до самой земной сердцевины — гадать было некогда, и он, крепко сжимая в пальцах онемевшую ладонь до смерти перепуганного мальчика, затащил его туда, первым спускаясь в таинственную бездну и с каждым шагом прощупывая дно перед собой. Стопа раз за разом отыскивала твердь, мгла радушно принимала, обволакивая аспидным дыханием, и к тому моменту, как человек с тачкой поравнялся с ними, проходя по коридору и ровным счетом ничего не замечая вокруг, отчаянных вторженцев уже пожрало с головой, укутав и укрыв от посторонних взоров. Лэндон замер, переминаясь на месте и дожидаясь, когда за спиной все стихнет, а громыхание тележки замолкнет в отдалении, вдохнул-выдохнул, опасаясь делать лишний шаг в сторону, осторожно присел зачем-то на корточки, пошарил по карманам, выудил спичечный коробок, чиркнул спичкой и, с облегчением убедившись, что ничего от этих его манипуляций не произошло, выпрямился во весь рост, дрожащим и слабым огоньком освещая пространство вокруг себя и обнаруживая, что находятся они в просторной горной зале с высокими сводами, посаженными на бревенчатые крепи… Впрочем, крепи эти хорошо держались только у спуска в грот, а вот дальше, где врезались в лоно горы обглоданные солончатые стены, они, безжалостно смятые, раздавленные, размозженные в щепы осевшими породами, торчали из-под белых осколков покореженными мачтами разбитых в шторм кораблей, так и не добравшихся до обетованных берегов. Там, наполовину разобранные и растащенные по периметру, грудились сошедшие то ли каменной лавиной, то ли снежным оползнем обломки соли, и их почему-то не спешили отсюда выносить, пуская в переработку готовое сырье, само собой ринувшееся людям прямо в руки. Их не спешили трогать, потому что пахли они острее, чем положено соли, да и не пахли даже, а разили окислым металлом, курганным прахом, навьим прокаженным дыханием и обителью косматого Хозяина дахштайнских копей. Кей, едва почуяв все это сквозь марево бесконечной подземной ночи, отшатнулся, часто задышал напуганным до полусмерти зверенышем и наверняка бы вылетел из грота, бросаясь сломя голову через все коридоры в чьи-нибудь подоспевшие руки, если бы господин Валентайн, предвосхищая этот его необдуманный порыв, не схватил за шиворот, насильно заставляя оставаться на месте и смотреть, впитывая и проживая, покуда не погаснет в пальцах прогоревшая дотла спичка. — Здесь был обвал, — озвучил он очевидное. И, не выпуская мальчишку из предусмотрительных силков, с потрясающим того равнодушием двинулся вперед, вплотную подходя к черте, у которой камнепад остановился, за короткий и никем не предугаданный миг погребя под собой всех, кто трудился в это время в забое. — Уйдем отсюда, — взмолился Уайт, не понимая, чего ради явно рехнувшийся сударь Шляпник мучает его, испытывая судьбу. — Куда мы уйдем, глупый ты малёк? — грустно отозвался господин Валентайн, зажигая новую спичку и пиная затертыми и утратившими лаковый блеск туфлями осколки соли. Поднес к глазам наручные часы, безжалостно и неутомимо отмеряющие секунды, и произнес, окатывая стылой безнадегой: — Снаружи постоянно кто-нибудь шастает. До отправления дирижабля остался ровно час, но как до него добраться, никому не попавшись на глаза, я не представляю. — Тут нас тоже найдут, если останемся! — выпалил Кей, неспособный сейчас мыслить трезво и подчиняющийся лишь слепым инстинктам. — Не найдут, — покачал головой Лэндон, глядя, как угасает вторая спичка. — Сюда никто не спустится, Ключик: люди в горах суеверные и больше всего на свете боятся потревожить мстительных духов. Их жалкий источник света был настолько ненадежным и кратковременным, что Уайту, истерично думающему, что правы, ох как правы эти горные люди, обходящие такое место стороной, постепенно стало мерещиться, будто склепную пещеру озаряют неуловимые вспышки молний, выхватывая на недолгое мгновение то кусок стены, то аккуратно сложенную соляную горку, оставленную посмертным памятником тем, чьи тела извлекли из-под завала и предали земле, то покореженные ломики, лопаты и лишившуюся колеса тележку — все это покидали здесь, не желая переносить в другие шахты ничего из тех вещей, которых коснулась трагедия, даже если вещи эти были еще вполне пригодными к работе. Лэндон, окончательно рехнувшийся в собственном дерзком неуважении к чужим поверьям, быстро обходил по кругу покойницкий грот, переворачивал забытое имущество, по сугубому мнению Кея, своими выходками только навлекая на них беду, и, наконец, добрался до своеобразного могильного алтаря, обнаружив в дальнем углу груду хламной ветоши и замирая над ней с видом, словно сокровище какое нашел. — Посвети-ка, малёк, — велел он полуживому Уайту, вручая ему коробок спичек и к его вящему ужасу беззастенчиво и святотатственно принимаясь копаться в куче изорванного и несвежего тряпья, задубевшего от въевшейся в ткань соли. — Ты совсем рехнулся, Лэн?! — выдохнул Кей, еле удерживая в трясущихся пальцах обжигающую их щепку. — Не трогай здесь ничего! — …И умри молодым в соляных шахтах Хальштатта, — подхватил и едко закончил господин Валентайн. — Весьма нелестная и нелепая смерть, учитывая, что я в них даже не работаю. Он выудил широкую и длинную холстину, явно служившую когда-то вместительным мешком, растянул в руках, встряхнул, выбивая облачка вездесущей пыли — воздух сделался тяжелее, гуще, насыщеннее, оседая на языке характерным привкусом, — и, опустив на пол зажатые под мышкой и крайне мешающие ему саквояж с зонтом, изучил свою находку со всех сторон. — Как думаешь, Ключик, — медленно и задумчиво спросил, постигая новые грани сумасбродства, — получится из этого одежка навроде той, что носят здешние солекопы? Проделать только дыру для головы да подпоясать — в шахтах так темно, что никто не отыщет и десяти отличий, если, конечно, не станет вглядываться в лицо… — Я это не надену! — твердо объявил Уайт, мгновенно доводя сударя Шляпника своим упрямством до белого каления. — Если мы хоть что-нибудь отсюда возьмем, то наверняка сгинем и никогда уже до дирижабля не доберемся! — Ты это наденешь! — недовольно зарычал Лэндон, пока спичка гасла, в очередной раз погружая их в кромешную темноту. — Хватит нести раболепную чушь! Если не наденешь — вот тогда точно останешься здесь навсегда! Твоя задача — светить и не спорить со мной, понял? Кей понял, Кею было так страшно пропасть в лабиринтах змеистых подземелий, что он, крепко закусив вновь истерзанные губы, послушно чиркал серной головкой, снова и снова разгоняя перешептывающийся в глубинах завала морок. На короткий миг замирал вместе с Лэндоном, прекращающим надрывать холстину острым соляным осколком, найденным под ногами, когда мимо них проходил кто-нибудь, дребезжа расшатанной тележкой, и опять выуживал трясущимися пальцами из пустеющего коробка последние драгоценные спички. Потом закончились и они, похоронная чернота гиблой пещеры, потрескивающей крошащейся тут и там солью, то ли не успевшей утрамбоваться и осесть, то ли заново отшелушивающейся с потолка, отвоевала причитающееся, и еще через пару никем не сосчитанных минут отчаявшимся беглецам, вынужденным скрываться в этом глухом котловане, начало чудиться, что не только два их дыхания тихонько раздаются в пустоте оживших стен, а через раз к ним присоединяется дыхание третье, невесть кому принадлежащее. Уайт пришибленно молчал, втянув голову в плечи и боясь свои наблюдения даже озвучить, а Лэндон, торопливо распарывая плотные нити и уже раздирая их руками, слишком хорошо понимал, что они оба это слышат, хотя слышать ничего не должны. Еще чуть позже, когда он принялся за вторую холстину, методично и упрямо переделывая ее в шахтерское одеяние, из самой глубины сошедшей соляной волны донеслись хорошо различимые как будто бы шаги: так мог бы спускаться хромой ребенок или древний карлик, все ниже и ближе, целенаправленно преодолевая застывшую россыпь кристаллов. Лэндон встрепенулся, вскочил, не выдержав этого напряжения, и шаги, всего лишь только почудившиеся, моментально стихли, оборачиваясь уже привычной сверчковой трескотней под потолком, но стоило только ему, немного успокоившись, возвратиться к своему занятию, как они снова ожили, оставаясь где-то на самой кромке слуха: быть может, это просто вода точила камень в сокрытом от глаз тайнике. Обманчивый перестук все близился, Лэндону с каждой секундой становилось все беспокойнее, все тошнотворнее и нервознее, и он старался быстрее надрезать крепкую холстину, стараясь не обращать внимания на боль от бессознательно вонзающихся ему в предплечья пальцев полуобморочного мальчишки. Капель одолела завал, на мгновение затаившись и собираясь ручьями гнилой воды. И в ту же минуту соседствующий с ними коридор, как по команде опустевший и обезлюдевший, окрасило прыгучими сполохами, хороводящими под самым потолком, и оттуда, постепенно приближаясь, донесся размеренный шорох, словно это ползла, перебирая нерасторопными лапами, слоновая черепаха, или безногий калека с паперти влачил свое изъеденное язвами и прокаженное струпьями тело. Лэндон с Кеем оцепенели, затаились, не сводя пристальных глаз с неровных очертаний сквозного проема, и через некоторое время увидели, как перед ними возникает самый обыкновенный человек, согбенный и будто придавленный непомерной тяжестью к земле. Он полз по шахтенному ходу на карачках, передвигаясь короткими лилипутскими шажками, и тащил над собой длинный шест с промасленной паклей. Пакля эта, пылающая наподобие факела, по временам искрила и вспыхивала, выстреливая драконовым огнем и вулканическим пеплом. Кей застыл, раскрыв от изумленья рот и провожая диковинного бедолагу ошалелым взглядом, и не сразу расслышал, как Лэндон рядом с ним, тоже потрясенно проследив за пресмыкающимся человеком, облаченным в набрякшие от воды одежды и кажущимся юродивым, отчетливо прошептал: «Кающийся грешник». — Что?.. — переспросил Уайт, вздрогнув и выныривая из оцепенения. Человек все волочился, медленно переставляя подрагивающие от усталости конечности, со лба его, медно блестящего от пота, стекали на кончик носа прозрачные крупные капли, нечесаные и грязные золистые волосы, растерявшие настоящий свой цвет и поседевшие от соли, торчали из-под капюшона свалянными сосульками, а лоб, испещренный преждевременными морщинами, выдавал крайнюю степень напряжения физических и душевных сил. Шест в его руке подрагивал, фонтанировал короткими фейерверками, коптил мутные своды, опаляя языками чермного пламени, и порошинки сажи парили над ним сворой голодных мух, точно после пожарища. — Это был «кающийся грешник», — повторил господин Валентайн, опомнившись и расторопно принимаясь распарывать холстину, пока оставался хоть малейший источник освещения. — Что он делает? — непонимающе пробормотал Кей, с тоской глядя, как тают в отдалении последние крупицы огненного зарева и пещера медленно и неотвратимо погружается обратно в темноту. — Почему он ползет? Что с ним?.. Он был уверен, что это какого-то рода наказание, применяющееся к тем, кто провинился в шахтах, и загодя пребывал в трепетном ужасе, но Лэндон разрушил все пугающие иллюзии настолько тривиальным, насколько и неожиданным объяснением: — Выжигает метан, чтобы не было взрыва. — Выжигает метан?.. — недоверчиво переспросил Уайт, нервно косясь за спину, где голодная капель порывалась ожить топотком никому не принадлежащих шагов. — При добыче соли выделяется метан, поднимается вверх и скапливается под потолком, — отозвался господин Валентайн, оборачивая сложное и непостижимое — простым и понятным. — Соединяясь с воздухом, он становится взрывоопасным. Чтобы не случилось беды, его регулярно выжигают — это сложная и рискованная работа, ее выполняют только самые опытные шахтеры. «Кающиеся грешники», так их прозвали из-за того, что им приходится постоянно ползать на четвереньках. Пещеру окутали синюшные тени, возвращая потревоженную и отогнанную на время погостную мгу, тишина, ненадолго воцарившаяся в соляном гроте, довершила короткую считалочку, обещаясь идти и искать, а потом — Лэндон с Кеем слышали и не слышали одновременно — отозвалась отчетливым хрустом не то из дальних углов, не то совсем, до цикутного холодка по венам и сведенных судорогой зубов, непозволительно близко, только руку протяни… Лэндону, резко вскочившему и мгновенно обернувшемуся, тараща глаза в невинную пустоту, хватило и этого короткого помешательства, чтобы твердо уяснить одно: оставаться дольше здесь категорически запрещено, если он не хочет, чтобы Некто, только начавший свой неторопливый путь, в конце концов добрался до них, а грот окончательно захлопнулся, смыкая крепкие челюсти. Сунув под мышку вместе с саквояжем и зонтом измочаленные обрывки веревки и пару изодранных мешков, он схватил мертвецки бледного Кея за руку и, к вящему облегчению последнего, спотыкаясь и едва не падая, поспешно вылетел вместе с ним из пещеры, уже в тревожной тесноте смердящего гарью шахтенного коридора одним махом дорывая остатки ткани и набрасывая мальчишке на плечи самодельное рубище. Торопливо перепоясал, сбивчивыми движениями облачился следом за ним и действительно сделался почти неотличимым от здешнего люда — Кей, обводя сударя Шляпника потрясенным взглядом, воодушевленно подумал, что затея его, кажется, оказалась далеко не самой бессмысленной и пустой. — А теперь бежим как можно быстрее, Ключик! — велел Лэндон, двигаясь наугад по избранной ими развилке и обнадеженный еле заметным подъемом. — В нашем распоряжении осталось от силы полчаса, чтобы успеть.⚙️⚙️⚙️
На них иногда посматривали, но устало, с остывшим ко всему интересом: скользили равнодушными взглядами, запоздало припоминая, что никогда не видели здесь ни чересчур энергичного для горной работы мужчины, ни щуплого и тощего мальчишки, обещающего еще до первых подснежников истлеть хлипким здоровьем и не пригодным к тяжелому физическому труду телом. Люди в хальштаттских копях были слишком заняты и утомлены, чтобы отвлекаться от дела, хватать за руку, останавливать да приниматься точить впустую лясы, разузнавая, кто и чьи, и Лэндон с Кеем, опьянев от собственной безнаказанной неуловимости, торопливо шагали по витым ходам, отыскивали редкие служебные указатели и только с их неоценимой помощью все еще не заплутали, свернув ненароком не туда. Шахты петляли, вышвыривали в просторные выдолбленные залы, встречали неподвижной гладью и пронзительной стрекозиной синевой горного озера, притаившегося под низким черным альковом, соляными нишами и близящимся вечерним забвением. Люди готовились закончить ежедневный труд и покинуть копи до следующего утра, обещавшего начаться еще засветло, со звоном басистых хальштаттских колоколов, и лабиринты понемногу наполнялись торжественным гулким эхом, пугающим Кея стократ сильнее, чем еще час назад кипевшая вокруг суета. Им с Лэндоном посчастливилось услышать знакомый мерный рокот и на короткий миг увидеть ступенчатое полотно движущейся ленты, означающей, что они на верном пути: толстозубые шестеренки усердно толкали промасленные валики и гоняли истрепанные кожаные ремни с заплатами, исправно бегающие по заданному им кругу. Бревенчатая лестница вильнула, и шкуродерный лаз, продолбленный в стене для шахтенного механика, остался позади, а сквозняком повеяло чуточку сильнее, принося головокружительные запахи кедровых смол, пряных трав, озерных хлябей, петрикора и мелкой дождевой пыльцы. Застилая взор обманкой небесного света, неотличимого от ненастных гранитных стен, над верхними ступенями открылся прямоугольный проем, в который даже не сразу и поверилось: Кей запнулся, хватаясь окоченевшими пальцами за рукав сударя Шляпника, и услышал нарастающий с каждым шагом рокот и шум ветра, завывающего над причальной площадкой. Время на часах неумолимо близилось к отправлению, но Лэндон, замерев на граничной черте и почему-то не торопясь ее преодолевать, украдкой выглянул наружу, ухватив глазами серую махину дирижабля, терзаемого ветрами и отсюда кажущегося непомерно, немыслимо огромным, стальную вышку с единственным человеком на ней, следящим за погрузкой тюков с солью, приземистое устройство, чадящее паром и издали похожее на вращающийся колодезный сруб, и нескольких работников, готовящихся высвободить гайдропы, отправив «Mactíre Bán» в дальнее воздушное плавание к вересковым ирландским берегам. — Чего мы ждем? — подогнал его Уайт, нервозно переминаясь на месте и вгрызаясь в собственные губы до свежих кровянящихся трещин. — Он ведь вот-вот уйдет! Господин Валентайн молча пресек его безотчетный порыв рвануть скорее к вышке преградившей дорогу рукой, удерживая от безрассудства, еще раз высунулся, щуря усталые от темноты глаза, остро и болезненно реагирующие теперь даже на полумрак ранних сумерек, и уже внимательнее оглядел площадку перед собой. То, в чем ему примерещилась верхушка колодца, в действительности оказалось механическим патерностером, питающимся от угольной печи и цилиндрических котлов, самолично заставляющих вращаться тяжелый ворот; его рабочая часть была вынесена из спертых и грозящих взрывами подземелий наружу, где могла беспрепятственно полыхать хоть круглые сутки, гоняя вверх-вниз подъемное полотно. Само же полотно тянулось от горы до основания вышки и уже там меняло угол наклона на девяносто градусов, круто поднимаясь вверх и подавая мешки с солью прямо к дирижаблю. Человек в шахтерской робе подхватывал их и один за другим сгружал в заполненное брюхо грузовой гондолы — швырял, не особо нежничая и не утруждая себя тщательной укладкой, верно, понимая, что это не фарфор и ничего худого не будет, если без того мелкое крошево сделается еще чуточку мельче, чем есть. Лэндон покосился на людей, неторопливо отцепляющих швартовочные тросы от крюков, вперил в грузчика пристальный взгляд, ожидая неминуемого подвоха, но одежда его выдавала в нем коренного труженика копей, а больше ничего отсюда было не разглядеть. — Пойдем, — костями чуя неладное и мучительно гадая, действительно ли его пугливый Ключик видел своего преследователя или ему это просто помстилось в ясеневом тумане, все-таки собрался с духом он и, когда от скалы отдали последний канат, вместе со своим юным спутником бесшумно покинул конечный горный рубеж и крадущейся тенью решительно двинулся к вышке в зыбкой надежде оказаться у ее подножия быстрее, чем персонал заметит их маневры: разделаться с оставшимися креплениями он сможет и сам, если только удастся дотуда добраться, в пилотной кабине вряд ли станут разбираться с этой маленькой заминкой, а поймать оторвавшийся от своей опоры дирижабль, ринувшийся в небо, будет уже не под силу никому. Кей, плывя одурманенной их безумной выходкой головой, шел рядом, до немоты впиваясь Лэндону пальцами в запястье и намереваясь, видно, переломить его пополам от ужаса, а другой рукой прижимая к груди запрятанные под холщовое рубище саквояж, кубик и заткнутый за пояс зонт, жутко ему мешающий. Смотрел стеклянными глазами на дирижабль, до последнего отказываясь верить, что у них хоть что-нибудь получится, но исправно двигался заведенным болванчиком, под заинтересованными взглядами заприметивших их шахтеров приближаясь к причальной вышке и вслед за господином Валентайном поднимаясь по звонким стальным ступеням, ходящим под ногами ходуном. Чем выше они взбирались, тем мрачнее и неотвратимее вырастали со всех сторон неприступным фортом вершины Дахштайна в дымке осевших на кручах и в ущельях блакитных облаков. Вросшая в небо башенная пристань на фоне скал и огромного дутого дирижабля казалась ничтожной граммофонной иглой, и с каждым шагом все сильнее сжимало дыхание в груди от стегающего ветра, от простора и пустоты, от собственной жалкой незначительности в бескрайнем мире. Чувствуя, как всеобщее внимание приковывается к их сомнительным персонам и уже больше никуда не отвлекается, с каждой секундой наполняясь небезосновательными подозрениями, Лэндон взобрался на верхнюю площадку и, вперив напряженный взгляд в широкую спину ничего не замечающего грузчика, нелепой выходкой конченого шута подхватил последний тюк с солью, уводя его прямо из-под носа у работяги, с трудом помахал увесистым кулем в воздухе и с лучезарной улыбкой произнес, заставляя Кея испытать помимо ужаса еще и горячечный испанский стыд: — С вашего позволения, мы проверим, как вы там все уложили. — Осекся, недоуменно распахнув глаза и стирая с губ надломленную улыбку, потому что из-под капюшона шахтерской робы блеснули белки ничуть не растерянных, а словно только этого и дожидающихся глаз, мелькнули залысины на высоких висках округлого маслянистого лица, редкие черные волосы, зачесанные со лба, широкий нос и тяжелый подбородок… Кей в панике отшатнулся, рухнул на загудевшее под его весом стальное заграждение, едва не срываясь с сумасшедшей высоты и отчетливо угадывая те никогда не виденные им черты, что всегда скрывались под вороньей маской. Он закричал, а крик потонул в рокоте и треске паровых моторов дирижабля, оглушающем свисте ветра и визге ожившей цепи, прорезавшей серый рукав балахона от локтя до запястья и проступившей наружу стремительно вращающимся лезвием акульих зубов. Мешок с солью, по инерции выставленный Лэндоном перед собой, вспороло от верха и до низа, вскрывая нутро, выпуская наружу белую взвесь и оставляя в его руках кусок надорванной тряпицы. Уайт покачнулся и обессиленно осел, столбенея от столкновения со своим ожившим кошмаром и уже готовый покорно принять неминуемую смерть, господин Валентайн, отшвырнув бесполезную холстину, бросился к механизму лебедки, а по литой трубке ограждения там, где он секунду назад стоял, проехалась режущая кромка, яростно вгрызаясь в бесполезный металл и высекая снопы белых искр. — На дирижабль! — заорал Лэндон своему непутевому мальчишке, и тот, как сквозь сон повинуясь его приказу, поднялся на ватные ноги, пошатываясь и слишком отчетливо ощущая, что вот сейчас, уже в следующий миг или еще через два невыносимо сладких вдоха его голова отделится от тела, будет взрезана грудная клетка, брызнут гранатовым соком артерии, выплескивая его порция за порцией и заливая все вокруг живительной алой кровью, а для него все будет кончено раз и навсегда. И точно: наемник предсказуемо обернулся было к нему, не желая тратить впустую силы на безоружного человека, за чье убийство ему к тому же не заплатят ни пенни, но в тот же миг, ухваченный Лэндоном за голень, опасно накренился, теряя равновесие и заваливаясь набок. Вынужденно припав на одно колено, наотмашь резанул свистящей цепью, резким рывком заводя руку за спину и заставляя не успевшего выпрямиться сударя Шляпника так и отпрыгнуть — по-звериному, на четвереньках, загребая пальцами просыпанную соль; заставляя уворачиваться, уходить в танце фехтовальщика, постигшего основу замысловатого мастерства и твердо знающего лишь одно: остановиться значит умереть. И Лэндон, действительно хорошо знакомый с этим правилом, бесчисленное количество раз отшатывался и выныривал из-под осатаневшего лезвия, готового крошить черепные кости и вскрывать заполненную желтыми мозгами сердцевину, почти оступался — чудом сберегал хрупкую жизнь, балансируя на ржавой кромке бесноватым канатоходцем, и на исходе отмеренных ему сил уходил из-под удара затравленным ополоумевшим лисом, посаженным в узкую и тесную клеть. Внизу, где предзимние бореи овевали просторную площадку, давно уже поняли, что на вышке творится неладное, и замерли, взволнованно наблюдая за борьбой, но предпочитая оставаться сторонними свидетелями и не желая в нее вмешиваться, а Кей, мучительно дыша и от страха за себя медленно, но верно переходя к страху другому, за своего взрослого спутника, так тесно переплетенному с первым, что уже невозможно было разобрать, где заканчивается один и начинается другой, сделал еще два хмельных шага к трапу, ведущему на дирижабль, продвигаясь как сквозь плотный овсяный кисель и не спуская мечущихся глаз с Лэндона, по-прежнему остающегося на крошечной арене смертельного боя. — Лэн! — в отчаянии проорал он, обдирая горло и хватаясь неподатливыми пальцами за веревочные края качающегося трапа. — Я сказал! — зарычал тот в таком страшном бешенстве, что Уайт, припомнив все уроки послушания, понял одно: ничем он ему здесь при всем своем желании не поможет, кубарем ввалился внутрь, падая на тюки, твердо спружинившие под его весом, больно ударился о набалдашник спрятанного под рубищем зонта и, не обращая на это ни малейшего внимания, продолжил смотреть во все глаза на завязавшийся снаружи неравный поединок. Наемник тем временем успел переосмыслить свои приоритеты, окончательно осознав, что убить мальчишку ему не дадут, пока существует нежеланная помеха в лице взрослого мужчины, и поднялся на ноги, медленно выпрямляясь перед своим противником в полный рост. Лэндон поднялся вместе с ним, в бессилье стискивая безоружные кулаки, пробуя обреченность на вкус и тяжело дыша, и когда человек, даже без бубонной маски продолжающий нести за собой неотвратимую смерть, шагнул вперед — вдруг резко вскинул руки, неожиданно швыряя в так удачно оставшееся незащищенным лицо две пригоршни жгучей каменной соли. Колкая пыльная крошка с силой ударила прямиком по глазам, попадая в слезные протоки и разъедая слизистую пленку, чумной убийца, впустую взмахнувший в защитном жесте цепью, запнулся, рефлекторно зажмуриваясь и вынужденно накрывая ладонью веки, мгновенно наполнившиеся влагой, а сударь Шляпник, пользуясь этой маленькой победой, наконец-то дернул рычаг лебедки, разрывая соединение тросов и заставляя последний гайдроп стремительно исчезать в утробе «Белого Волка». Не рискуя поворачиваться спиной, отпрыгнул, хватаясь за трап, и в наивном порыве оттолкнулся от причальной вышки, не особо рассчитывая, что сдвинет с места целую летающую махину, но всем сердцем желая как можно скорее увеличить разделяющую их дистанцию. Впрочем, «Mactíre Bán» и без того уже отчаливал, покидая хальштаттские копи, покидая затерянный в предгорьях озерный городок и оставляя Дахштайн неизбывно тосковать отжившим свое седым лунем, мудрым и равнодушным ко всем мирским невзгодам. Скрипел старыми лонжеронами и веревочными стропами, чадил изогнутыми трубами, выпуская густейший пар, рассеивающийся в вечернем мареве, покачивался подвижной гондолой, легонько кренился и плыл, покоряя виднокрай и пределы звездопадных заоблачных миров.