⚙️⚙️⚙️
За комнату рассчитались загодя — сударь Шляпник обещал, что ночевать они будут уже совершенно в другом месте, — и можно было, с любопытством предвкушая, куда же им предстоит отправиться грядущим вечером, беззаботно прогуливаться по городу, вдыхая солоноватый ветер, любуясь фасадами невысоких провинциальных зданий, схватывая слухом то тарахтение колес по угловатой полированной брусчатке, то гомон говорливых кумушек, седовласых и с глубочайшей печатью достоинства на породистых саксонских лицах, в бретонских шляпках и с органзой коротких вуалей, оставляющих открытыми иссушенные щели старческих губ, то заунывный напев волынки, доносящийся с площадей и перекликающийся с щебетом тонкой свиристельной флейты на углу подле какого-нибудь авантажного бара. Молодые цветочницы выносили на улицу букеты поздних астр, догорающих пожарищем под мелкими брызгами дождливой измороси, и куда-то торопливо бежали, рассыпая опадающими лепестками последние юные дни, а Кей, примирившись и с серьгами и с господином Валентайном, шел с ним вместе рука к руке, то и дело стараясь уловить в попавшейся на пути витрине свое незнакомое и совсем чужое отражение. У него теперь под пепельным крылом волос поблескивала пара сателлитов на серебряной цепочке: звездных, с мерцающими искрами в глубине шлифованного камня — «ночи Каира», синий авантюрин, как поведал ему Лэндон, — у него глаза как будто обрели второе дно, стали вдумчивыми и погрустневшими, а привычная телесная худоба спряталась под непривычной оберткой вычурного викторианства. Он не узнавал себя. Он смотрел в эти проклятые витрины-зеркала, хохочущие над ним и надрывающиеся хриплым волкодлакским лаем из полупрозрачных провальных глубин, и не понимал, кто взирает на него в ответ со смутно знакомой меланхольной печалью. Ему казалось, что он вот-вот догадается, вот-вот отыщет подсказку, легко и доступно объясняющую, почему потусторонний двойник плененным белоликим мимом повторяет каждое его движение, заученным жестом поднимает руку и заправляет за ухо прядку выбившихся волос, но снова и снова разбивался о непреодолимую стену, выстроенную расшатанным рассудком и затертыми до зудящего предела оголенными нервами. Больше не было на свете Кея Уайта из Блошиного дворца, серого, невзрачного и, как ему всегда казалось, неинтересного для окружающих людей, а на смену заступил некто иной, совершенно чуждый и даже немного пугающий. Этот кто-то занял его место за те недолгие недели, что они провели с Лэндоном в бегах, и было слишком поздно биться кулаками об лед, расшибая их в кровь — обратной дороги уже не осталось и следа, ее замело, запорошило, засыпало рудной пылью и залило выплаканной солью… …И все, и теперь только сжигать, празднуя душой всепожирающий Везувий, за собой последние вешние мосты. «Белый Волк» оторвался от причальной вышки и уходил в небо, как уходили в невозвратный путь седые викинги, отыскавшие свою Вальгаллу: карабкался на пружинящих лапах по небосводу, вспарывая латунными когтями рифы облаков и оставляя за собой перистые клокастые вереницы, перемахивал через шапки сизогривых гор, проносился над бездною ущелий, затопленных в сливовой черноте, и покидал сочно-зеленые долины альпийских луговин. Трап еще долгое время болтался на ветру, едва не срываясь под порывами с расхлябанных петель и не уносясь в окончательное свободное плавание, пока Лэндон, плохо соображая, что вокруг происходит, и с трудом справляясь с трясущимися пальцами, решительно пославшими своего владельца по всем неприглядным адресам, пытался сладить с ним и затащить в гондолу, захлопнув дверцу, отделяющую их от смертельной орлиной высоты. Когда ему это наконец-то удалось и в нутро корабля, запечатанного и погруженного в непроглядную темноту, на смену свистящему вихрю явилась немного гнетущая тишина, в которую пока не получалось толком поверить, Кей выдернул из-за пояса отбивший ему все бока и колени зонт и, наощупь перелезая через соляные тюки и покачиваясь при каждом крене серого цеппелина, на трясущихся конечностях пополз к мужчине — по-звериному, на четвереньках, не решаясь подниматься в полный рост. Добрался до него, все еще не веря в собственное спасение, когда до гибели оставалась всего одна шерстинка, в сводящем зубы отчаянии обхватил руками его колени и ткнулся в них лбом, сотрясаясь в беззвучных сухих рыданиях, а господин Валентайн, тоже до чертиков взбудораженный и возбужденный, совершенно не представляя, что с этим делать, только и смог, что обнять да угловато и сбивчиво гладить мальчишку по взъерошенным и перепутанным волосам. — Ну тише, тише, мой Пьеро, — зашептал он, не зная, как утихомирить разошедшуюся истерику — справляться с чужими слезами он никогда не умел и научиться уже, вероятно, едва ли смог бы, вступив в тот категоричный возраст окостеневшей взрослости, когда старую собаку новым трюкам уже не научишь. Он все гладил и гладил его по макушке, по выгнувшейся дугой спине и содрогающимся плечам, уверяя без особой убедительности, что самое страшное уже позади и теперь все непременно будет в порядке, пока Кей, прерывисто втянув трескучего спертого воздуха, не вскинул вдруг голову, в отчаянии впиваясь в мужчину дичалым взглядом, и не выпалил такое простое, такое откровенно-детское и по-настоящему сводящее с ума зрелых людей, приученных съедать на завтрак приправленную картонными улыбками дипломатичную ложь: — Пожалуйста, только не бросай меня, Лэн!.. Пожалуйста, только не бросай!.. А иначе они меня убьют! — он впивался пальцами в его ноги, вместе с тканью прихватывая и кожу болезненным щипком, но Лэндон, слишком потрясенный срывающимися с губ обреченными словами, этого даже не замечал. — Пожалуйста, не уходи никуда… я же сдохну, если тебе однажды надоест со мной носиться и ты уйдешь… я же просто сдохну, Лэн… а я не хочу… я хочу жить… я так хочу жить… пожалуйста… Голос его срывался на слабые всхлипы, похожие на жалкий мышиный писк; в гондоле пахло смолой, деревом, солью и мешковиной, гулко и размеренно рокотали в механическом отделении моторы, густыми тенями хвойного варенья повисла темнота, и только в застекленные круглые окна, небольшие, мутные и впускающие слишком мало света, поблескивали загорающиеся на небосводе первые вечерние звезды, одаряя робкой вифлеемской надеждой и далеким космическим теплом. — Тише! — господину Валентайну вдруг сделалось страшно от того, с каким надрывом пересушенные и запекшиеся свежими кровавыми насечками губы выталкивают из себя искренние признания, расписываясь в абсолютной беспомощности и расплачиваясь выдранными из сердца кусочками алой плоти. — Пожалуйста, успокойся, Пьеро… Ключик… Кей, пожалуйста! — Он повысил голос, и только это подействовало, остановив сбивчивые вдохи-выдохи и нескончаемый, бесконтрольный поток мольбы и просьб. — С чего ты взял, что я тебя где-то там должен бросить? Откуда ты вообще это вытащил, малёк? Ну-ка, угомонись и давай подведем кой-какие итоги — поверь мне, это хорошо помогает, когда в голове творится черт-те что, мысли спутались в клубок и все начинает казаться безнадежным. — Добившись от Кея вялого рассредоточенного внимания, Лэндон, удовлетворившись и этим, продолжил говорить, с каждой секундой наполняя голос обманчивой уверенностью, которой и ему сейчас точно так же недоставало: — Во-первых — и я хочу, чтобы ты твердо это усвоил! — я не собираюсь тебя бросать, как тебе почему-то взбрело в голову. В самом начале нашего путешествия мы договорились, что ты везде меня сопровождаешь, и если ты вдруг решил, будто уже расплатился со мной по всем счетам за свое спасение, то сильно ошибаешься. Во-вторых, жить с уверенностью, что тебя непременно в ближайшее время убьют, вредно для здоровья. Уж как минимум, сон на этом гарантированно потеряешь. Ты рискуешь сейчас ничуть не больше, чем любым обычным утром, выходя из дома на прогулку: люди умирают и от сущей чепухи тогда, когда ничто не предвещало их кончины, а учитывая, что все мы сдохнем так или иначе, то остается либо засунуть все свои опасения куда-нибудь подальше, либо сразу возвести их в абсолют и немедля же покончить с собой, дабы лишний раз не мучиться. В-третьих, мы летим сейчас в Дублин — фора у нас порядочная, и затеряться как-нибудь успеем… — Обнаружив в глазах Кея слабые проблески трезвости, проклевывающиеся от услышанного как после дозы горкло-кислого нашатыря, мужчина перешел к завершающему аккорду, призванному окончательно растормошить мальчишку: — Кстати говоря, принцесса задолжала мне еще один поцелуй за очередное спасение, — он ухватил не ожидавшего такого поворота Уайта за маскировочную мешковину и спрятанный под ней воротник пальто с глубоким капюшоном, подтащил к себе — ошарашенного, перепуганного и не способного ни на какое сопротивление в принципе, — и опрокинул рядом на тюки, нависая сверху с совершенно определенными намерениями. Кей охнул от неожиданности, когда воздух вышибло из хилых легких после короткого падения, впился в мужчину остекленелым взглядом, комкая негнущимися пальцами безымянный соляной мешок под собой и отрешенно думая, что вот сейчас уже абсолютно наплевать, какую цену в уплату с него потребуют, и уж лучше, чтобы забрали все и сразу, потому что здесь, высоко над землей и в накрывшей покрывалом ночнистой мгле совсем не так и страшно было бы стискивать от сладостной боли переплетенные в узорном упоении пальцы. Сглотнул пустоту пересохшим ртом и по наитию прикрыл глаза, чувствуя ставший давным-давно привычным вкус приправленных табаком губ и принимая скользнувший внутрь язык, ловко размыкающий приоткрытые створки. Ему казалось, что Лэндон заполняет собою все в этом их порочном единении, и кислорода катастрофически не хватало: вместо него он раз за разом выпивал чужое дыхание, и оно вливалось прямо в кровь, а тело начинало колотить крупной дрожью — слишком много, чтобы можно было выдержать, слишком мало, чтобы получилось насытиться. Должно быть, Лэндон что-то почуял — податливость ли, слабость и беззащитность, собственную безграничную власть, — но в этот раз простым поцелуем он ограничиваться не захотел, потихоньку начиная знакомить мальчишку с секретами его собственного тела: запустил руку под терновую холстину, нащупал края застегнутого пальто, дернул пуговицу, срывая ее начисто, забрался шарящей ладонью под полы, отыскал сокрытую тканью рубашки ямку пупка и погрузил в нее подушечку большого пальца, чуть надавливая и принимаясь растирать и массировать неспешными круговыми движениями. Палец его рождал цветочную щекотку в паху и под солнечным сплетением, он непостижимым образом доводил почти до экстатического удушья, и Кей, вот-вот готовый отдаться лесному зверю на растерзание, вдруг переполошился и мгновенно перетрусил: вывернулся из-под руки, разрывая поцелуй, ужом отполз назад и уткнулся лопатками в грубо оструганную рубанком стену. — Что ты… что ты творишь? — пролепетал он, в безуспешной попытке застегнуть пальто нащупывая только пучок ниток на месте выдранной с корнями пуговицы. — Какие удивительно фальшивые риторические вопросы, повторяющиеся изо дня в день и изрядно мне наскучившие, — заметил Лэндон, даже не думая на это отвечать. По опыту зная, что ничего дельного от своего юного спутника все равно не дождется, он удовлетворенно выдохнул и, порывшись в карманах, с сожалением вытащил оттуда опустевший спичечный коробок. — Вот же досада, ни одной не осталось… — Ты рехнулся? — тут же откликнулся, взывая к остаткам его разума, Уайт. — Не смей курить на дирижабле! Хочешь, чтобы мы взорвались? — Это мера предосторожности, Ключик, — возразил прекрасно сознающий свою неправоту, а оттого не особенно в ней упорствующий, сударь Шляпник, тоскливо заталкивая смятую картонку обратно. — Которую лучше бы не нарушать, но можно и нарушить разок. К тому же, я думал распахнуть нашу дверцу и покурить, любуясь захватывающими ночными видами… Впрочем, полюбоваться можно и так, если ты, конечно, не возражаешь. Уайт не возражал, опасливо подбираясь вместе с господином Валентайном к задраенному выходу из гондолы и предпочитая держаться на безопасном удалении, пока мужчина возился с тройной системой двусторонних запоров, снимая их один за другим и открывая перед глазами помещенный в рамку фиалковый простор, небесный ситец с прорехами астральной белизны, пласты бесплотных дымных холмов, далекие россыпи плавленого янтаря внизу, где отходили ко сну большие города, и еле различимый блеск змеящихся рек. Разобравшись с дверью, Лэндон устроился с одного ее края, придерживая створ и поглядывая за порог, в клубящуюся ночь, а Кей, присоединяясь к нему, уселся напротив, вжимаясь плечом в бревенчатую стену и высовывая наружу осмелевший нос. — Если быть совсем честным с тобой, Ключик, — вдруг заговорил Лэндон, разочарованно катая в пальцах так и не отведавшую огня сигарету, — то это и впрямь становится с каждым днем все серьезнее. — Он помолчал немного, добившись от своего спутника самого пристального внимания, и добавил непостижимое, не укладывающееся у Уайта в голове: — Мы должны сами убить его, пока он нас не прикончил. — Убить?.. — потрясенно ахнул Кей, отрываясь от хлестких поцелуев ветра, треплющего волосы и обласкивающего распаленные щеки, и обводя скраденное тенями лицо неверящим взглядом. — Но как?.. Это казалось ему за гранью возможного. — Как, как… — отозвался Лэндон резко севшим от сырости и чересчур свежего воздуха скрипучим голосом. — Он такой же человек из плоти и крови, как ты или я. Нужно раздобыть оружие, а то наше путешествие все сильнее напоминает мне скачку галопом через лес с завязанными глазами. Если внешне этот тип может и нагонять на тебя суеверную жуть своей устрашающей маской, то внутри у него ровно те же хрупкие органы, те же сердце и печень, и они брызнут кровью и разлетятся на клочки, пусти ты в них пулю… — Что, если нет? — решительно возразил Уайт, припоминая одну немаловажную деталь, с которой и начались все их злоключения и про которую господин Валентайн, ошарашенно хлопающий глазами, напрочь успел позабыть. — Что, если у него внутри нет этих органов, а есть трубки и шестеренки? Я хорошо помню голубя, Лэн, и он казался вполне живым, пока не сломался… — Сломался он, однако же, довольно быстро. Если мне не изменяет память, его банально и смехотворно пожрал соседский кот, — оправившись, отмахнулся сударь Шляпник. И твердо подытожил: — Глаза, по крайней мере, у этого наемника свои собственные и на щепотку соли реагируют положенным им образом. Мне совсем не льстит этот докучливый одиночный кортеж, поэтому предлагаю прикончить его, иначе он никогда не отвяжется. — Но почему? — с робкой надеждой вымолвил Кей. — Почему он просто не оставит нас в покое, неужели будет и дальше преследовать по всей Европе?.. Лэндон помолчал, пожевал губы и нехотя признал: — Не только по всей Европе, Ключик. По всему миру, куда бы мы ни сунулись. Ты немного не понимаешь, как работают эти люди… У Гильдии наемников имеется свой собственный четкий кодекс, согласно которому ты не можешь взять и легкомысленно отказаться от принятых на себя обязательств — на репутации останется несмываемое пятно, тебя исключат из Гильдии и работу ты, скорее всего, никогда уже больше не найдешь. Сам посуди, кто захочет связываться с человеком, не способным сладить даже с щуплым мальчишкой, едва-едва переступившим порог совершеннолетия? Кроме того, денег он тоже не получит, если не принесет заказчику твою голову или что-либо еще, по чему можно будет легко распознать личность… обычно приносят в шкатулке глаз, ухо и прядь волос — таскаться с башкой в мешке немного проблематично, через пару дней появляются первые признаки разложения, она подтухает и начинает исторгать не самые привлекательные, а скорее даже подозрительные ароматы… — Заметив, как передернуло на этих словах Уайта, он милосердно поторопился закончить: — Так или иначе, если наш вороний приятель не хочет лишиться работы, ему придется продолжать идти за нами по следу. Как я понимаю, его все еще никто не отозвал, то ли посчитав тебя достаточно осведомленной персоной, чтобы представлять угрозу, то ли попросту позабыв о твоем существовании. — Черт… да я не стал бы никому болтать про этого дурацкого голубя! — в исступлении выпалил Уайт, под грустным взглядом господина Валентайна кусая наново истерзанные губы и комкая в побелевших пальцах рудниковую мешковину. — Почему нельзя было просто спросить?.. Мне же этого не нужно… мне не нужен ни голубь, ни их секреты… Сударь Шляпник присвистнул и многозначительно хмыкнул, по достоинству оценив неоперившуюся птенцовую наивность, а после медленно и без тени насмешки ответил: — Никто не поверит тебе на слово, малёк. Ты разве забыл? Люди ни в чем не доверяют друг другу, особенно если они чужие. Сегодня ты им жизнью клянешься хранить тайны, а завтра по той или иной причине идешь и кому-нибудь их все выбалтываешь. Как говорится, «двое могут хранить секрет, если один из них мертв» — и это действительно так, Ключик. Они немного посидели в тишине, глядя, как топорщится шалый ветер, запутавшийся крыльями в стропах и развевающийся за «Mactíre Bán» очарованным и влюбленным стягом, и Кей, привыкший к высоте и растерявший весь к ней страх, а взамен принявший в дар головокружительный восторг, придвинулся ближе к высокому выступающему порогу и крепко впился пальцами в обитый войлоком притвор, с безумствующей смелостью свешивая вниз усталые ноги и отважно болтая ими над необъятной пустотой. Услышал сбоку от себя шорох и увидел подбирающегося ближе Лэндона — тот умостился рядом, упредительно придерживая за шкирку, как годовалого щенка, и тем самым несколько отрезвляя. — Не хватало еще, чтобы ты вывалился отсюда, — спустил он с обетованных небес на бренную землю своего сумасбродного спутника. — Или тебя пугает высота, только когда видишь, где именно переломаешь себе шею? — Примерно так, — виновато согласился Кей, покорно приняв пятерню на зашейке. Чуть помялся и озвучил то, что давно уже глодало ему сердцевину души: — Прости за виолончель. Мне жаль, что тебе пришлось ее бросить. — И черт бы с ней, — легко отмахнулся Лэндон. — Ее следовало вышвырнуть к чертям собачьим намного раньше, но я все берег, все таскал за собой как память, отжившую свое и присевшую на спину кривым горбом. Все равно для игры она уже не годилась и только травила мне сердце, да и не играю я без малого семнадцать лет: пальцы, конечно, все еще помнят и что-то внутри меня помнит, но сам я больше не верю, будто и впрямь способен на это. Уайту хотелось спросить, что же случилось с виолончелью и почему взбалмошный сударь Шляпник однажды разбил красивый и стройный лакированный инструмент, а затем запоздало раскаялся и скрепил обратно ржавыми скобами и неприглядными шурупами, но он не мог отыскать в себе силы раскрыть рот и задать этот вопрос — не чувствовал, что имеет на него право, да и просто не решался приоткрывать колышущуюся завесу над чужим прошлым, болезненным и сокровенным. Они еще целую вечность вглядывались в мореную синеву, до продутых и слезящихся глаз выпивая разлитый под бурым днищем гондолы черный туманный эль, сваренный первыми велетами, и мерещились вдали миражи Атлантиды, принимающей на постой своих летучих голландцев, швартующихся у потерянных берегов, где растет ольховая крушина и стелется заветный четырехлистный клевер, а потом вдруг пошел снег, паря в воздухе обрывками белых ангельских перьев, кружа и вихрясь перед дверцей: на землю, неслышно ступая подушечками мягких лап, спускался блюдцеглазый Йольский кот, очарованный ноябрем, и незаметно стало так холодно, что Лэндон закрыл дверцу, подводя черту затянувшемуся вечеру и предваряя беспокойную ночь среди каменеющих соляных тюков, от соприкосновения с которыми коченели кости. Сразу стало так темно, что глаза никак не желали обвыкаться с глухим грузовым закутком, рисуя по незримым углам страшные колышущиеся тени, и только морозный пар, срывающийся с губ при каждом выдохе, был единственным различимым светлым пятном. Спать в пусть и утепленном, но совершенно не отапливаемом помещении на высоте птичьего полета было невозможно, и Кей, устроившись в жестком гнездовище, подтянув ноги к груди и свернувшись в угловатый комок, потерянно раскачивался, обвивал себя руками в тщетной попытке согреться и безнадежно дышал на трясущиеся ладони, отчетливо ощущая, как синеет кожица под пластинами ногтей и подушечки пальцев окончательно теряют всякую чувствительность. Лэндон некоторое время следил за ним с небольшого удаления, а после, наплевав на все возможные возмущения, которых, впрочем, так и не случилось, сграбастал мальчишку за локоть и рывком подтащил к себе, обхватывая со спины и как можно плотнее прижимая к своему телу. Стиснул коленями бока, забирая в теплый плен, обнял, умостив подбородок на плече, и, разминая руками онемевшие тонкие кисти, зашептал на ухо: — Ну, вот и молодец, Ключик. Не самое лучшее время, чтобы брыкаться, ты и сам это хорошо понимаешь. Засыпать я бы тоже тебе не советовал — велик риск от переохлаждения и вовсе не проснуться. Поэтому нам с тобой предстоит долгая ночь разговоров… можешь начинать спрашивать, если есть, что спросить. Кей вяло мотнул головой — мозги у него промерзли насквозь, мысли ползали вялые, точно впавшие в анабиоз улитки; вопреки предостережениям его клонило в сон, и бороться с этим он, будучи по сути своей человеком инертным и безвольным, никак не мог, не умел отыскать в себе сил. Господин Валентайн каким-то образом чутко все понял и не стал его пытать, а вместо этого заговорил сам, перемежая пустую болтовню бодрящими щипками: без дозволения запускал руки под одежду, хватался пальцами за тощий мальчишеский бок и безжалостно выкручивал крапивным ожогом кожу. Кей слабо огрызался, но больше для вида, недовольно дергал ногой, когда ладони мужчины начинали старательно и немного болезненно растирать ему колени и бедра, разгоняя стынущую кровь, но принимал все с безмолвной и тайной благодарностью. — Вот сейчас, Кей, — говорил Лэндон, щекоча обветренными губами леденеющую кромку уха, — я искренне жалею, что мы не отправились в Марсель или Лион. В Марселе сейчас все еще тепло, и зимы там мягкие, а летом я бы непременно потащил тебя купаться на море… Ты ведь никогда не видел моря? — И, получая в ответ короткое покачивание головой из стороны в сторону, радостно хватался за подвернувшуюся тему, начиная распутывать, точно колючую и пушистую пряжу из ведьминой кудели: — Оно стелется от края и до края, через весь горизонт, и было бы унизительно называть это «водой» — там целый мир, Ключик, целый безумный подводный мир, который ни ты, ни я никогда, скорее всего, даже не увидим: на дне, говорят, произрастают коралловые леса, там снуют стайки разноцветных рыб, обитают гигантские кракены и поющие сирены, и там почти как в небе, тот же простор, только менее пустынный, в нем кипит немыслимая жизнь. Признаюсь тебе, что к морю я тяготею куда как сильнее, нежели к небу, а впрочем, хитрость такова, что море и небо всегда неразлучны, всегда рука об руку, и порой, глядя на них, сложно понять, где заканчивается одно и начинается другое — у них заключен брачный союз, и если кромка стертая и неясная, значит, они сплелись друг с другом в языческом священном таинстве… Невидимые крылья «Mactíre Bán», то ныряющего в воздушные ямы, то плавно покачивающегося под куполом дутой сигары, несли их к ирландским берегам, где волны разбиваются о подножье живописных утесов Мохер и чайки реют над клифом Слив-Лиг, а Кей, дремотно прикрывая глаза, слушал и слушал сударя Шляпника, выбалтывающего ему все неизреченные сказки земли единственно ради того, чтобы им пережить это тяжелое путешествие не первым и даже не третьим, а особым, грузовым классом, вздрагивал, выныривая из забытья, когда щеки ошпаривало легкими пощечинами, и думал, что, кажется, никуда и никогда уже больше от него не хочет, что хочет с ним вот так всю оставшуюся жизнь, даже если все, что их ждет — это бесприютные скитания от города к городу, неприглядная судьба двух бездомных и жалких бродяг, гонимых идущим по следу вестником вороньей смерти…⚙️⚙️⚙️
В районе Temple Bar, где старые здания цвета бисмарк-фуриозо, сложенные из обожженного глиняного кирпича, белели аккуратными прожилками серого цемента и рамами высоких солидных окон, где на маленьких и незатейливых подоконных балкончиках, пригодных только для горшков с цветами, пылились засохшие стебли увядших гортензий, где под коваными витыми перемычками фонарей то покачивалась чаша с зеленой змеей, обозначающая аптекарский магазинчик, то болтался конус громадной вафли с сугробом сливочного мороженого, то скрежетал на ветру медальон пивного лейбла размером с целый медный таз, начищенный и сияющий самовольно, без участия солнечных лучей, то просто развевались флаги всевозможных цветов, приветствуя путешественников в сердце независимой и гордой, но радушной и гостеприимной изумрудной страны, сударь Шляпник и его мальчик-ключик вели свой путь через самую шумную артерию города к донышку морского залива. Ирландцы действительно оказались на удивление гостеприимными, и Кею выпала уникальная возможность проверить это на собственном опыте, когда «Mactíre Bán», вдоволь наплававшись по заоблачным угодьям, спустился, наконец, к острову и пристал к причальной вышке где-то в предместьях, у стен серого и невзрачного безымянного завода, а их с Лэндоном встретил незнакомый усатый господин, рыжий, коренастый, дородный, похожий на откормленного барсука в жилетке и пенсне, нацепленном на широкий нос, и неподдельно изумленный их непредвиденным появлением. Лэндон, успевший к прибытию избавить и себя и мальчишку от драной рудничной холстины, затолкав ее под соляные мешки, невозмутимо выбрался из гондолы и, улыбаясь осчастливленным идиотом, подал господину руку для приветствия — вот тут Кей ожидал чего угодно: от допроса и ругани до ареста и отправки в ближайший полицейский участок для выяснения всех обстоятельств, но, вопреки его опасениям, барсучий джентльмен только с неподдельным ужасом поинтересовался, как им удалось пережить столь холодный перелет, и когда сударь Шляпник, выпучив выразительные меднозеленые глаза, честно признался, что с огромным трудом — мигом, отложив все прочие дела в долгий ящик, потащил их за собой в ближайший паб, уверяя, что первым делом следует хорошенько отогреться и, разумеется, поведать ему все причины и подробности своего необычайного путешествия. Прекрасно понимая, что в гондоле кроме тюков с солью ровным счетом ничего не хранилось, а значит, ни о какой краже или вероломном вредительстве не шло и речи, человек этот, оказавшийся на поверку любопытнее иной охочей до сплетен базарной торговки, посадил их в частный экипаж, запряженный парой вороных лошадей, и, к величайшему удивлению Уайта, довез прямо до города, уверяя, что по осени, когда убирают весь урожай, дороги пустеют и самим им добираться будет затруднительно. Лэндону, поневоле подкупленному оказанной господином неоплатной услугой, пришлось упоительно врать, и Кей, пока они сидели за столиком и цедили горячий ирландский кофе с коричневым сахаром, крепким виски и густой пенкой из взбитых сливок вприкуску со свежим крыжовниковым пирогом, не раз и не два покрывался красными пятнами от стыда за эту красочную и витиеватую ложь: если верить ей, то их обожаемый дядя уже неделю лежал в жесточайшей горячке, и господин Валентайн, ирландец по крови и безупречному — не подкопаешься, хоть Уайт и узнал всю правду об этом с запозданием, — акценту, будучи в Хальштатте и с огромной задержкой получив известие о близящейся кончине любимого родственника, немедля бросился на родину, воспользовавшись единственной возможностью добраться до Дублина из австрийской глубинки менее чем за сутки. Уайту досталась ни к чему не обязывающая и не слишком разнящаяся с истинным положением дел роль троюродного кузена и компаньона, находящегося на полном обеспечении своего взрослого спутника и потому вынужденного повсюду неотступно его сопровождать, и он молча утыкался в кофейную чашку, всей душою надеясь, что барсучий господин не додумается плавно перетечь интересом к его сомнительной персоне. Дядюшка помирал, а потому засиживаться в подвернувшейся на пути кофейне не стали — Лэндон поспешил откланяться, рассыпавшись в благодарностях перед своим случайным благодетелем и пообещав непременно увидеться с ним через неделю в центре Дублина, в бакалейной лавке мистера О’Коннора, сцапал обрадованного Кея за руку и быстро потащил за собой, заскакивая в первый подкативший к остановке двухэтажный омнибус. Там только они, взгромоздившись на высоту второго этажа и переведя дух, весело расхохотались, восславив и падкого до родовых интриг добродушного коммерсанта, и несуществующего хворого дядюшку, и благословившую их прибытие страну, и свою ненадежную, но оттого лишь более сладкую свободу, любуясь проносящимися мимо крышами, крытыми черной и красной черепицей и утыканными вычищенными дымовыми трубами, как только омнибус взбегал на пути, проложенные над городом, а когда спускался вниз, громыхая по рельсам вдоль уложенной брусчаткой мостовой — свинцовыми, хмурыми и непритязательными улочками с яркими пятнами плакатов, вывесок и натянутых над витринами лимонных, салатовых и синих парусиновых тентов, спасающих от косого дождя и оккупировавшего небо смога. И хотя Кей сквозь смех уверял, что это ужасно, вот так бессовестно врать прямо в лицо бесхитростному человеку, сам он с легкой руки сударя Шляпника впервые начал ценить ни с чем не сравнимый вкус неуловимого и невозвратного мгновения, осваивая азы редчайшего искусства идти по жизни играючи, танцуя, легкой походкой никогда не унывающего фокусника с рисованной дешевой помадой улыбкой, как это делал не приученный ни о чем жалеть Лэндон Валентайн, посланный беспомощному мальчику-ключику не иначе как персональным спасением и карой в одном флаконе. Теперь же они, оставив позади свое сумбурное бегство из соляной кладовой Хальштатта, хорошенько отдохнув и переоблачившись в новенькую одежду, спокойно прогуливались по пестрящему всевозможными пабами кварталу, не особенно людному и шумному в полуденный час, и Кей, временами кидающий нервные взгляды на отражение в затемненных стеклах и никак не способный свыкнуться с собственным неузнаваемым обликом, чувствовал себя почти хорошо, почти уютно и спокойно, хоть в голове и тикали бесплотные часики, отсчитывая обращенное в секунды расстояние, разделяющее их с чумным преследователем. Господин Валентайн в то же самое время был занят совершенно иными мыслями: он подыскивал во всем разнообразии богатого питейными заведениями Temple Bar’а то, что пришлось бы ему под переменчивое настроение, и, когда отыскал, немедля же потащил за собой мальчишку в распахнутые двери «Старого Патрика», привечающего гуляк то ли дерзким богохульством, то ли благочестивым пиететом — Уайт, памятующий, что Патрик этот был весьма почитаемым в Ирландии святым, сакрального смысла крамольной вывески так и не постиг, послушно вваливаясь вместе со своим взрослым, но совершенно безответственным спутником в душное, сыроватое и прохладное помещение с низкими потолками, намертво въевшимся пивным душком и гулким говором за чисто вымытой стойкой, где бармен неспешно перекидывался незначительными фразами с тремя ранними завсегдатаями. — Я просто обязан угостить тебя имбирным пивом, моя красота! — объявил Лэндон, одурело стискивая пальцы мальчишки, и тот, вздрогнув от такого обращения, впервые полученного, непривычного, режущего слух и совершенно не вяжущегося с представлениями о его скромной персоне, вдруг понял, что господин Валентайн уже не в себе, хотя не сделал ни глотка спиртного. Мужчина, будто прочитав эти мысли, тут же и признался, не скрывая блуждающей улыбки: — Я пьян, малёк, я хлебнул воздуха Отчизны, и ты не представляешь, как же он может кружить голову! Никогда не задумывался о возвращении, но судьба сама за меня распорядилась, и мы должны с тобой это отметить… Путаясь в его трепотне, Уайт позволил протащить себя через всю пустующую залу с одинаковыми черными столиками и усадить за один из них у самой стены, напротив окна — себе Лэндон приберег другое место, откуда открывался идеальный обзор на входную дверь и пространство подле бара, чтобы ни один из посетителей, вступая под кров «Старого Патрика», не миновал его испытующих глаз. — Любишь ли ты пиво? — спросил Лэндон, падая на соседствующий стул и расстегивая на груди пальмерстон. — У тебя мозги выветрились и ты совсем все забыл? — недовольно сощурил глаза Кей. — Я вообще не пью! Тот пунш в Праге — единственное, что я выпил, и то лишь потому, что ты мне его всучил! — Нельзя оказаться в Ирландии и не попробовать пива из наших пивоварен, — категорично объявил господин Валентайн, начисто игнорируя отказы, согласия и все прочее, что еще мог бы попытаться сказать ему юноша. — Я, однако же, вовсе не собираюсь тебя спаивать, Ключик — меня вполне устраивает, что ты избегаешь всей этой дряни. Возьму пару пинт: тебе — светлого имбирного, а себе — темного эля. Если вдруг не понравится, настаивать не буду. Кей потерянно и чуть испуганно кивнул, напряженно застыв виктимной спиной и затравленно озираясь по сторонам — тайком, украдкой, храня накрепко отпечатавшиеся дурные ассоциации с барами после неудавшегося можжевелового чая в «Фартовой лошадке», притулившейся у стен вокзала Вестбанхоф где-то за сотни километров от них, в отдаленной Вене. Убедившись, что здесь до него никому нет ни малейшего дела, он немного успокоился и расслабился, принимая поданный официантом высокий пенный бокал, пахнущий ячменным солодом и пряным имбирем. Отпил, скрадывая просящуюся от горечи на лицо гримасу, хоть и находя расхваленный сударем Шляпником напиток горьким и мерзостным на вкус, но предпочитая благоразумно об этом умолчать, дабы не расстраивать слишком счастливого сейчас Лэндона. — Боги, малёк, а ведь я и не верил, что мы действительно сюда доберемся! — признался господин Валентайн, подтягивая к себе сияющую оловянной белизной пепельницу и закуривая для полного блаженства еще и сигарету. — Не позволял себе прежде времени ликовать, но теперь, когда мы с тобой сидим в пабе в самом центре Дублина, в двух шагах от излучины залива — чувствуешь мокрую соль на пальцах? почти как в Дахштайнских копях, если спуститься в грот с подземным озером, — теперь я могу с чистой совестью сказать, что вот я и дома. Пусть и ненадолго, но, черт возьми, дома! — Сколько ты не был здесь? — спросил его Кей, стискивая пальцами запотевший прохладный бокал и от принятого на голодный желудок алкоголя испытывая струящееся по телу странное тепло, имени которому не знал. — Все семнадцать лет, — поведал ему Лэндон. — А если учитывать, что ранние годы своей юности я проводил попеременно то в Дублине, то в Лондоне, выходит и куда больше. — Но почему? — это в его маленькой аккуратной голове никак не укладывалось, равно как и корень скитаний сударя Шляпника, не стесненного в деньгах и в любой момент способного сесть на дирижабль или корабль и добраться до родины, раз уж так по ней скучает. — Потому что, Ключик, как я уже упоминал, из дома я свалил, и сделал это не самым достойным образом, послужив причиной некрасивого скандала, крайне опорочившего наше семейство. В свете этих событий возвращаться сюда мне было нежелательно, да и в груди, знаешь, все болело и скреблось. Так всегда бывает: ты бежишь как будто бы добровольно, а потом становишься пленником собственных поступков и амбиций и уже попросту не можешь через себя переступить. Я даже в какой-то момент уверовал, что меня совсем не тянет обратно — это тоже происходит исподволь, легко и незаметно, — и был в этом убежден вплоть до того момента, как ступил на ирландскую землю и сделал первый вдох. — Мне сложно это понять, — пожал плечами Кей, не замечая, как отпивает из бокала еще и еще, понемногу притираясь к хлебному послевкусию с нотками перечной мяты и синей горной горечавки. — Я не скучаю по Цюриху. — Быть может, ты просто так думаешь, — наставительно возразил ему Лэндон. — Порой мы не скучаем, пока не вернемся. Ты не можешь наверняка этого знать, Ключик — поверь мне, я дольше тебя пожил и больше видел… А все-таки тебе невероятно к лицу эти серьги! — Ты сволочь, — скрипнул зубами Уайт, только тут припомнив о деспотичной выходке и сообразив, что мешающее ему легкое холодное прикосновение к шее и щекам было тем самым каирским полночным камнем, поблескивающим теперь у него в ушах на длинной серебряной цепочке. — Я все еще не простил тебя за это! — Но, однако же, ты их принял, — заметил господин Валентайн, вальяжно откидываясь на спинку скрипнувшего стула и начиная рискованно раскачиваться на тонких и шатких ножках. — У меня, можно подумать, выбор был! — взвился Кей, до глубины души оскорбленный такой ремаркой и втайне лелеющий надежду, что собеседник его докачается и навернется, получая заслуженное возмездие. — С тобой же бесполезно спорить! Ты творишь что вздумается, пользуясь тем, что я… что… — …Что ты от меня зависим, — невозмутимо подсказал ему Лэндон, не спеша никуда падать. — Пользуюсь, да. И, признаюсь тебе, такое положение вещей меня со всех сторон устраивает. Я ведь ничего особенно страшного и не делаю, если разобраться: вытаскиваю тебя из неприятностей, окружаю заботой, содержу, дарю подарки… — «…Домогаюсь, подвешиваю к двери и протыкаю без спросу уши иголкой», — закончил за него Уайт, страдальчески кусая губы и погружаясь на самое дно пережитых им унижений, какие редко вершились даже среди воспитанников в закрытом сиротском пансионе. — У тебя больные представления о том, что нормально, а что — нет! И подарков твоих я не просил. — Ну, так привыкни уже, что безвозмездно в этом мире ничего не бывает! — чуточку ожесточаясь взглядом, посоветовал сударь Шляпник, допивая первую пинту эля и принимаясь за следующую, невесть когда им заказанную. — Другой взял бы с тебя больше и согласия твоего не спросил бы. Кей заткнулся, пристыженный этой меткой и вполне справедливой фразой, и мрачно уставился за окно, где бежали, подгоняемые усилившимся дождем, кутающиеся в пальто, плащи и шерстистые овечьи шали прохожие, застигнутые непогодой без прихваченного из дома зонта. Капли собирались в щелях между брусчаткой и стекались в небольшие ручейки, стремительно сбегая к водоотводу и исчезая за ржавыми прутьями стальной решетки. — Эй, — окликнул задумавшегося мальчишку господин Валентайн, не выдерживая воцарившейся между ними принужденной тишины. — Эй, малёк! Хватит дуться на меня. Тебе ведь не так и плохо путешествовать со мной, признай уже это. Хмель, солод, властвующая на улице непогода и уют паба, согретого керосиновыми фонариками, призванными разгонять раннюю осеннюю мглу, сыграли свое дело, развязав язык, и Уайт, тоже более всего мечтающий сейчас о скором перемирии, позволил сорваться с губ честному и откровенному: — Не плохо… совсем. Ты хороший человек… несмотря на все твои дурацкие причуды. — Вот оно как! — возбужденно распахнув глаза, восхитился сударь Шляпник, обрадованный как ребенок, получивший новую игрушку. — А если хороший человек, то почему бы не позволить хорошему человеку удовлетворить свои маленькие слабости… Он давно уже осоловел, пьяно раскачиваясь на своем гарцующем стуле и ощупывая мальчишку забродившим изумрудной ирландской зеленью взглядом, а тут словно получил карт-бланш на все априори преступные действия. Ножки стула гулко стукнули об дощатый пол, возвращаясь в первую позицию, сигарета легла в пепельницу, дымя прокопченный потолок, а похотливая рука, развязанная двумя порциями крепкого жженого напитка, потянулась под столом к застывшему в первобытном ужасе мальчишке, хватаясь за подвязку на преследующем неотступным видением чулке. Легонько подергала, нарочито не касаясь топленого молока нежной кожи — господин Валентайн склонился еще ниже, почти распластавшись грудью на столешнице, и вкрадчиво попросил, отчего-то по пьяной дурости твердо уверенный, что ему будет дозволено подобное сумасбродство: — Если с утра я еще хотел, чтобы ты для меня спустил их со своих очаровательных ножек, то теперь уже больше не хочу, — с довольством уловив промелькнувшую на лице Уайта секундную болезненную обиду, которую тот по детской своей наивности не успел припрятать, добавил, растягивая губы в нахальной улыбке: — Не переживай, Ключик, я вовсе не остыл к тебе. Все, чего мне грезится теперь — это поучаствовать лично, стаскивая их с тебя зубами… Кей не дал ему договорить — впился пальцами в подвязку, вынужденно накрывая и ладонь мужчины, шероховатую и обжигающую невыносимым своим жаром, плохо соображая, что тем только сам вжимает чужую пятерню в свое бедро. — Извращенец, — выдохнул он, в отчаянии стискивая другой рукой край столешницы и заталкивая глубже в омут собственных демонов, с гиканьем и звериным хохотом рвущихся наружу. — Что у тебя за желания… я сказал, что не буду… не смей… этого… — Оставалось только молить, потому что справляться с взаимным притяжением с каждым разом становилось все сложней. — Что ты там лопочешь? — глумливо переспросил господин Валентайн, действительно не разобрав и половины сказанного. А затем, повергая Кея в пучины ожившего кошмара из потаенных ночных фантазий, метнул по сторонам быстрый взгляд и вдруг нырнул куда-то вниз, причащаясь губами торчащего острой косточкой мальчишеского колена. Прикусил ворсистую чулочную ткань, чуть оттягивая ее и отлепляя от кожи, треснулся башкой об стол, неловко поерзал, отчего пивные бокалы со звоном подпрыгнули, выплескивая во все стороны укоряющие брызги белой пены, потянулся дальше, обласкивая губами запрятанное под чулком тело и неотвратимо подбираясь к подвязке, словно намеревался прямо здесь и сейчас начать осуществление калечной своей затеи. — Уберись! — шепотом взвыл Уайт, опасаясь публичности и прилюдного позора куда как больше, чем их маленькой интимной возни, медленно, но верно преодолевающей безобидный порог и покоряющей новые рубежи. — Уйди оттуда! Налакавшийся ты идиот! Он уперся ладонями ему в макушку, ненароком касаясь лба и с трепетом собирая легкую испарину проступившего пота, вынужденно запустил пальцы во взлохмаченные прядки когда-то подстриженных умелым цирюльником, но уже порядком отросших волос, и краем сознания отметил, что те неожиданно оказались мягкими и приятными на ощупь, охотно ложась прямо в прихватывающие их руки, а картины мгновенно нарисовались совсем другие, не имеющие с чулками ровным счетом ничего общего и существующие только в разыгравшемся юном воображении. Он так испугался нагрянувших чарующих видений, что в панике отпихнул Лэндона, едва не сверзившись со стула и тяжело дыша. Взобрался на сиденье прямо с ногами, с отчаянием наблюдая, как разочарованный мужчина выползает из-под стола, отряхивает плащ-пальмерстон и грузно усаживается обратно на свое место, так и не добившись желаемого, и тогда, пугаясь самого себя и своего голоса, повинующегося алкогольному дурману и зажившего отдельной, самостоятельной жизнью, ломкими и обрывистыми нотами произнес, не ведая, что творит: — Я сниму их при тебе… потом сниму… раздеваться когда буду… если тебе так неймется. Только трогать не смей, понял?! Не смей, иначе… Это была не угроза — единственное продолжение, которое напрашивалось у него в голове, звучало примерно как «иначе я не выдержу». Ему чего-то хотелось, но он даже толком не понимал, чего, и это желанное было так тесно переплетено со страхом, что отделить одно от другого не удавалось при всем старании. Господин Валентайн потрясенно распахнул глаза, даже рот его, казалось, приоткрылся, выражая крайнюю степень недоверия, однако он довольно быстро опомнился и, приходя в доброе расположение духа от выбитой из упрямца уступки, отсалютовал мальчишке бокалом, в один глоток осушая остатки эля, и их прогулка по городу, начавшись с увертюры колобродства, в том же музыкальном ключе и продолжилась, все чаще толкая Кея Уайта под согревающее крыло черного пальмерстона: ему купили мороженое, исполняя очередное прибереженное еще с хальштаттских времен обещание и вручая в дрожащие от самайнской непогоды ладони большой вафельный рожок с тремя разноцветными шариками, чтобы тут же развязно обхватить за талию, напрочь лишая как морально, так и физически всякой возможности вырваться. Еще с мозглый час они, направляясь к одной из крайних точек тянущейся в море расщепленной земли, натужно шли, превозмогая порывы набрасывающегося на них северного ветра, треплющего полы плаща и тальмы и давно сорвавшего бы с мужчины шляпу-цилиндр, если бы тот первым предусмотрительно ее не снял, оставляя взъерошенные пряди волос мокнуть под мелкой моросью. Вокруг был один мертвецкий камень да порыжелый сухостой, гнутый и потрепанный под буйством стихии, а Ирландское море, приютившее остров Мэн, плескалось в горсти залива, объятое с двух сторон холмами, рыбацкими пригородами и пустошами, и лишь со стороны третьей открывающееся крохотным обрывком неприкаянного горизонта. Над ним висели ринувшиеся в пучину облака, мелкими комьями ваты насевшие низко над той самой линией, что стиралась сейчас, теряясь под покровом зыбкого марева, и болезненно напоминала Кею о наболтанном в утробе дирижабля языческом таинстве. Небо отливало лиловым в зените, дорога под ногами терялась, истончаясь неровной и изглоданной тропинкой, дуло то в спину, то в лицо, до слепоты студя глаза и зубы, сбоку подрагивали изорванные кусты облетевшего ракитника и неказистые палки юродивых сосенок, а на соседнем, правом мысе, много дальше и глубже надрезавшем волнующуюся свинцовую стихию, виднелся еле различимый силуэт маяка, и Лэндон, обхватив мальчишку за плечи, пересушенными губами шептал ему на ухо, обдавая пахнущим элем дыханием, что оттуда вид открывается лучше, но это слишком далеко, чтобы дойти, а шагать придется непременно пешком, по таким же хобгоблинским тропам. Хорошенько продрогнув на побережье, они возвратились обратно в средоточие городской суеты, забравшись в один из ресторанчиков, по-домашнему уютный и согретый веселым огнем жаровни, источающей сумасшедшие ароматы запекающегося мяса, от которых у Кея кружилась голова и рот остро сводило натекающей слюной, и засели там на целую пару часов, позволяя оставленной на вешалках одежде как следует просохнуть, а обуви — перестать давать течь отсыревающими подошвами, вобравшими всю дублинскую влагу. Там Лэндон, заказав им по огромной порции бараньего рагу с тушеной капустой и печеным картофелем, а на закуску — горячего содового хлеба со свежим маслом и клюквенным чаем, чуточку приуныл, трезвея и пространным взглядом пытая стены и потолок: то ли встреча с родиной подействовала на него угнетающе, маяча неизбежной близящейся разлукой, то ли он наново братался с химерами прошлого, обнимая шипастые спины железных дев и подставляя жертвенной чаше кровавящиеся ладони, сцеживая по каплям болезненную память, а только хандра его передалась и Уайту, хоть и не понимающему, что творится с его взрослым спутником, но тонко все улавливающему в изменившемся воздухе. — Что с тобой? — наконец, не выдержав невыносимо тягостного послеполуденного сплина, спросил Кей, решительно вторгаясь в коцитовую заводь и разгоняя дрейфующих по поверхности дохлых мух. — Ты стал сам не свой, как мы вернулись с залива. — Я просто вспомнил еще одно место, которое мне хотелось бы посетить, — кисло откликнулся сударь Шляпник, сожалеюще перекатывая в пальцах сигарету, которую не имел возможности закурить за отсутствием пепельницы и хозяйского позволения. — Так за чем же дело стало? — не понял Уайт, всякий раз поражаясь, как этот странный, взрослый вроде бы человек умудряется создавать себе трудности и строить препоны там, где, казалось бы, ничего проще и быть не может, чем взять и сделать. — Давай посетим. Или оно слишком далеко? — Нет, не далеко, — качнул головой господин Валентайн. — Но не думаю, что это будет хорошей затеей. Уже слишком поздно для богослужебной мессы, и ворота наверняка закрыты. — Ты что, в церковь решил наведаться? — искренне ошарашенный, промямлил Кей, меньше всего способный заподозрить в своем спутнике тягу к посещению богоугодных и душеспасительных мест. — Если бы! — с невеселым, резким и каркающим смешком тряхнул головой мужчина. — Нет, Ключик, к сожалению для тебя — не в церковь, хотя, уверен, ты одобрил бы столь ревностный выбор. А впрочем, попытаем счастья… Идем! Он неожиданно резко поднялся с места, в одночасье пересмотрев все недавние планы, возвращая в колоду сданные ранее карты и тасуя их расшалившейся рукой, и снова поручая их с Кеем пути немилосердной ласке поздней осени, украшающей запястья ноябрьскими веригами, вынуждая мальчишку залпом допить остатки чая, скривившись от осевших на донышке свежих ягод с кислинкой, и вслед за ним спешно облачиться в просохшую и согретую курным теплом верхнюю одежду.⚙️⚙️⚙️
Если еще минувшим утром Дублин, явившийся во всей своей лаконичной и простецкой урбанистической красе, нравился Уайту, покоряя крылатыми мотыльками парапланов и четырехколесными прыткими кузнечиками паровых двуколок, чихающих в медные трубки упругим дымом, то оборотная сторона бобового шиллинга оказалась до тошнотворного неприглядной, обнажая изнанку, грязное трущобное белье, прилагающееся к любому крупному городу и смердящее крысиными испражнениями, нестиранными постелями притонов, блуждающим дыханием могильников черной смерти, где все еще дремало в нетленных, изъеденных язвами белых костях притихшее до поры до времени средневековое проклятье; в узких кулуарах загаженных подворотен разлагались выплеснутые из окон, за неимением дорогостоящей и не каждому доступной канализации, вонючие помои, кисли выставленные за рассохшийся и треснувший порог в погнутой оловянной миске отбросы для бродячих собак и котов, а сами животные, квелые и полудохлые, околачивались тут же, медленно добредая на ослабевших лапах до тухнущей баланды и принюхиваясь к осажденному жирными навозными мухами месиву. Из открытых окон и дверей разило затхлостью и немытым человеческим телом, вопили голодные младенцы, надрываясь, будто их заживо резали на последний суп безумные кухарки, ласково и с умалишенной улыбкой глядящие под нож, ругались, заходились в туберкулезном кашле и смачно схаркивали тягучую слюну одряхлевшие старики; изредка выглядывали на улицу особого сорта женщины, по роду занятий — швеи, вязальщицы или прачки, но по сути своей те же шлюхи, всегда готовые подзаработать и любым иным доступным им образом, с неприкрытым любопытством таращились на Лэндона и сопровождающего его напуганного мальчишку и провожали их долгими недоуменными взглядами. Кей и сам не мог взять в толк, что они позабыли в этой зловонной дыре и при чем здесь была упомянутая вскользь сударем Шляпником церковная месса, но послушно шел, крепче стискивая зубы, жмурясь от кислого нашатырного смрада и радуясь лишь тому, что и проводник его тоже не спешил восторгаться обступившим кошмаром, ни на миг не сбавляя шага и стараясь как можно быстрее протащить их через клоаку всех девяти геенных кругов. Миновали темный дверной проем, завешенный изъеденной молью тряпкой, откуда тянуло тошнотворным разлагающимся дымком сладковато-приторного опиата, пронеслись вдоль глухого тупика, разящего въевшейся в камень мочевиной и проспиртованной блевотиной, с облегчением оставляя за спиной очередной терракотовый фасад, местами оштукатуренный и исписанный мелом и угольями, с поросшим мхом и плесенью тротуарным клочком и озелененной поздними заплутавшими одуванчиками трубой дымохода, где меж согретой топкой травы затесался слабенький ольховый росток, и вырвались из кромешного человеческого ада на относительно спокойный участок пустого переулка, задавленного булыжными стенами бурого тюремного камня. — Стой, — велел Лэндон, замирая у крошащейся ограды и воровато озираясь по сторонам. А после, доводя и без того взвинченные юношеские нервы до предела, велел, подставляя сцепленные в замок кисти: — Взбирайся! — Что?.. — ахнул Уайт, глядя сначала на его руки, а затем — на высящуюся над ними стену. Мало того, что препятствие даже с этой сомнительной помощью казалось ему непреодолимым, так вдобавок и все зачинающееся дурно попахивало чем-то незаконным. — Но зачем?.. Быть может, ворота еще открыты, давай посмотрим?! — Он запрокидывал голову, возводя глаза горе и тщетно пытаясь разобрать в громоздящемся над ним сплошном сером торце с редкими решетчатыми оконцами принадлежность и назначение здания, но это ему не удавалось: больше всего то походило на квадратный казематный мешок и напоминало темницу. — Лезь, я сказал! — зарычал господин Валентайн, метая вправо и влево беспокойные взгляды и тем самым окончательно расписываясь в преступности собственной затеи. — Быстро! Куда как больше напуганный тем, что их может здесь кто-нибудь застать, чем творящимся безобразием, Кей торопливо ухватился за мокрые и неровные кирпичи, выскальзывающие из пальцев, и с внутренним трепетом наступил в подставленный ручной упор, почему-то пребывая в твердой уверенности, что Лэндон его не поднимет и вся их конструкция порушится на первом же этапе, но вместо этого почувствовал, как его рывком подталкивают кверху, в панике ухватился, обдирая ногти, за верхушку ограды, увитую неводом засохшего плюща, и кое-как завалился на нее животом. Подтянулся, втаскивая ноги и оставляя на тонком шерстяном тканье чулков свежие занозы-затяжки, и сгорбленно сел, не зная, как спуститься с этой высоты во внутренний дворик, заросший снежником и килларнийским папоротником. Рядом с ним зашуршало крошкой — Лэндон сперва кривовато перебросил саквояж с зонтом, отправляя их в авантюрное одиночное путешествие, а после, отыскав в растрескавшейся стене, растерявшей часть своей облицовки, импровизированные уступы для ног, с раз за разом поражающей Уайта ловкостью без посторонней помощи одолел перевал, оказываясь на его пике, и, не тратя времени впустую, тут же спрыгнул на противоположную сторону. Покачнулся, теряя равновесие и опираясь ладонями о почву, но быстро выровнялся, вскинул руки, подхватывая не особо искусного в спонтанном паркуре мальчишку под мышки, и мягко опустил того на землю, обвившую голени резной листвой и проминающуюся под стопами наносным жирным грунтом. — Где мы? — после всех проделанных манипуляций позволил себе задать сдавленным шепотом вопрос Кей. — Что это за место? — Церковь святого Оуэна, — спокойно отозвался господин Валентайн, оправляя плащ, поднимая вещи и возвращая себе достойный вид. — Божий храм, так что относительно нашего здесь пребывания можешь не переживать, никто не погонит из обители Всевышнего нуждающихся. Был во всем происходящем какой-то подвох, но Уайт, сколько ни старался, никак не мог постичь его истоков. — Почему же тогда мы вломились сюда, как воры? — резонно усомнился он, хмуря лозные брови. — Почему не попытались войти как полагается, через калитку?.. Ответа он не получил — сударь Шляпник, с этого момента начиная вести себя самым паскудным образом и напрочь игнорируя все, что не считал нужным принимать к изборчивому вниманию, уже двинулся вперед, топча причесанную приходскую траву, и Уайт вынужденно поплелся за ним, ощущая гнет нависшей над ним монастырской кладки и моля Небо о том, чтобы только ни на кого не нарваться, даже если, как обманчиво пообещал ему заделавшийся кошачьим татем мужчина, они здесь по полному праву. Церковь святого Оуэна вырастала перед ними мрачной и приземистой нормандской громадой, более походящей на укрепленный от неприятеля замок с единственным суровым туром зубчатой четырехугольной башни, скрещенный помешанным древним зодчим с римским Капитолием и обращенный в химеру с фронтоном, портиком, колоннадой и троицей благочестивых и смиренных скульптур на крыше. Менее всего строение это походило на храм, и все-таки при всем своем неоднозначном облике оставалось храмом, о чем явственно свидетельствовали многочисленные кельтские и латинские кресты и разбитое вокруг построек старое кладбище. Лэндон, деревенея напряженной спиной и оставив без внимания само святилище, заросшими сорной травою тропами направился прямиком к погосту, где их приняли под сень облетающие кроны ясеней и дубов, осыпающиеся золотисто-бурым покровом на могильные плиты и слабо дышащую озимую землю, собирающую щедрый покойницкий посев, но не дающую иного урожая, кроме фиалковых цветов и сочных побегов молочая. Вечнозеленые тисы заманчиво краснели ядовитыми ягодами, укрывая от посторонних глаз, но двое поздних гостей не замедляли шага, все бродили в сгущающихся сумерках неприкаянными призраками, нигде не останавливаясь и не находя себе покоя, словно потеряли блудную свою могилу, по жутковатому обыкновению время от времени меняющую местоположение на церковном дворике. — Что мы ищем? — шепотом спросил Уайт, уже заранее догадываясь, что ответа не получит. — Мы ведь что-то ищем? Я мог бы помочь, наверное… Он сомневался даже в том, что они вообще хоть что-нибудь разыскивают: господин Валентайн все кружил, все петлял тающими тропками, не удостаивая имена усопших и надгробные эпитафии даже беглого взгляда, и постепенно сопровождающему его юноше становилось сильно не по себе, а тело охватывала незнакомая жуть, ласково нашептывающая на ухо, что Лэндона здесь давным-давно нет, а мальчик-ключик, ненароком отбившийся от своего провожатого, будет ходить по следу за напялившей чужую личину нежитью до тех пор, пока не смеркнется окончательно и на часах не стукнет поворотная полночь. — Лэндон!.. — с мольбой позвал мужчину Кей, не понимая, в чем таком провинился, что вдруг превратился для того в пустое место. — Лэндон, скажи хоть что-нибудь, прошу тебя! И тот, наконец, откликнулся, нервозным и раздраженным, но все-таки своим, знакомым и привычным голосом попросив: — Подожди немного, малёк… Совсем чуть-чуть, и мы уйдем отсюда. Они наматывали по могильнику уже третий круг, и Кей был твердо уверен, что вот эту скамейку, косую и облупившуюся, этот почернелый мраморный крест и прикорнувший у него под боком стройный тис видит отнюдь не первый раз, как вдруг променад их прервали резким и отрывистым окриком: — Кто здесь ходит? Что вы, леший вас дери, делаете здесь в такой поздний час? Не дай вам Господь осквернять могилы!.. Уайт подпрыгнул от неожиданности, заслышав этот кашляющий, клокочущий и хриплый стариковский голос, и резко обернулся, заметив, как им наперерез вышагивает, прихрамывая на правую ногу и чуть ее подволакивая, дряхлый кладбищенский сторож, седой и с большой францисканской лысиной на макушке. Он даже одет был в ветхий балахон, схожий с монашеской рясой, и впечатление производил настолько воцерковленное, что даже льющаяся из шамкающих уст брань воспринималась мальчишкой как возмездие за свершенный проступок. Вместо того чтобы остановиться и по-людски объяснить все хранителю церковного порядка, Лэндон, представляясь в эту секунду разочарованному и обманутому Уайту распоследней сволочугой, лишь ускорил шаг, сворачивая с торной тропы на ответвленную, менее приметную и уводящую в густые заросли. — Лэн, стой! — заорал Кей, задыхаясь от подступающей паники и вконец отказываясь понимать, что вокруг него происходит. Сторож бросился за ними, с трудом переставляя измученные подагрой конечности, и, поскольку владения свои знал всяко лучше неурочных вторженцев, нагнал на параллельной аллее, преграждая путь, задавленный с одной стороны стеной, а с другой — увесистыми надгробиями, меж которых при всем желании было не протиснуться. — Лэндон, да что ты… — выпалил Уайт, утыкаясь резко замершему мужчине прямиком в намокшую от извечной мороси спину, и едва не упал, на короткий миг потеряв равновесие. — Лэндон?.. — щуря подслеповатые мышиные глаза, белесые, усталые и вобравшие в себя пролитое на землю поздними дождями ягельное небо, вдруг переспросил францисканский старик, замирая напротив застигнутых врасплох незваных гостей и не делая больше не единого шага. — Господин Браун, неужели это вы?.. Неужели вы решили вернуться в отчий дом?.. — Господин Браун?.. — оторопело промямлил Кей, выглядывая из-за плеча попавшегося сударя Шляпника и от изумления даже позабыв пугаться поймавшего их сторожа. Лэндон грязно выругался, резко развернулся, схватил мальчишку за руку, до ломкой боли стискивая запястье, и потащил за собой прочь, не слушая долетающие вдогонку потерянные и увещевающие крики потрясенного и как будто чуточку испуганного хромого старца, уже не пытающегося изловить пришлецов, а теперь лишь бредущего по пятам немощной тенью. «Господин Браун! — доносилось до них скраденное шумом ветра и перестуком слезливых капель усиливающегося дождя. — Господин Лэндон Браун, ведь мое чутье меня не подводит, и это действительно вы? Мне вас не узнать, вы были совсем мальчишкой, когда батюшка ваш почил, но… Вы ведь пришли на могилу отца?.. Да неужто вы могли позабыть, где она? Я могу вас проводить, если пожелаете!.. Постойте же…». Чем сильнее взывал к ним сторож, тем отчаяннее бежал от него прочь Лэндон, уже практически волоча за собой своего юного спутника, окончательно во всем запутавшегося, вдоль массивного церковного фасада к радушно распахнутой калитке в решетчатой железной ограде, отчетливо виднеющейся вдалеке. Убедившись, что преследователь безнадежно отстал, уныло и подавленно плетясь в хвосте и более не рассчитывая хоть на какой-нибудь ответ, он с желчной злостью, вкладывая ее в каждый чеканный шаг и впечатывая в гранит соборной паперти, пересек открытый двор, выходящий на просторную и ухоженную улицу, разительно отличающуюся от тех подворотен, какими им пришлось изначально сюда пробираться. Кей послушно трусил за мужчиной лишь до тех пор, пока они, шагнув за врата, беспрепятственно не покинули храмовые пределы — тогда он, вывернув руку из хватки не ожидавшего такого сопротивления Лэндона, резко сцапал его за рукав и уже сам потащил за собой прочь от места, заронившего ему в душу первое зерно сомнений, внутренне отмечая, что тот даже не пытается сопротивляться и с присущей ему обычно властностью осаживать осмелевшего мальчишку. Он дотащил его до ближайшего переулка и там, удостоверившись, что никто не идет за ними от церкви святого Оуэна, неумело и чуть испуганно толкнул к стене, поневоле благоговея перед внушительной разницей как в росте, так и в возрасте, стиснул в пальцах ткань пальмерстона, поднял смятенный взгляд, встречаясь с зеленью чужих радужек, и, ощутив волнительный укол в клапанах колотнувшегося сердца, недоверчиво спросил, то с подозрением щурясь, то укоряюще распахивая глаза: — Браун? Что значит: «господин Браун»?.. — Терпеть не могу эту фамилию, — с напускной невозмутимостью, пряча за ней несвойственный ему стыд, поморщился Лэндон. — Но все верно, Ключик, если это тебя интересует — она настоящая. Это моя настоящая фамилия. Они помолчали немного, каждый по-своему постигая сказанное и услышанное, а потом сударь Шляпник, пуская вскачь развязный язык, заговорил, хотя никто и не просил его разъяснять простые истины: — Я все размышлял об этом порой: Браун и Уайт, разве не иронично и не нарицательно? Грязь и чистота, темень и свет… мразь всегда тянется к свету, Ключик, а я, верно, изрядная мразь. Я предпочел бы, чтобы ты и дальше считал меня Валентайном, пусть это и не более чем псевдоним, который я однажды себе придумал. — Но почему мы пролезли на это кладбище, будто воры какие?.. — с трудом обуздывая карусель мечущихся мыслей, потребовал объяснений Кей. — Почему не вошли по-людски, ведь калитка была открыта?! Почему ты, в конце концов, убегал от этого бедолаги вместо того, чтобы спокойно с ним поговорить — он, кажется, не хотел ничего дурного… — Он-то, быть может, и не хотел, — согласно кивнул господин то ли Браун, то ли Валентайн — Уайт теперь уже не мог никак определиться, — и продолжил, язвительно и недовольно поджимая губы: — Да только вот я не горю желанием, чтобы о моем возвращении узнал весь город, и вести эти так или иначе докатились до моей родни. Поверь мне, Ключик, это не та встреча, которой я или ты жаждем — все, чего мне хотелось, это незаметно походить по Дублину, побывать на могиле отца, заночевать с тобой в одном из дорогих моему сердцу мест и как можно быстрее покинуть страну. Я не волен здесь задерживаться не только потому, что нас с тобой преследуют, но и по личным причинам тоже. — А с могилой отца-то что? — окончательно растерялся Уайт. — Ты ее не нашел или… — Я нашел ее, — припертый к стенке в прямом и переносном смысле, Лэндон охотно сознавался во всем, как на духу рассказывая чуткому ко лжи мальчишке чистейшую правду. — Мы прошли мимо три или четыре раза, но… — Но ты не хотел, чтобы я ее видел? — догадался Кей, скрежетнув зубами. — Ты собирался продолжать весь этот фарс… — Какая тебе, в сущности, разница, та или иная у меня фамилия? — философски заметил сударь Шляпник, копаясь в кармане, не обращая внимания на обманчиво удерживающие его юношеские пальцы, выуживая курево со спичечным коробком и от нервоза затягиваясь сигаретой. — Имя-то настоящее. — Ты… — у него не хватало слов, чтобы обругать вроде бы и взрослого, а вроде бы абсолютно безалаберного чудака, сущую бестолочь, целый час с лишком ломавшего черную комедию, пока пробирались по трущобам, перелезали через ограду и рыскали по кладбищу. Справившись с собой, Уайт расслабленно выдохнул и разжал скованные судорогой руки. — Ты мог бы просто сказать!.. Почему нельзя было просто рассказать мне, Лэн?.. — Потому что мне не очень приятно было об этом заговаривать? — предположил тот, вскидывая одну бровь и выдыхая в повечеревшее небо струйку смолистого дымка. — Потому что я бы не хотел, чтобы ты даже знал о существовании этой мерзопакостной фамилии? Или, быть может, потому что мы были заняты иными насущными вещами, а откровенные разговоры — они, знаешь ли, случаются сами собой, по наитию, а не по заранее прописанному плану, и не всегда хочешь касаться того, что тащит за тобой шлейф фамильной дряни, когда вечер слишком хорош, чтобы его портить? Вероятно, вот по этим причинам, малёк. Понимая, что Лэндон навредил только и единственно себе, так и не улучив момента коснуться пальцами могильного камня, под которым покоится прах одного из его родителей, и не постояв в скорбном и памятном молчании коротких пяти минут, коих обычно бывает достаточно, чтобы почувствовать ласку невидимой длани и мысленно сказать в ответ: «Я здесь и я помню», Уайт, понемногу остывая и действительно не ощущая ни малейших перемен от ненароком раскрытого им секрета, честно сообщил, не видя причин разводить на пустом месте истерику: — Мне больше нравится думать, что ты Валентайн. Этот «Браун»… он какой-то… чужой. Лэндон просиял, с дружеским теплом похлопал мальчишку меж лопаток в знак примирения, под конец сменяя хлопки на легкие поглаживания, и вывел из закоулка, обрадованный тем, что все недоразумения между ними благополучно разрешились. — Вот и славно, Ключик. Поверь, Браун бы тебя не спас, — не преминул заметить он, едва не теряя цилиндр, пока задирал голову и таращился в наплакавшееся небо, утирающее иссякшие слезы серым сатином истончившихся облаков. — По крайней мере, тот Браун, каким мне полагалось стать. — Каким тебе полагалось стать? — уцепился за это признание Кей, надеясь самую малость узнать о прошлом сударя Шляпника, которое тот хоть и не прятал, но и делиться не спешил. — Почему ты ушел из семьи? — Я тебе позже обо всем расскажу, — пообещал мужчина и, уловив недоверие в синих глазах, где те же ночи Каира, только густые и беззвездные, со всей возможной искренностью пояснил: — Это довольно долгая история, а уже поздно, и хотелось бы добраться на место до темноты. Там я и поделюсь ей с тобою, тем более что и обстановка… будет располагать. — Там? Куда мы идем? — спросил Уайт, на что получил до чертиков его пугающий, вполне ожидаемый и уже загодя заставляющий по-звериному дыбить загривок ответ: — Сюрприз, Пьеро. Пусть это останется маленьким сюрпризом. — Аллергия у меня на твои сюрпризы, — проворчал мальчишка, но послушно зашагал вместе с Лэндоном к ближайшей остановке желто-синих омнибусов, все реже и реже проносящихся по улицам клонящегося к ночи города, что исправно драил небо жесткой щетинистой щеткой, разгоняющей рваные облака и скопившийся за день смог и начищающей до блеска первые робкие звезды.⚙️⚙️⚙️
На одной из окраин Дублина, в местечке под названием Марлей, омнибус, совершенно к тому моменту опустевший, решил завершить свой путь, сделав почетный круг и развернувшись мордой в сторону столичного центра. Двухъярусная повозка пару раз нетерпеливо чихнула барахлящим мотором, водитель дернул за шнурок прилаженного над головой колокольчика, оглашая салон пронзительным трезвоном и оповещая последних пассажиров о том, что остановка эта конечная, а ежели господам надо назад в город, то пусть изволят заплатить еще раз за проезд. Лэндон, львиную долю бездельного времени, проведенного в пути, потративший на борьбу с мальчиком-ключиком за сомнительное трофейное право запустить пятерню ему под чулок и настолько увлекшийся этой игрой, что почти позабыл о конечной ее цели, а ближе к прибытию утомившийся и задремавший, беззаботно запрокинув голову на спинку сиденья, встрепенулся, едва заслышав этот звон, и потянул за руку усталого Уайта, тоже растерявшего в бессмысленной возне остатки сил, выводя из омнибуса на усыпанную мелким гравием площадку в окружении деревьев, кустарниковой поросли и высокой курчавой травы. Стальной вагончик квакнул напоследок надтреснутым клаксоном, окутал теплым облаком банного пара, пахнущего медными кастрюлями, и затрусил обратно, шурша колесами по неровному покрытию и покачиваясь на укрепленных рессорах. Пока он прощался с путешественниками, исчезая за крутым поворотом, Кей успел оглядеться по сторонам и убедиться, что в этой глуши не было и намека на людское жилье. Даже на то, что оно где-нибудь в отдалении имеется: дорога обрывалась на пятачке и дальше никуда не шла, лишь глубоко в зарослях виднелась слабо различимая тропа, то ли человечья, но плохо хоженая, а то ли и вовсе звериная. — Где мы? — поневоле испытывая нарастающую с каждой секундой тревогу, спросил Уайт, по привычке убирая за пазуху доверенный ему стеклянный кубик, чтобы руки оставались свободными. — Что это за место? Зачем мы сюда приехали? — Мы еще не добрались, — покачал головой сударь Шляпник, окидывая вершины обнажающихся в преддверии зимы черных крон задумчивым взглядом. Обошел по кругу площадку, будто что выискивал, попинал лоферами крошащийся известняк на обочине, запуская маловесные камни вниз по уходящему под откос склону, и, уверившись, что та звериная тропинка была единственным возможным продолжением прерванного пути, подал мальчишке руку, предлагая следовать за собой: — Идем, мой хороший Ключик! Отсюда совсем немного осталось пройти. Запоздалые скукоженные листья, бурые, скрюченные и стойкие, что одноногие оловянные солдатики, влюбленные в ветреную плясунью, похищенную троллем из табакерки, легонько оцарапали лицо, нехотя пропуская в заколдованные владения, и лес сомкнулся над головами непроницаемо-черным сводом, погружая в шепчущую темноту. Она вздыхала из-под торчащих крюковатых коряг и горбатых валунов, из нор и свитых колтуном нечесаного брауни птичьих гнезд, из каждой расщелины в камнях, из переплетения можжевеловых ветвей и густого травяного подлеска, из поросших мягчайшим мхом холмиков, прячущих под собой осколки горных плит и потаенные двери, и Кею делалось не по себе, когда чье-то невидимое крыло исподволь касалось его плеча, задевая при полете. Встретивший их лес оказался слишком живой, слишком древний, поющий те же песни, что и престарелый Дахштайн, и наверняка заставший Анн ап Ллейана, великого Мерлина еще в те дни, когда он только появился на свет заросшим шерстью волчком. Тропа то сбегала в низину, то поднималась в гору, ветвилась рукавами песчаной реки, огибая сошедшие оползнем глыбы, и Лэндон, часто спотыкаясь и чертыхаясь от злости, все сетовал, что они напрасно задержались в Дублине до сумерек, хотя в их промедлении была целиком и полностью его вина: если бы не таскались по трущобам и не наворачивали по кладбищу святого Оуэна лишние круги, наверняка успели бы прежде, чем закончится световой день — Кей это понимал, но благоразумно помалкивал, чтобы не нарываться на порцию аптекарского яда. Потом чащоба внезапно поредела, милостиво выпустив их на укрытые вересковой синевой холмы, за которыми снова начиналась полоска леса, глинистая дорога потянулась тонкой и неровной палевой нитью, сделавшись шире и отражая колодезные небеса в редких лужицах стоялой дождевой воды, подернутых мутной пленкой, торчало потрепанное ветром сухотравье, точно вихры на лихой бродяжьей голове, и на пустоши спустилась такая одухотворенная тишина, что душа поневоле выкристаллизовывалась, делаясь хрустальной и хрупкой. Лэндон от этой тишины потерял рассудок: остановился, хватая затаившего дыхание Кея за плечо и перебираясь подвижными пальцами на круглый опушенный ворот тальмы, подтянул теснее к себе, склоняясь и замирая у самых губ, и медленно, заглядывая в тающие под неровными хвоинками ресниц криничные глаза, поцеловал, вкладывая в нежные касания губ и тягуче скользящий язык столько нарывающего желания, что у юноши невольно отказали колени, подгибаясь и вероломно подрагивая. Пятерня мужчины, оставив в покое ворот, перебралась на спину, поднялась выше и зарылась в пушистые волосы, вдоволь напившиеся морской влаги, принимаясь мягко их перебирать, наглаживая чувствительную кожу. Удивительное ощущение, когда ты стоишь посреди обозримого пространства, тянущегося вправо и влево на многие мили, но понимаешь, что находишься в куда большем уединении, чем могла бы предоставить запертая на все замки квартирка, задавленная среди других точно таких же одинаковых клеток для любопытных длинноносых соседей, более всего обожающих проживать чужие жизни заместо постылой и никчемной жизни своей, и Кей упивался им, подставляясь под поцелуи и забывая, чем они иногда заканчиваются, если распахнуть грудную клетку настежь и впустить под ребра чужую испепеляющую страсть. — Какой ты сладкий, — зашептали ему губы, на миг оторвавшись от ласк и замерев на расстоянии жалкого волоска, царапая обветренной кожей кожицу искусанную, растревоженную молоденькими белыми зубками, а лоб прижался ко лбу, согревая влажным теплом. — Какой ты послушный сейчас, мой мальчик-ключик… Если бы ты только знал, как я хочу зацеловать тебя всего, от макушки и до самых пят… Раздеть и голубить твое обнаженное тело… Болтовня его была сильно зря, болтовня отрезвила как чан ледяной воды, сдуру опрокинутый балдеющему на солнцепеке коту точнехонько на прогретую светилом макушку — Уайт отпрыгнул, едва не выдирая себе волосы запутавшимися в них мужскими пальцами, и, еле дыша, вытаращил напуганные глаза, все еще застилаемые распутными видениями. — Заткнись! — истерично взвыл он, приходя в крайнюю степень беспомощного отчаяния и в кровь расшибая белые костяшки кулаков о твердую кладку пансионного воспитания, вынужденный пока довольствоваться лишь слабыми проблесками света в редких прорехах, проделанных умелой рукой сударя Шляпника. — Замолкни… пожалуйста! Как у тебя язык поворачивается говорить такие безнравственные вещи?! — У меня много на что язык поворачивается, — возразил ему Лэндон. — Он у меня вообще гибкий, подвижный и способен на уйму приятных штуковин помимо слов. — И, не дожидаясь очередной полуобморочной реакции, подытожил, молниеносно сделав должные выводы: — Значит, только поцелуи? Не больше и не меньше? И надолго ли тебя хватит это терпеть? — Что терпеть? — кутаясь в прохудившееся благочестие и комкая в дрожащих пальцах грозящуюся вскорести поредеть меховую оторочку тальмы, жалобно откликнулся Кей. — Это ты делаешь, а не я! Лэндон чуточку посерьезнел и шагнул навстречу, приближаясь вплотную, опустил взгляд книзу и подергал за тальму там, где так жалко и безнадежно стискивал ее Уайт. — Это напрасное притворство, Ключик, — произнес он, легонько оглаживая края греющей тряпицы. — На взаимном влечении сложно подловить женщину, но не тебя, мой наивный благовоспитанный птенчик… Не тебя. Ты ведь понимаешь, о чем я? Ты все понимаешь. Мужское влечение слишком очевидное. Я мог бы давно уже тебе это доказать, если бы не считал подобные выходки чересчур вульгарными. — Оставив на последних словах в покое его одежку, немного отступил, так ничего и не сделав, а просто выпуская на свободу, и добавил уже веселее, с полагающимся ему сардоническим ехидством: — А ты в курсе, Пьеро, что это ханжеское двоедушие? Тебе известно, кто такой ханжа? Ханжа — это лицемер, обвиняющий окружающих в собственных грехах и искренне расстраивающийся оттого, что другие люди умудряются получать от жизни удовольствие там, где сам он себе в этом удовольствии отказывает. Притворяться добродетельным, а внутри скрывать порочное зерно — не проще ли быть искренним, освободившись тем самым как минимум от одного изъяна? Однако же, в тебе удивительным образом сочетаются честность и фальшь, и я сам порой поражаюсь, как это тебе удается. Уайт набычился, сверкая недовольным и смертельно обиженным взглядом из-под сведенных к переносице бровей, и господин Валентайн, предчувствуя очередную близящуюся ссору, примирительно вскинул кверху ладони, пресекая ее на корню: — Ладно, Ключик, я все понял! Не вывожу из равновесия твой шаткий внутренний мир — он и так рушится с основания, готов поклясться, что даже слышу треск проседающего фундамента. Поторопимся-ка с тобой, а то рискуем добраться глубоко за полночь… Снова в безмолвии потянулись сумрачные холмы с однообразными и западающими в самое сердце простыми ландшафтами, поднималась от земли сыворотка млечного тумана, а безжалостная луна, высунув из-за поределых туч обглоданный покойницкий лик, равнодушно заливала холодной белизной кажущийся абсолютно бесцельным путь. Хватило пару раз одолеть зачастившие возвышенности, чтобы Кей начал заметно отставать, сипло втягивая воздух не справляющимися с нагрузкой натруженными легкими. Он неловко придерживался рукой за правое подреберье, и Лэндон, чутко это заприметивший, догадался, что от быстрой ходьбы у юноши закололо в боку. — Я вижу, ты не слишком крепок здоровьем, малёк, — заговорил он, незаметно сбавляя шаг и приноравливаясь к ходу своего хлипкого и совершенно не приспособленного к долгим скитаниям спутника. — Как только минуем эти взгорья, нам с тобой предстоит сыграть в одну занимательную игру, и там ты отдохнешь. — В какую еще игру? — выставил ежовые колючки недоверчивый Уайт, при таком непредсказуемом компаньоне денно и нощно вынужденный держать оборону. — Я не хочу играть ни в какие игры! — Но тогда мы никогда не доберемся до конечной цели нашего пути, — развел руками сударь Шляпник. — Тебе придется в нее сыграть, иначе останешься спать в лесу — а тут холодно, сыро и из забытых могил иногда выбираются на полуночный моцион славные воины, павшие в одной из отгремевших давным-давно битв. С ними не так приятно встречаться, как тебе может показаться… — Видя, однако же, что такая смехотворная угроза была воспринята неглупым мальчишкой, прекрасно его изучившим и твердо усвоившим, что превыше всего шляпный сударь ценит комфорт, с порядочным скепсисом, понимающе хмыкнул и уже спокойно перешел к самой сути: — Это игра на доверие, и она совсем не такая уж и страшная. Я бы даже сказал, что безобидная. — Безобидная? — с подозрением сощурил глаза Кей, вместе с мужчиной спускаясь в низину, густо заросшую багульником, и останавливаясь перед новыми лесными вратами, распахнувшими еловые лапы в гостеприимных объятьях. — Абсолютно, — заверил его Лэндон, разматывая свой шейный платок. Стащил его с горла, обнажая острую косточку кадыка, встряхнул, расправляя шелковую ткань, и велел: — Иди сюда! Уайт подошел, замирая подле него и неуверенно переминаясь увязающими в сырой дерновине ботфортами. — Встань ко мне спиной, — скомандовал господин Валентайн, стиснув ладонями мальчишеские плечи, и легонько крутанул, заставляя развернуться. Поднес к его лицу плотную тряпицу, собираясь накинуть на глаза непроницаемой пеленой, но Кей в тот же миг взбунтовался, выставляя вперед ладони и не давая импровизированным шорам прикоснуться к себе. — Ты уже проткнул мне уши, как только я зажмурился! — укоряюще напомнил он. — Серьги тебе безумно к лицу, — парировал сударь Шляпник. — Можно подумать, я бы смог тебя по-хорошему уговорить! — И о фамилии своей ты умолчал! — перешел ко второму пункту претензий юноша. — Как я могу после всего этого доверять тебе? — Умолчал, но не навредил, — возразил Лэндон, не двигаясь с места и не пытаясь применить силу, а продолжая возвышаться за спиной мальчишки недвижимой и нерукотворной скульптурой, по-прежнему удерживая шейный платок подле его глаз. — Доверять не значит верить, Ключик. Есть разница, и принципиальная. Я хочу, чтобы ты наконец-то ее понял. Поэтому позволь нам сыграть в эту маленькую несложную игру. Если думаешь, будто я собираюсь вероломно затащить тебя в чащу и там пожрать древним зверем из бездны или же водить путаными тропами, покуда ты не заблудишься, то ошибаешься: здесь всего одна тропа, и мне следовало завязывать тебе глаза много раньше, учитывая, что мы уже почти пришли. Уайт еще немного поколебался, а затем медленно убрал руки, расслабленно их опуская, прикрывая веки и позволяя литой атласной повязке временно похитить зрение, а пальцам господина Валентайна — аккуратно закрепить ее на затылке, затягивая крепким узлом. С той же самой секунды, как он лишился помощи главнейшего органа чувств и погрузился в царство темноты, все прочие ощущения моментально, словно по волшебству, обострились. Руки Лэндона, высвобождая и расправляя спутанные мальчишеские волосы, ненароком легонько коснулись его шеи, а затем мягко сдавили плечи — Кей слышал, как мужчина огибает его, слышал шорох примятой травы под подошвами лоферов и шуршание длинного плаща-пальмерстона, и инстинктивно вскидывал голову вдогонку за всяким нечаянным звуком. Господин Валентайн замер напротив, нагнулся — то ли в учтивом полупоклоне, то ли просто присел, — ухватил мальчишеские пальцы и, согревая шепотом замерзшее от вечерней сырости ухо, произнес: — А теперь идем за мной, мой Ключик. Я буду говорить тебе, что делать, чтобы не оступиться и не упасть. Он повел его по тропинке, надежно удерживая за руку, двигаясь медленно, неторопливо и внимательно, приподнимая звенящие почерневшей листвой гнутые ветви орешника, чтобы Кей смог пройти, и возвращая их обратно за его спиной. Его суховатые и горячие пальцы то крепко сжимали, когда предстоял очередной спуск, то мягко и бережно баюкали, увлекая за собой, а по временам принимались нежно растирать щекочущими подушечками вверенную им прохладную ладонь. «Здесь будь осторожен, малёк! — предупреждал Лэндон, если им на пути попадалось неожиданное препятствие. — Сейчас нужно будет перешагнуть… нет, еще чуть повыше подними ногу. Вот так! А теперь вынеси ее чуть вперед… все, можешь наступать. И вторую так же. Тут на тропинку упало бревно». Кей не знал, существовало это бревно в реальности или нет, но тщательно выполнял указания своего поводыря, благополучно преодолевая все вещественные или мнимые преграды — лишь единожды ему захотелось проверить, была ли в действительности над его головой озвученная сударем Шляпником ветка, и он только позволил себе будто бы невзначай вскинуть руку, притворяясь, что балансирует, ощупать пространство над собой и с облегчением натолкнуться на шероховатую струпчатую кору, как кисть его тут же перехватили, жестко, до болезненно занывших суставов стискивая и с недовольством возвращая обратно книзу. — Так не пойдет, — услышал он сердитый голос мужчины. — Ты не должен этого делать, Пьеро. Это не по правилам. — Простите, — испуганно откликнулся Кей, в объявшей его темноте ощущая себя настолько беззащитно-зависимым, что в одну секунду хотелось хвататься за обе руки господина Валентайна, а в другую — решительно срывать с лица подчиняющую чужой воле повязку. — Больше так не делай, — немного смягчившись, велел ему Лэндон и с прежними предостережениями продолжил их путь, оживленный лишь криками пробуждающихся хищных птиц, хрустом раздавленных сосновых шишек под ногами, шелестом песка и перестуком выкатывающихся из-под подошв мелких камней… …А потом вдруг подхватил на руки, сгребая в охапку вместе с саквояжем и зонтом и заставляя от неожиданности охнуть и впиться пальцами в скользящую ткань плаща, закинул чуть повыше, устраивая поудобнее, и вместе со своей ничуть не отягощающей ношей — на сей раз виолончели при них не было — сделал широкий шаг, переступив не то незримый овражек, не то бесшумно бегущий ручей, прошел еще футов тридцать по трещащему валежнику и только тогда бережно опустил юношу на землю, обнимая со спины и нашептывая на ухо бренным Мефистофелем, в проведенных среди людей вековых мытарствах растерявшим весь свой демонический антураж: — Вот мы и пришли, Кей. Как я уже и говорил, мне хотелось, чтобы это оказалось маленьким сюрпризом. И, сотворив в худенькой груди настоящий смерч, закрученный из волнения и эмоций, ослабил на затылке затянутый узелок, освобождая глаза от шелковистой ленты…