Танго самоубийц

      Частью своего рассеянного сознания Кей всё боялся, что батиплан их утонет, едва только волны сомкнуться над его крышей — вода отыщет где-нибудь щель, сперва засочится по каплям, затем брызнет тонкими струями, расширяя себе ход, заполнит не внушающую уважения посудину и неминуемо утащит на дно, — но этого так и не случилось, как и полноценного погружения. Грязно-пенные буруны плескались вдоль иллюминаторов, поделенных двумя стихиями пополам, и на глаза попеременно попадалась то циановая синь переплавленного на горизонте неба, то тонкая прослойка берлинской лазури, мелькающая у верхней стекольной кромки, то, снова и снова, замогильные маренговые волны, лижущие оконный кругляш языками кельтских волков. К тому моменту, как кровь удалось остановить, а юноша пришел немного в чувство, с поистине философским смирением ощупывая подушечками пальцев вспухший и покрасневший от удара нос, их крошечный шестиместный ковчег уже куда-то целенаправленно несся, рассекая пролив крупной серой рыбиной с рыжей рябью проржавевших боков; за спиной оставались французские земли, впереди поджидали угодья Англии, но двум неприкаянным скитальцем не хотелось ни вперед, ни обратно, и принципиальной разницы, куда плыть, при сложившихся обстоятельствах для них не было никакой. Любой город Британских островов таил в себе потенциальную угрозу, но возвращаться на едва покинутое побережье материка было бы еще большей бессмыслицей, учитывая, что они всего какие-нибудь сутки назад отчаянно мечтали его покинуть, и леди Саванну никто не одергивал, позволяя управлять батипланом так, как ей вздумается.       Леди Саванне срочно нужно было добраться в Лондон, где ее ждал отец, и Лэндон с Кеем прекрасно это понимали.       — Как он движется? — спросил притихший Уайт, время от времени по инерции прикладывая к запекшимся тонкой корочкой ноздрям ажурный платок, пропитанный вязко-бурым. И пояснил зачем-то: — Наш батиплан. Я не заметил, чтобы у него был паровой котел или что-то похожее…       — У него пневмодвигатель, — пояснила всеведущая Саманта, напряженно всматриваясь в бесконечную однообразную воду, неопрятными потоками заливающую лобовое стекло. — Один заряд в баллоне. Надеюсь, этого хватит, чтобы достичь береговой линии. Хорошо бы кто-нибудь тут знал, в какую сторону плыть, — прибавила она, склонившись над незамысловатым компасом, врезанным в фанеру приборной панели, где металась туда-сюда отзывчивая стрелка.       — На северо-восток, — моментально откликнулся Кей, поспешно расстегивая саквояж и вытаскивая оттуда свое скудное сокровище, порезанное по агатовой картушке на тридцать два сектора и куда более точное, чем выданная спасательной шлюпке дешевка с наверняка размагниченной иглой. — Вот сюда, — он ткнул ногтем на нужное деление, протягивая девушке компас. — И лучше даже еще чуть севернее на один румб.       Ощутив на себе мягкий, покровительственный и как будто бы косвенно-гордый взгляд Лэндона, решил, что это ему только померещилось, отмахнулся, прогоняя прельстительные мысли, и погрузился в светлую радость от предчувствия скорого прибытия: незнакомая страна, куда всегда мечтал податься, пока прозябал в Праге, пугала и влекла к себе с неудержимой силой.       Позади вдруг жалобно замяукал кот, леди Саванна снова подскочила, бросила штурвал и возвысилась над спинками своей пары сидений, беспокойно высматривая, что там с ним стряслось.       — Пожалуйста, дайте мне скорее мсье Кисье, — попросила она. — Дайте мне его сюда, он же напуган, ему страшно и плохо! Ваша химера его терроризирует!       — Никого она не терроризирует, — обиделся за химеру Кей и надулся, оскорбленно поджав губы. Помолчал немного, глядя, как господин Валентайн, многозначительно хмыкнув, отнимает у Лилак замученного кота и возвращает его законной владелице — против правды идти было трудно, и пришлось нехотя признать: — Ладно, она, кажется, всех терроризирует… но все равно Лилак совершенно безобидна!       — Для тебя — может быть, — проворчала Саманта, оглаживая удрученного мсье Кисье и оправляя ему пеструю шерстку, всклокоченную от продолжительного стресса. — Но не для маленького же котика! Посмотри, что твоя петая дура с ним сделала! И, кстати, ее зовут совсем не Лилак, — неожиданно сообщила она, огорошив Уайта, потратившего не один час на то, чтобы сочинить новоявленному питомцу ладную кличку.       — А как же тогда? — пробормотал юноша, ощущая плечом споро карабкающуюся к ним тушу и зловонный рыбий душок, источаемый склизкой чешуей. — Как же ее на самом деле зовут?       — Не помню, — честно ответила дочка изобретателя. — Но точно не так.       — Какая тогда разница? — вклинился в их разговор Лэндон, все это время деликатно помалкивавший. — Пусть эта тварюжка носит теперь новое имя — ей-то ведь всё равно, она и на прошлое, судя по всему, едва ли откликалась.       — Никакой разницы, — покладисто и равнодушно согласилась с ним Саманта. — Просто сочла нужным предупредить: мало ли, однажды она решит отозваться на имя прежнее. Между прочим, это когда-то была любимая собака господина Магистериуса.       — Любимая собака?.. — ахнул пораженный Кей, у которого в голове не умещалось, как можно было настолько жестоко обойтись с живым существом, добровольно вверившим себя в хозяйские руки. — Зачем же он так с ней поступил?..       — Кто знает, — пожала плечами леди Саванна, — что у этих одержимых алхимиков на уме. Возможно, он считал, что ее нужно усовершенствовать.       — Не нужно было ее совершенствовать! — взвился Уайт, обнимая переползшую к тому времени и устроившуюся у него на коленях Лилак поперек туловища и утыкаясь носом ей в кудлатый загривок, единственный из всего набора разномастных звериных частей пахнущий доброй псиной. — Собака не нуждается в усовершенствовании! Она и так совершенна!       — Это ты так считаешь, — заспорила Саманта, не желая соглашаться с его доводами то ли из принципа, то ли просто так. — А господин Магистериус мог считать иначе.       — Он мерзкий человек, этот твой Магистериус — сердито проговорил Кей, гладя химере разинутую, жарко дышащую пасть и мокрый нос. — Может быть, он и талантливый ученый, но человек — мерзкий.       — Мне нет до этого дела, — помолчав немного, выдала леди Саванна, покусывая тонкие губы и без конца созерцая встречные потоки, залепившие обзорное окно частыми мелкими брызгами. — Ученых на свете уйма, и в какого ни ткни, каждый из них по-своему мерзок или жалок. Кроме, быть может, одного Клоксуорта.       — Поэтому ты гоняешься за его изобретениями? — догадался Уайт, незаметно затевая с ней разговор и понемногу узнавая ответы на некоторые вопросы, давно уже не дающие покоя.       — Я за ними не гоняюсь, — возразила Саманта, все так же не сводя глаз с хлещущей в лобовое стекло и обтекающей батиплан воды. — Это дело гиблое: часть из них присвоили музеи, а другую часть прибрали к рукам господа навроде вас, так что…       — А как же Клокориум?.. — неуверенно, но с затаенным ожиданием предположил Кей. — Мне страшно представить, что могут эти часы, если даже кубик способен на такое необычайное чудо — а ведь они, кажется, сочетают в себе свойства всех остальных предметов, изобретенных Клоксуортом…       Лэндон рядом с ним больше не выказывал ревностных чувств, а спокойно слушал, понимая, что для Уайта, так и не сумевшего разгадать секрет мудреной вещицы и пополнившего ряды разочарованных неудачников, сейчас очень важно услышать что-нибудь успокоительное.       — Клокориум, — невесело усмехнулась леди Саванна и повторила практически слово в слово то, что когда-то говорил ему господин Валентайн: — Тот, кто сумеет его завести, без преувеличений станет равным Богу. Ему будут подвластны все основы мироздания: пространство, время, материя… и нечто… нечто иного, энергетического уровня, тоже. Если бы эта задачка была мне по зубам, я бы не сидела сейчас здесь с вами: уж поверьте, у меня есть к ним доступ, к этим часам. — И пояснила, затылком ощутив, как изумленно распахиваются глаза у мальчишки: — Мой самонадеянный отец поклялся пробудить их не далее как через неделю. И именно по этой причине я безотлагательно еду к нему.       — Что же, у него получится? — задержав от волнения дыхание, осторожно спросил Уайт. — Как ты думаешь?..       — Нет, — покачала головой Саманта. — Не получится у него ничего. Не так, по крайней мере, как он планирует сделать… Но я послушная дочь, а посему в точности выполняю поручения моего безумного papá: еду полюбоваться на этот позор. Не могу же я пропустить такое редчайшее зрелище!       — И чем же Сэр Клоксуорт, по-вашему, столь разительно отличается от всех прочих жалких мерзавцев? — запоздало, не справившись с внутренним двойником, призывающим наплевать и не лезть, не встревать в порожнюю болтовню, вдруг произнес Лэндон с отравленным цинизмом, осевшим на искривленных губах, и неприкрытой издевкой в голосе: — Ведь в его башне безо всякого смысла погибло столько народа! — И, показывая, что он не настолько непроходимый идиот, чтобы не понимать очевидных вещей, сразу же оговорился: — Допустим, вы возразите, что он никого туда самолично не затаскивал и что людская тупость неистребима, но, как принято у нас считать, «судите по делам его». Чем же, даже при этом условии, он так выгодно выделяется для вас среди остальных?       Кей понял, что его задело, и что это из-за отца, которого сударь Шляпник, очевидно, очень любил и которого уж никак к недобросовестным ученым не причислял и причислять по чужой легкомысленной прихоти решительно отказывался.       — Чем? — задумчиво повторила Саманта, постукивая пальцами одной руки по штурвалу, а локтем другой рукой прислонившись к герметичной стенке батиплана и подперев ладонью усталую щеку. — Тем, что создал нечто по-настоящему гениальное. Для меня вопрос не в том, сколько жертв это повлекло, а в том, стоила ли игра свеч. — Растолковывая свою позицию, пояснила: — Видите ли, люди и так умирают каждый день: от болезней, от голода, от несчастного случая, от пьянства, от старости, от собственного небрежения и глупости, и это ни для кого не секрет, так устроен наш мир. Сэр Клоксуорт создал нечто фундаментальное, способное, если только суметь этим воспользоваться, перекроить всю основу этого мира. А господин Магистериус, к примеру, всего лишь помешанный скорняк и клепает из животных химер себе на радость, но ради чего? Вы сами видите: собака остается собакой, даже если и воняет при этом дохлой рыбой, — тут Уайт неловко заерзал, покрепче прижимая Лилак к себе и оттаскивая ее, уже с любопытством нацеленную на переднюю пару сидений, где явно происходило что-то занятное, подальше от высящихся разделительным заслоном спинок. — Принципиально ничего не меняется, всё равно что переливать воду из одной емкости в другую и добавлять в нее, скажем, сахара или соли: и кулинары порой мнят себя великими учеными. Таково мое мнение, если вы действительно хотите его знать. Впрочем, я его никому не навязываю.       — Вас послушать, так один Клоксуорт ученый, — заметил Лэндон, снова хватаясь за сигареты, но теперь уж совсем безнадежно, не располагая ни спичками, навсегда оставшимися в подсобке «Ромула и Рема» и пополнившими коллекцию огнеопасных предметов неизвестного стюарда, ни самой возможностью покурить в тесном и замкнутом пространстве батиплана. — А все остальные — сплошь «кулинары». Браво, леди: если мир не поменялся, стало быть, ничего не изобрели, а просто сварили суп! Вы уж извините, но мнение ваше откровенно нелепое, однобокое и максималистское. Всему виной, очевидно, негативный Эдипов комплекс?       Рядом с ним Уайт, ощущая обострившуюся враждебность, вот-вот угрожающую оформиться и заискрить в воздухе статическими вспышками, выпрямился, подобрался, заострился плечами, однако, вопреки его ожиданиям, ничего особенного не произошло. Саманта только фыркнула, издала неопределенный звук, отдаленно похожий на скабрезный смешок, и спокойно ответила:       — Быть может, негативный Эдипов комплекс тоже виноват, но главная причина все-таки в скудоумии и напыщенном самомнении всех этих «великих» изобретателей… — И вдруг, совершенно неожиданно, выдала, перебивая саму себя: — Скажите, Лэ… Лэйн вы или Лэрри, в самом-то деле, я запамятовала?       — Лэрри, — отозвался Валентайн, откидываясь на сиденье усталой спиной и расправляя затекшие плечи.       — Вот же странно, мне казалось, ваш брат называл Лэйном именно вас, — задумчиво вымолвила Саманта, потирая большим и указательным пальцами правый висок, но тут же сообразила, не успев дождаться насквозь лживого выверта: — А, вот оно что! Мне, в сущности, нет дела до ваших настоящих имен. Мне просто нужен был кубик, и теперь я не вижу никакого смысла кому-либо вас выдавать. Это правда, — с нажимом заверила она, оборачиваясь к своим пассажирам и глядя им в лицо абсолютно честными серыми глазами. — Вы можете и не называть мне своих реальных имен, раз уж вам нравятся эти… Так, Лэрри, скажите, вы бывали когда-нибудь в Лондоне?       — Бывал, и не раз, — ответил ей господин Валентайн, не понимая, к чему клонит чудаковатая дочка мистера Арчибальда Саванны.       — А ты, Лэйн? — спросила Саманта, переводя взгляд на Уайта и не меняя установившегося у них панибратского порядка.       — Нет, — помотал головой Кей, невольно морщась от тянущей боли в расшибленной переносице.       — Тогда, Лэрри, если вы были в Лондоне, то должны знать, что это особый мир. А вы, Лэйн, просто поверьте мне на слово: в британской столице этих изобретателей вшивых, как нерезаных собак, — пояснила она. — От важности просто лопаются. Придумал какую-нибудь дурацкую и бесполезную вилку-щипцы или, того хуже, агрегат для завивки волос, и уже изобретатель, и деньги текут рекой. Чем бессмысленнее и несуразнее «шедевр», тем больше восторженных вздохов и выше почет. Что же мне, этих кашеваров в один ранг с Клоксуортом ставить? Я не хочу выискивать золотой середины, потому что не знаю, где она должна быть, зато я отменно знаю вот что: если даже я при некотором вложении времени и сил могу состряпать в точности такую же штуковину, то никакого величия в ее создателе нет и быть не может.       Спорить с ней не получалось, споры обрывались, падали в бездну, утыкались в глухую стену, растворялись за неимением достойных аргументов — после того, как леди Саванна у них на глазах за минуту решила задачку с кубиком, все сомнения в ее выдающихся способностях становились несостоятельными и отпадали сами собой; ни Лэндон, ни Кей не нашлись, что на это возразить, и дискуссия незаметно угасла, погружая тесную кабинку в тишину, нарушаемую только воркотней баллона со сжатым воздухом и легким шумом поршневого хода в пневматическом двигателе. Господин Валентайн сидел, недовольно кроша в пальцах очередную угробленную сигарету, размолотую и растертую в порошок и труху, Кей гладил Лилак, а та наконец-то отвлеклась от происходящего внутри спасательной шлюпки, отыскав себе занятие поинтересней, и увлеченно следила за мелькающей вдоль иллюминатора водой, поминутно раскрывая пасть в зевке и проваливаясь в транс, как под действием гипнотического маятника. Мсье Кисье прикорнул рядом с Самантой, свернувшись клубком у колесного чемодана, и сонное царство, в которое превратилась их шестиместная лодка, спустя продолжительное время начало не на шутку тревожить клюющего носом юношу.       — Как жаль, — сказал он, заставляя всех присутствующих встрепенуться и обрадованно навострить уши, — что наш батиплан — подделка, и не умеет по-настоящему погружаться! Я бы так хотел посмотреть на Ла-Манш под водой…       — Так я тебе расскажу, мой Ключик, — тут же подключился Лэндон, охотно поддерживая треп, — что там в нем водится. Никаких экзотических красот ты на глубине, скорее всего, не отыщешь: здешняя вода взбаламученная, тусклая и темная, солнце в нее заглядывает редко, и смотреть там особенно не на что, это же не коралловые рифы каких-нибудь тропических островов. Зато ты с большой вероятностью обнаружишь в Ла-Манше жирную полосатую скумбрию, суповую акулу, пеструю кунью акулу, пятнистую кошачью акулу, камбалу, скатов и конгера, по-иному морского угря, макрель, сибаса и каменного окуня… — И тут неожиданно зачем-то перескочил с перечисления рыб на перечисление рыбных блюд: — Кстати, северные рыбаки готовят даже из обыкновенной макрели божественную пищу: например, запекают ее с луком и томатами или с лимоном и маринованным огурцом…       — Хватит травить мне душу, — тоскливо проворчала с места рулевого Саманта. — Я не ела с самого Парижа, и это было ранним утром!       — …Угря тушат в зеленом соусе, добавляя к нему белое вино, мяту, шалфей, петрушку и кервель, — не унимался Лэндон, с озлобленной печалью изучая острую резь в собственном желудке, сжираемом пустотой — есть ему хотелось не меньше остальных, но язык продолжал мстительно выводить слово за словом, и во рту уже собиралась жадная слюна.       — Лэн, пожалуйста, прекрати… — взмолился Кей. — Я сейчас, кажется, умру от голода.       — …А акулу жарят на решетке с помидорами и цуккини, — обернувшись к нему, с грустью закончил свой спонтанный кулинарный экскурс сударь Шляпник, поникнув углами губ. — Или нарезают стейками с апельсинами, пряными травами и оливками. И я тоже сейчас издохну здесь вместе с тобой, малёк… Ты, между прочим, не обольщайся понапрасну: сейчас, если нам повезет, мы причалим где-нибудь в жуткой глуши, и поесть там будет всё равно совершенно негде, да и не на что.       — Это не обнадеживает! — расстроенно и жалобно проныл Уайт. — К тому же, я ведь просто хотел знать, что находится на дне Ла-Манша!       — И я тебе рассказал, — кивнул господин Валентайн. — Еще там можно обнаружить затонувшие суда, а кроме них, если хорошенько покопаться, разложившиеся тела утопленников, подъеденные рыбой; вот что странно, мальчик-ключик: я бы съел эту рыбу не раздумывая, даже прекрасно зная о ее людоедских пристрастиях, и ты бы тоже ее съел.       — Я бы сейчас слона съел, — почти плача, отозвался юноша. Впрочем, подумав немного, отказался: — Нет, слона, пожалуй, жалко.       — Африканцы не брезгуют и слоном, — возразила ему вдруг леди Саванна, перенимая издевательский марафон и не давая ему завершиться. — Они выкапывают глубокую яму, засыпают мелкими сучьями и крупными дровами, а затем поджигают и ждут, пока дерево не прогорит до углей. После этого горячий пепел разгребают, закидывают в него ноги с хоботом, засыпают углями обратно, разводят сверху новый костер и так пекут около семи часов.       — И что, разве это съедобно?.. — изумленно пробормотал Уайт, которому поедание слона казалось непозволительным кощунством.       — Вполне, — кивнула Саманта. — Аборигены едят его с кореньями и травами. Похоже, правда, на гадкий студень.       — Откуда ты знаешь? — с укоренившимся недоверием к ней усомнился Кей. — Ты разве пробовала?       — Пробовала, — окончательно его потрясая, подтвердила девушка. — Когда была в Африке с отцом.       — Ты была в Африке?.. — разинув от потрясения рот еще шире, чем после давешнего амбидекстерского фокуса, выдавил окончательно поверженный юноша. И, с опаской косясь на господина Валентайна, будто ждал, что тот в любой момент может придушить его ревнивым Отелло, осторожно спросил, затаив дыхание: — Какая она, Африка?       — Да никакая, — безучастно мотнула головой непостижимая девица. — Пыльная и жаркая. И я там чуть не померла от лихорадки, когда была ребенком. Отец служил тогда офицером в одной из тамошних французских колоний… К слову, фамилия у нас в то время была другая, но какая именно — я не помню; уже потом он взял себе этот псевдоним в память о годах, проведенных на африканском континенте. Там же он, кстати, и познакомился с господином Магистериусом, Паскалем Паскье. Господин Паскье еще не был тогда алхимиком и просто работал над научным трактатом по одной из местных религий — у них ведь там сплошь это странное вуду, ну, он и раскопал одну из ее разновидностей да возился потихоньку. Потом они вместе с отцом возвратились в Европу, и каждый занялся своим делом. Такая вот история. Я все это время играла с чернокожими детьми, глотала вонючий сухой песок, валялась приблизительно по неделе в месяц с тепловыми ударами, мучилась редкими болезнями и только чудом не окончила там свои дни в возрасте приблизительно пяти лет. — Помолчав и подумав немного, она добавила уже чуточку честнее: — Ну ладно, в Африке красивые закаты, такие рыжие, ржавые даже, как нигде больше. Баобабы эти, что ощипанные брокколи, приплюснутые акации с узловатыми сучьями… Земля твердая, как камень, и трескается; горячая настолько, что можно обжечь себе пятки, если наступишь на нее в полдень босой ногой…       — Ты видела настоящего живого жирафа? — выпалил Уайт, ненароком сдавливая пальцами недовольную химеру, вертящуюся и норовящую куда-нибудь выскользнуть из болезненных тисков.       — Видела. А еще я видела жирафовую акацию, кенийскую акацию, у которой в шипах живут муравьи, антилоп, льва, дикую ползучую дыню «тсамма» — представь себе красную почву, тут и там высоченные полусухие кочки, и среди них беспорядочно разбросанные желтые тыквенные бурдюки…       — Что, они просто там лежат?.. — неверяще перебил ее Кей, неспособный даже вообразить себе нарисованную Самантой картину.       — Просто лежат, — подтвердила та. — Только не мечтай, не больно-то они вкусные, словно жуешь горький недозрелый огурец.       — Господи, Лэн, поехали в Африку, — выпалил Уайт, хватая Лэндона за рукав. — Я не успокоюсь, если ее не увижу.       — Ты упокоишься, если ее увидишь, — резонно поправил его рассудительный сударь Шляпник и безжалостно пояснил: — Твоего здоровья не хватит даже на то, чтобы до нее добраться. Напомню тебе, что и денег у нас на это не хватит тоже. Ты лучше спроси ее не про жирафа, а про каннибалов.       — Каннибалов?.. — потерянно промямлил Кей.       — А, верно, их там полно, — радостно подхватила леди Саванна. — В основном из местных племен, но порой и приезжие балуются тайком, привыкают, а потом тщательно скрывают свои пристрастия, но все вокруг так или иначе о них подозревают и догадываются. Некоторые вообще предпочитают человечину всему остальному. Даже слонам. Особый деликатес — это мясо младенцев…       — Нет, хватит!.. — потребовал-взмолился Уайт, мгновенно переменяя планы. — Не поедем в Африку! Ну их всех, этих сумасшедших и больных дикарей! У одних — рабство, другие жрут человечину, что вообще не так с нашим миром?.. Почему он настолько… настолько уродлив? Лэн, почему? — чуя, что Саманта ему ответить всё равно не удосужится, юноша обратился к господину Валентайну, требовательно глядя ему в глаза.       — Люди не любят людей, Ключик, — чуть помедлив, глухо отозвался Лэндон. — Ты же читал в пансионе свою Книгу. Там написано очень подробно обо всём, что делали друг с другом люди испокон веков, и это только малая часть нашей занимательной истории.       — Правильно, — с колючей, как янтак, насмешкой пропела со своего флагманского места леди Саванна, превращая трагичный момент в непристойный фарс. — Ну их, этих чокнутых африканцев. Давайте лучше кушать людоедскую рыбку, глодающую утопленников!       Многое застыло в эту секунду на языках присутствующих, да так и не было вымолвлено, потому что шлюпка поднырнула вниз острым клювом, поднялась на волну, и впереди через росистое обзорное стекло показалась кремовая полоска, иссеченная темными поперечными жилами и торчащая из водных просторов одиноким плато с проплешиной черного навершия. Небо, еще ранним утром безупречно чистое, к полудню все сильнее пачкалось вязаным паром, застилалось протяжным облачным пологом, и туман, курящийся над Ла-Маншем, сильно затруднял видимость, но даже в нем проступившая сквозь дым полоса оставалась отчетливо различимой.       — Что это? — оживился Уайт, подскакивая, выпуская из рук химеру и хватаясь за спинку переднего сиденья. — Лэн, что это там такое? Это Англия? Мы уже приплыли?       Неровный ход батиплана, карабкающегося по водным дюнам, заставлял светлую линию то появляться, то вновь истаивать, скрываясь за шапками леденистой пены, мерещиться белым шепотом и пером одинокого альбатроса, опавшим с неба и бесцельно дрейфующим в открытое море, но их сиротливая скорлупка неуклонно шла навстречу неизвестному фантому, рассекая пролив, и вскоре стало ясно, что у них по курсу маячит ровный известняковый утес. Понемногу вырисовывалась полоска побережья, волнистая излучина, истерзанная бризом, долгая пологая гряда, высящаяся крепостной стеной, и Саманта первой угадала, куда их занесло.       — Семь Сестер! — воскликнула она, впиваясь в штурвал. — Это же Семь Сестер и мыс Бичи-Хед!       — Скала самоубийц? — сообразил Лэндон, воскрешая в память рельеф и ландшафты Британских островов. — Как по мне, так это скверно — если мы упремся прямо в маяк, то причалить нам будет негде: там одни отвесные скалы и у подножья россыпь камней.       — По-вашему, я вижу отсюда этот маяк? — возмутилась леди Саванна. — Днем он, между прочим, не светит! — Впрочем, она быстро сориентировалась: выдохнув и немного остыв, вывернула штурвал вправо, резко уводя батиплан с прямого пути куда-то наискось, и пояснила: — Раз это Бичи-Хед, то рядом должен находиться Истборн. Надеюсь, нам удастся до него добраться.       Как только они повернулись к берегу левым бортом, утес сразу исчез из поля зрения Уайта, оставив ему одну прискучившую сизую гладь, и юноша, чуточку посмущавшись, бросил Лилак, позволив той, к величайшему ужасу Саманты, перекочевать на первую пару сидений, к замученному резвыми собачьими играми коту, а сам перегнулся через Лэндона, умостился у него на теплых коленях, уперев в них локти, прижался щекой к груди, согреваясь жаром, идущим из-под краев распахнутого пальто, и уткнулся носом в иллюминатор, неотрывно наблюдая за тем, как проплывают мимо безмолвные меловые великаны, заволоченные вороньим дымом. Сверху мелкими порошинками опадал скупой синеватый снег, переплавлялся в густейший смог, клубился, окутывал угрюмым дыханием вездесущего гранита; суровый Альбион вырастал, высился неприступной кручей природного форта, перешептывался блуждающими призраками мрачных замков, шумел иссохшей зимней травой со склонов просторных холмов, открытых всем приморским угрюмцам-ветрам. Громадный Бичи-Хед, подпирая сточенной вершиной свинцовый шатер небесного купола, унесся ввысь, и перед глазами потянулись бесконечные прожилки слоеного пирога «Наполеон», присыпанного пеплом грандиозных военных сражений. У подножия утеса раскинулась каменная отмель, но направлять к ней батиплан было бессмысленно, если только путешественники не хотели героически утопиться, налетев на торчащий из воды валун, или переломать себе все ноги в случае более-менее удачной высадки.       Два маяка стерегли скалу самоубийц, старый и дряхлый Бель-Ту, дремлющий основательным серым туром чуть западнее мыса и давно успевший остаться за спиной едва различимой точкой, и молодой, в приметную красно-белую полоску, возведенный прямо посреди воды у подножия известняковой махины. Волнение здесь усиливалось, кипящие валы налетали с грохотом, неразличимым для ушей, но ощущаемым покрывающейся мурашками кожей; Уайт все смотрел, не отводя глаз, а рука Лэндона опустилась ему на спину, ласково погладила поясницу и замерла приятной тяжестью между лопаток.       Батиплан клокотал и тревожно булькал где-то в своих незамысловатых внутренностях, извещая о том, что прессованный воздух в зарядной гильзе давно на исходе, и Саманта взяла левее, неуклонно подтекая к берегу, чтобы даже при самом неудачном раскладе дрейфовать вдоль кромки, оставаясь в зоне видимости рыбацких шлюпок и курсирующих вдоль острова кораблей.       Там, где из воды проступала усыпанная острыми камнями отмель, у основания белых скал спали вечным сном крылатые параваны, так и не пригодившиеся во вспыхнувших, разгоревшихся, как Великий лондонский пожар, но необъяснимо затихших и уснувших войнах. Параваны издалека походили на стальных чернокрылых касаток или тюленей-селки, выброшенных на сушу штормом, и теперь они торчали у мыса Бичи-Хед безымянными памятниками, подточенными ржой.       — Вы знаете, что Сэру Джонатану Клоксуорту делали большой военный заказ на какое-то страшное и смертоносное оружие? — спросила Саманта, провожая дышащие жутью нагромождения железного мусора.       Кей запрокинул голову, глядя на Лэндона, а тот схмурил переносицу, безуспешно напрягая память, но так и не припомнил ничего подобного и лишь отрицательно покачал головой.       Гористая побережная линия рисовала крутой излом и неуклонно снижалась, порастая неухоженным лохматым кустарником, а приплёсок проступал обкатанными валунами, изъеденными черно-зеленой плесенью, будто голубой грибничный сыр. Вода там светлела, становилась совсем прозрачной и кристально-чистой, ласкала холодной дланью бесстрастный камень, окованный тончайшим инеевым льдом, и монотонно каталась туда-сюда, повинуясь прибою. Мотор батиплана чихнул, сработал вхолостую, попытавшись заглохнуть, и тогда леди Саванна, заметно нервничая, круто развернула шлюпку, направляя ее строго на мель и по возможности пробираясь там, где дно казалось темнее.       — И что же случилось? Он его изготовил? — не дождавшись продолжения, уточнил нетерпеливо Кей, отлип от окна и, порешив, что братские отношения вполне допускают подобные вольности, остался на коленях под теплой рукой.       — Нет, — отозвалась Саманта. — Говорят, что вместо этого он сделал Клокориум и установил его в одной из лондонских башен.       — А заказ военный? Вот так просто отмахнулся и всего делов? — с сомнением поинтересовался Лэндон, примерно представляющий, какого ранга люди подобные заказы делают и как обычно расквитываются даже за самый вежливый и обоснованный отказ.       — Не знаю, — пожала плечами девушка. — Всё как-то замялось. Известно только то, что Клоксуорт его так и не выполнил. И вообще, это скорее байки, чем документальные свидетельства, вы же понимаете. Там сплошь одни басни и никаких фактов, и чем дальше, тем меньше правды и больше вымысла.       Что-то недобро скребнуло по дну, загудев пораненной обшивкой, затем еще раз, ощутимее и жестче; батиплан подпрыгнул, напоровшись на камень, перескочил через него, со всего разгона налетел на серую булыжную гряду и осел на ней в тридцати футах от устойчивой тверди, оставшись неприкаянно торчать на мелководье.       — Как же мы доберемся отсюда? — спросил Уайт, приподнимаясь и запоздало понимая, что это конечная точка спасательного маршрута, они приехали и дальше придется топать на своих двоих.       — Вброд, — огрызнулась, выказывая раздосадованным тоном все свое недовольство, леди Саванна. — Или вплавь, если повезет чуточку меньше.       Снаружи был колючий декабрь, раскинувший злые морозно-терновые шипы, волны колыхались у бортов, иногда по-прежнему неистово наскакивая и поднимаясь аж до верхнего иллюминаторного края, и требовалось приложить немалые усилия для того, чтобы собраться с духом и отважиться покинуть относительно теплую шлюпку, согретую дыханием.       — Посиди пока тут, — велел юноше Валентайн, первым решившись высунуться наружу и загодя готовясь вымокнуть с ног до головы в студеной водице. Повернул по кругу ручку, отмыкая запорный механизм герметичного люка, толкнул его кверху, впуская внутрь безжалостно хлестнувший ветряной порыв да водяные потоки, моментально залившие пол и устремившиеся к Уайту, инстинктивно подобравшему под себя ноги, выглянул, на глаз выискивая надежное дно, и шагнул в обжигающий холодом Ла-Манш, поочередно погружая стопы и нащупывая подошвами неподвижную опору. Поморщился, утопившись выше колена, сквозь зубы выругался и склонился над покачивающимся из стороны в сторону батипланом, опираясь руками о его каркас с обеих сторон от маленькой дверцы.       — Давай, иди сюда, Ключик, — позвал он мальчишку. И, обращаясь к Саманте, добавил: — А вы подождите немного, леди, я за вами…       — Не стоит утруждаться, — осадила его Саманта, распахнула крышку люка слева от себя и, чуть поколебавшись, спустилась в воду прежде, чем кто-либо успел ее остановить. — Я и сама способна себя донести.       Поначалу ей повезло чуточку больше, чем Лэндону: ближе к носу батиплана отыскался крупный валун, и она сноровисто на него взгромоздилась, замочив сапоги лишь по голень, но тут дело дошло до кота и на нем же закончилось. Мсье Кисье, водной стихии чурающийся до дичалой паники, истернул сразу же, как его попытались взять на руки, истошно взвыл, выпустил когти и, провожая напоследок выпученными тарелками глаз устроившуюся у него под боком химеру, завертелся бесноватым червяком, мельтеша хвостом и всеми четырьмя лапами. Закончилось его буйство тем, что исцарапанная дочка изобретателя, в какой-то миг не стерпев полосующей боли, невольно разжала руки и выронила питомца прямо в воду.       Сполна вкусив ледяного ла-маншского купания, кот приоритеты моментально пересмотрел: захлебываясь, отфыркиваясь, постигая крайнюю степень ужаса, он изумительно умело рванул вплавь к Саманте, ухватился за сапог, отчаянно вонзаясь когтями в свиную кожу, как заправские скалолазы врезаются топориками в ледник, и, весь мокрый, принялся карабкаться вверх по ее ноге.       Произошло все это настолько быстро, что никто не успел произнести и слова; леди Саванна покачнулась, не удержала равновесия, всплеснула руками, ловя ускользающий мир за бесплотный воздух, и с воплем шмякнулась прямо в воду, неудачливо утопившись теперь уже по самые плечи.       Химера же в это время, воспользовавшись заминкой и всеобщей кутерьмой, преспокойно высунула наружу что-то жадно вынюхивающий нос, оттолкнулась всеми четырьмя птичьими лапами и, не спрашивая ни у кого дозволения, преспокойно выпорхнула из шлюпки, неровными парящими скачками направляясь к берегу и заметно прихрамывая в полете на одно крыло, явно поврежденное где-то в череде многочисленных безумных эскапад.       — Лилак! — воскликнул Кей, бросившись наперехват и надеясь поймать за ощипанный и линялый хвост, но не успел и остался созерцать ее ломаный силуэт, неуклонно удаляющийся и теряющийся на фоне пестрого скалистого пейзажа. Переживать бегство свободолюбивого создания ему было уже не впервой, и на сей раз он ограничился лишь обреченным тяжким вздохом.       — Я же предлагал вам помощь, леди, — устало произнес Валентайн, поднимая на ноги и кое-как вытаскивая из воды Саманту, оседланную мсье Кисье — тот отыскал самую безопасную верхнюю точку и теперь яростно карабкался ей на голову, потерявшую дрейфующий в отдалении цилиндр. — Вы доберетесь до берега с… этим? — неопределенно закончил он, подразумевая орущего благим матом кота, и, получив короткий ответный кивок, пообещал: — Я вернусь потом за вашим чемоданом, оставьте его пока здесь, с ним ничего не случится.       После этого он снова наклонился к Уайту, втайне осчастливленному тем, что не придется мокнуть в зимней воде, подхватил его с подножки кренящегося батиплана, качнувшегося на неровной поверхности и с дребезгом упавшего обратно, закинул повыше на плечо, тем же манером, как когда-то давно в австрийских горах между Бад-Ишлем и Хальштаттерзее, и бережно двинулся вместе со своей ношей к маячащему в отдалении подножию меловых круч, куда не доставали волны Английского канала. Поначалу юноше было страшно, что Лэндон где-нибудь ненароком оступится, и они вдвоем упадут на острые камни, едва прикрытые густой мешаниной из пены и талой снежной кашицы, но путь их благополучно завершился, когда булыжники начали торчать местами подмороженными и скользкими, а местами даже подсохшими на пронзительном ветру макушками. Там господин Валентайн остановился и осторожно спустил мальчика-ключика на негостеприимную британскую отмель, подмывающую подошвы беспрестанно набегающей взволнованной рябью. Потрепал его по взъерошенной голове и, проклиная пробирающий до костей холод, тянущийся вверх по ногам от постепенно утрачивающих чувствительность стоп, побрел обратно к батиплану за их общим багажом.       Они еще долго шли вдоль известняковых скал, измученные, усталые и окоченевшие, перебирались через нагромождения камней, лишь чудом не ломая себе ноги, до тех пор, пока им навстречу не стали попадаться брекватеры из гранитных или кварцитовых плит, то сложенных пластами, то вколоченных вертикальными сваями. Эти волноломные заграждения, зачастую обвешанные ветхими снастями, выцветшими от времени в туманно-черную еловую гниль, хоть и изрядно затрудняли продвижение, но зато явственно свидетельствовали о том, что скоро беглецы доберутся до городских окраин, если только не наткнутся где-нибудь на непролазную стену.       Тогда Лэндон отвлекся ненадолго, вернулся к кромке прибоя и долго оттирал теряющими чувствительность пальцами рукава, перемазанные хоть и запекшимися, но достаточно приметными бурыми пятнами, происхождение которых многие знающие люди могли бы без труда распознать наметанным глазом. Постаравшись разобраться с этим как можно быстрее, он заторопился обратно к своим коченеющим спутникам, терпеливо дожидающимся его возвращения.       Им часто приходилось сходить с относительно сухого берега в воду, и промокших ног не избежал уже никто, однако Саманте, окунувшейся целиком, по-прежнему было хуже всех, пускай она и пыталась стоически это игнорировать: лицо ее схлынуло до фарфоровых белил, вобрав небесных оттенков русской гжели, очерченные растекшейся тушью глаза утратили блеск, делаясь такими же тусклыми, как и растянувшееся поверху мглистое небо; она кутала своего трясущегося кота, пряча под влажное и заледенелое пальто, и передвигалась по инерции, словно собранный ее знаменитым отцом автоматон.       — Леди, — в сотый раз повторил Лэндон, замедляя шаг, равняясь с ней и заставляя Уайта ревниво подбираться, замирать с чемоданчиком, нехотя доверенным ему девушкой, выворачивать шею и пристально следить за тем, что у них там происходит. — Возьмите мое пальто, а иначе вы попросту умрете, ей-богу, не добравшись до Истборна.       — О, — в конце концов смирившись и поддавшись на его уговоры, хмыкнула Саванна, останавливаясь и с трудом разгибая руки в бесчувственных суставах. — Действительно, лучше мне умереть в Истборне, чтобы не утруждать вас тащить мое бренное тело.       Прочитав во взгляде Валентайна подозрительное согласие, которое тот не успел вовремя припрятать, она отчего-то развеселилась и, чуть порозовев, стала споро стаскивать с себя набрякшее тяжестью и кое-где успевшее даже затвердеть на ветру крахмальной коркой пальто, вручая его в руки мужчине и облачаясь в его одежку, моментально объявшую живым теплом.       Ближе к городу волнорезы стали встречаться деревянные, наглухо перекрытые и укомплектованные переброшенными через них лестничными мостками, колотый камень поредел, перемешался с песчаными вкраплениями и вскоре окончательно исчез, сменившись золотистым пляжем, присыпанным крупной галькой.       Еще через сколько-то никем не отмеренных футов песок сделался кучнее, ноги увязали в нем уже по щиколотку, береговая полоса расширилась, скалы отступили, расчищая пространство, и слева показались первые домики истборнских предместий, где сдавались на лето комнаты отдыхающим. Чуть ближе и в стороне от аккуратных строений, крытых умбровой черепицей, виднелись затянутые холстиной повозки, в коих без труда угадывались купальные кабинки. Над гостевыми домами торчали голыми сучьями деревья с раскидистыми кронами, по весне обещающие одеться кучерявой зеленью, но сейчас это место не вызывало ни малейшего восторга и казалось едва ли пригодным для оздоровительного отдыха.       — Худо, если там никого не будет, — проговорил Лэндон, коченея в одной своей нелепой розовой сорочке и не выпуская из зубов сигарету в жалкой надежде, что навстречу им попадется кто-нибудь курящий, у кого можно будет разжиться огоньком. — Впрочем, хоть сейчас и не сезон, можно все-таки попытать счастья: хватило бы и одинокой горничной, чтобы впустить нас погреться у камина.       Тут он вспомнил о своем ружейном тюке, который все еще тащил, легкомысленно закинув на плечо и стараясь не думать лишний раз, что половина из позвякивающих там вещиц заряжена, но не укомплектована при этом предохранителем; свернул в тень, направляясь прямо к отлогому утесу, по мере близости Истборна незаметно сходящему на нет, сгрудил пальто со смертоносной начинкой у его подножья и принялся расталкивать онемевшими стопами слежавшийся мокрый песок — ноги не справлялись, и пришлось присесть на корточки, выгребая уже горстями и не без труда вырывая порядочное углубление. Закончив, он столкнул туда новоявленный клад, чуть утрамбовал, беспорядочно присыпал сверху, сотворяя почти неприметный на фоне естественных неровностей курган, подобрал обломок щебня и начертил, помечая заветное место, на скале отчетливо различимый — если, конечно, знать, что именно ищешь, — белесый треугольник.       — Не будь ситуация настолько паршивой, клянусь, я нарисовал бы еще и карту, — объявил он, отступая на два шага, чтобы полюбоваться со стороны результатом своих трудов. И, поразмыслив немного, прибавил: — А не будь мы в столь бедственном положении, положил бы ее вдобавок в бутылку, закупорил бы да отправил в вольное плавание. Но при текущем раскладе желательно, чтобы никто посторонний не заприметил моего тайника и не вздумал бы заинтересоваться им. Скажи-ка, Ключик, как на твой взгляд? Ты бы зацепился глазом?       — Нет, — помотал головой Уайт, придирчиво изучив песчаный холмик со всех сторон. — Здесь всё настолько однообразное, что я бы даже и не поглядел в эту сторону, скорее всего. Но что, если будет прилив, вода поднимется и затопит?       — Вряд ли он случится до вечера, — рассудил Валентайн. — А к вечеру, я надеюсь, мы придумаем способ раздобыть билеты на какой-нибудь транспорт и благополучно покинем этот городишко.       На подступах к курортным домикам от молочных скал не осталось и следа, на смену им пришли холмы, шелестящий камыш, высаженные хозяевами пальмы, притворяющиеся бессмертными и вечнозелеными, а пляж окончился площадкой, мощеной мелкой плиткой, и там заблудшим беглецам повстречался первый человек: это был высокий сухопарый господин в роговых очках, шерстяном пальто, утепленных брогах, темно-коричневых брюках в светлую бежевую полоску и забавной вязаной шапке. Завидев их троицу, он почему-то вскинул голову, близоруко вгляделся, с искренним ужасом изучая каждого и не пропуская ни малейшей детали, начиная от юного Уайта, зачем-то волочащего по песку со стороны моря дорожный чемоданчик, и заканчивая Лэндоном, в разгар декабря разгуливающим в одной легкой летней рубашке, а затем резко поменял траекторию, ускоряя ход и откровенно улепетывая от подозрительной компании прочь.       — Мы настолько непрезентабельные? — предположил Лэндон, вскидывая брови, осекаясь на половине шага, едва не роняя изо рта сигарету и теряя последний ускользающий шанс на перекур. — Ладно, выбора у нас все равно нет. Надеюсь, они не вызовут в честь нашего появления полицию… — И, обратившись к Кею, велел: — Дай-ка мне сюда этот чемоданчик, малёк.       — Что вы с ним собираетесь делать?! — мгновенно встряла Саманта, хватая свой багаж за ручку и осаживая юношу. — Я должна доставить его в Лондон отцу!..       — Вы доставите, — заверил ее Валентайн. — Не переживайте. Беда в том, что сейчас его наличие создает некоторые… проблемы. Скажем так, он не вписывается в легенду.       — В легенду? — сощурила глаза леди Саванна, чуя недоброе, а Уайт, в отличие от нее имеющий некоторое представление о том, какого рода бывают «легенды» у сударя Шляпника, только обреченно закатил глаза.       — Именно, — не вдаваясь в подробности, подтвердил мужчина, возвращаясь к преткновенному предмету и без колебаний отбирая его у обоих из смиренно разжавшихся пальцев. — Неужели у вас, леди, имеются наличные деньги, чтобы оплатить наше пребывание под чужой крышей и вкупе с этим неутоленное любопытство хозяев? Насколько я понял, вы точно так же на мели, как и мы. Или, может быть, вы знаете, как объяснить всё вот это, — он многозначительно и всеобъемлюще развел руками, — не упоминая пиратов и кубик Клоксуорта?       Взяв поклажу в охапку и не встретив ни малейших возражений со стороны Саманты, слишком замерзшей, чтобы протестовать, он понес ее куда-то в сплоченные кусты, заталкивая между ворсистой пальмой, опутанной соломенной шерстью, и тонким деревцем жимолости, закидал звонкой высохшей травой, присыпал сгнившей листвой и, понадеявшись, что редкие чопорные прохожие-англичане, подобно сбежавшему господину, не станут сходить с аккуратных выметенных дорожек, лазить по зарослям без веской на то причины и совать свой нос туда, куда не следует, оставил так. Разобравшись со второй частью их имущества, он объявил, что теперь можно попытать счастья, и целеустремленно двинулся к маячащему поодаль крыльцу ближайшего гостевого домика.

⚙️⚙️⚙️

      — Как же это вы так умудрились-то! — всплескивая руками, без конца повторяла пожилая экономка, чуть полноватая дама с волнистой копной пепельных с проседью волос, забранных в аккуратный пучок на затылке и заколотых парой крупных булавок. Ее скромное синее платье в пол мерно шуршало, а белый накрахмаленный фартук и белоснежное же кружевное подобие чепца, повязанное вокруг головы на манер ленты, ловили, отражали и рассеивали скудный дневной свет. Производила она стойкое впечатление доброй волшебницы, продающей пирожки с начинкой из сиреневых звезд, и в ее обществе всем почему-то необъяснимым образом делалось мирно и легко, по-домашнему уютно, как зимой в кресле-качалке, в шерстяных носках да под пледом. — Вы же вымокли с ног до головы, милочка!       — Простите, что приходится несколько злоупотребить вашим гостеприимством, — вклинился Лэндон, пока старушка хлопотала возле девушки, укрывая ее стеганым ватным одеялом и скорее провожая с порога в центр комнаты, куда стекалось из потрескивающего камина смолистое тепло. И вдруг выдал такое, от чего у Саманты злобно округлились глаза и негодующе распахнулся рот: — Видите ли, мы с братом спокойно прогуливались над побережьем, как вдруг заметили на Бичи-Хед вот эту очаровательную особу, собиравшуюся покончить с собой! — Тут рот открылся уже и у экономки, а с губ сорвался встревоженный возглас. — Все уже в порядке, уважаемая, пожалуйста, не волнуйтесь! Нам хоть и не без труда, но удалось остановить леди от этого необдуманного поступка, однако по пути у нее случилась истерика… вы понимаете, неразделенные чувства порой на короткое время лишают людей рассудка… я бы не хотел озвучивать подробности, но, если вкратце, то она попыталась рвануть в воду, а нам пришлось оттуда ее вытаскивать. Ужасная история, однако в окрестностях Семи Сестер такое не редкость, вам ли не знать… — тут из-под одеяла высунул нос трясущийся мсье Кисье, похожий сейчас на ондатру, вмерзшую в прорубь, и пришлось обмолвиться и о нем: — Кстати говоря, при ней был кот; нас это тоже удивило, но всякое в жизни случается…       Экономка смотрела на него с ужасом и сочувственно кивала головой, то и дело одаряя Саманту понимающим взглядом; уши ее вбирали свежую сплетню до последней буквы, а глаза возбужденно светились: в графстве Восточный Суссекс, на отшибе цивилизации, жизнь текла неспешно и событиями не изобиловала, а посему любое происшествие, радостное или трагичное, изголодавшиеся местные жители всегда встречали с равным упоением, впоследствии еще месяц перетаскивая из дома в дом и из паба в паб, перемывая вольным или невольным участникам все до единой косточки и перевирая события до неузнаваемости. Дослушав до конца, она опомнилась, вынырнула из оцепенения и усадила леди Саванну на низенький пуф у самого огня, заботливо, точно соскучившаяся бабушка, гладя ладонью по всклокоченной голове и тихонько причитая.       — Ох, и угораздило же вас, милочка! — произнесла наконец она, с участливой женской скорбью взирая на нее светло-голубыми глазами. Поколебавшись немного, покосилась на господина Валентайна, но, верно, рассудив, что ничего дурного в подобных откровениях не будет, торопливо заговорила: — Не в обиду присутствующим будет сказано, а не стоят они этого, категорически не стоят, эти мужчины! — Лэндон смотрел в потолок, притворяясь, что это его никоим образом не касается, и экономка воодушевилась, продолжая чтение нотаций: — Это же страшный грех, по собственной воле лишить себя жизни! Жизнь ведь, она одна, а вы вот ее так со скалы да в море хотели швырнуть. Ну, зачем же вам это сдалось? Я хоть и не знаю, кто этот бесчестный тип, способный довести прехорошенькую девушку до столь ужасного поступка, а все же уверена, что вы встретите достойного человека, точно вам обещаю: в ближайшее время и встретите, — тут Уайту стало страшно, что она, как и все, кто попадался им прежде на пути, начнет сватать ей Лэндона, и он в отчаянии уставился на деревянные фигурки пикси, в чинном порядке расставленные по каминной полке, ожидая непременного подвоха, однако пугающего продолжения, вопреки его опасениям, так и не последовало, а дама как уцепилась за тему смерти, так и не спешила с нее сходить, приняв чересчур близко к сердцу: — Ну, разве вам самой не страшно было шагнуть в пропасть с такой ужасной высоты?       — Я подумала, что это романтично, — хрипло пояснила Саманта, буравя взглядом стену и, очевидно, обдумывая планы скорой мести одному из своих попутчиков. — Не где-нибудь в Лондоне, где сплошь грязь и смог, а именно на побережье, чтобы бескрайняя свобода и простор… Но сейчас я уже совсем не хочу этого делать, — поспешила она успокоить заметно нервничающую старушку. — Не представляю, как я могла на такое решиться. Сейчас мне и самой жутко от одной только мысли о прыжке; не знаю, что это за помутнение на меня нашло.       — Так вы из Лондона? — сообразила экономка, прикидывая, какой немалый путь пришлось проделать ради такого суетного дела, как самоубийство.       — Да, и мне очень жаль, что пришлось вас потревожить, — кивнула леди Саванна, которой не оставалось в сложившейся ситуации ничего иного, как подыграть Лэндону — не опровергать же ей было его версию, чтобы в результате оказаться выставленной обратно на зимний холод. — Я не брала обратного билета, понимаете… не планировала возвращаться. Если бы вы были так добры, что позволили бы немного отогреться, то…       — О, пожалуйста, отогревайтесь, конечно же! — даже не дав ей закончить, радостно предложила пожилая дама. — Отдыхающих сейчас почти нет, и «Холиуэллский сад» все равно пустует.       «Холиуэллским садом» назывался отель, состоящий из пяти трехэтажных домишек, выстроенных в ряд друг за другом; экономка и немногочисленные жильцы обитали в самом дальнем, а все остальные, как она объяснила, когда заприметила из окна шатающуюся вдоль фасада троицу и выскочила им навстречу, были закрыты на ключ до весны.       — Боюсь, что мы не можем должным образом оплатить свое пребывание здесь, — чутко вмешался Лэндон, уловив подходящий для этого момент и принимаясь для вида копаться в пустом саквояже, где моталось туда-сюда несколько жалких купюр невысокого достоинства, настолько мятых, что их стыдно было оттуда даже вытаскивать. — Мы с братом не рассчитывали, что наша прогулка завершится столь… неожиданным образом, а живем мы довольно далеко, и пара железнодорожных билетов навряд ли покроют ваши расходы…       — О, не стоит беспокоиться об этом! — как он и ожидал, отмахнулась экономка. — Вы мне не причините никаких неудобств, дел-то в эту пору всё равно нет, все разъехались по семьям к Рождеству, и я тут скучаю в одиночестве. Только и развлечений, что вязать да смотреть на двор, а там ничегошеньки не происходит, понимаете? Это очень хорошо, что вы составите мне хоть ненадолго компанию. Располагайтесь, разувайтесь, обувь поставьте у каминной решетки, там она вмиг просохнет, — так, распоряжаясь, она принялась устраивать гостей, подталкивая ближе к огню увесистые кресла с высокими спинками, и Кей неуверенно уселся в одно из них, выбрав то, что стояло посередке. Подтянул к себе поочередно обе ноги, расшнуровывая поношенные и замызганные ботфорты, и стыдливо стащил их, тут же припоминая, что гетры у него давно прохудились на пальцах и зияют безобразными дырками, а ногти неухоженные и местами обломаны. От мыслей этих ему сделалось настолько неуютно, что он не глядя подтолкнул обувку к потрескивающему и выстреливающему искрами очагу, а сам залез на сиденье целиком, умостившись так, чтобы старушка не заметила, насколько он неопрятен.       Лэндон, видимо, был схожего с ним мнения о наряде собственном, а потому разуваться и вовсе не стал: прислонил к стене зонтичную трость, скинул на пол саквояж, бросил свое пальто на один из отростков ветвистых оленьих рогов, специально для этой цели приколоченных у винтовой лестницы, и занял крайнее из кресел, устраиваясь рядом с юношей и свободно вытягивая к огню длинные ноги.       Гостиная «Холиуэллского сада» была небольшой, но обставленной так, что все в ней дышало неповторимой атмосферой старой Англии: стелился под ногами сердоликовый ковер, висели по периметру выцветшие гобелены медвежьего короля, где крестился в гербе рыцарский щит с озерным Экскалибуром, колола пальцы мшаная шотландская клетка, убаюкивающе тикали на стене башенные часы, а из кухни доносились ароматы ванили, корицы и яблочного пая остроухих шотландских фейри. На противоположной стороне от камина, ближе к лестнице, стоял чуть продавленный престарелый бордовый диван с резными ножками, рядом с ним обретался облупившийся лакированный секретер темного дерева и высилась нарядная ёлка, густая, сизо-бурая, источающая тонкие нотки праздничной хвои, украшенная фигурками пряничных человечков, кручеными карамельными тростями, шелковыми алыми бантами, соломенными лошадками, позолоченными кедровыми шишками и бумазейными ангелами, и завороженный Кей всё поглядывал на нее украдкой.       Экономка суетилась подле Саманты, беспокоясь о ее самочувствии и — даже пуще, наверное, — о самочувствии кота: беднягу выудили из-под ватного одеяла, избавили от монокля, отморозившего всю левую половину морды, и принялись энергично обтирать махровым полотенцем, с силой проходясь по очертившимся под шерстью ребрам.       — Так не годится, милочка — сказала старушка, встряхивая апатичного мсье Кисье и взлохмачивая ему торчащую иглами шерсть. — Животину вашу можно в полотенце завернуть, а с вами что делать? Если останетесь в этой одежде, то наверняка подхватите простуду или, чего страшнее, воспаление легких! Знаете, здесь работала летом одна девушка, Салли ее звали, почти одного с вами роста и комплекции, разве что в бедрах чуть пополнее — только работать она не хотела совсем, целый день прохлаждалась с местными рыбаками, и пришлось ее уволить, как бы ни было это прискорбно, — так вот, у меня осталась пара рабочих платьев, которые Салли эта носила. Давайте мы пока переоденем вас в них, а вещи ваши я за пару часов просушу.       Леди Саванна согласно кивнула, поднялась, чуть пошатываясь, неловко шлепая застуженными ногами в промокших чулках и оставляя на полу у лестницы аккуратные сырые отпечатки; они с экономкой поднялись наверх, ступени проскрипели, затихая под потолком и унося тихий женский говор, и Лэндон с Кеем впервые за долгое время оказались наедине.       — Лэн, — с жадностью ухватившись за предоставленную им возможность поговорить без посторонних ушей, позвал мужчину Уайт, перегибаясь через подлокотник и впиваясь нетвердыми пальцами ему в рукав. — Лэн, ты ведь… ты…       Он не знал, как выразить то, что лежало на сердце мертвым грузом и тревожило, не давая дышать полной грудью, и только крепче стискивал обжигающее запястье, мечтая к нему припаяться, раз уж иначе никак невозможно было стать ближе; он хотел, чтобы их жизнь повернула, сошла с чуждого и пугающего пути и легла обратно в привычное русло, чтобы они снова путешествовали вместе, были только друг с другом, бродили по каменным улочкам, переплетая замком одни на двоих видения, чтобы не приходилось больше бояться разрывающей потери, недобрым вестником мерещащейся за каждой тенью и каждым точеным силуэтом.       — Что, мой Ключик? — мягко отозвался Валентайн, обхватывая пятерней его затылок и неожиданно притягивая к себе. — Я соскучился, знаешь, — шепотом поведал он.       Губы их соприкоснулись, разомкнулись, смешали дыхание, сплелись, обновляя позабытый в беготне вкус слюны, горьковато-табачной и сладостно-юной. Воздух в груди сожгло, Кей втянул новый, задыхаясь, пока язык Лэндона скользнул ему в рот, на мгновение заполняя, оделяя короткой лаской и сразу же выныривая. Со второго этажа донеслись знакомые голоса, и рука поспешно выпустила стиснутые вихры из ноющих тисков, разжалась и отпрянула. Мужчина быстро выпрямился, возвращая себе степенный вид, и подхватил с подлокотника заранее припасенную там пачку табачной отравы, а вслед за этим под неотрывным взглядом Уайта поднялся, отыскал на каминной полке щипцы, присел у поленьев, где скакало пламя, поворошил головешки и выудил небольшой уголек. Поднес его к лицу, окрашенному алыми сполохами, с наслаждением зажмурился, раскуривая сигарету, и быстрым шагом вышел на улицу, обнося терпким шлейфом и попутно невинным жестом потрепав мальчику-ключику вихры.       Дверца за ним хлопнула, разразившись тонким перезвоном прилаженного к притолоке колокольчика, и холл с его охотничьими трофеями да тартановыми полями ненадолго погрузился в тишину, а через пару минут позади юноши протяжно простонала лестница, и он резко обернулся, выглядывая из-за кресельной спинки на спускающихся дам.       С экономкой, понятное дело, никаких перемен не произошло, а вот леди Саванна напоминала теперь самую настоящую горничную в строгом коричневом платьице с белыми отворотами отутюженных рукавов; чулки ее тоже оставили сушиться, и ноги вместо них согревали вязаные полосатые гетры, тянущиеся до колена и исчезающие под подолом, шею же обхватывал шарф из овечьей шерсти, обмотанный в три слоя. На плечах у нее по-прежнему возлегало лоскутное одеяло из ваты, волочащееся следом наподобие шутовской мантии, и облик девушки, из пафосного сделавшийся каминным и комичным, немного успокоил мальчишку, успевшего в своей утлой ревности дойти до грани черного отчаяния.       — Я погрею мсье Кисье молока, — говорила экономка, грузно переставляя ноги и неся на руках кота, измученного избытком внимания и окончательно утратившего весь былой сволочной лоск. — А вам и мужчинам сделаю какао с гвоздикой и перцем.       — Спасибо, миссис Кендалл, — отзывалась девушка, успевшая за короткое время, проведенное за примеркой скудных нарядов, втереться в доверие к старушке настолько, чтобы сдружить ее еще и с паскудистым котом. — Даже не знаю, как мне вас благодарить.       — О, не стоит! — все отмахивалась та. И тут же спросила, озвучивая явно тревожащий ее вопрос: — Как же вы планируете возвращаться в Лондон?       — Доберусь до Истборна, пока одежда сохнет, — Саманта села поближе к теплу, подтаскивая последнее, третье кресло от окна, где пылились на подоконнике плетеные салфетки и поблескивали цветной глазурью фаянсовые фигурки волхвов, приносящих младенцу дары. — Отправлю телеграмму отцу, он вышлет мне деньги на билет.       — Бог мой, вот ведь ваш отец бы расстроился, случись с вами непоправимое несчастье! — ужаснулась экономка, и Кею стало перед ней стыдно за всех и всё разом; впрочем, стыд здесь испытывал, по-видимому, один только он, потому что леди Саванна печально улыбнулась и с подозрительной искренностью возразила:       — Думаю, он вряд ли заметил бы мое отсутствие раньше, чем через месяц. Видите ли, отец мой — очень занятой человек, и деньги мне, скорее всего, будет высылать его секретарь.       — Ну, как бы там оно ни было, а я уверена, его бы сильно огорчило известие о вашей безвременной кончине! — заартачилась миссис Кендалл. — Пускай бы даже и через месяц.       Она удалилась в кухню, нырнув под лестницу, где скрывалась в темноте одинокая дверца, и в это время возвратился Лэндон, принося с собой запахи моря и дешевого табака. Сохраняя довольный жизнь вид, плюхнулся в свое кресло на отшибе и, оттолкнувшись ногами от пола, развернул его так, чтобы видеть всех присутствующих.       Кей восседал по-турецки, по-прежнему стесняясь рванины своих гетр, стыдливо пряча под себя пальцы стоп, заталкивая их под коленные сгибы и вообще всячески скрывая сверкающие голым телом дыры, Саманта куталась в кокон из одеяла и пледа, а Кисье дремал у нее на руках, изнуренно дыша и смежая обрамленные неровно торчащей шерсткой глаза.       — Лэн, — вдруг опомнился Уайт, гложимый изнутри очередной утратой, складывающейся к предыдущим в рутинную цепочку, и склонился, подхватывая с пола пустующий холщовый рюкзак. — Лилак… она опять…       — Ключевое слово здесь — «опять», малёк, — безучастно ответил на это Валентайн. — Если ты припомнишь, эта морда всегда возвращается сама, и отделаться от нее не так-то просто, как тебе может показаться. Нагуляется, налетается где-нибудь, и приползет как миленькая. Что меня ничуть, скажу тебе по правде, не радует, — уныло присовокупил он.       — Она сама к вам возвращается? — не поверила леди Саванна, удивленно переводя взгляд с одного собеседника на другого, что-то прикидывая в уме и останавливаясь на Кее, с которым ей говорить было почему-то комфортнее и проще. — Странно, я была уверена, что вы ее похитили, а звучит так, будто твой брат не больно-то ей счастлив.       — «Не больно-то счастлив» — мягко сказано, леди, — проворчал Лэндон. — Представьте сами, что за вами по пятам неотрывно таскается этакое чудище, воняет, смотрит влюбленным взглядом, но это-то полбеды; беда в том, что людям его не покажешь, а прятаться чудище желанием не горит.       Саманта рассмеялась, ненароком пробудив кота, чутко вскинувшего ухо и снова погрузившегося в безмятежный сон, а затем произнесла, тщательно взвешивая каждое слово:       — Что ж, раз химера по собственной воле путешествует с вами, это несколько меняет дело. А все-таки, зачем вы сожгли лабораторию господина Магистериуса? Какая в этом была необходимость?       — Нас преследовали, — нехотя сообщил ей мужчина, решив пожертвовать частью секретов в угоду их с Кеем репутации, пока что вырисовывающейся какой-то сплошь дурной. — Этой причины вам достаточно? Единственным выходом было устроить там пожар и перерезать им путь, что мы и сделали. Когда тебе пытаются снести из дробовика голову, не больно-то будешь заботиться сохранностью чужого имущества.       Из-под лестницы донеслись приглушенные шаркающие шаги, и Валентайн мгновенно смолк, оборачиваясь и наблюдая, как миссис Кендалл направляется к ним, неся перед собой на жестяном черном подносе три глиняные чашки и фарфоровую пиалу с молоком; все это дымилось, пахло клёном, специями, парной пенкой, натопленной печкой, и желудок Уайта отозвался таким оглушительным урчанием, что мальчишка в ужасе схватился за него руками, не зная, куда деться от позора.       Экономка подала Саманте первой кружку и пиалу, которые девушка поставила на приземистую колченогую табуретку, дряхлую и рассохшуюся, вручила питье осчастливленному Лэндону, после чего замерла подле Кея, протягивая его порцию какао, и спросила:       — Вы проголодались, юноша? — не дождавшись вразумительного ответа и только созерцая, как тот пытается отвести прочь глаза, предложила: — Погодите, у меня найдется овсяное печенье… как вас, кстати, величают? Мы с вами так забегались, что забыли друг дружке представиться. Меня можете называть миссис Кендалл. В молодости, впрочем, все было чуточку проще, и меня звали Агнесс.       — К… Лэйн, — поспешно сообразив, что в присутствии леди Саванны настоящие имена называть все же не следовало бы, поправился Уайт. И прибавил: — Спасибо вам.       — Лэрри Нолан, — не успев опередить шустрого мальчика-ключика, благодушно улыбнулся Лэндон, ощущая на себе догадливый взгляд дочки изобретателя и еле сдерживая поневоле просящуюся на лицо кислую мину.       Как только старушка удалилась в кухню за обещанным печеньем, Саманта окинула своего молодого соседа скептическим взглядом, смерила с головы до припрятанных ног и вкрадчиво предположила:       — Скажи-ка, пожалуйста, а тебя не Кеем случайно на самом деле зовут?       — Что?.. — ахнул Уайт, распахнув от потрясения рот, и даже Лэндон рядом с ним подобрался, каменея в приподнятых плечах. — Как ты… откуда… почему ты так решила?       — Ну… — протянула Саманта, безотчетно раскачиваясь и склонив голову на одно плечо, — я давно поняла, что имена вы мне назвали не настоящие, хотя, строго говоря, мне на это было плевать. Однако позже я услышала, как он зовет тебя «Ключиком». Хм, подумала я, с виду этот человек — брат твой, то есть, — англичанин или ирландец, а раз так, то тут, возможно, имеет место игра слов. «Ключ» при переводе с келтики на английский будет «Кей»; конечно, ты мог бы оказаться и Кейси, и Кеймрон, и Кейднс, и еще кто-нибудь, но уменьшительное от них все равно остается «Кей».       Уайт продолжал взирать на нее в священном ужасе, холодел, несмотря на струящийся от камина жар, и спадал в побелевшем лице, а Лэндон сжал губы в твердую линию, и на его переносице проступила напряженная морщинистая черточка.       — И вот что странно, — продолжала вещать дочка изобретателя, не обращая должного внимания на сгущающиеся вокруг нее штормовые тучи. — Как я уже упомянула, брат твой похож на англичанина или ирландца, а у тебя акцент ближе к немецкому. Вы росли отдельно? — И, подведя одно к другому, выдала последнее, добивающее гвоздем в гробовую крышку: — Вы вообще братья?       — Всё это замечательно, леди, — опережая простодушного юнца, готового вот-вот сболтнуть по нечаянности лишку, непоколебимо отозвался сударь Шляпник. — Ваша теория и выводы, безусловно, великолепны, вот только вас всё это никоим разом не касается: ни наши имена, ни степень родства. Странно, что вы до сих пор живы, с таким-то потрясающим талантом вмешиваться в чужие дела.       Видя, что ее попросту проигнорировали, Саманта в ответ только фыркнула и обиженно вздернула заостренный нос.       — Как хотите, — бесстрастно согласилась она. — Сами ваши секреты мне и даром не нужны, я просто люблю разгадывать ребусы, и у меня неплохо это получается. В вашем случае, к тому же, всё предельно просто: это ведь не кубик Клоксуорта и даже не загадка Эйнштейна.       — Загадка Эйнштейна? — влез Уайт, впервые о такой услышавший и попутно ухватившийся за нее с единственной целью — поскорее перевести щекотливую тему от озвученного имени на любой нейтральный предмет, никого из присутствующих лично не касающийся.       — Совсем не факт, что ее придумал сам Эйнштейн, — охотно пояснил господин Валентайн. Ему вконец осточертело беспокоиться посторонним мнением, и под давлением выматывающих обстоятельств он махнул на все рукой: уперся ногами в пол и подтащил себя вместе с креслом вплотную к мальчику-ключику, чтобы покровительственно обнять его за плечи. В этот момент возвратилась миссис Кендалл, опустила всё на ту же пожитую табуретку блюдо с красиво уложенными по кругу овсяными медальонами, а сама уселась поодаль на диванчике, подхватывая скрученное в моток вязание и прислушиваясь с заведенному разговору. — Однако авторство принято приписывать именно ему. Суть в том, что имеются некие пятеро абстрактных джентльменов, проживающих по соседству и косвенно связанных друг с дружкой цепочкой разрозненных фактов. Игроку предлагается, следуя этой цепочке, решить задачку в уме, выяснив, кто же из джентльменов пьет воду и кто держит зебру. Но ты за нее не берись, — справедливости ради беспощадно посоветовал он. — Это примерно как шахматы.       Уайт, немного уязвленный подобной рекомендацией, от обиды потянулся за печеньем, захватывая сразу целую горсть, а экономка за их спинами вмиг оживилась и предложила:       — Совсем запамятовала! Ведь у меня есть и шахматы, и нарды, и скрэббл, и даже алькерк, это персидские шашки, их привез как-то в подарок из дальнего плавания один моряк. В самом деле, что это я? Летом гости частенько играют, а к зиме я всё складываю в коробки и убираю подальше в шкаф, чтобы не пылились. Пока вы отогреваетесь да просушиваете одежду, было бы неплохо скоротать время за игрой.       Продолжающий не без причины дуться на господина Валентайна, Уайт долго колебался на грани между искренним порывом из вредности отговорить его тягаться с Самантой в шахматы и корыстным желанием полюбоваться на неминуемый провал, и пока он раздумывал, миссис Кендалл откупорила вензельным ключом большое отделение секретера, притулившегося рядом с диваном, выудила оттуда четыре прямоугольных ящичка, выточенные из дерева, и поочередно подала их сударю Шляпнику, как самому высокому и, соответственно, длиннорукому из всех присутствующих.       — Вот шахматы, но они уже изрядно всем прискучили и набили оскомину, за столько-то веков своего существования, — сопровождала она комментарием поочередно каждую из настольных игр. — Нарды вам тоже наверняка известны… алькерк пусть и посвежее будет, но все одно, в него можно играть только вдвоем, а у нас тут неплохая компания собралась, так что на вашем месте я бы выбрала скрэббл и сама бы с радостью присоединилась.       — Хорошо, давайте в скрэббл! — пободавшись со своими внутренними злобными бесятами, требующими проучить зазнавшегося сударя Шляпника, и остановившись на твердом убеждении, что на самом-то деле совершенно не хочет видеть его проигрыш, выпалил Уайт, опережая всех, а Лэндон, всегда уважающий его малейшие капризы, покладисто согласился, и оказавшейся в меньшинстве Саманте, с любопытством посматривающей на алькерк, не осталось ничего иного, кроме как поддержать общий выбор.       Миссис Кендалл раздала каждому по семь фишек, каждая из которых обозначала одну из букв латинского алфавита, и, извиняясь за такое обстоятельство, предложила складывать слова на английском, раз уж ископаемая вещица была родом с Британских островов, а гости ее при этом многозначительно переглянулись между собой, но, поскольку ни у кого на лице не отразилось и тени волнения, каждый без лишних слов понял, что проблем с английским, который им всё по той же легенде полагалось знать как «Отче наш», не возникнет.       Они бросили жребий, и Кею, везучему на сомнительное первенство, выпала честь открывать игру. Юноша повозился с выданными ему фишками, примеряя их и так и этак, но набор ему достался не ахти, и он в итоге не смог составить ничего лучше, чем жалкое трехбуквенное «owl». Право хода, передающееся по часовой стрелке, перешло к Лэндону, и тот радостно присоединил к «сове» абстрактное «what», и получалось, что сова как будто бы желает задать вопрос, или же, наоборот, ее саму о чем-то спрашивают. Тогда Саманта, наплевав на возможность заработать лишние баллы и не желая портить такую славную нелепицу, добавила туда же неопределенное «the», и миссис Кендалл, оказавшейся женщиной неглупой, осталось только удрученно развести руками.       — Ну, знаете, — сказала она, — у меня, к сожалению, не найдется адского пекла для вашего филина! Есть только ветчина, — и выложила на доске лаконичное «ham», подыгрывая гостям, хотя наверняка могла бы сложить из своих семи фишек что-нибудь позаковыристее, а Уайт неожиданно понял, что ему нравится и эта добродушная дама, и сама игра.       Когда они закончили партию, неоспоримо выигранную экономкой, за окном уже подбирались ранние послеполуденные сумерки, призрачные и блеклые; где-то преждевременно зажгли одинокий береговой фонарь, и леди Саванна, давно согревшись и выпустив немного оправившегося и просохшего Кисье побродить по гостиной, опомнилась, обеспокоенно завертелась по сторонам, а потом вдруг подскочила с места, поддаваясь непредвиденно накатившей панике.       — Сколько времени? — спросила она, отыскивая глазами башенные часы и обнаруживая, что стрелки их готовятся переползти за тройку. — Миссис Кендалл, у вас не найдется случайно какой-нибудь накидки, чтобы мне выйти в город? Можно даже самую старую и ненужную…       — Зачем же старую? — охотно отозвалась экономка, откладывая вязание, поднимаясь с места и снимая с многострадальных оленьих рогов шерстяной плащ, подбитый редким черным мехом по капюшону. — Это, конечно, не абы что, но для молодой девушки сгодится, не стыдно будет по улице пройтись. До Истборна отсюда полчаса пути — следуйте вдоль побережья, и без труда доберетесь… Только вот, милочка, одну я вас ни в коем случае не отпущу. Вдруг вы что еще удумаете с собой сотворить? — На этих ее словах Саманта полыхнула и метнула озлобленный взгляд на единственного виновника нелепых подозрений, которые теперь была вынуждена беспрестанно терпеть, а Валентайн, искусно прикидываясь, будто не понимает, в чем дело, быстро поднялся из своего кресла, неделикатно разворачиваясь к ней спиной и натягивая на плечи пальто. — Пусть ваши спутники сопроводят вас — джентльменам ведь не сложно? — а мне так будет спокойнее.       Пришлось соглашаться на это условие и, складывая из губ виноватые улыбки, махать на недолгое прощанье экономке рукой и покладисто спускаться по ступеням с почетным эскортом из обоих попутчиков, которым такое обстоятельство, в силу не до конца развеявшегося недоверия к дочке Арчибальда Саванны, было только на руку.       — Ну и форменное же свинство! — выдохнула Саманта, когда за миссис Кендалл закрылась дверь, огласив побережье коротким и мелодичным звоном рождественского колокольчика. — И как у вас только хватило наглости выставить меня перед этой милейшей дамой в подобном свете!       — Поверьте, леди, это было самое правдоподобное вранье, какое у меня нашлось, — отмахнулся Лэндон, не придавая ее претензиям существенного значения. — Вам ли не знать, что люди охотнее всего видят в нас то, что им привычнее видеть? Я дал этой даме объяснение, которое ей было понятно и не вызвало сомнений — в итоге все просохшие, согретые и довольные. Уже за одно это стоило бы меня поблагодарить.       — Мы сейчас на телеграф? — вмешался Уайт, с одной стороны надеясь отвлечь и разрядить накалившуюся обстановку, а с другой неустанно думая о сбежавшей химере и рассчитывая улучить время для того, чтобы после вернуться на побережье и хорошенько поискать ее у скал.       — Какой еще телеграф? — удивленно отозвалась леди Саванна, вышагивая в чужой одежке, как средневековая ведьма, снарядившаяся на черные дела, и придерживая пиковый цилиндр, беспрестанно норовящий вспорхнуть и соскочить с головы. — Неужели ты всерьез поверил, что я буду строчить послания отцу? Да он их никогда не получит, можно прождать тут хоть год! Я же вам говорила, что марсельский мэр шлет господину Магистериусу разъяренные телеграммы одну за другой, и поверьте, они с моим papá их давно уже даже не читают — курьеров приказано гнать в шею, а все послания так и остаются валятся у ассистента на столе бумажным мусором. Думаю, что и ассистент их не читает тоже, — справедливости ради не преминула заметить она. — Нет, уповать на помощь оттуда бессмысленно, и я вообще-то рассчитывала посетить банк, чтобы обналичить чек. Надеюсь, банк Ллойдс держит свое отделение в Истборне… Кстати, а куда вы изначально направлялись? В Лондон или дальше, в Ливерпуль?       — В Ливерпуль, — ответил Лэндон.       — Значит, вы застряли здесь еще прочнее, чем я, — сделала вывод дочка изобретателя. — Что делать думаете?       Господин Валентайн неопределенно пожал плечами, показывая, что пока еще смутно представляет их дальнейший план, и тогда Саманта объявила решительным тоном, не терпящим возражений:       — Я возьму вам билеты на поезд, как только получу деньги в банке. Было бы дурно с моей стороны поступить иначе, учитывая, что нам вместе довелось проделать весь этот непростой путь. Как ни крути, а вышло славное приключение! Надеюсь, вы не станете попусту упрямиться и отказываться по какой-нибудь нелепой причине…       — Мы не станем, — поспешил заверить ее Уайт, переживая, что у сударя Шляпника могло быть на этот счет иное мнение, продиктованное гордостью или какими-нибудь иными, столь же бессмысленными, соображениями, и придется надолго застрять в еле теплящемся приморском городишке. — Правда же, Лэн?       — Давайте сперва получим эти деньги, — резонно заметил Лэндон, как никто другой знающий, что походы за наличностью иногда заканчиваются самым неожиданным образом. — А там уже поговорим. Если вы действительно будете столь великодушны, леди, то мы с братом будем вам премного благодарны.       Дорожка вдоль береговой линии тянулась однообразная, усыпанная просеянным песком и мелким галечным камнем; справа накатывали волны, шуршали, то набегая и зализывая пеной, то схлынывая обратно, а слева высился сплошной заслон из неопрятного кустарника, все еще хранящего фанерную обесцветившуюся листву, и по временам на глаза попадались пустующие беседки, сквозные и крытые торфом. Кустарник с деревцами отделялся от пляжа простой железной оградой, и вдоль нее стояли частые скамейки, отлитые из чугуна. Чуть дальше их невидимая тропа отступала от пролива, обретала мощеную плотность и вплеталась в городские улицы, ведя путников мимо аккуратных белых особняков с застекленными лоджиями и декоративными балконами, опоясывающими здания кованым цветочным орнаментом. Трепетали под порывами, налетающими с Ла-Манша, разлапистые пальмы, угрожающе раскачиваясь перистыми опахалами, у спаянного цементом возвышения, отделяющего город от канала, высились бело-синие морские фонари и черные улыбчивые урны, разевающие узкую голодную пасть, не дающую мусору выскальзывать из их утробы и разлетаться по окрестностям, там же, на вечнозеленой клумбе, торчали околевшие знойные суккуленты, а проспекты ширились, уводили в сердцевину Истборна, и с каждым шагом вокруг неизбежно темнело, смеркаясь пепельной мглой и крепче смыкаясь стенами далеко отстоящих друг от дружки домов, за которыми видимость постепенно истлевала.       Чувствуя, что с таким успехом можно проблуждать по городу до ночи и ничегошеньки не найти, они выловили какого-то редкого прохожего и вызнали у него, где находится ближайшее и единственное отделение банка Ллойдс.

⚙️⚙️⚙️

      В тесной комнатушке было пыльно и темно, пара газовых рожков исправно чадила на стенах по обе стороны от конторки, забранной решеткой из стали и задавленной перегородкой, отделяющей мир вкладчиков от мира банкиров. В стороне от окошка на дубовом стуле восседал наглядным свидетельством того, что в Истборне громких ограблений не случалось отродясь, пожилой, дородный и обрюзгший охранник, ленивый, точно поздняя муха. Он читал газету и лишь приподнял голову, чтобы окинуть взглядом припозднившихся посетителей, а затем снова уткнулся в свое чтиво, не учуяв в вошедших ни малейшей угрозы.       Леди Саванна сразу же направилась к маленькому окошку, выуживая из-под плаща свою чековую книжку, которую на протяжении всего пути от «Холиуэллского сада» до города напряженно тискала и терзала в руках, а Лэндон с Кеем остановились поодаль у стены, пестрящей всевозможными почетными и просто официозными документами, отпечатанными на гербовых бланках и заверенными размашистыми подписями с жирными оттисками штампов.       — Банк Ллойдс лучше, чем Королевский банк Шотландии? — от нечего делать пытливо выспрашивал Кей, к вопросу своему относясь с полной серьезностью, и Валентайн ему почти с той же серьезностью отвечал:       — Понятия не имею, мой Ключик. По мне, так они все одинаковые, эти банки, и ничем существенным друг от дружки не отличаются.       — Но Брауны держат деньги в Королевском банке Шотландии, — с непостижимой житейской мудростью и непосредственной детской простотой возражал ему Уайт, невинно хлопая ресницами. — А что если ты положишь свои деньги в банк Ллойдс и будешь зваться при этом не Брауном, а Валентайном? Может, это как-нибудь помогло бы нам избавиться от преследования?       — Может, и помогло бы, — с досадой соглашался с ним Лэндон, признавая за мальчишкой совершенную правоту. — Только делать это надо было раньше, когда еще за нами не было хвоста, а теперь слишком поздно об этом думать. Но разве мог я знать, что вляпаюсь однажды в подобную ситуацию? Я догадывался, что мое семейство сволочное, но и помыслить не мог, что при этом еще и кровожадное.       За болтовней оба не сразу заметили, что у конторки давно закручивается что-то неладное, а когда сообразили — затихли и навострили уши как раз вовремя, чтобы услышать, как Саманта, похожая в наряде с плеча миссис Кендалл на мышь-крылана, впивается пальцами в край деревянной стойки и негодующе восклицает:       — Как это — «недействительна»? С каких это пор?       — С тех самых, многоуважаемая, как вы изволили залить ее водой, — спокойно отозвался клерк, с невозмутимым видом возвращая ей развернутую чековую книжку. — Вот, поглядите: чернила все растеклись. Как я могу обналичить такой чек? Может, настоящая владелица потеряла книжку или в порыве чувств швырнула в пролив, и такое бывает, а кто-то выловил и принес сюда в надежде, что удастся получить по ней деньги?       — А подпись моя, по-вашему, уже не имеет никакой юридической силы? — зарычала леди Саванна, теряя остатки терпения и поддаваясь дышащей в затылок панике. — Я вторично подписываю чек при получении денег, и вы сличаете обе подписи!..       — Да, но подпись можно без труда подделать, — непреклонно возразил ей молодой человек в сером твидовом жилете и с красной бабочкой, пришпиленной под горлом на ворот белоснежной рубашки. — Некоторые проходимцы достигают в этом деле таких высот, что отличить оригинал от копии может впоследствии только специально обученный графолог, а деньги-то со счета уходят, и банк терпит убытки, поскольку, как вам известно, мы несем полную ответственность по клиентским вкладам. Вы должны понимать, что выдать деньги по такой чековой книжке я не могу: она испорчена. Вам следует обратиться в главное отделение банка для подтверждения своей личности, мисс.       — Для начала мне нужны деньги, чтобы добраться до этого отделения! — огрызнулась Саманта, в глубине души уже отчетливо зная, что ничего-то у нее не выйдет, и от этого с трудом сдерживая тряску в руках. Лэндон с Кеем приблизились, замерли за ее спиной, внимательно вслушиваясь в детали изначально проваленных прений, но своим молчаливым присутствием лишь угнетали, нисколько не поддерживая и, в принципе, не имея возможности ничем поддержать. — Мне нет нужды забирать все деньги до последнего пенни, как это наверняка сделал бы мошенник! Какую сумму я могу снять по этой чековой книжке?       — Никакую, мисс, — безразлично сообщил клерк, вымуштрованный и выдрессированный обращаться к любому посетителю в особом духе наплевательского почтения, не уступая своих позиций ни на дюйм. — Вы не можете снять по этой книжке никакую сумму, поскольку, как я уже говорил, ваша книжка недействительна.       Леди Саванна красноречиво выругалась сквозь зубы и отступила, утопая в безразмерном плаще, пятясь и провожая разочарованным взглядом преспокойно усевшегося за стол и возвратившегося к своим делам служащего. Случайно ткнулась спиной в плечи своих спутников, повстречалась лопатками с чужим теплом, инстинктивно от него отшатнулась и обернулась, взирая на них с неподдельной тревогой на лице.       — Похоже, никто из нас этим вечером не покинет Истборна, — смуро подытожил господин Валентайн, наблюдая, как Саманта неосознанно комкает в пальцах обесценившиеся чеки и свою лаковую шляпу. — Ну же, не расстраивайтесь, леди: мы по достоинству оценили ваш благородный порыв купить для нас билеты и постараемся что-нибудь придумать, чтобы всем нам, в конце концов, удалось благополучно сесть на поезд и разъехаться по своим дестинациям. Давайте вернемся в «Холиуэллский сад», и вы испросите у хозяйки позволения остаться до утра, поскольку… ну, допустим, деньги вам отец сможет выслать только к утру. Уверен, она не станет отказывать.       — Лэн, ты пойдешь на побережье? — встрепенулся догадливый Кей, цепляясь ему за рукав и выходя в конце вереницы на улицу, под обрывающий крыши ветер.       — Верно, малёк, я пойду на побережье, — кивком подтвердил господин Валентайн. И тут же огорошил: — А вот ты никуда не пойдешь.       — Это еще почему?! — вспыхнул уязвленный Уайт.       — Потому что я бы не рисковал бросать леди Саванну в одиночестве после единожды озвученной ею угрозы сдать нас властям, — без обиняков пояснил, сухо поджав губы, мужчина, нисколько не стесняясь присутствия упомянутой леди. — Я бы хотел, чтобы ты внимательно следил за всем, что происходит в отеле, и в случае подозрительного поведения — её или экономки, не важно, — мы были бы предупреждены и успели бы что-нибудь предпринять.       — Да не собираюсь я сдавать вас властям, — ежась от студеных шквалов, налетающих на застывший в зимней спячке курорт, безразлично пожала плечами Саманта, пребывающая в таком раздрае, что даже не нашла сил среагировать должным образом на обнаруженное к ней недоверие. — Но делайте как хотите, мне всё равно.       — Ладно, — разочарованно и подавленно согласился Кей, слишком многое переживший, чтобы бездумно отмахиваться от всевозможных предосторожностей, которые на его памяти никогда еще не бывали лишними. — Ладно, я понял, останусь в Холиуэлле. Только вот я ужасно голоден.       — И я тоже голоден, мой Ключик, — согласно подхватил Лэндон. — Но давай посмотрим, что у нас с тобой осталось.       Он порылся в саквояже, крепко прихватывая фунтовые купюры, чтобы те не разлетелись, и выгребая до последнего покореженного и ржавого пенса всю мелочь, перемешанную с крошками. Предусмотрительно сунув фунты в карман, ссыпал на ладонь мелкоту, перебирая монеты пальцами и тщательно их пересчитывая; выходило не слишком обнадеживающе и по заоблачным английским расценкам на полноценный горячий обед не хватало уж точно.       — Вот, — присоединилась Саманта, выкладывая ему на ладонь пару бумажных франков, ссыпая поверху все свои металлические запасы, ничуть не менее мусорные, и отряхивая руки, а в ответ на изогнутую в удивлении бровь пояснила свой поступок: — Я все равно так нервничаю, что уже ни капли не голодна. — И прибавила, развеивая последние сомнения: — Франки принимают в прибрежных городах по обе стороны Ла-Манша, пускай и не так охотно, как британскую валюту.

⚙️⚙️⚙️

      Едва теплящийся жизнью, «Холиуэллский сад» смотрел на Английский канал погашенными окнами, смежив усыпленные веки, где-то уже приберегали для сочива крупу и мед, считали падающие звезды, гадали по небу, ждали метелей для ранней весны; малыши ставили на подоконники или привязывали к камину башмачки и оживляли акварелью пыльные стекла, чтобы гномы не пропустили их дом, пройдя по задумчивости стороной, а взрослые готовились к Ночи свечей, радушно отпирая всем двери и принимая в дар от первого гостя тлеющий очажный уголёк.       В гостиной «Холиуэллского сада» поблескивала фигурками ангелов ель, и Кей все ходил подле нее, вспоминая цюрихское детство: в пансионе накануне Рождества всегда появлялось ощипанное деревце, от недовольства сбрасывающее хвою, но он находил его магическим и кудесным, подолгу ошивался вокруг, нюхал ветки, разглядывал редкие одинокие шары и облупившиеся линялые игрушки, пока кто-нибудь из воспитателей, безосновательно решив, будто мальчишка затевает какую-нибудь пакость, не налетал с воплями и колотушками и не прогонял оттуда прочь, на унылые этажи, гудящие сквозняками.       Лэндон, предварительно вооружившись позаимствованным у Саманты гильзовым фонариком — полоска суши под наседающим массивом Семи Сестер обещала такую темень, что хоть выколи глаз, — засобирался, извинившись перед миссис Кендалл и солгав, что договорился повидаться в городе со старым другом, раз уж все равно пришлось задержаться в Истборне.       — Боюсь, что мы с братом пропустили свой поезд, — не представляя, как еще объяснить тот факт, что все они полным составом, включая кота, до сих пор злоупотребляют чужим гостеприимством, продолжал плести витиеватые сказки он. — Если вы позволите скоротать нам у камина время до утра…       — Конечно, — легко согласилась та. — Откуда же вы приехали?       Вот тут у Лэндона внезапно приключился понятный крах; он сглотнул пересохшую пустоту, дрогнувшую под кадыком, приоткрыл бессмысленно рот, но в этот миг Уайт, за любованием елкой позабывший обо всем на свете, встрепенулся, опомнился и бросился спасать положение.       — Из Литлхемптона, миссис Кендалл, — поспешно произнес он, подходя ближе и замирая между собеседниками. — Это малость далековато отсюда.       — Вот оно как, — понимающе кивнула экономка, на их счастье, не особенно интересующаяся железнодорожным расписанием и принявшая все сказанное на веру. — Что ж, оставайтесь, само собой: места здесь на всех хватит.       Когда она удалилась, сунув под мышку большую счетную книгу в черном переплете и прихватив с секретера маленькие круглые очки, господин Валентайн облегченно выдохнул с неприкрытым восхищением:       — Какой ты у меня умница, Ключик! Твое прилежание в учебе только что спасло нам всем репутацию.       Уайт от похвалы зарделся, отвел смущенно глаза.       — Я просто помнил, что он находится где-то рядом на побережье, хоть и не был уверен в этом до конца, — признался он, отрицая собственные сомнительные заслуги. Тут же, не давая развернуться и уйти, поспешно ухватил за плечо, понуждая склониться, и прошептал на ухо свою сокровенную просьбу: — Лэн… поищи, пожалуйста, Лилак! Я знаю, что она где-то там; она немножко туповата, но я буду грустить, если нам так и придется уехать без нее…       Господин Валентайн согласно кивнул — сочувствие к химере в нем заподозрить было трудно, но просьбы мальчика-ключика оставались делом особым, — и пообещал:       — Хорошо, малёк. Я постараюсь ее найти!       После этого он вышел, исчезая в туманной мгле и оставляя Уайта, замершего в дверном проеме, взволнованно покусывающего губы и устремляющего ему вслед тоскливый взгляд, смотреть, как на Бичи-Хед и его округу накатывает вал за валом скороспелая ночь серебристо-вороной масти, ссыпая с волнистой гривы на пляжный песок искристые яблочные звезды.       Под навесом меловых скал было оглушительно темно, но скользящая по небу луна, изредка выныривающая из-под облаков и озаряющая рябую воду переливчатым сиянием, отражала их белые великаньи тулова, посылала обратно частицами света, и только это уберегало Лэндона, гарцующего и балансирующего на подмороженных к вечеру и скользящих пуще прежнего камнях, от падения.       Объявить в присутствии леди Саванны, явно мало что смыслящей в искусстве делать деньги из ничего, и беспрекословно верящего в него Уайта, что где-нибудь раздобудет эти самые деньги за грядущий вечер, было делом плевым, а вот выполнить обещанное представлялось задачкой посложнее.       Лэндон понимал, что в действительности они крепко застряли в Истборне, что экономка миссис Кендалл, какой бы доброй и обходительной ни была, а, оставаясь до мозга костей викторианской дамой, не станет терпеть присутствие нежеланных гостей дольше положенного и вежливо, но непреклонно выставит их в конце концов за порог, как поступила когда-то с нерадивой служанкой Салли.       Слишком отчетливо он осознавал, что уже завтра поутру им нечем будет даже позавтракать, что последние средства были спущены час назад в захолустной лавке, и их едва хватило на подсохшую хлебную буханку да кусок престарелой, заветрившейся колбасы с крупным и неудобоваримым жиром; по собственному далекому опыту, почти позабытому и затершемуся, но воскрешенному услужливой памятью, он знал, что нищенствовать в Англии плохо, что подают скупо, а цены высоки — именно по этой причине ему и пришло в голову когда-то перебраться на континент, где государственные бумажки Туманного Альбиона всегда принимались по хорошему курсу, и тасовать маленькие дремотные города, наслаждаясь необременительной и сытой жизнью.       Истборн был чересчур тихий, чересчур мирный и едва живой, как одряхлевший моряк, по старости усаженный в инвалидное кресло, и Лэндон не представлял, кому здесь можно было бы попытаться загнать оружие даже не по сходной цене, а хотя бы так, чтобы не в убыток, и при этом не навлечь на себя беду. Он подумывал и про пабы, и про пристань с рыбацкими шлюпками и грузовыми шаландами, регулярно курсирующими через пролив с одной стороны на другую, но все пабы наверняка осаждали добропорядочные местные обыватели, а честные матросы, привыкшие жить дружной общиной, не испытывали в оружии никакой потребности, так что оба варианта отпадали, и оставалось последнее средство: ломбард.       В городе наверняка имелся ломбард, и снести туда какой-нибудь револьвер казалось вроде бы не такой уж безнадежно плохой идеей, вот только Лэндона терзали небеспочвенные сомнения, удастся ли выручить за него достаточно денег и не нарвется ли он на неприятности, наведавшись туда с таким специфическим предметом — опыт посещения антикварной лавки мсье Фонко подсказывал, что исход может оказаться любым, вплоть до нежеланной личной встречи с представителями закона.       Рассуждая так, он тем не менее упрямо перся вперед, пробираясь через завалы камней, перелезая брекватеры и преодолевая всевозможные естественные преграды, при свете дня казавшиеся плевыми, но ближе к вечеру вошедшие в силу и обретшие особое коварство. Иногда большой аспидный волк Фенрир лупился с неба единственным желтым глазом, потом зевал, моргал — глаз мигрировал, ныряя за вуали облаков, — и погружался обратно в свой зыбкий безвременный плен; тогда становилось совсем непролазно, не видно ни зги, канал чернел по левую руку бездонными хлябями, беспокойно шумел водой, сгоняя последних загулявших финфолки с летнего острова Хильдаланда в их родной глубинный Финфолкахейем, и чем дальше Лэндон вышагивал в кромешной мгле, оскальзываясь на камнях, тем острее ему мнилось, что он различает плеск их хвостовых плавников.       В какой-то миг его чутье вместе с внутренним компасом сработало, безошибочно подсказав, что заветное место должно быть где-то близко; решив, что дальше беречь единственный источник света не имеет смысла, он покопался в кармане и, чуть не обронив последний запас сигарет, выудил фонарик Саманты, на всякий случай встряхивая его и касаясь рычажка на верхней крышке гильзы.       В фонарике что-то многообещающе щелкнуло, затеплилось на секунду светляком, потихоньку начиная разгораться, а затем паскудно хлюпнуло и, сотворив каверзную подлость, погасло с концами, больше не отзываясь ни на какие манипуляции. Сколько бы Лэндон ни тряс его, сколько бы ни жал на кнопку, от злости мечтая раздавить в лепешку — все было тщетно: фонарик приказал долго жить, оставшись никчемной сувенирной безделушкой.       — Будь ты проклят, — выругался Лэндон, заталкивая бесполезный хлам обратно в карман и растерянно озираясь по сторонам.       Глаза его к этому моменту немного пообвыклись с вездесущим мраком и ползущими из него же мороками, различая более чем достаточно, чтобы ориентироваться в окружающем ландшафте, но при этом непростительно мало для того, чтобы отыскать накарябанную поутру треугольную метку.       Чертыхнувшись, он подобрался вплотную к известняковой стене и побрел вдоль нее, подслеповато щурясь и изучая неоднородный камень, и без его посильной помощи рисующий такое многообразие узоров, что треугольник поневоле угадывался почти в каждом третьем.       Он шел так долго, тараща глаза в меловую махину, что через некоторое время у него начала невольно ехать крыша, и стало чудиться, будто Семь Сестер и злополучный Бичи-Хед, недаром слывущий недоброй скалой, затевают злую шутку, монотонно гудя налетающим бризом, связывая ветрам хвосты и выплетая колдовскую сеть. Впрочем, дело могло быть вовсе не в них, а всего лишь в том, что Лэндон и сам давно уже повредился рассудком от всего, что творилось в их с Уайтом ненадежной жизни.       Скалы могли быть совсем ни при чем, однако мужчине смутно казалось, что еще час назад, в гостиной «Холиуэллского сада», ему было на порядок легче дышать, мысли текли ровнее, а не путались кошачьей куделью, и он не сходил с ума от мысли, что так никогда и не сумеет отыскать место, где спрятал их добычу с «Ромула и Рема».       Сколько бы он ни шел, преодолевая волнорез за волнорезом — только камни становились круче и острее, валуны укрупнялись, наседали один на другой, подбрасывали коварные расщелины, куда так легко угодить по нечаянности оступившейся ногой, а треугольной метки не было и в помине. Лэндон взгромождался на одни скалистые обломки, обходил другие, утыкался в непреодолимые с виду препятствия, проваливался в лунки с водой, заново промочив леденеющие ноги, вдохновенно матерился, скрипел зубами, нащупывал сигаретную пачку в надежде прочистить мозги, запоздало вспоминал, что ни спичек, ни огнива при нем нет, и уныло волочился дальше. Ла-Манш завывал по-штормовому, с разбегу налетая вдалеке на торчащий из воды маяк, ехидно подмигнувший светочем-фонарем, и Лэндон, напоровшись на излет его яркого луча и с непривычки ощутив себя ослепленным, все-таки споткнулся, ухватился за первую попавшуюся под руки опору, пуще прежнего изодрал чем только не оцарапанную ладонь, полоснувшую болевой вспышкой, и вдруг опомнился, застыл как вкопанный, обнаружив себя на оконечности крутой излучины и сообразив, что творит какую-то ужасную ерунду.       Отчетливо зная, что прятал свой оружейный куль на подходе к «Холиуэлльскому саду», он для чего-то забрался туда, где его окружал один сплошной камень с прослойками отнюдь не пляжного, а лежалого донного песка, где даже с точки зрения здравого смысла было невозможно что-либо закопать; как такое произошло и почему его занесло так далеко, Лэндон не имел ни малейшего понятия, и в этот миг ему сделалось по-настоящему жутко и нехорошо.       С Бичи-Хед вал за валом накатывала безысходность, притягивала магнитом, прибивала к земле непомерной тяжестью, приманивала горним краем нависшего над головой обрыва. Горло сдавило незримой рукой, обдало изнутри чем-то тошнотворным; все в одночасье показалось таким тщетным и бессмысленным, что руки сами собой опустились, роняя из пальцев последнюю надежду.       Лэндон даже приблизительно не представлял, сколько людей свело здесь счеты с жизнью, однако остатком незамутненных мозгов, привыкших мыслить рационально, понимал, что к суициду не склонен, что мысли эти, ввинчивающиеся в голову и грудную клетку тупым долотом, ему не принадлежат, что они столь же чужеродны, сколь и подавляющи, но сделать с подселившимся в груди отчаянием ничего не мог.       Единственное, на что у него хватило воли и разума — это развернуться, прекрасно сознавая, что в колотой груде камней никакого тайника и в помине быть не может, и целенаправленно поплестись назад, изо всех сил сражаясь с духом скалы самоубийц, решившим позабавиться этой ночью и поглумиться над незваным смельчаком, дерзнувшим сунуться без спросу на его территорию.       Снова пробираясь вдоль мелового утеса, только теперь уже строго в обратную сторону, он сверху донизу оглядывал каждый дюйм его сырой поверхности, хоть и твердо помнил, что надсечку сделал на уровне собственных глаз, но даже когда под ноги лег понятный и знакомый песок, чуточку сгоняющий мрачные думы с поникших плеч, ничего так и не находилось, сколько ни ищи, сколько ни ломай глаза, до боли напрягая усталые зрачки.       Когда он вконец отчаялся, почти смирившись с тем, что, очевидно, потратит на поиски остаток вечера со всей последующей ночью и лишь к утру возвратится в город разбитым, выжатым и измочаленным, как сухой жмых, случилось то, от чего с его разлаженным сердцем едва не приключилась неурочная остановка: сверху упредительно прошуршало, горстка мелких камешков осыпалась со скального массива, и в следующую секунду ему на шею сигануло нечто, нахально впиваясь когтями, хлопая перепончатыми крыльями и яростно дыша; Лэндон взвыл, наугад вскинул руки, попытался отмахнуться, внутренне подхватывая в груди оборвавшиеся нити и прилаживая их на место, исправно гонять по сосудам кровь, а еще через мгновение от сердца отлегло: по небритой щеке прошелся с размаху шершавый язык, щедро оделяя жаркой слюной, и обдало неповторимым душком тухлой рыбы — или дохлых финфолки, в зависимости от того, кого из морских обитателей ручная тварюжка успела пожрать на побережье.       Внезапному появлению химеры Лэндон, что ни странно, даже обрадовался, заметно воодушевившись, перехватывая, кое-как стаскивая со своих плеч, удерживая на вытянутых руках и с улыбкой оглядывая от безалаберной головы до кончиков лап — в одной из них, кстати говоря, обнаружился ее поздний ужин, дохлая мышь с передавленной шеей и размозженным крошечным черепом.       — Я смотрю, ты неплохо проводишь время, дурында, — заметил Лэндон, искренне благословляя Лилак за этот спонтанный прыжок: ему сразу стало легче, темнота отступила, а мысли о сведении счетов с жизнью начали казаться нелепицей и безумством. — Перекусываешь мышатиной?       Осчастливленная химера, распробовавшая бродяжью жизнь на вкус и вполне к ней приноровившаяся, что-то с пониманием беззвучно тявкнула в ответ и швырнулась в него остатками ужина, то ли предлагая присоединиться к ней, то ли демонстрируя собственную зажратость. Лэндон от запущенного в него снаряда без труда увернулся, отступив на шаг назад и отставив руки еще дальше от себя, и мышиный трупик шмякнулся на песок возле его ног. Лилак сделала попытку высвободиться, извернулась, рванула навстречу, собираясь напрыгнуть на мужчину и как следует его зализать, оставив неистребимый шлейф, но Лэндон, отлично о ее намерениях осведомленный и умеющий их предвосхищать, сцапал обе ее задние лапы и одним махом ловко стреножил.       — Тише, тише, зверюга… как тебя там… Лилак, — имя ложилось на язык непривычно, спотыкалось об зубы: глядя на морду химеры, сложно было заподозрить за ней такую-то красивую и нежную кличку. — Теперь еще и с тобой возиться придется…       И тут в голову стукнула, как ему показалось, дельная мысль, осенив не хуже, чем мелькнувший пронзительным лучом отдаленный маяк у подножья скалы. Он выпустил приободрившейся химере нетерпеливо дернувшиеся лапы и вместо этого ухватил пальцами за подбородок, крепко фиксируя беспокойно вертящуюся волчарью пасть и заставляя глядеть себе прямо в глаза.       — Нужно кое-что найти, — очень убедительно, со всей выразительностью, на какую только был способен, произнес он, сунув той под нос наскоро отмытый днем обшлаг рукава, по собачьим меркам наверняка все еще густо разящий чужеродной кровью. — Найти. Понимаешь меня? Искать умеешь? Ты же тот еще нюхач, крыланчик, так не подведи меня! Слышишь? Ищи!       На последнем «ищи» Лилак как будто что-то поняла, нос ее шевельнулся, ноздри расширились, втянув студеного воздуха, и тогда Лэндон, всей душой уповая на врожденную собачью выучку, осторожно разжал пальцы, выпуская химеру на волю.       Та сперва рухнула, подхватив себя у земли, неровно взмыла кверху и покладисто плюхнулась на все четыре грифоньи окорока, проворно ими перебирая и клацая когтями по камню. Склонила морду, внюхиваясь в запахи, немного повихляла, поплутала, тыркаясь то в одну, то в другую сторону, но от пролива разило сыростью и солью, отшибая все посторонние запахи, и она закономерно вернулась к меловому монолиту, а после вдруг, как подумалось оживившемуся Лэндону, наконец-то взяла след, со всей прыти поскакав по направлению к пляжу у «Холиуэллского сада».       Понимая, что нипочем за ней не поспеет, мужчина предельно ускорил шаг, не рискуя все-таки срываться на бег и уповая лишь на то, что к его прибытию тайник не окажется разрытым и выпотрошенным, а химера не застрелится, какой-нибудь нелепой случайностью наступив на спусковой крючок и разрядив ненароком один или парочку револьверов.       Когда он сумел ее догнать, задыхаясь от долгого бега, к которому протравленные табаком легкие были не очень-то привычны, сбывались наяву самые худшие его ожидания: Лилак яростно копала яму, вымазав нос в налипшем песке, и только лапы сверкали, взметая во все стороны частые брызги.       Лэндон вмешался, оттащил ее, благодарно потрепал по загривку, притиснув к боку и махнув рукой на рыбий смрад, а химера все никак не желала отставать, все лезла под руку, норовя присоединиться к рытью, отказываясь понимать, почему ей нельзя, если человеку можно, и пришлось поскорее вытащить связанные накрест рукава, потянуть кверху, отыскать прореху и на свой страх и риск запустить туда руку, с опаской, чтобы не пораниться, ощупывая и изучая содержимое.       Обнаружив под пальцами узорную замочную личину, плавно перетекающую в длинный гладкий ствол, Лэндон вцепился в найденную вещицу и выудил ее на скудный свет блудной луны, выскользнувшей из-за облака и снова повисшей над проливом бледноликим висельником.       Это оказался неплохой экземпляр, стилизованный под старый французский пистолет и частично отлитый из латуни. Повертев его в руке, оглядев со всех сторон, убедившись, что он не заряжен, и полностью удовлетворившись результатом, мужчина сунул добычу в нагрудный карман пальто и вернулся к разворошенному тайнику, прикидывая, как бы половчее возвратить ему прежний пристойный вид, и под конец приходя к неутешительному выводу, что сколько бы он ни старался тут, корпея над возведением песочного кургана — химера, единожды отыскавшая заначку, неизбежно заново ее отроет.       — Ты ведь не сторожевая, — обреченно произнес Лэндон, с тоской вглядываясь в часто дышащую морду, преданно таращащую на него алые демонические глаза. — Нет, ты из породы крысоловов, вот же черт… и оставить тебя здесь — все равно что самому себе подписать приговор, потащить тебя в город — опять же приговор; даже в «Холиуэллский сад» не приведешь…       Так ничего толкового и не надумав, он решил бросить все как есть и, не теряя даром времени, поскорей отправиться на поиски ломбарда — тот, хотя и работал по обыкновению дольше всех прочих заведений, а все же когда-нибудь да должен был закрываться, — и утром спозаранку прийти на побережье снова, точно злоумышленник, неизменно возвращающийся на место совершенного преступления. Это было рискованно, но в их ситуации и при сложившихся обстоятельствах рискованным становилось без исключений всё; понадеявшись, что сонные рыбаки, выползающие из своих домов ни свет ни заря, когда иные только ложатся спать, не обратят внимания на подозрительный сверток у подножия утеса, едва припорошенный золотистым песочком, он в последний раз оттеснил Лилак, безудержно рвущуюся выкопать находку обратно, и целенаправленно зашагал в сторону Истборна, с ужасом угадывая лопатками где-то в пугающей близости по окрестным кустам прицепившуюся и неотступно преследующую его химеру.

⚙️⚙️⚙️

      Когда дверца вторично звякнула колокольчиком, возвещая не об убытии, а о прибытии одного из холиуэллских гостей, задремавший Уайт дернулся всем телом, в ужасе подскакивая, пробуждаясь и скидывая оковы неуютного сна вместе с плохо подоткнутым пледом.       Тартановая тряпица стекла к ногам, змеясь на ковер, вместе с вошедшим в гостиную пахнуло подводным холодом тинистого леса, овеяло солоноватым йодом, звенящим на донышке горла, и Кей, путаясь и увязая стопами в пледе, соскочил с кресла и бросился к Лэндону, хватая его за руки, окидывая недоуменным взглядом пустой престарелый кофр из черной кожи и ткани, прибавившийся к саквояжу, и взволнованно обегая посеревшее лицо в надежде отыскать там безмолвные ответы на такие же невысказанные вопросы.       — Все в порядке, малёк, — заверил его Валентайн шепотом, косясь по сторонам и убеждаясь, что миссис Кендалл, еще до его ухода отлучившейся по своим счетоводным делам, поблизости не наблюдается. — Нашел я твою зверюгу, не переживай! Здравствует и жрет мышей — ума только не приложу, где она их находит…       — Но ты ее не поймал!.. — разочарованно и обреченно выпалил юноша, куда сильнее обеспокоенный пропажей химеры, чем их привычным безденежьем, и этого оказалось достаточно, чтобы сударь Шляпник, до сего момента пребывавший хоть и в изнуренном, но вполне благодушном настроении, исказился в чертах и раздраженно скрипнул зубами.       — В самом деле, — выдохнул он. — И как это я так оплошал! Мне следовало приволочь ее сюда и подкинуть нашей славной экономке загадку с живым мешком. Как ты себе представляешь это, Пьеро? Куда я должен был ее деть, изловив? Может быть, взять под мышку на манер дамской болонки и отправиться с ней в город? Забудь ты про нее: захочет — прилетит сама. Тебя, я вижу, совсем не интересует, как обстоят у нас на данный момент дела с наличностью?       — Меня интересуют точно, — подала голос от камина Саманта, подслушивающая и схватывающая каждое слово. Извернулась, выглянула со своего места, вся обратившись во внимание, и с нажимом напомнила: — Мне жизненно важно быть завтра в Лондоне!       — Ну, так вы и будете, — заверил ее Лэндон, скидывая на пол чуточку нервирующую Кея дорожную суму. — Деньги на билеты я раздобыл.       — Правда? — неподдельно восхитился Уайт, сверкая глазами. — Ты продал кому-то… — тут он осекся, метнул взгляд на кухонную дверцу, где миссис Кендалл попеременно скрипела пером и гремела посудой, на всякий случай подозревая в этом грохоте прикрытие для навостренных ушей, и продолжил уже шепотом, не называя предметы поименно: — Кому-то продал, да? Как тебе это удалось?       — Ну, это оказалось совсем не сложно, — с напускной беспечностью отозвался Валентайн, усаживаясь в кресло и потирая ободранные и едва не вывернутые в прыжках по курумному побережью лодыжки…       …Пожилой владелец ломбарда, умостившийся за витриной в потрепанном кресле, обитом морковным плюшем, выпучил глаза и вытаращился на пистолет, принесенный в неурочный час припозднившимся посетителем — очевидно, появление смертоносных вещей в его владениях было делом нечастым и выходящим из ряда вон.       Посетитель опустил звякнувшее оружие на прилавок и в свой черед выжидающе уставился на скупщика сквозь завесу табачного смога, повисшего под потолком и плавающего по тесной комнатушке болотистым осиновым туманом, а затем вкрадчиво произнес:       — Это памятная для меня вещица, уважаемый: пистолет принадлежал моему отцу, и я хранил бы его и дальше неприкосновенным, если бы не затруднительное финансовое положение.       Старик хмыкнул, с кряхтением распрямляясь в затекшей спине и вытаскивая из жилетного кармана мутные очки, насадившие по оправе пласты прессованной жирной грязи.       — Сюда с хорошим финансовым положением никто не приходит, — без обиняков и почтительности сообщил он. — А ваш пистолет… надеюсь, вы из него никого не убили? У нас с утра приезжает полиция и проверяет все поступившие предметы. Если есть подозрение, что в округе кого-то застрелили из похожего оружия, то оно изымается, — тут он закашлялся, поднеся к губам кулак и в то же время не сводя взгляда со старинной вещицы, будто умел считывать ее происхождение и историю одной только силой мысли, а его клиент, который был, конечно же, Лэндоном Валентайном, напрягся, начиная терзаться расшалившимися за последние дни нервами. Вдоволь налюбовавшись, скупщик положил пистолет обратно на прилавок, подтолкнув его назад к клиенту, и заключил: — Как вы понимаете, не самая надежная статья моего дохода. Еще и бьет по репутации заведения.       — А когда вам приносят краденые перстни — это, стало быть, не бьет ни по репутации, ни по карману? — подковырнул Валентайн, не особенно удовлетворенный таким чахлым началом переговоров. — Любая вещь, милейший, может в конечном итоге оказаться конфискованной властями. Сколько вы за него дадите?       — Сколько дам… — призадумался владелец ломбарда, с постной миной и без особого энтузиазма созерцая предложенный ему товар. — Пятнадцать фунтов, больше не дам.       — Пятнадцать?! — Лэндон выпучил глаза, а лицо его исказилось кривой судорогой, пронзившей от внешнего уголка правого века и до скошенной линии губ. — Ему цена на рынке не меньше пятидесяти!       — Ну, так и снесите на рынок, — посоветовал старик, не изъявляя ни малейшего желания продолжать торг. — Встаньте там спозаранку и ждите, когда у вас его купят. Понимаете ведь, что быстрые деньги большими не бывают.       — Да дайте же хотя бы тридцать, — моментально отчаявшись и сникнув, униженно попросил Валентайн.       Скупщик помялся, пожевал с сомнением губы и, то ли совершая акт благотворительности, что было сомнительно, то ли все-таки частично заинтересовавшись в самом деле редкой и богато украшенной вещицей, неохотно согласился, но сумму все равно назначил свою:       — Двадцать дам. — Поразмыслив немного, философски прибавил: — Господа полисмены, ежели надумают вас в конце концов задержать, мне всё вернут до последнего пенни — за ваш, разумеется, счет.       Вторичное упоминание полисменов Лэндону совсем уж не понравилось, окутав мрачноватым холодком, будто весь осиновый туман опутал ноги, обвился вокруг голеней и потянул, увлекая по горло в бездонную упырью топь.       — Давайте девятнадцать, — капельку помявшись, самолично скинул и без того смехотворную цену он, внимательно оглядывая поверх стойки пространство ломбарда, заваленное всевозможным хламом, и отыскивая то, что было необходимо в их последующем пути. — И добавьте к этому во-он ту вместительную сумку, что лежит у вас в углу.       — Расскажи! — прицепился Кей, подталкивая свое кресло ближе к господину Валентайну и усаживаясь в него, будто молодой король Артур — на свой бурошкурый лесной трон за Круглым столом в Камелоте.       — Да нечего особенно рассказывать, — пожал плечами сударь Шляпник. — Я просто сдал его в ломбард, и скажу тебе, что это оказался совсем не тот доход, на какой мне хотелось бы рассчитывать. Билеты и скудный завтрак он нам покроет, но… но на этом все.       — О, неужели я завтра буду в Лондоне! — почти подпрыгнув от восторга, воскликнула Саманта, только сейчас осмыслившая эту новость и пропустив мимо ушей ту часть, где Лэндон начинал сокрушаться о заниженной цене. И, не на шутку расчувствовавшись, выпалила: — А вы совсем не такие скверные личности, какими показались мне поначалу!       — Ну, спасибо! — не больно-то проникшись ее сомнительным комплиментом, фыркнул Лэндон.       — А как же Ливерпуль, Лэн? — взволнованно спросил Уайт, высматривая в его глазах какое-то не особо приятное, но зато очень искреннее признание, из которого следовало, что дела их идут все еще крайне скверно. — Нам хватит, чтобы добраться до Ливерпуля?       — Нет, малёк, — покачал головой господин Валентайн. — Хватило бы, но дело все в том, что нам не нужно в Ливерпуль. Мы с тобой тоже едем в Лондон.       — Но почему? — перепугался переменившихся планов Кей, замирая угловатыми плечами и заметавшись птичьей душой. — Мы же собирались… — он сбился, осекся, затих, дожидаясь объяснений.       — Верно, Ключик, — кивнул Валентайн, блаженно откидываясь на спинку и прикрывая глаза. — Собирались. Но, знаешь, к черту это депрессивное мутное местечко — говорят, Ливерпуль давно уже понемногу мельчает и приходит в упадок, а я, видишь ли, подумал вот о чем: кому мы там сбудем наш специфический груз? Боюсь, что с этим могут возникнуть некоторые трудности, а сдавать ценные вещи по дешевке в какой-нибудь третьесортный ломбард, во-первых, обидно и, во-вторых, убыточно. Лондон — город кучный, а человека… человека, сам знаешь, принято прятать среди людей.       …Еще через пару часов миссис Кендалл, завершая затяжной вечер, давно перекинувшийся за полуночный румб, предложила Саманте занять постель в комнате для прислуги; двум другим гостями, пообещавшимся сопроводить ее поутру до железнодорожной станции и позаботиться, чтобы леди благополучно села в поезд, не повенчавшись напоследок очередным сумасбродным порывом с гудящими рельсами — на этом предположении жертву обстоятельств опять охватила злоба, и добрые слова о попутчиках были мысленно взяты ей обратно, — старушка, ничуть не сокрушаясь, выделила диван и пару кресел, составленных воедино в узкое и тесное, но все-таки вполне себе спальное место.       — Мы сейчас не пользуемся услугами прачечной, — пояснила она, протягивая им в компенсацию за отсутствующие простыни и подушки парочку лишних пледов. — Все постельные принадлежности будут перестирываться в начале сезона, перед открытием остальных корпусов и приездом гостей, и сейчас я пользуюсь услугами приходящей прачки, а если та вдруг заболевает хворью или выпивкой — она у нас любит заложить за воротник, — то приходится стирать самой. Куда мне стирать за вами столько белья! Вы уж извиняйте, но придется вам потерпеть, любезные джентльмены, а для леди я приготовлю постель, ей не подобает ютиться в неудобстве: шея поутру будет болеть.       Когда она удалилась, Уайт, обиженно застывший с колючей дерюгой в руках, недоуменно спросил:       — А у нас разве шея не будет болеть, Лэн?.. Или она болит только у девушек?       Господин Валентайн окинул его чуточку рассеянным взглядом и, не найдясь, что на это ответить, беззлобно рассмеялся, угадывая в сорванных нотках собственного искаженного смеха близость натуральной истерики, за которую ему — взрослому, зрелому, возмужалому, — предстояло после немало стыдиться перед своим юным спутником.       — Лэн?.. — тотчас же почуяв неладное, забеспокоился Кей, подтекая, хватая за краешек рукава одними только кончиками пальцев и заглядывая снизу вверх в опутанное тенями и кручиной лицо мужчины, которое тот старательно, но безуспешно отводил в попытке спрятать. — Лэн, что… все в порядке?       — В порядке, мой Ключик, — перехватывая восходящий психопатическими нотами смех и стягивая его поскорее жесткой вервью, поспешил заверить его Лэндон, пока мальчишка не надумал себе чего-нибудь в корне не того, неверного. — Почти в порядке… виски бы мне сейчас. Пару бутылок, чтобы беспробудно рухнуть и не воскресать, пока не наладятся дела. Но, увы, в нашем распоряжении нет ни времени, ни наличности, ни уместности для крепкого пойла, поэтому ограничусь-ка я сигареткой. Пойдем со мной на улицу, проветримся, посмотрим на ночное море.       В приютившем их окраинном домике «Холиуэллского сада» теплилось топленым свечным смальцем окно на втором этаже, мельтешило мечущимся пламенем, швыряющим косые тени на тонкие шторы; первый ярус озаряли только слабые отсветы камина, где дерево успело прогореть до каленых углей и теперь неумолимо остывало, развеивая по рыцарской гостиной тающее тепло.       Море, от которого здесь у ног плескался один узенький пролив, отражало зависший в зените лунный круг и расходилось от него попеременно-седыми агатовыми кольцами, проваливалось фокусом вогнутой лупы, и тонкая морщинистая сеть спокойных волн изредка разражалась случайным всплеском, за которым чудилась не обыкновенная рыбина, решившая вынырнуть на поверхность, а какой-нибудь подводный житель-фейри, заблудившийся и прибитый приливом к недоброму утесу.       Лэндон затянулся, раскуривая сигарету, ярко полыхнувшую подпаленным кончиком, и выдохнул в небо бородатый дым, яростно раздираемый на клочки бешеным ветром. Распахнул половинчатые объятья, обвил Уайта за плечи, притиснул к себе под бок, утыкаясь носом в перепутанную макушку и целуя свалявшийся там нечесаный колтун, пахнущий доро́гой и запутавшимся в прядках гренландским льдом, и прошептал:       — В Лондоне все будет хорошо, Ключик. Обещаю тебе! Я что-нибудь придумаю, и там у нас непременно все наладится!       В голосе его, еще недавно потраченном паническими нотами, надрывающими привычный тенор, теперь сквозила твердая уверенность человека, сумевшего взять себя в руки, обуздать, вздернуть за шиворот да поставить на ноги, возвращая причитающееся от природы прямоходящее положение, и у Кея как-то неуловимо посветлело на душе.       — Правда? — оживился он, поднимая глаза и робко улыбаясь, но потом вспомнил кое о чем, что неотступно подтачивало червоточиной, и спросил, заранее опасаясь возможного недовольства: — Лэн, но как же быть с Лилак?.. Мне так больно от мысли, что придется бросить ее здесь…       — Я завтра спозаранку отправлюсь на побережье, сам понимаешь, для чего, — вопреки ожиданиям, мужчина не стал сердиться, восприняв наконец-то всерьез детскую и смехотворную, но, очевидно, важную для юноши просьбу. — Потом заберу чемодан нашей спутницы и буду ждать вас уже на станции. Если мне удастся отыскать там твою Лилак, я, конечно, постараюсь уговорить ее забраться в рюкзак и сидеть в нем смирно, хотя и подозреваю, что делом это может оказаться весьма непростым… Да ты и сам ведь это понимаешь, малёк… Не держи на меня зла, если вдруг вернусь без нашей дурынды — нарочно этого не случится: пускай я ее и недолюбливаю, а все же по-своему привык, что она постоянно с нами.       — Я надеюсь, она найдется, — тихо произнес Кей, обводя печальным взглядом весь видимый пролив, где с приближением ночи начинали сновать сквозь дрему космические чайки и нырять водяные драконы.       — Эй! — попытался растормошить его сударь Шляпник. — Думай о другом. Завтра ты увидишь Лондон! Разве не ты когда-то делился со мной своими о нем мечтами?       — Верно, — припомнил Уайт, успевший растерять в бесприютных скитаниях все грезы и леденцовые осколки детства. — Я даже вообразить себе не могу пока, на что этот Лондон может быть похож.       …Лондон ему снился: били часы послеполуденный чай, все вокруг крутили педали велосипедов, и колеса, множество рулеток-колес, где можно поставить то на красное, то на черное, то на «зеро», оборачивались циферблатами часов, неторопливых, важных и точных, бьющих таинственный двадцать пятый час. Почему-то, совсем не ко времени и не по сезону, необъятно шумела над головой листва, по-летнему зрелая и пыльная, дороги, поделенные на две и даже четыре шумные полосы, кучно полнились повозками и санями, мостовая была скользкой, полозья гладко летели вслед за впряженными в экипажи бульдогами, окольцованными шипастыми ошейниками; на карнизе королевского дворца стояла лошадь в красно-зеленой попоне «Ройял Стюарт», ее грива и хвост были заплетены множеством мелких косичек, а на породистой голове меж чутких ушей поблескивала золотая корона.       Потом лошадь оттолкнулась всеми копытами, сиганула с карниза под дружное аханье публики, мгновенно затаившей дыхание, и расправила за спиной широкие крылья…       Что-то настырно пробивалось сквозь сон, и Кей наморщил лоб, заметно углубившийся тонкой, не по годам проклюнувшейся морщинкой меж бровей. Сморгнул пару раз, разомкнул слипшиеся глаза и приподнялся на локте, выглядывая над кресельным подлокотником.       За окнами было еще погранично-темно, только брезжила студеным светом замутненная полоска пролива. Господин Валентайн торопливо собирался, накидывая пальто, но даже не это встревожило и пробудило мальчишку, а странные шорохи за стенами домика, будто какое-то животное расхаживало по мокрому песку.       — Лэн?.. — вылезая из-под одеяла и спуская на остывший пол босые ноги, Уайт окликнул сударя Шляпника, и тот тотчас же подошел к нему: сомкнул на теплых спросонья щеках разящие табачным листом ладони, запечатлел на лбу и на кончике носа несколько поцелуев и велел:       — Спи, Ключик, ты слишком рано подскочил, у тебя еще полно времени, чтобы отдохнуть…       — Что там? — хруст песчинок под когтями сквозь сырое эхо раздавался все отчетливее, все ближе к крыльцу; хлопнули кожистой парусиной крылья, и Лэндон с Кеем, не сговариваясь, метнулись к двери, распахивая ее и замирая на пустом пороге.       Туман наползал с Английского канала настолько плотным пологом, что в нем терялись очертания скал, растворялись в млечном киселе, а вода угадывалась только по плеску монотонно прибегающих волн. Мерещились и мнились силуэты, которых не было, клубился воздух, выплавлялись из него очертания разных фигур: не то слон, не то горный тролль, не то просто рыбак, бредущий по кромке прилива, а под ногами остались сиротливыми рунами отпечатки птичьих лап, будто то бродили в ночи золистые навьи.       Уайт огорчился, быстро сбежал босиком по ступеням, выскакивая на обжигающий холодом пляж, но не решаясь, впрочем, заступать глубоко в накуренный морем дым, пару раз тихо окликнул, не добившись никакого результата, помялся, часто переступая с ноги на ногу и машинально отряхивая пятки об штанины, да разочарованно поднялся обратно к Лэндону, полностью экипированному и готовому отправиться на побережье за их бесценным металлическим хламом.       — Я буду ждать вас на станции, — напомнил мужчина. — Скажешь миссис Кендалл, если та вдруг будет интересоваться, что у меня снова дела в городе. Впрочем, она не станет. Эта дама — образец деликатности.       После этого он поцеловал юношу в макушку и зашагал по взморью навстречу скале-самоубийце и семи пакостливым сестрам, растворяясь в вездесущем удушливом тумане, забивающемся в уши и нос простудной мокрой вязью.

⚙️⚙️⚙️

      Первой ласточкой оживленной механической жизни, встретившейся им с Самантой на пути после прощания с доброй экономкой, оказался дородный колесный пароход, составленный будто бы из трех блинов, с шумом рассекающих воду, с плоской баржей, водруженной на эти блинные круги, с громоздящимися ярусами кают и парой дымовых труб, коптящих и без того пыльное небо угольной гарью. Колеса вращались, не особенно нуждающиеся в парусах мачты торчали обглоданно пустыми, на носу развевался трехцветный лучистый флаг, и было видно даже с проложенной вдоль берега тропинки, как по палубам разгуливают хорошо одетые люди.       Громада эта так впечатлила Уайта, что он, позабыв о приличиях и различиях, установленных в обществе между мужчинами и женщинами, безо всякой задней мысли принялся дергать Саманту за рукав в попытке привлечь ее внимание.       Та обернулась, оставив ненадолго в покое своего монокулярного кота, покорно склубившегося у нее на груди, и сощурилась, защищая глаза от разящей небесной белизны.       — О, — наконец, бегло изучив плавучую диковинку, спокойно и почти равнодушно выдала она. — Это изобретение знаменитого французского инженера, мсье Эрнеста Базина. Тебе интересно, как устроен этот корабль?       Уайт, запоздало смутившись и отдернув руку, скованно кивнул.       — Его колеса-поплавки — полые, — охотно разъяснила девушка, сменившая унизительное обмундирование горничной на свой роковой готический наряд, просохший за ночь и приведенный с помощью миссис Кендалл в пристойный вид. — Видишь, сам корпус корабля сильно приподнят относительно ватерлинии и как будто бы висит в воздухе? Благодаря такой особенности сопротивление воды сильно снижается, что позволяет развить порядочную скорость. Его долго строили и испытывали. Я слышала, что с ним поначалу приключилось две или три неудачи — скучные неудачи, никаких катастроф и взрывов, банальный перерасход топлива, во много раз превышающий все разумные нормы, — однако его все-таки довели до ума, и на данный момент это самый быстроходный океанический лайнер из всех существующих в мире. В Америку по морю из Европы отправляются именно такие корабли. Но этот малютка, скорее всего, курсирует в пределах материка и ближайших островов.       — И в Лондоне полно таких странных, удивительных штуковин? — спросил Кей, не сводя глаз с парохода и от рассеянности спотыкаясь на безупречно ровной песчаной дорожке.       — Ну, если ты считаешь их странными и удивительными, то да, их там навалом, — кивнула леди Саванна, которой все эти машины наверняка уже порядком примелькались и утратили налет механического волшебства. — Я понимаю, какой восторг они сейчас должны у тебя вызывать. Но когда ты продолжительное время проживаешь в столице, поверь, их изобилие в конце концов перестает тебя радовать.       Туман рассеялся, и утренний Истборн показался особенно умиротворенным, ослепительно серым и дышащим свежестью нового дня; вчерашнего ураганного ветра не было и в помине, пальмы вяло трепетали резными листьями, демонстрируя совершенный штиль, пришедший на смену непогоде, брусчатка отзывалась под каблуками суховатым стуком, и недавний холод практически не ощущался.       Самую малость поплутав по улочкам и поспрашивав прохожих, они напали на верный путь и выбрались к станции, где их поджидало бежевое вокзальное здание, торчащее одинокой башенкой с пепловой остроконечной верхушкой и приземистым павильоном, крытым таким же дымчатым куполом, под которым мог скрываться зал ожидания или дебаркадер, раскидывающий парные стрелки железнодорожных путей.       Чем ближе они подбирались к очередной судьбоносной точке, тем поганее и тоскливее становилось у юноши на душе. Он стал чаще оглядываться, запрокидывать голову, смотреть в пустое небо с редкими дирижаблями и паропланами, курсирующими над восточным графством, не без ужаса мечтая узреть в нем свою блудную рыбопсину, но небо оставалось безмолвным, городок жил скучной мещанской жизнью и крылатых возмутителей спокойствия в нем не наблюдалось, судя по тому, как чинно вышагивали его обитатели. Истборнский вокзал ширился, разрастался во все стороны, приглашающе раскрывая под покатым козырьком неприметные двери, и в воссоединение с пропавшим питомцем, раз за разом удирающим от своих сомнительных владельцев, уже ни на каплю не верилось; в конце концов, Уайт незаметно довелся до того, что стал откровенно завидовать Саманте с ее воспитанным котом, никуда от хозяйки и не думающим сбегать.       Внутри вокзал оказался чуточку пыльным, но уютным и чистым, а пассажиров в него набилось довольно много, несмотря на то, что сам город неизменно казался вымершим или впавшим в зимнюю спячку, и Кей с Самантой, угодив в эту утреннюю толчею, долго тыркались по сторонам, пока не заметили Лэндона, в нудном ожидании прислонившегося к стене в отдалении от главного источника шума, каковым являлись кассы с хвостами очередей.       Пока они пробивались к нему через небольшую толпу, скучившуюся возле газетной лавки и образовавшую посреди зала затор, Уайт все еще на что-то надеялся, хотя в глубине души сам уже корил себя за наивность, но когда приблизились вплотную, его с ног до головы окатило жестоким пониманием: никакого чуда не случится, и вовсе не потому, что чудес якобы не случается, а лишь потому, что случаются они обычно тогда, когда ты их не ждешь.       Возле ног господина Валентайна покоился тяжелый черный кофр, набитый контрабандным злодейским грузом, а в руках болезненным напоминанием неприкаянно болтался пустой рюкзак.       Лилак при нем не было.       Кей этому почему-то даже не удивился, только понурился еще сильнее.       Лэндон их тоже увидел, просиял, встряхнулся — очевидно, одинокое прозябание на вокзале с сумой, подозрительно топорщащейся игольчатыми боками, порядком его вымотало, — и с радостью подхватил с пола немногочисленный багаж.       — Я заждался, — сказал он, обращаясь к Уайту и учтиво кивнув Саманте в знак приветствия. — Долго же вы, однако, шли.       — Да, мы глазели на колесные корабли, — без утайки сообщила леди Саванна, с облегчением принимая возвращенный ей чемодан с загадочным ассимилярием и своей репликой заставив мальчишку от неожиданности поперхнуться слюной. — Но все равно ведь успели, так? Я специально держала час в запасе.       — Идемте, — сударь Шляпник, успевший загодя выяснить, с какой платформы отходит их поезд, только махнул на это рукой и повел своих спутников через поток беспрестанно прибывающих людей — все горожане как будто разом повыбрались из домов, дружно надумав податься в Лондон, но на перроне растянулись, рассредоточились, и вдруг оказалось, что их вовсе не так уж и много, что едва ли и наполовину будет заполнен каждый вагон в неспешно подползающем составе с желтоносым паровозом, увенчанным трубой, точно блестящим щегольским цилиндром.       Уайт молчал, не спрашивал ничего про Лилак, вел внутреннюю борьбу, мысленно доказывая себе, что Семь Сестер — место для одинокой фантастической тварюжки не такое уж и худое, и там ее, скорее всего, никто не тронет, приняв по ошибке за альбатроса, перекормленную чайку, больную ворону, заблудившегося нетопыря или попросту за мираж, но от осознания, что где-то останется существовать настоящая и совсем ручная химера, да только вот — не у него, становилось тошнотворно-паршиво.       В вагон он вошел удрученным, пасмурным, никак не щипки и дохлые шуточки Лэндона, тщетно пытающегося его растормошить, не реагирующим, и, едва оказавшись в выкупленном на троих купе, забрался к окну, прилипнув к стеклу лбом и сплюснувшимся кончиком носа.       — Какая роскошь! — чуточку изумленно вскинула брови Саманта, обнаружив, что остаток путешествия им выпало проделать первым классом. — Вы не поскупились, Лэрри, — тут ей надо было выразительно надавить, язвенно давая понять, в какой фарс она ввязывается, называя это имя, едва ли принадлежащее хоть кому-нибудь из присутствующих. — Или вы Лэйн? Или… — она сделала многозначительную паузу, прежде чем продолжить издеваться, и проговорила, оставляя незаконченной концовку слова: — Лэн… Лэнс?       — Роскошь — у меня в кофре, — отозвался Валентайн, старательно игнорируя все до последней подначки. — Увольте, последнее, что мне хотелось бы делать с таким грузом — это толкаться в общем вагоне! И оставьте уже, Бога ради, в покое мое имя: оно вам так и так совершенно ни к чему.       — Ни к чему, — легко согласилась леди Саванна, усаживаясь за столик напротив «братьев». — Мне не дает покоя неразгаданная загадка.       — Ну, так примите тот факт, что не всем загадкам быть разгаданными, — философски посоветовал ей сударь Шляпник, наизготовку катая в пальцах свежую сигаретку из новенькой пачки — кое-что от покупки билетов у него, по-видимому, осталось, и подметивший это Кей ощутил легкое ворчание в желудке, требующем хоть чего-нибудь съестного, способного пополнить в теле угасающие силы.       Вскоре пришел проводник, еще раз деловито проверил билеты и предложил пассажирам бодрящего утреннего чая с праздничным имбирным печеньем, и когда господин Валентайн попросил принести для всех и того и другого, Уайта чуточку отпустило, а тягостная ноша, пасуя перед поданным напитком в посеребренных подстаканниках, украшенных птичьим гербом, незаметно соскользнула с плеч, притаившись поодаль на затертом купейном бархате.       Все это, вместе взятое: подшерсток тонких нитей под пальцами, давно забытое ощущение комфорта, привкус специй и острых перчинок, надкусанных зубами вместе с тонким хрустящим тестом, сладкий чай, в спешке малость ошпаривший горло, и зачинающийся под днищем перестук колес оживили юношу, и на губы его снова запросилась неуверенная улыбка.       Паровоз чихнул плотной взвесью золистой сажи, сплюнул копоть, окутывая поземкой только вымытую уборщиками плитку платформы и оседая непроницаемым слоем на всех вокзальных поверхностях, стронулся с места, медленно и величаво набирая ход; дым заклубился, поплыл мимо окон, и тогда Кей наконец-то смирился с тем, что они потеряли Лилак.       За стеклами замелькал город, потом — пригород с одинокими домишками, раскиданными по просторным равнинам, где торчал кустарник с редким верещатником; «солнечный капкан», так солнца своим недолгим гостям ни разу и не показавший, терялся географической точкой за спиной, сизые холмы перешептывались перелетным ветром, а паровоз, не смевший ускоряться, покуда не покинули городской черты, начал потихоньку раскачиваться, выдохнул новую порцию прогоревшего пара и вырвался вперед самого себя на половинку корпуса.       Уайт, все еще не слишком опрятный, несмотря на утренние умывания под ледяной водой и попытки пригладить встопорщенные волосы, прикорнул на столе, сложив поверх него руки и уткнувшись в них подбородком, Лэндон, по-прежнему критически небритый, рядом с ним читал прикупленную, чтобы скрасить долгое пребывание на вокзале, на мелкие деньги газету, а с другой стороны стола Саманта, поразительно ухоженная по сравнению с ними обоими, в две руки переписывала свою промокшую брошюру, упрямо подновляя растекшиеся буквы. Снаружи постоянно кто-то пробегал: дети, не способные усидеть в замкнутой комнатушке и выбирающиеся в коридор, мужчины, отправляющиеся покурить на открытую площадку, расположенную в конце вагона — господин Валентайн, будучи заядлым курильщиком, нашел для них именно такие места, чтобы не пришлось далеко ходить, — но чаще всех проплывал, никогда не ускоряя шагу, разносящий кофе и чай проводник.       — Хотите последнюю новость? — вдруг нарушил тишину Лэндон, закрыв газету и возвратившись к первой полосе, и Кей на этом почему-то без причин перепугался, а их спутница заинтересованно отняла голову от исписанных страниц. — Догадайтесь, о чем она может быть.       — О дирижабле? — первой предположила Саманта, опередив разнервничавшегося попусту мальчишку.       — О дирижабле, — кивком подтвердил Валентайн и принялся зачитывать: — «Таинственная история, произошедшая с цеппелином «Ромул и Рем», следовавшим по маршруту «Рим-Ливерпуль», взбудоражила и охватила умы обывателей. Ничто не предвещало беды, когда…», — так, здесь очень много воды о том, что мы и без того прекрасно знаем: когда он отправился, какое было умиротворенное утро и как ярко светило италийское солнышко. — Пробежав строки глазами и отыскав нужное место, он продолжил: — Вот! «На отрезке между Парижем и Лондоном дирижабль подвергся нападению воздушных пиратов: те атаковали его на миниатюрных «копперах» с абордажным устройством…».       — «Копперах»? — вклинился Уайт, услышав незнакомое название.       — Это те самолетики, — пояснила Саманта. — Иногда их зовут «жуками», иногда — «копперами»; последнее привязалось из-за медного блеска.       — Вы дадите мне прочесть? — понемногу раздражаясь, вернул себе инициативу Лэндон. — Мое горло по утрам, между прочим, не казенное. — И, видно, впрямь почуяв неладное першение и слабость в связках, пересказал уже своими словами: — Если обобщить, то суть в том, что пираты внезапно оказались обезоружены. Как это произошло и куда делись их пистолетики — а очевидцы все как один твердят, что они у них присутствовали, да и кому же это знать, как не нам, — остается для всех загадкой, но Скотланд-Ярд проводит в связи с этим тщательное расследование. Известно, что путешественники сумели оказать внезапно и необъяснимо разоруженным захватчикам сопротивление: многие из пиратов были безжалостно сброшены с дирижабля, и тела их разыскивают до сих пор. Также экипаж впоследствии недосчитался нескольких пассажиров, предположительно успевших воспользоваться спасательной шлюпкой… — голос не удержался, запнулся, сорвался с тонкой лески, и Лэндон поспешил обуздать его, покуда мальчик-ключик не заметил неладного, как ни в чем не бывало продолжая: — …Однако личность пропавших без вести не установлена, известно лишь то, что это были пассажиры третьего класса, и данный факт настораживает полицейских. Эксперты предполагают, что имело место столкновение двух противоборствующих группировок, не сумевших поделить территорию, а беглые пассажиры могли оказаться пособниками одной из них. Это самая лучшая их гипотеза, несмотря на то, что выжившие и задержанные пираты категорически ее отрицают и сами не могут объяснить всего произошедшего, — на этом он закончил, откладывая чтиво в сторону и обводя своих спутников выжидающим взглядом.       — Я ничего не знаю, — ответила Саманта, снова безошибочно угадав затаенное недоверие к ней. — Меня вообще там не было, я передумала и вылетела другим рейсом. Хватит меня уже подозревать непонятно в чем и буравить этим вот своим глазным сверлом! Если бы хотела — уже тысячу раз могла бы найти способ сообщить о вас властям, уж поверьте, вы бы даже и глазом моргнуть не успели. К тому же, если вы всё еще не поняли, я теперь повязана вместе с вами кубиком Клоксуорта, но даже не могу никому доказать, что хоть когда-нибудь держала в руках эту легендарную вещь, потому что кое-кто ее уничтожил, растоптав ногами и превратив в раскрошенное стекло!       — Конечно, лучше было оставить все как есть, позволив нам всем грохнуться с огромной высоты, и тогда бы мы ничем не отличались сейчас от кубика, — прорычал недовольный Валентайн, однако к последней фразе девушки прислушался, впервые увидев ситуацию в ином свете.       — Лэн, это ужасно, — пролепетал Уайт, вконец побелевший и ставший мучнистым, как гипсовая статуэтка греческого мальчика. — Мы выходим совсем уж какими-то страшными преступниками! Сперва — сгоревшая лаборатория, теперь еще и дирижабль…       Саманта фыркнула, не удержалась, расхохоталась в голос.       — Как же меня все это забавляет! — объявила она. И, поймав двойную, как кофе с молоком, порцию небезосновательных сомнений в ее честности, обиженно выпалила: — Ну, право, это уже слишком! Мало ли что я сказала вам тогда, при первой встрече? Не собиралась я, а сейчас — не собираюсь и подавно: ведь это только благодаря вашей помощи я еду в Лондон к отцу и поспеваю в срок. Да послушайте же… для отца — хоть я его и не поддерживаю — это очень важный эксперимент, и он отдал многие годы своей жизни на то, чтобы его осуществить. И пускай мне не по нутру то, что он затеял, он же мой papá, как-никак, и подводить я его не хочу. Вы меня выручили — я вам благодарна, искренне. Ну, как еще вам доказать? — уловив колебание на лицах своих собеседников, она призадумалась ненадолго, а затем вдруг огорошила обоих: — А хотите, приходите посмотреть? В Клокориум никого не пускают, но если вы будете со мной, я без труда проведу вас через охрану, сказав, что вы мои друзья и помогаете мне в исследованиях! Papá, конечно, ничего не добьется, но зато вы сможете увидеть Клокориум изнутри. Скажите, вы хоть раз в своей жизни бывали в нем? — на всякий случай уточнила она и, получив в ответ растерянное и разлаженное покачивание головами, воодушевилась: — В таком случае, возможно, это единственный шанс на всю вашу оставшуюся жизнь.       — И там будет этот твой Магистериус? — ни в какую не желая сдаваться и упорно подкармливая ненасытную паранойю, поинтересовался Лэндон, не потерявший связи с собственной головой в отличие от мальчика-ключика, уже начинающего одержимо сверкать стеклянными глазами. — Тот самый, чью лабораторию мы спалили?       — И что с того? — пожала плечами леди Саванна. — На вас ведь не написано, что вы — поджигатели, а господину Магистериусу не до таких мелочных материй, как расследование поджога! Или вы думаете, будто я приведу вас туда только для того, чтобы… А, да ну вас к черту! Не хотите — и не надо! Решила отблагодарить, да, видно, напрасно я это затеяла!       — Нет… — пролепетал Кей, чующий, как ускользает из рук та самая, одна на миллион, возможность и тает в легендарном лондонском тумане, ядовитом и горчащем всеми сортами смогов. — Нет-нет, подожди… Лэн… Да погодите же вы, я хочу увидеть Клокориум! Лэн!       Последние слова он выпалил требовательно, ультимативно, едва ли не с угрозой.       — Что, мой Ключик?! — так же твердо отозвался Валентайн, упершийся рогами и не намеренный уступать.       — Лэн, я хочу в Клокориум!       — А я хочу миллион фунтов, жареный стейк с кровью и бутылку ирландского скотча! — огрызнулся сударь Шляпник. — И они у нас, может быть, еще будет, если не полезем к чертям на рожон!       — Ой, как хотите! — отмахнулась Саманта, обидевшись и мгновенно передумав. — Не поведу я вас никуда, больно надо! Обойдетесь! — и показала обомлевшему Уайту, мигом рухнувшему в пучину уныния, язык.       Возможно, они бы и дальше пререкались, ссорились и выясняли несуществующие отношения, если бы в эту секунду за окном не мелькнуло нечто, пугающе знакомое и издали отдаленно похожее на рваный плащ колдуна, сорванный с плеч и пущенный по ветру.       Кей заметил, ухватился взглядом, вытаращил глаза, провожая летучую тряпку, и тут из-за туч, будто нарочно, выглянуло солнце, обогрело подмороженные поля слабым лучом, скользнуло по перелетной рванине, зацепилось, заиграло, переливаясь, будто на кольчужной чешуе…       — Господи, это она! — воскликнул Уайт, подлетев с места и по неосторожности врезавшись макушкой в багажную полку. Зашипел, поморщился, накрывая мгновенно вырастающую шишку рукой, но даже не обратил внимания на откровенно смехотворную, по сравнению с недавно расквашенным и все еще худо дышащим носом, боль. Ухватился за рейки оконной рамы, потрясенно уставился на ползущие и понемногу ускоряющиеся пейзажи сквозь стекло, и уже с уверенностью произнес, еле справляясь, чтобы не сорваться и не вылететь из купе сломя голову и никому ничего не объясняя: — Это же Лилак! Она там! Она летит за нами!       — Она — ходячая катастрофа, — подытожил господин Валентайн, почему-то не испытывая ни малейшего удивления, будто так оно и должно было случиться, что химера не нагуляется до утра, потеряет своих приятелей-хозяев и, переполошившись, бросится догонять. — Откуда в ней столько прыти? Надо ее срочно изловить, пока никому глаза не намозолила! Это же теперь, хотим мы того или нет, наша визитная карточка, которую мы по собственной тупости продолжаем таскать за собой!       Он резко поднялся с сиденья, отшвырнул купейную створку и вырвался в коридор; Уайт бросился следом, а за ними, предусмотрительно укрыв дремлющего кота маленьким шерстяным пледом для ног, выскользнула и любопытная Саманта, заинтригованная поимкой гулящей химеры.       Быстро миновав покачивающийся вагон и оказавшись в дальнем его конце, Лэндон распахнул дыхнувшую сквозняком дверь, выбрался на звякнувшую боковую площадку — вихры волос и полы пальто сразу же заметало кусачими встречными потоками бушующего воздуха, — ухватился за стальное ограждение, накрепко, до белизны и немоты, впившись в него пальцами, и быстрым взглядом окинул видимую часть небесного купола.       — И куда же она подевалась? — спросил сам себя, а ветер срывал слова и гасил, разбивая по звукам и растворяя в грохоте дребезжащих колес.       Уайт подоспел, остановился рядом, прижимаясь плечом к горячему плечу мужчины и так ощущая себя капельку уверенней на открытом пятачке, с которого до смерти боялся свалиться. Заметался глазами, испуганно приоткрыв рот, и, не сдержавшись, крикнул — так громко, как только мог:       — Ли-лак! Лилак!       — Она не отзовется, — резонно напомнила застывшая за их спинами Саманта. — Я же говорила, что у нее всегда было другое имя, и к твоему она вряд ли успела как следует привыкнуть. Зато нюх у нее знатный. Не могу поверить, что у собаки может быть такой нюх, но, возможно, с ним что-то произошло после того, как ей пришили чужое тело…       Пока она рассуждала, вслух выстраивая теории, Лэндон аккуратно, со всеми возможными предосторожностями подобрался к крайнему левому бортику, свесился, выглядывая из-за вагона и всей душой надеясь, что его не зашибет торчащей веткой какого-нибудь шального деревца, и тогда наконец-то увидел ее: химера сидела почти на самой крыше, но чуточку наискось, по диагонали и боком, врезавшись когтями и прилепившись к вагону жутковатой горгульей, паразитирующим полипом. Морда ее, разинутая и полощущая длинным вываленным языком, выражала довольную сосредоточенность, а в позе отчетливо ощущалось только одно: псина знает, что искомое находится именно в этом вагоне, и ждать будет столько, сколько потребуется.       То есть, до прибытия в Лондон.       А если быть еще чуточку точнее — на людный и шумный вокзал «Виктория».       Грязно выругавшись, Лэндон попытался ее окликнуть, но все было тщетно: Лилак смотрела строго перед собой и на внешние раздражители не реагировала.       Тогда, понадеявшись, что хотя бы это даст какие-то плоды, он размахнулся и со всей возможной силы саданул кулаком по стальной обшивке вагона, кривясь от полоснувшей по костяшкам боли и встряхивая моментально занывшую руку.       Вибрация, еле ощутимо пробежавшая по корпусу и докатившаяся до химеры, сумела привлечь недоумевающее внимание зверюги: она вздрогнула, пряднула ушами, завертела головой; Валентайн свистнул, вложив пальцы в рот, постаравшись сделать это так пронзительно, как только мог, и тогда Лилак наконец-то заметила его — он мог бы поклясться, что она разулыбалась, шире распахнув свою волчью пасть, — оторвалась от крыши, соскочила, расправив невзрачные крылья, и, просто зависнув над несущимся вперед составом, плавно спикировала на площадку прямо к их ногам.       Больше всех обрадовался ее возвращению Уайт: первым — и, надо отдать должное, единственным, — бросился навстречу, присаживаясь на корточки, подхватывая химеру под мышки, забирая на руки и прижимая к себе еще пуще провонявшее тухлецой тельце.       Лилак было все равно, к кому из присутствующих проявлять бурные чувства, но проявить, очевидно, хотелось ко всем, и она, яростно обмусолив Кею лицо, поползла по нему выше, перебираясь на плечи и на пробу порываясь достать первым делом до стоящей поблизости Саманты.       Саманта таких вольностей позволять не собиралась.       — Убери свою гадость! — потребовала она и на всякий случай пригрозила, припомнив их совместный полет на «Ромуле и Реме»: — Попробуй только выпустить! Еще раз она тронет моего кота — и я за себя не ручаюсь!       — Мне кажется, они давно подружились, — беззаботно заверил ее Уайт, слишком счастливый, чтобы обижаться на резкие слова.       — Ну, малёк, теперь у нас полный набор, — объявил господин Валентайн, распахивая предусмотрительно прихваченный из каюты рюкзак и вступая в неравный бой с химерой, за вольные сутки твердо вознамерившейся свою переносную тюрьму бойкотировать. — И контрафакт, и контрабанда. И мы с тобой, парочка злоумышленников-лиходеев с большой дороги. Ну просто сказка, а не жизнь.       Кей легкомысленно отмахивался, ошибочно не принимая всего сказанного всерьез, улыбался и помогал заталкивать немую, но беззвучно скулящую Лилак в мешок, бережно складывая кожистые крылья вдоль чешуйчатой рыбьей спины, чтобы не повредить. Ветер тормошил полы дубленки, трепал лезущую в глаза челку, и дышать стало вмиг безудержно-легко: даже торфяной чад, тянущийся мощными выхлопами от коптящей небо трубы, не казался больше таким омерзительно-гадким, будто лужа пролитой на землю смолы, парящая в жаркий полдень. Солнце, единожды проглянувшее сквозь изрешеченную завесь облаков, стало показываться все чаще, небо пестрело просветами и синевой, хотя по мере приближения к столице становилось ниже, угрюмее, суровей, наваливалось точно так же, как стены грозных кимрских бастионов.       Дорожная грязь обступала с обеих сторон железнодорожное полотно, сбегала щебневой насыпью к чернобурому сухостою, но луговины и взгорья выглядели все такими же безупречно ухоженными, ровно их подстригали по утрам садовыми ножницами рачительные и сверх меры педантичные владельцы.       Вот замелькали частые двухъярусные дома, показались механические башни ветряных мельниц, со скрипом проворачивающих массивные лепестки крылатых пропеллеров, и рельсовый путь сузился, запертый с обеих сторон утыканной пиками оградой, а за ней выросли яблони, приземистые, с раскидистым стволом, расщепленным надвое и разбегающимся путаницей угловатых ветвей, сплетающихся в голую крону. Яблони были высажены черед равные промежутки в ряд заботливой рукой и вымазаны у основания выветрившимися белилами.       Проскочили под мостом, разминулись со встречным поездом, пронесшимся мимо с оглушительным гудком, переполошившим Лилак и мсье Кисье, и снова замельтешили чьи-то садики с забором из красного кирпича, многоэтажные строения, сложенные из все той же глины, цветом похожей на печеную фасоль, а за ними уже маячил, наседая и тесня, весомый белый гранит карманных вавилонов. Небо заполонили шарльеры, цеппелины, хвостатые змеи-аэростаты и шныряющие паропланы, только-только взмывшие, идущие ровным ходом или снижающиеся для посадки. В следующий раз состав пробежался уже по мосту, и тогда внизу Уайту удалось разглядеть нарядные фронтонные особняки, выглядывающие фасадами на улицу: каждый с чинным крыльцом, с непременным маленьким палисадником, где лежали породистые камни да торчал низкорослый декоративный кустарник, с наглухо застегнутыми рединготами дверей, оборудованных бронзовым кнокером, с царственными корунами над строгими прямоугольниками окон, расчерченных безупречно белыми переплетами, и с многогранным заземленным эркером, но и они остались позади, подарив на прощанье редкий дымок, тянущийся от каминных труб и гармонично вплетающийся в прокуренный небосвод. Паровоз еще замедлился, засеменил черепашьим шагом; стены, заграждения, сетки, древесные стволы — все вдруг расступилось, а впереди разлилась мутной синевой река, растянулась вширь, открывая панораму противоположного берега, и Кей по наитию затаил дыхание, чтобы неуверенно прошептать:       — Это же Темза, да?       — Темза, малёк, — кивнул ему Лэндон, подобравшись ближе, умостив заросший щетиной подбородок на мальчишеском плече и тоже выглядывая в окошко. — А прямо под нами — мост Гросвенор.       Саму конструкцию сооружения, соединяющего древние берега, разглядеть было довольно сложно, но Уайт сумел заметить пролеты белой слоновой кости, кованое железо и крепкие гудящие фермы; речную гладь в изобилии запрудили буксиры, баржи, пароходики, прогулочные катера, а к югу от моста торчало закоптелое подобие крематория: четыре высокие прямые трубы выходили из однотипных башен, похожих на кузнечные меха. От башен валил змеистый стим, струящийся к просвечивающим лазурью небесам, и в вышине развеивался: море, окружающее остров со всех сторон, быстро пригоняло с северной Атлантики пласты свежего воздуха, и только это спасало ветхую старушку-Англию от удушья.       — Что это? — уцепился Кей, в некотором ужасе и отвращении взирая на жутковатую махину-форт.       — Угольная станция Баттерси, — пояснила Саманта, уловив заминку Лэндона и встревая в разговор. — Мы почти добрались, отсюда уже рукой подать.       Темза проплыла тонкой рябью ровных волн, плещущих в огранке каменного русла, состав преодолел железнодорожный мост и снова окунулся в тесноту и давку старожилов-домов, дышащих средневековой кладкой, хранящих незримую печать бубонной чумы и обновленных после Великого пожара, рельсы множились, ветвились, разбегались у поезда прямо из-под колес, и вскоре тот плавно, еле ощутимо вкатился под крытые своды вокзала «Виктория», с пронзительным, визгливым скрипом тормозов подползая к своей платформе…       …Когда они прощались на перроне, замерев в кипучей толпе, где их иногда ненароком задевали локтями спешащие люди и сновали облаченные в синюю с позолотой форму носильщики багажа, Саманта, сдержанно улыбаясь, снова, как и при первой встрече, поочередно протянула каждому из своих попутчиков руку, пожимая на сей раз с приязнью и теплом.       — Что ж, — медленно и вдумчиво произнесла, оглядывая лица «братьев», которые совсем, ясное дело, никакие не братья, не единой же наследственной черты, — было приятно путешествовать с вами. Не знаю, увидимся ли мы еще когда-нибудь, но… — тут она сделал паузу, покосившись на Кея, привычно прижимающего к себе оживший рюкзак, кивнула и продолжила: — Но мое приглашение остается в силе. Отцу нужна неделя на подготовку, и в следующую пятницу, под Рождество, он попытается разбудить Часы. Если все-таки надумаете — я буду ждать вас снаружи, у входа в башню, ровно в шесть вечера. Опоздаете — пеняйте на себя: долго прохлаждаться я там не стану.       — Мы подумаем, леди, — учтиво поблагодарил ее Лэндон. — В любом случае, за приглашение — спасибо!       Саманта хмыкнула, с отменным скепсисом окинула напоследок взглядом брыкающийся мешок, которым лондонцы и лондонки совершенно не интересовались, все как один торопясь куда-то по своим делам, нахлобучила пиковый цилиндр и, развернувшись, покатила прочь свою колесную тележку, беззвучно позвякивающую спрятанными в ней склянками.       Она ни разу не обернулась, вскоре исчезнув из виду и затерявшись в цветастой толпе, и только тогда Кей Уайт окончательно понял, что они с сударем Шляпником прибыли в Лондон.