Full lungs

Чонгук хочет лежать дома и прожигать время в интернете или за видеоигрой, но мама заставляет идти в школу. Говорит: твоя рабочая рука цела, так что не драматизируй. Чонгук жалеет, что не родился левшой. В конце концов ему удается-таки уговорить маму на то, чтобы остаться дома, однако триумф от этого скрадывается одной-единственной фразой: “Ну, раз уж ты свободен, то это самое подходящее время для того, чтобы сходить на кладбище”. Настроение Чонгука стремительно портится. Эту тему он не любит: ни вспоминать о ней, ни говорить, а редкие походы на кладбище с мамой и того больше. На кладбище он не боялся бывать с самого детства, и все россказни одноклассников про души мертвецов его знатно смешили. Скучноватое место — кресты и надгробия, плачущие люди и гнетущая атмосфера. — Мам, — в неловкости бубнит он, обнимая её одной рукой за плечи. — Ма-ам. Ну чего ты, а? Его мать никогда не была особенно низкой, но он уже давно успел ее перерасти на целую голову и даже больше. Несмотря на это, он чувствовал себя слишком ребенком рядом с ней. — Ну ма-а-ма… — Ничего, — мама улыбается дрожащими губами и утирает слезы с глаз. — Ты иди. Я подойду попозже. Чонгук пожимает плечами и идет по привычному пути в одиночестве. Надгробие давно обветрилось и потускнело от времени, но все слова, высеченные на камне, были отчетливо различимы. Он умер практически семнадцать лет назад, когда Чонгуку едва год исполнился. Фотографии на могиле не было, но он знал по словам мамы, что внешностью целиком и полностью пошел в отца. Странное чувство на самом деле. Никакой скорби — он приходил сюда по формальности, потому что отказать в этом маме было бы грубостью и неуважением. Он его абсолютно не помнил. Когда Чонгук только пошел в школу, его мать вышла замуж во второй раз, и тогда у него появился отчим. За все это время он не начал питать к нему каких-то особенных родственных чувств — только, разве что, уважение. По крайней мере, он смог правильно его воспитать, и благодаря ему Чонгук мог чувствовать себя в полноценной семье. Чонгук садится на холодную каменную скамейку у надгробия и скрещивает руки на коленях. — Эм… Привет, пап? Он чувствует себя довольно неловко и глупо к тому же, потому что слова повисают в воздухе почти осязаемо. Чонгук много думал о том, что бы было, если бы отец не умер. Как бы изменилась его жизнь, каким бы стал он сам, если бы воспитывался им. В любом случае, сожалений у него никаких не было. Он оборачивается, выискивая взглядом маму, и думает, что поскорее бы она пришла — он чувствовал себя так некомфортно, насколько вообще это возможно. Он вспоминает, наконец, о букете цветов в руках и кладет их на надгробие рядом с бледно-желтыми цветами, которые кто-то принес сюда до них. Рядом с букетом темных роз эти цветы тут же меркнут и выглядят еще более увядшими и несовершенными. Чонгук рассматривает капли росы на плотных лепестках и думает, что кувшинки — странный вариант для надгробного букета.

○○○

Чонгук не прогуливает уроки, нет-нет. Но на алгебру не хочется идти настолько, что зубы ломит, так что он в кабинете медсестры помогает ей с документацией. Медсестра Пак снова к нему благосклонна, она отпросила его у учителя под предлогом помощи, а теперь вот даже подкармливает леденцами с периодичностью в несколько минут. Чонгуку такая симпатия к собственной персоне непонятна (хоть и очень льстит), но он пользуется ей без зазрения совести. — Как твое запястье, кстати? Чонгук откладывает в сторону чью-то медицинскую карту и тянет ей руку, без слов закатывая рукав пиджака. Кость начала срастаться и уже не болела так сильно, но при каждом движении отдавала в ладонь глухим неприятным ощущением. Чонгук думает, что неплохо бы снова сходить на перевязку, потому что старые бинты грязные и обтрепались по краям, но потом решает, что и так сойдет. Медсестра Пак удовлетворенно осматривает повязку и кивает, а потом сует ему в открытую ладонь оранжевый леденец в хрустящей обертке. — Вот и хорошо. Но это будет тебе уроком, чтобы не встревал в драки больше. Чонгук улыбается ей самой обворожительной улыбкой из своего арсенала: — Конечно, нуна. Работы у него негусто — только вклеивать в обновленные карточки фотографии учеников. Собственную фотографию ему хочется сжечь, а потом сказать, что потерялась — на ней он получился похожим на ученика младшей школы, а не на выпускника. Следующая в стопке — уже интересней. Мин Юнги, волосы выжжены до безжизненного блонда, а взгляд будто желает фотографу смерти через объектив. Чонгук вообще-то не должен заглядывать в карточки, но любопытство пересиливает. Первой в глаза бросается "хроническая сердечная недостаточность". Чонгук хмурится, скользя взглядом по перечню непонятных названий. И кто бы подумал, что у Юнги была такая уважительная причина на то, чтобы вести себя так? С целым ворохом болезней кто угодно бы озлобился. — Ну что ты делаешь-то? Чонгук вздрагивает и поспешно закрывает карточку под строгим взглядом медсестры. Вскоре ему встречается карточка Чимина, в которую хочется заглянуть до зуда в пальцах, но медсестра наблюдает за ним слишком пристально. Карточки и урок алгебры практически подходят к концу, когда дверь кабинета распахивается, ударяясь о стену. Внутрь заходят две девочки, точнее сказать, одна из них тащит на себе другую. Та, другая, обладательница темно-рыжих волос, кажется, в истерике: она дышит часто и поверхностно, едва ли не задыхаясь. Медсестра срывается с места и доводит ее до койки, придерживая за плечи, тут же на нее усаживая. Чонгук тут в принципе ничего сделать не может, так что он только помалкивает в своем углу и возится с бумажками дальше. — Что случилось, золотце? — спрашивает медсестра Пак у другой девочки, пока рыжая давится водой с успокоительным. Обеим на вид лет четырнадцать-пятнадцать. Наверняка, только перешли в старшую школу, думает Чонгук, возвращаясь к работе. — Знаете, — сбивчиво объясняет темноволосая, — она очень переживает из-за того, что у нее щенок пропал… Чонгуку в руки попадает карточка, подписанная именем Ким Тэхёна, и он поднимает взгляд, воровато осматриваясь. Медсестре явно до него нет никакого дела, так что он быстро наклеивает фото (у Тэхёна тут волосы цвета мятной зубной пасты и отсутствующий взгляд) и раскрывает карту. В ней все необходимые первоначальные данные и из примечаний только “повышенная светочувствительность”. И все. Ни прививочной карты, ни истории болезней — пусто. — Он был в моей комнате и никак не мог сбежать! Ему и месяца не исполнилось, понимаете… Рыжая заливается слезами и прячет лицо в ладонях, а Чонгук, вздрогнув от неожиданности, захлопывает карточку. “Что с тобой не так?” — спрашивает он мысленно у мечтательно улыбающегося Тэхёна. На следующий день Тэхёна снова нет в школе, зато есть новая сплетня. Очень занятная, как Чонгуку кажется. — Я не хочу подвергать сомнению твое мнение о Тэхёне, но… Чимин всегда начинает издалека, деликатно подводя к теме. Иногда это действительно необходимо, но иногда слегка раздражает. — К теме, пожалуйста. Говори прямо. Чимин поджимает губы и не смотрит ему в глаза. — Чтобы ты знал, я не верю тому, что говорят, но… — Пак Чимин! — Говорят, что на крыльце дома Тэхёна нашли щенка. Утопленного вроде бы, не знаю точно. Чонгука слегка мутит, когда он понимает, что это наверняка тот самый пропавший щенок рыжей девчушки. Нелогично, что-то тут не складывается. — И что, получается, все думают, что он утопил этого щенка, а потом себе же под дверь подложил? — Я не говорю, что думаю так, — тут же ощетинивается Чимин. — Но ты же знаешь, людям только повод дай. Мерзко-мерзко-мерзко. Чонгук может представить себе приблизительно, кто и зачем мог это сделать, и это настолько отвратительно и аморально, насколько вообще может быть. Он рискует потратить все единицы, звоня с мобильного на домашний Тэхёну, но ему важно (жизненно необходимо) узнать, как он себя чувствует. Такой человек, как Тэхён, наверняка ведь любит животных. Но никто не отвечает, звонки идут, не переставая, и это вселяет легкую тревогу. — Погляди, с кем ты связался, — бросает ему небрежно Ю Шинхо, когда они сталкиваются во время обеденного перерыва. Чонгук ненавидит Шинхо больше всех остальных, вместе взятых, и на то были серьезные причины. — Погляжу, — отвечает Чонгук ровно. Ему не хочется лезть в конфликт, даже если Шинхо так очевидно на него нарывается; не хочется, а еще запрещено, так что он держится индифферентно. — Я удивляюсь тебе. Ты знаешь, что Ким Тэхён сделал, и после этого продолжаешь с ним общаться? Может, у тебя такие же проблемы с головой, а? Может, ты ему в этом помогаешь? Ох, погоди. Кажется, я понял: вы трахаетесь? Держи кулаки при себе, только не сорвись… — Не думаю, что тебе стоит говорить мне про проблемы с головой, — едко усмехается Чонгук. Лицо Шинхо тут же темнеет, а в глазах появляется крайне пугающее выражение. — Ты сейчас только и можешь, что языком молоть. Я же знаю, что тебе запрещено ввязываться в драки — иначе тебя вышвырнут из школы. А как ты поступишь, если мы на твоих глазах отделаем твоего дружка? Шинхо скалится и выжидающе на него глядит, а Чонгуку едва хватает самообладания. — Мне запрещено драться только на территории школы. А вне нее? Ты слышал, что было с тем старшеклассником, как его, Чон Ынджэ? Я сломал ему нос, верхнюю челюсть и выбил шесть зубов. По моей милости у него лицо теперь обезображено, и нет, меня до сих пор не мучает совесть. Он мне кровь портил даже поменьше твоего, понимаешь, к чему я клоню? Про Чон Ынджэ знали все. И Шинхо тоже знает, так что он стискивает зубы и глядит на него с подозрением. — Угрожать мне вздумал? — В точку, — сладко улыбается Чонгук. Звенит звонок, и он хлопает Шинхо по плечу и уходит. В шесть утра следующего дня Чонгуку с незнакомого номера приходит сообщение. Одно лишь фото, без подписи. Чонгук терпеливо дожидается, пока оно прогрузится полностью, хотя и похоже на то, что это всего лишь очередная вирусная рассылка. До его не до конца проснувшегося мозга целостная картинка никак не может дойти, и он сонно щурится, пытаясь разобрать. Земля, точнее, бетонный пол. И пятно какое-то, с расползающейся от него во все стороны водой. Меховое что-то, как мокрая драная тряпка… Вслед за этим приходит еще одно фото. Боже. Боже. Боже. Это мертвая кошка, фото с другого ракурса — облезлая шерсть, слипшаяся из-за воды, высунутый наружу язык, безжизненно повисшие усы. Чонгук не то чтобы очень любил животных, но каким же отморозком нужно быть, чтобы такое делать? Ради чего? Неприятный осадок и легкая тошнота преследуют его весь день, в который Тэхёна в школе, конечно же, нет. Чимин уговаривает его об этом не разговаривать, а когда слышит в коридоре пересуды, то прикладывает ладонь ко рту, будто его вот-вот вырвет. У него самого есть пес — здоровенная дружелюбная овчарка, Чонгука просто обожала и неизменно рвалась облизывать ему лицо при каждой встрече. Для Чимина это больная тема. На дверной звонок никто не отвечает, но Чонгук усердно ломится в дверь, не теряя надежды. Он старается не думать о том, что там, где он стоит, несколькими часами ранее, возможно, лежало нечто сдохшее. Интересно, а куда они дели труп? Выкинули в мусорный бак? Дверь распахивается так неожиданно, что Чонгук застывает с зависшим в воздухе кулаком. Тэхён. Бледный, с ярко выделяющимися на коже ссадинами, за его спиной густая темнота, будто бы в поместье Дракулы. Что-то в нем не так… Что? Они молчат, глядя друг на друга, пока Чонгук не роняет неуместное “как ты?”. — А ты как думаешь? — Физически, для начала. Ничего серьезного? Тэхён сверлит его тяжелым пристальным взглядом, и Чонгук наконец понимает, что в нем не так. Линзы, а точнее, их отсутствие. Его черные глаза на фоне бледной кожи смотрятся, как две черные дыры. — Зайдешь? — спрашивает он вместо ответа. Чонгук заглядывает ему за спину — ничего в полнейшем мраке не разглядеть дальше входного коврика. Любопытство борется с опаской. А что, если эта темнота скрывает коллекцию отрубленных голов диких животных? Или мясницкие крюки, как в хоррор-фильмах? Или неотмывающиеся пятна крови? — М-м, может, лучше тебе выйти? Тэхён щурит свои непривычные темные глаза, выглядывает наружу и кивает неуверенно. Прикрывает за собой дверь и без слов ведет Чонгука за собой в обход дома. Задний двор будто вышел из американских сериалов: аккуратная зеленая лужайка, качели, раскидистые деревья и скамьи под их тенью. В сумерках это выглядит очень уютно. Тэхён усаживается по-турецки на скамейку и жестом приглашает сесть рядом. На нем только шорты и кофта с широким воротом и вытянутыми рукавами. Вечер для конца марта выдался довольно теплым, но не настолько, чтобы ходить босиком. Чонгук деликатно на это намекает, но Тэхён только отмахивается. — Повторю свой вопрос. Как ты? Тэхён задумчиво жует нижнюю губу, уставившись в небо. — Паршиво, — наконец признается он. — Как ребра? — Мои кости обычно быстро срастаются, так что скоро повязки снимут. Чонгук подозрительно щурится, цепляясь за слово “обычно”. Звучит так, словно для него переломы — обыденное дело, хотя в карте ни одного не указано. — Кстати, спросить хотел. У тебя чувствительные к свету глаза? Случайный вопрос, спонтанный и совсем не обдуманный, но Тэхён почему-то хмурится. — А ты откуда знаешь? — Ковырялся в твоей карте у медсестры. Зато честно. — Ну… да. Из-за этого свет дома приглушенный, если вообще включен. У меня вообще здоровье не ахти какое. Чонгук косится на его голые коленки неодобрительно. — И из-за этого ты в таком виде разгуливаешь? — А ты из-за этих вопросов сюда пришел? — Идиот неблагодарный, — оскорбляется Чонгук, толкая его в бок. — Мне интересно. И я не могу поинтересоваться, как у тебя дела? Если ответишь вопросом на вопрос, я скину тебя со скамейки. Тэхён собирается было что-то сказать, но осекается. Сводит брови к переносице, судя по всему, подбирая слова, но в конце концов не говорит ничего. — Не обращай на это внимания, — наконец говорит Чонгук негромко. — Сложно, конечно, но ты постарайся. Им только и нужно, чтобы ты сломался, но ты не поддавайся, слышишь? Тэхён кивает с отсутствующим видом, а потом внезапно подается к нему и прислоняется к его плечу головой. — Я просто надеюсь, что у того, кто это делает, есть достаточная на то причина. Ну какая, черт побери, может быть причина? Чонгук давит вспышку раздражения и только скрипит зубами, заталкивая готовые вырваться слова глубже в глотку. Темнеет окончательно, но они так и сидят на скамье под только начавшими покрываться листвой ветками деревьев. Это все очень элегично и будто с фотографии сошло, или с кадров фильма про подростков. Жестокого такого фильма, злободневного, с плохим концом.