Проходит неделя, если не больше, и теперь официально они все (кроме Чонгука) больше не школьники.
Чимин отмахивается, когда Чонгук спрашивает у него про результаты, но Хосок одними губами говорит: «высшие баллы». Ну, кто бы сомневался.
Близится его выписка; бинтовую повязку с головы сняли, голова болит уже меньше и не так отчаянно, а из дыхательных путей исчезло то чувство, от которого хотелось просунуть руку в горло и содрать воспалённый верхний слой.
Зато вместе с тем приближается и его пересдача, к которой он даже толком подготовиться не мог — буквы дрожали и мутнели перед глазами при попытке что-либо прочитать.
Правда, только он выходит из больницы, то первым делом не садится за учебники, а направляется на озеро.
Сотрясение — действительно неприятная штука, потому что голова болит даже от тряски в автобусе, и Чонгук опускает голову на руки, закрывая глаза. Стоило захватить обезболивающее… А ещё успокоительное — кто знал, как теперь он будет реагировать на вид открытой воды. Даже мысль о ней вызывала нервную дрожь; легкая боязнь теперь, наверное, переросла в настоящую фобию.
Уже подходит к началу июль, деревья в лесу буйствуют краской зелени, и воздух душный, спертый и горячий, как обычно бывает перед грозой. А Чонгука трясет, как от озноба, стоит только увидеть перед собой берег.
Ничего не происходит, стоит ему появиться у озера — никто не велит ему убираться, он не впадает в истерику, а холодные руки не хватают его за лодыжки, стоит ему подойти к кромке воды. Не случается ровным счётом ничего.
Он стискивает пальцы в кулаки, шагает ближе и ближе, пока носки кед не касаются воды. Хочется отвернуться, потупить взгляд, закрыть глаза, но Чонгук упрямо всматривается в гладкую поверхность воды.
Его яростно колотит дрожь.
— Ким Тэхён, — зовёт он негромко, и ощущает, как дыхание спирает. — Ким Тэхён, слышишь меня?
И он, повинуясь страху (а может быть, и не только ему), жмурится.
Это озеро такое широкое и глубокое, что вполне возможно, что он его просто не услышал.
Чонгук бродит вдоль берега — конечно, он ведь просто человек, ему больше ничего не остаётся. Он вглядывается в ровную, как зеркало, поверхность, и заранее понимает, что ничего из этого не выйдет.
Вокруг — только деревья, шелестящие разморенной на солнце листвой, набухающее предстоящей грозой небо и безмолвная мертвая вода.
Казалось, всего лишь неловко оступишься, и эта вода затянет в себя и непременно задушит. Было в ней что-то совершенно пугающее, неестественное, ненормальное; с первого взгляда было понятно, что с этим озером было что-то не так.
Чонгук уходит, так ничего и не добившись.
Но приходит на следующий день сразу после того, как пишет первый экзаменационный тест, и на следующий день, и на следующий, и на следующий тоже, до самого конца недели, и после нее тоже.
Мертвая вода молчит, сколько бы он с ней ни разговаривал.
Экзамены Чонгук проваливает.
В принципе, это было ожидаемо — с учётом того, как он готовился последние годы, и того, в каком состоянии он находился все это время. Страшнее всего теперь было думать о том, что будет дальше.
Мама не плачет, всего лишь закрывает глаза ладонью, крепко сжимая в пальцах лист результатов, пришедший рано утром по почте. Она говорит уставшим голосом:
— Ничего, сынок, что-нибудь придумаем.
Чонгук хочет попросить у нее прощения за то, что был таким ужасным сыном.
Родители ему совершенно ничего не говорят, но он случайно подслушивает отдельные фразы.
«Он почти не ест».
«Та женщина, мать
того мальчика, сказала, что он сбежал из дома».
«Я ведь так и знала, что их отношения ни к чему хорошему не приведут».
Чонгук замыкается в своей комнате с полным отсутствием аппетита и энергии — сил не остаётся даже на то, чтобы думать.
Всегда бытовало мнение, что юношеская влюбленность — самая недолговечная и несерьёзная, но почему тогда Чонгук не может думать ни о чем ином? Точнее даже, ни о ком.
В мыслях бьётся одно только отчаяние и беспомощность — он и понятия не имеет, что может сделать и как помочь, потому что о такой ситуации даже представить не мог.
Но как что-то предпринять, если Тэхён даже не идёт с ним на контакт?
Мама подсовывает ему какие-то таблетки и говорит, что это сезонные витамины, но Чонгук, хоть даже и не интересуется, догадывается, что это антидепрессанты.
Он в депрессии? Глупости.
Такое ощущение, словно он потерял руку или ногу, из-за чего не может жить так, как следует; ощущение чего тревожного и невосполнимого. Кажется, он просто слишком сильно влюбился.
Вечером одного из душных летних дней Чонгук вдруг решается позвонить Тэхёну домой и спросить, известно ли что, хоть и заранее не надеется.
Голос у госпожи Ким встревоженный и полный надежды, когда она берет трубку.
— Вы что-то узнали?
Чонгук сжимает пальцами переносицу, прикрывая глаза.
— Нет. Я хотел спросить это у вас.
— Мне кажется, — вздыхает она с разочарованием, — что если бы Тэхён и хотел как-то связаться с нами, то в первую очередь обратился бы к вам.
И это, наверное, правда: в тот раз, когда он вышел из воды после двух дней отсутствия, то первым делом пошел не к родителям, а к нему, к Чонгуку.
Тэхён сказал, что чем дольше находишься в воде, тем сложнее из нее выйти; сказал, что даже после этих двух дней едва-едва себя пересилил.
Проходят недели, и Чонгуку кажется, что теперь совсем нет шансов.
Госпожа Ким говорит в трубку после продолжительного молчания:
— Знаете, я думала, что у вас все… серьезно. Не как у подростков. Слышали бы вы, с каким восхищением о вас рассказывал мой сын. Казалось, он был в вас по-настоящему влюблен.
— Значит, — давит он через силу, — недостаточно, раз ушел, ничего не сказав.
А какая-то часть сознания шепчет: «Как ты смеешь произносить это вслух, он ради тебя собой пожертвовал». Горло перехватывает спазмом, и он ещё долго молчит, приводя дыхание в порядок.
— Вы думаете, это из-за того, что мы с мужем заранее распланировали его судьбу? Сделали за него его выбор?
— Я не знаю. Наверное, да. Дети массами уходят из-под контроля родителей в поисках лучшей жизни именно из-за этого.
— Дети уходят в поисках лучшей жизни, — повторяет госпожа Ким горьким голосом, — связываются с плохими компаниями, становятся отбросами общества и умирают в нищете. Вы хотели бы такой судьбы для своего ребенка? Мы старались давать Тэхёну всё, старались обеспечить его будущее. Что в этом может быть плохого?
Чонгук устало вздыхает.
— При всем моем уважении, госпожа, но вы уделяли ему достаточно внимания? Знали о том, чему он подвергается в школе? Вы же знали. Но не пытались этому препятствовать.
— Я не хочу оправдывать свои методы воспитания, но у него был слишком мягкий характер. В бизнесе такое абсолютно непозволительно, понимаете? В нем необходимо было воспитывать стальной стержень, но мы пропустили нужный возраст. Он попал к нам слишком поздно.
— Значит, вы воспитывали в нем этот стальной стержень, бросив его на растерзание озлобленным школьникам? Вы просто не догадываетесь, насколько жестокими они могут быть. Они бы его сломали, если бы не…
Он не продолжает, но ясно даёт понять, что следует за этим «если бы не». Молчание затягивается, и Чонгук уже хочет распрощаться, как она шепчет в трубку практически отчаянно:
— У меня никогда не было детей, я росла одна в семье и под постоянным надзором. Ни шага в сторону. Я думала… думала, что дать Тэхёну свободу будет лучшим вариантом. Я не знала, что все так обернется.
Это настолько неожиданно, что Чонгук не может даже ее винить.
— Теперь это все в прошлом, ничего не изменить. Но я думаю и я надеюсь, что он ещё вернётся. Слышите меня? Обязательно.
И это эхом отдается в его мыслях, но звучит жалко и совсем неубедительно.
Обязательно.
○○○
Этот день удается на удивление прохладным по сравнению с предыдущими днями, когда от жары утопиться можно было.
Чонгук сам пугается внезапно возникшего в голове сравнения. Он бредёт по уже знакомому маршруту от автобусной остановки к спуску к берегу озера, засунув руки в карманы и опустив голову.
Наверное, должен пойти дождь. Тэхён дождь любил — вообще-то, любит, что за ужасные мысли.
Он по привычке садится на упавшее дерево у берега, опустившего уже высохшие ветки в воду, достает пачку сигарет и закуривает, всматриваясь в воду.
За последнее время он настолько часто здесь бывал, что страх перед водой превратился во что-то обыденное.
— Знаешь, как-то эгоистично было пойти туда без меня, — говорит он, хмурясь. — Либо остался бы, либо забрал бы меня с собой. Какой в этом смысл?
На то нет никаких причин, но он почему-то уверен в том, что Тэхён отлично его слышит.
— Ты мог хотя бы показаться мне на глаза? Я же не сам с собой разговариваю.
Молчание. Поверхность воды остаётся непотревоженной.
— Ну и ладно, — вздыхает он и тушит сигарету о бревно. Пепел срывается с кончика и шипит, коснувшись воды. — Тогда я бы предпочел, чтобы ты утопила меня, Сонми. У меня ведь все равно теперь будущее загублено.
И он задумывается о том, что бы было, если бы он действительно погиб в этом озере. Сонми бы стала его всем, а он сам даже не думал бы о том, что за пределами береговых деревьев есть какой-то мир. Все бы его заботы кончались инстинктом выживания, а не каким-то там обучением… работой… семьёй… Заманчиво.
И он ловит себя на том, что действительно ждет того, как из глубины появится фигура и утянет его на самое дно.
— А ещё, — добавляет он. — Тэхён, ты написал записку родителям, а мне нет. Мне обидно, знаешь ли.
Он достает ещё одну сигарету из пачки и щёлкает зажигалкой, втягивая в лёгкие горький дым. С тех пор, как он бросил, то курил лишь изредка, во время сильного стресса. Если то, что он переживал сейчас, нельзя было назвать сильным стрессом, то что ещё?
— Ты не утопиться ли хочешь?
Заслышав человеческий голос, Чонгук тут же оборачивается, даже не успев сообразить, кому он принадлежит.
Чимин стоит чуть поодаль, засунув руки в карманы, и смотрит на него скептически.
— Подумывал немного. А ты что тут делаешь?
— Зашёл к тебе домой — тебя нет. — Он проходит к нему и садится рядом, подбирая под себя ноги. — А где ты ещё можешь быть, как не здесь?
— И зачем я тебе понадобился?
— Попрощаться хочу, — немного грустно улыбается Чимин. — Я уезжаю послезавтра.
Чонгук опускает глаза на свои пальцы, глубоко вздыхает и ощущает, как в горле собирается колючий ком. Он теряет одного близкого человека за другим.
— Ты всё-таки поступил, куда хотел, да?
Чимин пожимает плечами.
— Ага.
— Поздравляю. Ты этого действительно заслужил. Наверное, карма все же существует.
— И в твоём случае тоже?
— В моем случае я даже не понимаю, когда успел сотворить столько дерьма, раз оно мне сейчас аукнулось.
— Брось, — ворчит Чимин. — Из любой ситуации есть выход, насколько бы кошмарной она ни была.
Чонгук обдумывает эти слова и понимает, что Чимин наверняка по опыту знает, что говорит.
— Будешь скучать?
— По тебе или по городу?
— По городу.
— Нет. Абсолютно. Понимаешь, я дышать тут как следует не могу, словно даже развернуться негде. Да и тем более… Надоело из-за
него жить в постоянном страхе.
Чонгук качает головой.
— А по мне скучать будешь?
— Да, — коротко вздыхает он. — Хоть ты та ещё заноза в заднице.
Они ещё долго сидят бок о бок, вглядываясь вдаль и думая каждый о своём.
○○○
— Сынок, у нас хорошая новость.
Чонгук поднимает взгляд, хотя глаза, кажется, уже застыли в одном положении, так долго он смотрел только себе под ноги.
— И какая же?
— Помнишь моего двоюродного брата? Он работает в Пусане, начальник отдела в какой-то фирме… Он говорит, ты можешь год поработать у него, наработать стаж. Как тебе такая идея, сынок? Как раз сможешь подготовиться к повторной сдаче экзаменов.
Чонгук с растерянностью смотрит в искрящиеся восторгом глаза матери, и не знает, что даже думать.
— Пусан?
— Формально, его пригород, но дело одно. Мы можем решить вопрос проживания, если ты захочешь… Он говорит, работа совсем несложная — всего лишь заполнять таблицы и разбираться с документами.
В одну минуту все его представления о ближайшем будущем переворачиваются с ног на голову — вот он уже видит себя самым молодым работником отдела, он живёт один и по вечерам возвращается в пустую квартиру в совершенно чужом городе.
Это пугало, но и было заманчивым.
От того, чтобы немедленно согласиться, Чонгука отделяет только одно понимание того, что у него не завершено одно дело.
— Мам, я подумаю, хорошо? — Он замечает разочарование в ее глазах из-за того, что он не уцепился за этот шанс с радостью. — Спасибо. За все спасибо, мам.
И тем же вечером, когда он собирается ложиться спать, то внезапно обнаруживает у себя на подушке обрывок бумаги. Непонятно, как он не заметил его раньше?
Бумага ещё до сих пор влажная, а слова на ней даже расплылись от воды.
Чонгук дрожащими пальцами сжимает бумагу в пальцах и вчитывается в слова раз за разом, как в какую-то молитву.
На ней написано: «Забудь меня».
И все. Только два слова, короткие, отрывистые и очень болезненные.
Забыть Тэхёна — сродни предательству. Это предательство его жертвы, предательство их отношений, предательство всего того времени, что они провели вместе. Это неправильно. Он не должен сдаваться.
Но какая-то другая часть его сознания, не такая упрямая и своевольная, робко предполагает обратное. Что нужно идти дальше, жить своей жизнью, и «забыть его».
Чонгук так и стоит посреди комнаты с крепко зажатой в пальцах бумажкой, не в силах решить, что делать дальше. В конце концов он аккуратно вкладывает лист в страницы книги и торопливо спускается в гостиную.
— Мам? Я решил. Я поеду в Пусан.
