Full lungs

Бывают такие вещи, которые нельзя рассказать даже родителям. Другую категорию вещей — ещё более серьезную, — нельзя рассказывать и лучшим друзьям. Ну, а если дело совсем плохо — то даже полиции. Степень того, что произошло с Чимином, была самой серьезной; с ним случилось то, что, по его мнению, было самым ужасным, что только может пережить подросток. Все началось почти ровно три года назад, перед самым началом учебного года. У Чимина тогда совершенно не было друзей — он носил репутацию ботаника, заучки, и был «годен только на то, чтобы у него списывать». Так считали одноклассники, по крайней мере. Чимин не был изгоем — его просто не принимали, и он считал это совершенно оправданным. Сказывались комплексы, полученные в детстве без родительского внимания. Этого мужчину Чимин боялся. Он как-то встречал его, когда шел мимо автозаправки — господин Чхве выглянул из окна своей неуместно дорогой машины и отпустил какую-то похабную шутку. Чимин предпочел просто ускориться, проигнорировав пьяный свист вслед. Он и не думал, что им придется встретиться снова. Если быть точным, то это не было изнасилованием — Чимину пришлось согласиться. Под давлением, под угрозами ему самому и его семье… «Я ведь давно заприметил тебя, деточка», — сказал тогда господин Чхве, а Чимин, дрожа от ужаса и отвращения, пытался увернуться от его рыщущих требовательных пальцев. Это было больно и совершенно ужасно — Чимин мог только беззвучно ронять слезы и повторять про себя, как молитву: «Это скоро закончится. Скоро закончится. Скоро…». Но за первым разом следовал второй, а потом и третий, машина Чхве поджидала Чимина у школы, и ему ничего больше не оставалось. У него не было выбора. Это длилось почти два месяца, пока Чимин ему, кажется, не наскучил. Мать не знала об этом, и хорошо. У него все равно не хватило бы духа сознаться. И где-то, наверное, после этого периода он начинает осознавать, что совершенно ничего не чувствует к девушкам. Это было пугающе — осознавать, что ты выбился из общепринятого, что ты — отклонение от нормы. Чимин не хотел признавать того, что он гей. Мать не воспитывала в нём гомофобию, нет, она даже не заикалась об ориентациях в общем. Но под мнением общества у Чимина выработалось стойкое ощущение, что гомосексуальность — это неправильно. В средней школе мальчики уже яро отказывались держаться друг с другом за руки, потому что «мы не такие». На первом году старшей школы — это слово «педик», используемое как ругательство тут и там. «У тебя волосы лежат прямо как у педика». «Чего смотришь, педик что ли?». «Выглядишь как сраный педик». А Чимин не хотел быть педиком. Он просто хотел быть, как все. Потом появляется Чонгук. Чонгук перевелся в середине года, как поговаривают, потому что был исключен за поджог. Чимин был твердо уверен, что это всего лишь слухи, пока сам Чонгук, смеясь, не рассказал, что и впрямь случайно поджёг библиотеку. Когда они впервые пересекаются, Чимин по привычке, не обдумывая свои слова, роняет: — Из тебя бы вышла хорошенькая девчушка. (Он же не виноват, что пока Чонгука не сбило с ног половое созревание, так оно и было). У Чонгука взрывной характер, как он сразу понимает; он тут же, не говоря ни слова, размахивается и бьёт его в нос. Не настолько сильно, чтобы сломать, но чтобы разбить — точно. Чонгук тут же сменяет гнев на милость, наблюдая за тем, как Чимин пытается остановить кровотечение. — Ну ты и хлюпик… К медсестре отвести? Чимину абсолютно непонятно, как они умудрились сойтись, но факт оставался фактом: у него появился друг. Чертовски вспыльчивый и несдержанный друг, который нередко срывался и говорил такое, о чем сам жалел, и что больно задевало Чимина. Не со зла, наверное. Но менее обидно от этого не становилось. Теперь ещё есть Тэхён, который пытается его приободрить, улыбается и говорит, что мнение всех этих людей ничего не значит, и не нужно обращать на него внимание. Чимин к Тэхёну всегда испытывал неоднозначные чувства — по большей части он ему завидовал из-за того, как к нему относился Чонгук. Тэхён пришел в их класс в начале старшей школы и сразу же стал объектом насмешек и откровенных издевательств. Чимину становится стыдно за то, что когда-то на уроках, ещё на первом году старшей школы, он бездействовал, когда в сторону Тэхёна летели оскорбления. Тэхёна будто все это и не задевало — он только молчал, уставившись в парту с отсутствующим выражением, а его выкрашенные в новый дикий цвет волосы занавешивали глаза. Сейчас, три года спустя, Чимин мог понять, почему Чонгук в него влюбился. Было за что.

○○○

Чимин долго сомневается, стоит ли идти к Юнги на обеденном перерыве — тот наверняка обо всем уже знает. В этой рассылке, которая и на его телефон пришла тоже, были только сухие короткие факты — «как», «где» и «когда». Но не «почему». Это было выставлено так, будто Чимин пошел на это из-за денег — хоть прямым текстом об этом и не говорилось. Он мог слышать то, как об этом отзывались в школьных коридорах — из того, что летело в его спину, «шлюха» было далеко не самым плохим. Как теперь о нем будет думать Юнги? Как о шлюхе? Ему было абсолютно наплевать на то, что подумают одноклассники. Чонгук… хорошо, Тэхён пообещал, что еще поговорит с ним об этом, так что насчет него можно было не волноваться. Но вот Юнги… Они не виделись с самого утра, и Чимин твердо намеревается сделать так, чтобы не виделись и дальше — а поэтому и забредает в самое отдаленное крыло школы, куда обычно не заходили из-за ремонта. Ремонт шел там, сколько Чимин себя помнил — и, кажется, заканчиваться не собирался. Там пахнет затхлой отсыревшей штукатуркой и древесной стружкой — запах не слишком приятный и щекочущий ноздри, но Чимин все равно садится на подоконник у старых мешков с цементом. В такой обстановке можно было и пострадать с лёгкой душой — все равно никто не увидел бы. Чимин едва-едва открывает заевшую форточку у окна и нервно закуривает, стараясь успокоиться. Кто бы знал, как сильно ему хотелось забыть о всех тех событиях, которые приходили ему в страшных снах. Он до сих пор боялся того, что одним днём увидит стоящий на парковке черный глянцевитый автомобиль, услышит знакомый голос и опять же будет вынужден подставить себя под господина Чхве. Даже от одной мысли об этом его опять пробирает дрожь. Поскорее бы отсюда выпуститься, уехать подальше и навсегда забыть обо всём этом кошмаре. — Ты опять меня избегаешь? Чимин вздрагивает и оборачивается, совсем не услышав звука шагов. Внутри все противно холодеет и скручивается. — Ты как меня нашел? — Вообще-то, я шел в библиотеку, — пожимает плечами Юнги и прислоняется к стене напротив него. — Почувствовал запах твоих сигарет. Ответишь на мой вопрос? Чимин хмурится и выкидывает в окно сигарету, успевшую дотлеть до фильтра и обжегшую кончики пальцев. По лицу Юнги ничего определить нельзя, так что он просто отводит глаза, чтобы не встречаться с его пронзительным взглядом. — А если и избегаю? — Почему? — Ты издеваешься, что ли? Тебе не пришло то сообщение с утра? — Пришло. У Юнги взгляд крайне серьезный и изучающий, и Чимин даже не знает, что можно на это ответить. — Я не хотел, чтобы ты знал это. — Если ты хочешь поговорить об этом, то давай поговорим. Мне что-то подсказывает, что ты не хочешь. — Не хочу. — Так в чем твоя проблема? Если будешь прятаться ото всех, это ничего не изменит. Пошли отсюда, здесь кошмарно воняет известкой. Чимин абсолютно теряется — это не то, чего он ожидал. — Ты не осуждаешь меня? — почти шепчет он. Юнги поднимает брови и неспешно подходит к нему почти вплотную. — Скажи мне, ты сделал что-то, за что тебя можно осуждать? — Нет. Это было не по моей воле. И то, что говорят в школе — чушь и домыслы. — Блять. — Юнги с силой трёт глаза ребром ладони и смотрит на него устало. — Сначала я не знал, что и думать. Я был зол? Ох, меня это разозлило, но я даже не знал, из-за чего конкретно сержусь. Но потом… Черт, Чимин, я ведь такой эгоист. А тут я впервые испугался не за себя. Я не хочу об этом говорить, потому что боюсь, что могу сорваться. И ещё боюсь, что у нас с тобой возникнут проблемы в будущем. Из-за… психологической травмы. — У меня нет никакой психологической травмы. — Откуда ты знаешь? Проверял? — Я боялся его прикосновений. Тебя я не боюсь. Юнги качает головой, чуть приподнимая брови. — Может, закроем тему? Я действительно не могу говорить об этом спокойно. Чимину кажется, что ещё немного, и он сорвётся в слезы от того, что разом на него навалилось, и он просто тянется к Юнги и крепко его обнимает, утыкаясь лицом в его плечо. — Хён, — вздыхает он прерывисто. — Хён, забудь об этом, хорошо?

○○○

Чимин задумчиво болтает ложкой в чашке с чаем, хоть и не положил туда сахар. Он наблюдает за тем, как торопливо завтракает мама; это явление само по себе уже необычное — обычно она уходила из дома, не прикоснувшись к приготовленному сыном завтраку, говоря, что поест на работе. Будь они нормальной семьёй, они бы смеялись и разговаривали бы за завтраком, обсуждали планы на день и последние новости… Мама бы сказала: «Спасибо за завтрак, Чимин-а». Или: «Удачного дня». Она бы поцеловала его в щеку, когда уходила, а не бросила бы торопливое: «Буду поздно». Но нет — они ведь ненормальная семья, мало того, что неполная, так и в придачу к тому были семьёй они только формально. По кровным связям. Может, завести разговор? Обычно их диалоги состояли из двух-трёх реплик, максимум — из шести. Этот исторический максимум случился тогда, когда мать Чимина вызвали к директору. Это был первый раз, когда он ввязался в такую крупную драку, чтобы нужна была беседа с родителями. Обычно его били втихомолку, стараясь, чтобы об этом не узнали учителя. — Мам, — сказал тогда он, еле поймав ее рано с утра. — Тебя вызвали к директору. Завтра в четыре тридцать. — Я не могу. — И ты не спросишь, почему? — Чимин, я тороплюсь. — Я подрался в школе. Ты бы догадалась, если бы заметила, что у меня шла кровь из носа весь вчерашний день. — Твой дядя разберётся, у меня нет на это времени. Чимин слышал от нее «у меня нет времени» чаще, чем собственное имя. Возможно, у нее действительно были дела поважнее, чем какой-то там сын. И именно из-за этого он отставляет от себя кружку, ложка в ней бренчит так громко, что мама даже мимолетно поднимает на него глаза, тут же опуская их обратно в тарелку. — Мам, — говорит он решительно. — Я хотел сказать, что у меня появился парень. — Хорошо. Чимин склоняет голову чуть вбок, наблюдая за ее реакцией. Точнее, за отсутствием реакции. — Хорошо? Мам, я гей. Мне нравятся мальчики. — Хорошо. Сынок, поговорим об этом позже, договорились? У меня нет… — Времени? А если бы я сказал, что я хочу сменить пол? Или, например, что я стану отцом? Или что у меня рак? Ты бы тоже ответила «хорошо»? Она поднимается из-за стола, убирает тарелку и подхватывает сумку со стула. — Гомосексуальность — это не рак. Если ты будешь жить, все хорошо. Я опаздываю, сынок, познакомишь меня с этим своим парнем позже. Слышать от неё такие длинные распространенные предложения крайне непривычно; и Чимин, раз уж уцепился за возможность хоть мало-мальски поговорить, то упускать ее точно не собирался. — У тебя никогда не бывает на меня времени — ты всегда куда-то опаздываешь. Мы можем хотя бы для разнообразия притвориться, что у нас нормальные семейные отношения? Мама прикрывает глаза в бесконечно усталом жесте. Чимин тут же на автомате чувствует стыд — надо же, мать ведь делает для него так много, а он докучает ей со своими глупыми подростковыми проблемами. — Не сейчас. Если хочешь выяснить отношения, то выбери для этого подходящее время. Чимин начинал ненавидеть слово «время». — Ладно, — соглашается он легко. — На другом свете поговорим. Там, думаю, у нас свободного времени будет воз и маленькая тележка. — Пак Чимин, ты угрожаешь мне самоубийством? Если честно, такие мысли иногда возникали — вот если бы его не стало, мама бы тут же поняла, что она потеряла, тогда бы она точно пожалела, что не уделяла ему достаточно внимания… Но Чимин их тут же отметал — это по-детски, глупо и недостойно. Да и тем более — лишаться жизни только ради того, чтобы на тебя обратили внимание? — Понимай это, как хочешь, — бросает он и стремительно поднимается из-за стола, уходя прочь. Наверное, именно из-за этого он так отчаянно желал влюбиться — чтобы хоть от кого-то получать необходимое внимание. Чтобы слышать слова того, насколько он важен и как много значит. Это эгоистично и не очень-то и умно, но отрицать факт этого было нельзя.