Full lungs

— Ты заболел? Чонгук выглядит озабоченным и подозрительным одновременно, он прикладывает пальцы ко лбу Чимина и качает головой. — Нет. — Тебя будто лихорадит. Глаза горят, да и температура, кажется. — Нет, я здоров. — Точно? Тогда что случилось? Чимин против воли улыбается, прижимая ладони к горящим щекам. — Ну, знаешь, мы теперь с Юнги это… мы пара? Вслух это звучит очень странно (но Чимину нравится), и он прячет лицо в руках, как влюбленная двенадцатилетняя девочка. — Погоди, — переспрашивает Чонгук озадаченно. — В прямом смысле? — А в каком ещё смысле мы можем быть парой? — Тебе не стоит с ним встречаться. Чимин хмурится. — С чего это вдруг? — С того, что Юнги — неподходящая кандидатура. Ты можешь найти кого-нибудь получше для себя. — Когда мы общались, ты и слова против не говорил. — Я просто… просто не верил в то, что у тебя что-то получится. Ты уж прости, но на это не было похоже. Лицо у Чонгука такое напряжённое, словно бы он — родитель, которому нужно провести с ребенком важный, но неловкий разговор. — Ох, ну спасибо. — Не подумай, что я пытаюсь тебя оскорбить. Мне просто не безразлично, с кем ты будешь проводить время и кому будешь доверять. Чимин молчит, вздернув брови, и мысленно оценивает то, что собирается сказать. Не слишком ли едко? — А мне кажется, что это все твоё собственничество. — В каком смысле? — В таком, что у тебя уже есть парень, значит не старайся привязать меня к себе. Это нечестно. Чимин больше всего ненавидел в Чонгуке его вспыльчивость и способность завестись с пол-оборота. — Ты хоть понимаешь, о чем я тебе, блять, говорю? Какое к черту собственничество? Да мне вообще плевать, с кем ты там трахаешься. И с этими словами, выплюнутыми с отвращением, Чонгук разворачивается и уходит прочь. В Чимине сначала бурлит злость, а потом остаётся одна только обида. Ну и к черту. К черту Чонгука с его самонадеянностью и упрямством, он и сам может решить, с кем ему стоит общаться, а с кем нет. После уроков он заходит домой, переодевается и идет прямиком на завод, хотя волнуется дико: и о чем они теперь будут говорить? Чем будут заниматься? И вообще, что между ними изменится? На входе в здание он и вовсе думает, что лучше сбежать, пока не поздно. Но нет — он же взрослый человек и должен встречаться с проблемами лицом к лицу. Даже если эта проблема — не проблема вовсе. Чимин делает вид, что все в порядке вещей, когда кидает на диван рюкзак и садится рядом с Юнги. — Привет, — бросает он обыденно. Юнги в ответ опускает книгу, тянется к нему, и целует, обхватив его подбородок пальцами. Чимин опять впадает в это странное оцепенение: до сих пор сложно поверить в то, что именно Юнги жмется губами к его губам, а не кто-то другой. Это его пальцы касаются кожи, его прямые ресницы щекочут переносицу, и его невыносимо кукольные губы, не по-мужски нежные, прямо сейчас ласкают его собственные. Звучит, как дикость. Когда Юнги кладет ладонь на его спину чуть пониже лопаток и прижимает его к себе ближе, то Чимин отмирает, ластится к нему и сладко целует в ответ. Интересно, было ли это одним из тех плюсов, которые имел в виду Юнги? Он целует его до недостатка дыхания, пока Чимин не отстраняется, чтобы сделать глубокий вдох. Юнги откидывается на спинку дивана и прикрывает глаза, долго выдыхая. — Наконец-то, — шепчет он. — Я долго терпел. — Правда? — улыбается Чимин, до сих пор восстанавливая дыхание. — Да, и это пугает. Не представляешь, как сильно. Это, наверное, первый раз, когда я поддался на все эти романтические штуки. — И он оборачивается к Чимину, облизывает губы и чуть хмурится. — У тебя что, пирсинг в языке? Чимин тут же теряется, будто и сам забывает о нем. — А, это… М-м, да, я сделал его полтора года назад, когда мне захотелось бунтовать. Я хотел еще бровь проколоть, но не решился. — Бунтовать? — переспрашивает Юнги, улыбаясь. — Да. Это было ровно после того, как кто-то сказал мне, что я слишком правильный. Чтобы ты понял, я не такой. — Тогда… как насчет того, чтобы сделать что-то неправильное?

○○○

Они договариваются встретиться на том же месте через час, чтобы Чимин успел зайти домой и переодеться. У Юнги за спиной на одном плече висит рюкзак, а капюшон черной толстовки накинут на голову — в тени от него его взгляд кажется еще более сверлящим, чем он есть на самом деле. Чимин не привык видеть, как этот самый взгляд теплеет при виде него. — Запомни, что я тебе сейчас скажу, — говорит Юнги, натягивая капюшон ему на голову. — Капюшон должен стать одним из твоих лучших друзей, понятно? Чимин морщит нос, улыбаясь. — Ты говоришь как один из этих детей улицы, которые сбиваются в банды и занимаются незаконными делами. — Не знаю насчет банды, но… — О, вау. Звучит опасно. Юнги все еще зачем-то держится за его капюшон, а потом шагает чуть ближе и целует его в губы. И это снова настолько неожиданно, что Чимин вздрагивает, цепляясь за его запястья, но все же целует его в ответ. В это поверить все еще очень сложно. — Хэй, — нервно усмехается он. — Имей совесть, вдруг нас увидят сатанисты? Юнги смеется, берет его за руку и тянет к выходу. — Пошли. Уже достаточно стемнело. — Стемнело для чего? — Сейчас увидишь сам. Чимин мог догадаться по объемному рюкзаку за его спиной, но все становится понятно, как только они сворачивают с проспекта в пустынный переулок, а Юнги достает из рюкзака две медицинские маски, протягивая одну ему. Чимин рассматривает глухую чистую стену, расчерченную грязными потеками, и улыбается. — Это же вандализм. — Ага. — И это уголовно наказуемо. — Пока нас не поймают — не наказуемо. А я надеюсь, что не поймают. Держи. В ладонь Чимину ложится баллончик с краской, и он косится на Юнги подозрительно. — Откуда это у тебя вообще? — У меня есть знакомые, которые этим занимаются, я был с ними несколько раз… Ничего особенного. Давай. Нарисуй что-нибудь. Чимин хмурится, переводя взгляд на стену. — Например? — Например, что-нибудь, что долго крутится у тебя на уме и что ты хочешь куда-нибудь выплеснуть. Не знаю. В любом случае не парься по этому поводу слишком сильно — в городе ещё много пространства для творчества. — Он подходит к Чимину чуть ближе и тянет задумчиво: — На крайний случай можешь нарисовать член. Это всегда прокатывает. Чимин усмехается, трясет баллончик, но в конце концов застывает у стены в неуверенности. И только когда черная краска ложится на бетон неровными линиями, он говорит: — Все же мне не нравится мысль о том, что кому-то придется это закрашивать. — Да кому это надо? Ты думаешь, кому-то есть дело до глухой стены в переулке? Конечно, нет. Чимин пожимает плечами и кидает короткий взгляд на Юнги, который заинтересованно смотрит на то, что вырисовывается на стене. — «Прекратите насилие»? — хмурится он, стоит Чимину начать выводить середину второго слова. — Ты же знаешь, что это невозможно. — Почему это? — невнятно бормочет Чимин, случайно заезжая рукавом в незасохшую краску. — Потому что насилие — непосредственная часть этого мира, которая держит его в дисциплине и равновесии. Без него все только пойдет наперекосяк. — То есть, насилие в семье держит необходимую дисциплину? Школьная травля тоже? Или насилие над детьми и женщинами? Иди нахер, Юнги, что хочу, то и думаю. — Пак Чимин, где твое уважение? Чимин закусывает губу и давит улыбку. Кажется, он впервые обратился к Юнги неформально (да, никакого уважения). Он как раз выводит последнюю букву, когда Юнги вдруг хватает его за локоть. — Что такое?.. Но ему хватает только обернуться и заметить людей в форме, чтобы понять, что происходит, и броситься прочь. Он не помнил, чтобы когда-нибудь бегал так быстро — адреналин и страх будто кусают за пятки, подгоняя. А из горла почему-то рвется смех. Это совершенно непривычное чувство, но от него голова наполняется эйфорией, а все значимые проблемы и тревоги, кажется, исчезают, как по щелчку. И поэтому, когда они выбегают на шумную оживленную улицу, Чимин дёргает медицинскую маску вниз и целует Юнги в улыбающиеся губы. И совершенно наплевать на то, что их со всех сторон окружают прохожие, для которых целующиеся подростки, задыхающиеся от бега — не самое обыденное зрелище. Плевать. И на замечания и возмущенные окрики тоже плевать. Какое им вообще дело? — Я не успел подрисовать член, — шепчет Чимин Юнги в губы, все еще не восстановив дыхание. — Есть еще удобные места на примете? На улицы давным-давно опускается ночь, наверное, время уже перевалило за двенадцать, но Чимину не было дела до времени. Если быть честным, он вообще не собирался возвращаться домой этой ночью. Ему всегда хотелось творить такие типично подростковые глупости — чтобы не приходить ночью домой и заставлять родителей волноваться. Хотя будут ли эти родители вообще волноваться — вопрос спорный. Они пробираются на крышу одной из многоэтажек жилого комплекса, проскользнув мимо засыпающего вахтера. В этом есть что-то пронзительно-романтичное — чтобы сидеть в совершенном уединении на высоте двенадцатого этажа и прятаться от ночной прохлады в объятиях друг друга. Это так запредельно круто — о таком Чимин даже мечтать не смел. Он опирается спиной о грудь Юнги, полулежа; сам же старший курит, обернув одну руку вокруг его груди и оперевшись подбородком о его макушку. Чимину курить не хочется. В кои-то веки. — Я так тебя, блять, ненавижу, — вздыхает Юнги после долгой тишины. — Я до этого никогда не влюблялся. Чимин позволяет себе глупую улыбку. — И когда ты это понял? — Думаю, когда ты ввязался в ту драку на стадионе, — отвечает Юнги, подумав. — Я попытался это задушить тогда. Не получилось. А ты? — Тогда, когда ты врезал мне, — смеется Чимин. — Ты мазохист, что ли? Или у меня такой хорошо поставленный удар? — Я не знаю, — вздыхает Чимин. — Я действительно сам не знаю. Юнги поглаживает прохладными кончиками пальцев его шею, от чего по телу разбегаются мурашки. — Это удивительно. — Что именно? — То, что это взаимно. Я много раз встречался с безответной любовью — не лично, но все же. И, кажется, это вообще худшее, что только может случиться. — Да, — повторяет эхом Чимин. — Удивительно. Телефон в кармане джинсов в очередной раз вибрирует, оповещая о пришедшем сообщении, и Чимин достает его только затем, чтобы выключить. Время — почти двенадцать; один пропущенный от мамы и сообщение с текстом: «перезвони». И еще три от Чонгука. Чимин вздыхает, прежде чем открыть текст. «Хэй, извини». «Я перегнул палку, кажется». «Серьезно, мне не стоило этого говорить — это твой выбор и не мне его осуждать. Прости». Он знает, что Юнги читает сообщения через его плечо, и даже не пытается прятать экран, отправив в итоге короткое «окей», и выключает смартфон, чтобы не отвлекал. Чимин до сих пор не любил в Чонгуке его несдержанность и вспыльчивость, но ему нравился тот факт, что он быстро остывал и признавал за собой вину. Правда, это не отменяло того, что он повел себя по-скотски. — Что случилось? — Ничего особенного, — качает головой Чимин. — Мне серьезно не нравится этот твой Чонгук. И в особенности то, как он к тебе относится. — Эй, — обрывает его Чимин сердито. — Он мой друг и ты с этим ничего не поделаешь. Или… стой, это что, была ревность? — Заткнись. Чимин позволяет себе еще одну глупую улыбку и поворачивается в его руках так, чтобы уткнуться лицом в его шею. — Продолжай ревновать, — бормочет он. — Я не против. Домой он возвращается только под утро.