Full lungs

Каких-то несколько недель назад Чимин с уверенностью мог утверждать, что все его отношения были несчастны. Теперь, оглядываясь в прошлое, он приходил к выводам, что во всем этом была только его вина. Кто знает, может, в тот год на него слишком много всего навалилось: стресс перед экзаменами, проблемы в отношениях с Чонгуком, да еще и его раскрытый на весь город секрет… Наверное, это все и впрямь вывело его из равновесия, заставив принимать нелогичные решения. В конце июля они с Хосоком вместе уезжают в Сеул: только вот у Чимина начинался семестр, а он только пытался разобраться с местом учебы. Наверное, он даже был Хосоку благодарен за то, что тот провел вместе с ним первые два месяца, помог адаптироваться в совершенно незнакомом новом городе, в котором он был никому не нужен. Они снимают квартиру вдвоем и даже живут, как вполне себе счастливая пара без разногласий и с крепкими отношениями… Это был только внешний налет, красивая картинка: Чимин давно начал осознавать, что никому из них эти отношения не нужны, и рано или поздно они изживут себя. Хосок иногда уходит глубокими ночами, когда думает, что Чимин уже заснул, возвращаясь под рассвет и никогда не рассказывая, куда отлучался. Чимин и не спрашивает. Ему уже нет до этого дела. Правда, когда настает сентябрь и чрезвычайно радостный Хосок сообщает ему, что получил место в университете где-то на западном побережье США, он теряется. — Но ты же… Разве ты не подавал в университеты Сеула? Хосок продолжает улыбаться, но в глазах у него застывает странное выражение. — Да, но… Чимин-а, ты же знаешь, что я всегда ставил американские выше в приоритетах. Поступи я даже в Сеульский Национальный, я бы все равно уехал. Чимин отводит взгляд, не в силах смотреть на его сияющее лицо. — И когда ты уезжаешь? — В январе, чтобы успеть к весеннему семестру. До этого времени… — До этого времени нам лучше разъехаться, наверное, — пожимает Чимин плечами. — Хэй, Чимин-а, — говорит Хосок ласково, подходя ближе и опуская ладонь на его плечо. — Мы же можем поддерживать общение, верно? Отношения на расстоянии? Чимин смотрит на него с удивлением. — Ты же сам понимаешь, что не сможем. И проглатывает злое: «если ты не можешь хранить мне верность, пока я живу с тобой, то что будет тогда?». Так все и заканчивается: относительно мирно и спокойно, они даже договариваются остаться друзьями и некоторое время переписываются после того, как Хосок собирает вещи и съезжает. Чимин остается в одиночестве. Это одиночество в основном и подталкивает его на то, чтобы много думать. Память услужливо подкидывает ему то, о чем они говорили, когда расставались с Юнги: «Ты сам говорил мне, что хочешь уехать в Штаты». «Я говорил тебе это, когда мы только начали общаться. Но с того момента, как мы начали встречаться, я твердо решил для себя, что поеду за тобой куда угодно». Возможно, если бы он повел себя так, как взрослый человек, который не боится принимать трудности лицом к лицу, тогда бы он не остался одиноким в конце концов. Он бы не чувствовал себя брошенным. Само по себе получается так, что он теряет связь со всеми знакомыми: с Чонгуком они перестают даже переписываться, хотя обещали друг другу держать связь. На этом, в общем-то, и все: больше близких людей из родного города кроме семьи у него не было. Правда, потом все налаживается: он находит себе друзей среди курса, перебирается в общежитие, где нужно постараться, чтобы почувствовать себя одиноким, и все словно бы налаживается. Стоит сентябрь, когда он решается позвонить Юнги. Набирать приходится по памяти, потому что его номер он удалил, чтобы не сорваться и не написать сдуру. Никто не отвечает. У Чимина какое-то неприятное предчувствие. Проходит год, он решается позвонить еще раз, но не дожидается даже звонков в ответ: из трубки его оповещают, что абонент вне зоны доступа или не может ответить на звонок. Вот тогда Чимин и сдается. Может, это даже к лучшему: он не знал, что мог сказать. «Привет, помнишь меня? Я поступил с тобой, как урод, но сейчас почему-то одумался». Проходит еще год, и ему ни с того ни с сего звонит девушка из параллельного класса, с которой он ни разу словом не перекинулся; она с ходу начинает жаловаться на то, как сложно было найти его новый номер, потом на то, что никто из ее знакомых не знал, как с ним связаться… Из потока речи Чимин вычленяет только то, что замышляется встреча выпускников в конце июля. Идея довольно подозрительная, и соглашаться на нее Чимин не должен по ряду причин: с вероятностью в 99% там не будет никого, ради кого стоило бы прийти, а вся остальная масса бывших выпускников либо участвовала в его травле непосредственно, либо оставалась наблюдателями. Была еще одна причина, чуть более серьезная. После отъезда в Сеул ему приходилось еще несколько раз возвращаться, чтобы свидетельствовать против Чхве в областном суде, но он даже представить себе не мог, как сложно пришлось матери, которая осталась в городе и вынуждена была сталкиваться со всем давлением. Все были согласны с тем, что собранных улик было достаточно, чтобы засадить его далеко и надолго, но почему-то следствие тянулось уже два года. Он не мог быть полностью уверенным, что в этом городе будет в безопасности. Правда, в нужный день и нужное время он обнаруживает себя заходящим в снятую на несколько дней квартиру и договаривающимся с диспетчером службы такси. Может, он будет жалеть об этом. Первая неожиданность случается тогда, когда он встречает Чонгука. По правде, это довольно неловко хотя бы по той причине, что они не общались слишком долгое время. Чонгук изменился внешне: вытянулся еще сильнее (разница в росте стала только заметней), а черты лица стали только тверже и четче. Он и раньше был красив, если быть объективным, но теперь ему впору на съемки для какого-нибудь журнала или вроде этого… Правда, когда разговор складывается, то оказывается, что как человек Чонгук не изменился абсолютно: в нем временами проглядывает что-то ребяческое, а временами он словно становится слишком взрослым для своих лет, слишком зрелым, словно жизнь хорошенько его потрепала. От этого в груди появляется какое-то непонятное теплое чувство, словно если что-то и изменилось, то совсем незначительно; как будто даже с течением времени можно быть уверенным, что есть вещи и люди, которые не меняются. И, ладно, он догадывался, что они будут разговаривать о не самых приятных для него вещах — он до сих пор не мог спокойно воспринимать темы своего расставания; это было сродни тому, чтобы ворошить палкой в ране, которая только-только начала затягиваться. У раны не остается никаких шансов на то, чтобы опять закрыться, когда Чонгук говорит ему, что Юнги приехал в город. Чимин бы солгал, если бы сказал, что не надеялся на это втайне — отчасти надеялся, отчасти боялся. Кто знал, что случится, когда они встретятся лицом к лицу? Не случается ровным счетом ничего: Юнги только окидывает его коротким взглядом и сразу же отводит глаза. И что это может значить? Он все еще зол? Но если и так, что он здесь делает? Чувства смешанные. Хочется либо развернуться и уйти, оправдавшись появившимися срочными делами, либо до последнего делать вид, что он через все прошел, забыл и никакие выяснения отношений ему не нужны. Это было бы проще, но и неправильнее всего. Поэтому Чимин решительно настраивает себя на то, чтобы хотя бы извиниться, как и сказал Чонгуку. Смелости на то, чтобы это решить, у него хватает, но чтобы привести в действие — нет; они рассаживаются вокруг костра огромной шумной компанией, а они с Юнги по какой-то иронии оказываются практически друг напротив друга. Все, на что его хватает — бросать мимолетные взгляды исподтишка, потому что удержаться от этого невозможно, а на то, чтобы посмотреть в открытую, не хватает наглости. Но хочется: даже в таком неверном свете костра видно, насколько все в нем поменялось. Сидящий рядом Чонгук подталкивает его локтем в бок, взглядом спрашивая, чего он ждет, но что он понимает, не он собирается разговаривать с кем-то, с кем дерьмово обошелся в прошлом. Пустых бутылок от пива вокруг них становится все больше, у Чимина на подходе уже вторая, в крови уже играет алкоголь. Он смелеет достаточно, чтобы… — Закрой рот, Минхёк. Ладно; когда он ехал сюда, то уже осознавал, что без конфликта и, возможно, драки не обойдется, если вспомнить то, как все друг с другом грызлись все годы старшей школы. Конфликт откровенно развязывает Минхёк, и Чимин бы не стал на него реагировать, если бы не затрагивались такие темы. Чонгук молчит, лицо у него незаинтересованное, словно он совершенно не собирается никого переубеждать. У Чимина в голове кипит злость, когда он вскакивает и не сдерживается, бьет его в нос и уже готовится к назревающей драке. Правда, продолжения конфликт не получает и затухает так же быстро, как и начался; общее настроение уже все равно убито, все рассаживаются группками и уходят в темноту парочками для вполне себе понятных целей, и теперь они с Юнги смотрят друг на друга в упор, оставшиеся один на один. У Чимина довольно дрянное предчувствие. — Не хочешь отойти? Чимин кусает губы изнутри, глядя на него снизу вверх — так и подмывает ответить, что нет, не хочет, но он все равно поднимается, пожимая плечами. Будь что будет. Юнги опускается прямо на траву, примяв ее руками, и смотрит на него выжидающе.  — Ну? Или боишься, что грязно?  — Нет, — мотает головой Чимин, садясь. — Я просто… Ничего. Юнги кивает, достает из кармана пачку сигарет и предлагает ее Чимину.  — Нет, спасибо. Я бросил.  — Хм-м, — тянет тот, поджигая сигарету. — Это похвально. Ты же не против, если я закурю?  — Н-нет, конечно, все нормально… Он сглатывает, не понимая, с чего это он настолько волнуется, как школьник на первом свидании. Это просто Юнги. Все в порядке.  — Я бросал, может быть, полтора года назад, не курил несколько месяцев… Но, видимо, у меня воля не такая крепкая, как у тебя. Он затягивается, стряхивает пепел на землю и смотрит на него коротко.  — Тебе идёт, кстати.  — Что?  — Цвет волос. Как старое серебро. Это твой первый раз после того, как ты покрасился в рыжий? Чимин хмурится, водя пальцами по горлышку бутылки, и смотрит вниз в ущелье. Вернее, пытается что-то рассмотреть в полной тьме.  — Да. Откуда ты знаешь про рыжий? Мы же не общались тогда. Юнги усмехается, его лицо видно едва-едва, будто светящееся бледностью в темноте.  — Ты думаешь, тебя было сложно заметить?  — Да. Он качает головой и, подняв голову, выпускает дым вверх, далекие отблески от костра подсвечивают его слабым оранжевым.  — Тогда ты был похож на мальчишку, который возомнил себя айдолом и старался им подражать. Выглядело странно.  — Ну спасибо, хён, — вздергивает брови Чимин и делает глоток. — А я-то все это время считал, что выглядел круто.  — Не за что, — улыбается Юнги, поворачиваясь к нему. Мягкий свет от огня слабо отражается в его глазах и путается в черных густых волосах. Чимин успел забыть, какой он красивый. Он понимает, что откровенно глазеет, и спешно отворачивается, снова делая глоток пива, чтобы хоть как-то себя занять.  — С тобой все нормально? «Рядом с тобой — не особенно».  — О чем ты?  — То есть… Я имею в виду, с тобой же все хорошо? Учеба? Друзья? Семья? Чимин слабо улыбается, отставляя от себя бутылку.  — Все прекрасно, хен. Честно. Я счастлив. «Но недостаточно».  — Это главное.  — А… Ты? Как твоя учеба? Юнги пожимает плечами, выкидывает окурок щелчком вниз по обрыву и подтягивает к груди колени.  — Я поступил в Тэгу год назад. Только перешёл на второй курс, — кривится он со смешком. — Старше всех одногруппников на два года.  — Почему? Недолгая заминка  — Плохо учился.  — Лжешь. Хён, я знаю, как ты лжешь. Юнги смотрит на него серьезно и твердо, и Чимин не может отвести взгляда, будто загипнотизированный. — Восстановление после операции. — На… — Чимин запинается. — На сердце? — Ага. Мне делали шунтирование, потом я восстанавливался полгода… Из-за этого пропустил экзамены и поступление. Дашь руку? — Ч-что? Юнги протягивает ладонь и смотрит на него с улыбкой. — Не волнуйся, с обрыва не скину. Чимин осторожно касается его пальцев, и тут же отдергивает, будто обжегшись. Они теплые, словно он их над костром держал — Чимин никогда не ощущал такого тепла от его ладоней. Он охает, поднимая на Юнги глаза, и берется за его пальцы. — Теперь ты здоров? — Можно и так сказать. — Боже, я… Я так рад за тебя, хён. Правда. — Похоже, все налаживается, так? Они так и смотрят друг на друга с улыбками, пока Чимин не осознает, что они до сих пор держатся за руки. Он отдергивает руки и опять опускает глаза. — Кстати, ты… Ты номер сменил? Я звонил тебе. Юнги выглядит озадаченным. — Когда это? — Ну… Два года назад. А потом полтора. Мне сначала не отвечали, потом номер был недоступен. — Я не помню пропущенных, — хмурится Юнги. — На какой номер ты звонил? Чимин краснеет. Отлично: вскрывается то, что он удалил его номер из своих контактов. Он повторяет номер по памяти, окончательно стушевываясь после того, как Юнги начинает улыбаться. — Не пятьдесят один на конце, а шестьдесят один. — Че-ерт, — тянет Чимин, спрятав лицо в ладони. — Так и знал, что ошибся в чем-то. Извини. Они сидят еще недолго, вслушиваясь в чьи-то разговоры неподалеку, как внезапно Юнги поднимается и расправляет плечи, говоря: — Я хочу сбежать отсюда. От этих людей вообще. Дико некомфортно рядом с ними, если понимаешь — я бы предпочел никогда больше их не видеть. Чимин поднимается следом и решается почему-то: — Знаешь, я снял квартиру на то время, пока я в городе. Если хочешь, можем поехать ко мне. Юнги усмехается. — За сегодня ты второй человек, который предлагает мне остановиться у него. — И он, заметив вытянувшееся лицо Чимина, добавляет: — Первым был Чонгук. Ничего личного, Чимин-и. И да, я не откажусь. Вопрос в том, как нам туда добраться. Чимин пытается не показывать того, как его разнежило от этого ласкового «Чимин-и». Может, и не ласкового, а это просто он хочет так думать. Может, это Юнги просто по привычке. Может… — Может, угоним машину? — Слишком экстремально. — Тогда можно на такси. У нас же есть круглосуточные службы? — Тут сеть не ловит. — Тогда немного спустимся вниз и вызовем. Пока они добираются до квартиры, проходит час с лишним, и все это время атмосфера между ними дружеская без единого намека; настолько преувеличенно дружескими их отношения не были даже тогда, когда они собственно и были друзьями. Но стоит двери захлопнуться за их спинами и щелкнуть замку, то воздух вокруг них, кажется, густеет и наполняется электричеством, словно перед грозой. — Ну, — мнется Чимин, проходя внутрь. — Чаю? Я был в этой квартире от силы час, потом сразу поехал на встречу. Поэтому, думаю, вряд ли тут найдется что-то съестное, так что извини. — Я бы пошутил на этот счет, но мы в недостаточных для этого отношениях. — А в каких мы отношениях? Юнги оборачивается и смотрит на него удивленно; тут, в ярком свете ламп, видно, как операция и выздоровление повлияли на его внешность. — Ни в каких. Ну, разве что, в сугубо дружеских. — Да. Точно. Юнги подходит ближе. — А что? Ты хотел бы изменить это? — Нет, — выдыхает Чимин. Ближе. Еще ближе. Их тянет друг к другу, как металлическую скрепку к магниту — сопротивляться нет ни желания, ни сил, ни смысла. — Я тоже нет. Ресницы Юнги трепещут, когда он опускает взгляд на его губы. — Вот и прекрасно. Их губы встречаются, и Чимин даже вздыхает с облегчением, наконец-то позволяя себе прильнуть к нему, коснуться его, пропустить пальцы сквозь его волосы, с жадностью пытаясь запомнить все до последнего. Он ждал этого. Очень, очень долго. Юнги подталкивает его к столешнице на кухне, усаживает на нее и целует глубоко и властно, пробираясь своими непривычно горячими ладонями под его футболку, и Чимина дрожью пробирает. Ничего не изменилось. Будто они, как и прежде, встречаются и вполне себе счастливы друг с другом, будто между ними не «сугубо дружеские» отношения, а гораздо более глубокие… Чимин не отпустит его, нет, он заслужит его прощение, чего бы то не стоило. Даже если ему придется поступиться своей гордостью. Юнги мягко оттягивает его голову назад за волосы, и Чимин послушно запрокидывает ее, тут же давясь вздохом от поцелуя в чувствительную кожу шеи. Он пьянеет снова — но теперь совсем не от выпитого, а от касаний, от поцелуев и от низкого шепота, от которого по загривку бегут мурашки. «Я так по тебе скучал». Чимин хочет ответить, что скучал не меньше, но его хватает только на сбитые громкие стоны.

○○○

На улице едва-едва светлеет — он замечает это сквозь неплотно сомкнутые веки, когда просыпается от того, что Юнги поднимается с кровати, отстраняясь от его объятий. — Нет, — хнычет он, слабыми со сна пальцами держась за его руку. — Не уходи. — Чимин-и, — вздыхает тот и усмехается. Чимин чувствует поцелуй в висок, а потом то, как Юнги снова ложится к нему и обнимает, позволяя уткнуться лицом в грудь. На его груди — аккуратный продольный шрам, идущий точно по грудине. Чимин зацеловал его этой ночью. Когда он просыпается снова, за окнами светит яркое солнце. Юнги нет ни в кровати, ни где-либо в этой квартире — кухня совмещена с гостиной, дверь в ванную открыта, внутри не горит свет. Вещей Юнги нигде нет. Чимин закрывает глаза. Он крепко сжимает пальцами виски, садясь на кровати — впридачу ко всему ещё и болела голова после выпитого вчера вечером. На тумбочке лежат какие-то таблетки и оставленный стакан воды, и Чимин просто сидит с полминуты, уставившись на них и пытаясь придумать, что делать дальше. Вместо воды он хватает лежащий рядом телефон и опять же по памяти набирает его номер, повторяя про себя: не пятьдесят один, а шестьдесят один. У него чуть ли не трясутся руки от облегчения, когда он слышит голос Юнги в трубке. — Да? — Хён, где ты сейчас? — Чимин? У Юнги голос удивленный, а на заднем плане можно услышать звуки стучащих о рельсы колес поезда, так что ему даже не требуется отвечать на вопрос. Чимин вслушивается в эти звуки, прежде чем решиться на: — Я же просил тебя остаться. — Зачем? — Просто… — теряется Чимин. — Я не хотел, чтобы мы снова расставались, и… Ты нужен мне, хен. Вот зачем. — Судя по всему, тебе без меня было вполне спокойно все прошедшие два года, — усмехается Юнги прохладно. — Я же говорил, что пытался позвонить тебе. — Чимин-и, мы живём не в том веке, чтобы единственным способом связаться был телефонный звонок. Ты мог найти меня в любой соцсети, узнать мой номер у старосты, к примеру. Если бы ты действительно захотел со мной поговорить, ты бы нашел способ. У Чимина дыхание перехватывает, и он крепче сжимает в пальцах телефон. — Но и ты тоже. — Не переводи стрелки. Бросил меня ты. — Тогда зачем ты приехал вчера? Если скажешь, что не ради меня, я тебе не поверю. — Ну, — голос Юнги смягчается. — Это действительно ради тебя. Я соскучился. И просто хотел узнать, все ли в порядке — но ты сказал, что счастлив. И я рад за тебя. От этих его слов Чимин теряется окончательно, не зная, что и сказать. Они молчат в трубку непозволительно много времени, слушая дыхание друг друга и стук колес поезда, пока Юнги не вздыхает. — Сейчас очень хорошо подумай над тем, нужно ли тебе возвращать все, как было. В конце концов, прошло много времени, нам в жизнях друг друга, может быть, уже нет места. Чимин молчит, пытаясь подобрать правильные слова, но Юнги продолжает: — Вот и все, в общем. Спасибо за ночь, Чимин-и. Он долго слушает гудки, кусает губы и изо всех сил жмурится, чтобы не дать слезам волю — нет, ещё рано плакать. Чимин собирается с духом, выпивает оставленные на тумбочке таблетки и смотрит на часы — ещё и десяти утра нет. Можно было бы позвонить Чонгуку и спросить, заметил ли кто их отсутствие, и что там происходит, но это позже. Сейчас он поспешно одевается, складывает немногочисленные вещи в чемодан и выходит из квартиры, по пути говоря в трубку: — Во сколько ближайший поезд до Тэгу?