И знамя его надо мною — любовь

Дома Гарри почти сразу нырнул в горячую ванну с пузырьками, чтобы поскорее справиться с напряжением, и болезненно выдохнул, когда нагретая вода уютно окружила его уставшее, изнеможенное тело. Находиться рядом с Найлом, манящим, словно запретный плод, каждый раз становилось все опаснее и тяжелее. Лежа в ароматной ванне, благоухающей хвойными иглами, Стайлс, лениво лаская себя, размышлял обо всем произошедшем за сегодняшний день. Он был длинным, как первый день сотворения мира, когда свет отделился от тьмы, и включал в себя райский поцелуй под блаженное пение херувимов, прелестного, заботливого Найла, нежно перебирающего его волосы проворными пальцами, и их задушевный разговор о музыке, пока Гарри вдруг не вспомнил о времени. Ему было приятно, что Найл не хотел с ним расставаться и даже спросил, не может ли он остаться еще ненадолго, но в глубине души Стайлс слишком сильно боялся пастыря, чтобы позволить себе задержаться еще чуть-чуть. Он подозревал: его могут гостеприимно пригласить на ужин, и в тайне опасался, что ему придется целый час сидеть перед святым отцом, как на проповеди. Конечно, в последнее время Гарри относился к мессе положительно и даже хотел поприсутствовать, но ужин с пастырем был слишком внезапным и незапланированным событием. К тому же Гарри давно отучился есть прилично и всерьез побаивался, что начнет брать еду прямо руками или будет противно чавкать, и это навсегда отвратит хорошо воспитанного Найла от него. Так что из уютного дома священника Гарри скрылся намного раньше, чем глубоко занятый делами медленного растущего прихода святой отец вернулся из церкви. Стайлсу совсем не хотелось, чтобы Хоран-старший видел его в таком неприглядном обличье — с утра он нарядился так, что и упоминать об этом становилось стыдно. Со стороны можно было подумать, что он увлекся культом Сатаны: уж очень дерзко Гарри выглядел в черной футболке, плотно прилегающей к телу. Матушка не раз просвещала его по поводу того, как Бог относится к татуировкам и прочим «украшательствам» тела вроде проколотых губ и других интересных экспериментов, поэтому Гарри примерно представлял, как Бобби может выразиться о его внешнем виде. Это не могло не угнетать. Как бы кощунственно это ни звучало, но Гарри пережил бы порицание Всевышнего, а вот мнение Найла, который одним кротким взглядом мог творить чудеса не хуже Господних, оказалось поавторитетнее. Но, так как Хоран по большей части был солидарен со своим отцом, Стайлс не мог рисковать. Он изо всех сил старался произвести впечатление интеллигентного молодого человека, кроме тех моментов, когда пошлости сами срывались с губ. Хотя Гарри догадывался, что священник прекрасно знает обо всех его проступках: и мама, которая все пыталась наставить его на путь истинный всеми силами, и злые на язык соседи наверняка сообщили ему, какой Стайлс вел образ жизни. И все же, несмотря на опасность быть пойманным и навсегда изгнанным из Рая в любую минуту, Гарри ухитрился чутко поцеловать Найла в щеку на прощание и даже невесомо мазнуть по его губам, подхватывая на вдохе легкий привкус шалфея. На мгновение ему показалось, что Хоран готов открыться для нового волнующего поцелуя, возносящего их обоих на небеса, но за день впечатлений было и так достаточно, и они сердечно распрощались, договорившись встретиться в конце недели. Найлу, в чьих небесных глазах появилась неземная мученическая тоска, очень нужно было хорошенько обо всем подумать. Он стоял у порога, заходящее солнце золотило его волосы точно нимб, и Гарри казалось, что перед ним маленький святой, знающий все на свете. Впрочем, даже тот факт, что Найл собрался что-то там обдумывать, почти не расстроил окрыленного и воодушевленного Гарри, который почти кожей чувствовал, как его благословили. Стайлс не замечал, как покачиваются длинные палисандровые деревья, стоящие вдоль обочины, как прячутся под камнями чешуйчатые ящерки, быстро перебирая лапками, и даже начинающаяся песчаная буря не привлекла его внимания. Он узнал самое главное — Найл испытывает к нему чувства, настолько сильные, что Хоран даже боится их. В таком случае найти способ воссоединиться с прекрасным сыном священника, на чьих губах остались вкусные краски рассвета, не так сложно, как кажется на первый взгляд. Все-таки Хоран рано или поздно не устоит перед ним и падет перед этим дьявольским искушением — нужно его только слегка подтолкнуть и смягчить падение. Стайлс не сомневался, что ему нужно это, как небесная манна: впервые в жизни он на самом деле хотел поцеловать парня в щеку на прощание, вместо того чтобы просто трахнуть у двери, пока есть свободная минута. По возвращении Гарри, несмотря на желание поскорее запереться в ванной и хорошенько вздрочнуть, крепко обнял удивленную маму, которая не пришла в восторг от его внешнего вида, но все-таки была очень рада узнать, что он провел почти весь день дома у пастыря, а не отправился пить пиво с друзьями, как это случалось обычно. Её даже не расстроил тот факт, что вместе с Гарри в дом ворвался сильный ветер, принесший с собой мелкие камушки и обломки веток, хотя она только недавно закончила уборку. – Ты меняешься на глазах, – сказала Энн, ласково растрепав его кудри, покрытые золотистой песчаной пылью. – Я раньше опасалась, как бы с тобой что не приключилось, а теперь, когда ты общаешься с милым сыном отца Хорана, я спокойна. Гарри безмятежно улыбнулся, чего с ним раньше практически никогда не бывало. Обычно его раздражали люди, с которыми мама советовала общаться. Но рядом с Найлом он всегда ощущал себя уравновешенным и спокойным, будто сын пастыря имел над ним какую-то божественную силу. Нет, конечно, напряжение было невероятным, а от боли в члене хотелось выть и неистово дрочить почти каждую минуту, проведенную вместе, но все-таки, когда они читали вместе Писание, когда Найл пел ему псалмы своим маковым весенним голосом, проникающим в каждые потаенные уголки души, Гарри заметно успокаивался, и на ум шли только хорошие, чистые мысли. Хотелось совершать добрые поступки, заботиться о людях и о себе тоже, хотелось чистоты и простоты, и это виделось правильным. – Мне кажется, он хорошо на меня влияет, – с легкой задумчивостью ответил Гарри, поднимаясь в комнату. Раньше он никогда не замечал за собой желание становиться лучше ради кого-то, хранить верность одному человеку, совершать ради него подвиги. Ему хватало любого смазливого парня, готового на отсос в туалете или быстрый перепих в укромном уголке, на заправке или прямо у барной стойки. А сейчас он изнывал от боли и напряжения, раз за разом вбиваясь в свой собственный кулак, потому что даже мысль о сексе с кем-то, кроме сына пастыря, казалась кощунственной, как ругань под священными сводами церкви. И, пока песчаная буря бушевала за окном, вырывая с корнем вековые деревья, Гарри думал о том, как уютно и хорошо было в ласковых объятиях Найла, благоухающих легкими древесными нотками и воском. Он никогда не гнался за чувством безопасности и даже не предполагал, как важно чувствовать себя защищенным в каком-то душевном аспекте. Спокойные небесно-голубые глаза Найла будто еле слышно шептали: «Я верю в тебя. Ты сможешь сделать, что угодно», и это придавало уверенности. Гарри чувствовал, что сможет позаботиться о Найле, если понадобится, сможет вырастить из горчичного зерна самое большое дерево. На следующий день Стайлс решил навести порядок в комнате, чтобы пригласить Найла в гости, когда он закончит свой вынужденный ретрит. В последнее время Гарри порядком запустил свою спальню, и когда ясный дневной свет залил комнату своей сущностью, оказалось, что выглядит все довольно неопрятно и даже жутко. Найл не должен был видеть эту вакханалию, напоминающую свистопляски в Содоме и Гоморре. Особенно его обширную коллекцию эротических журналов. А уж от одной мысли о том, что Хоран может вдруг узнать про его многочисленные похождения, живот ужасно скручивало, словно внутрь подбрасывали раскаленные монеты и иглы. Впрочем, если Найл пока ни о чем не узнал, значит, никто ему и не расскажет, и можно спокойно продолжать завоевывать его сердце, не опасаясь, что Хоран отвергнет его вдруг, брезгливо поджав губы. Начал Гарри с легкой уборки. Куда глаза ни кинь, словно юные подснежники ранней весной, показывались перепутанные диски в битых коробочках и потертые журналы, различные пакетики из под луковых чипсов, жареных орешков и соленых крекеров, местами валялись коробки из под хлопьев и даже пустые бутылки разных мастей, включая смятые пивные банки и канистры из под молока. Чудо, что не успели завестись насекомые! Стайлс быстро собрал весь хлам в огромный мешок для мусора, напоминающий трубу для тренировки собак, и без сожаления вынес к обочине, после чего убрал все эротические журналы в дальний ящик стола, дважды поворачивая ключик в замке. Первым отчаянным желанием Гарри было выбросить их все, чтобы неповадно было ублажать себя, разглядывая кого-то другого, кроме Найла, но после некоторых раздумий Стайлс бережно спрятал журналы в укромном месте и даже прикрыл пакетом от пыли. Друзья никогда бы ему не простили уничтожение такой обширной коллекции и точно сжили бы со свету за то, что он все выбросил, даже не вздумав поделиться, а ему следовало тренировать силу воли. Наконец, настала очередь дисков. Их было не очень много, намного меньше, чем у Найла, который за годы увлечения музыкой наверняка собрал всех джазовых исполнителей у себя в шкафу, или Луи, чьи музыкальные вкусы с детства начинались изысканной классикой, а заканчивались устрашающими воплями волосатых мужиков в плохо закрепленный микрофон, но все-таки это оказалась приличная коллекция, чтобы Гарри хорошенько с ними намучился. Тем более валялись они по всей комнате, напоминая безбрежный океан, и хаотично высились, как Вавилонские башни. Многие диски были уже совсем старыми, их круглые переливающиеся на свету тела украшали продолговатые царапины, боевые шрамы из стычек с сами ужасными музыкальными центрами, но у Гарри они вызывали приятные воспоминания, отдающиеся на кончиках пальцев вибрирующим теплом. Заглянув под кровать, Гарри нашел несколько покрывшихся пылью коробочек, которые он не слушал уже очень давно, напрочь позабыв об их существовании. – О, это же RED, – с улыбкой произнес Гарри вслух, стирая слой пыли с любимой обложки, и встал, чтобы найти свой старый, побитый жизнью и им самим плеер. Он давно не слушал музыку с этого жалкого устройства, и ему вдруг захотелось погрузиться в мир любимой музыки с помощью скрученных в узел наушников. Тем более матушка попросила не шуметь с утра, и Стайлс чуть ли не впервые в жизни не стал перечить. – Стоп. Это же RED! – вдруг осенило его. – А еще есть Letter Black! И где-то тут должны были быть мои любимые... – Гарри снова нырнул под кровать, давясь комками пыли. – Я просто гений! – завопил он и тут же зажал себе рот, всем телом вздрагивая от суеверного восторга. Теперь у него была отличная возможность произвести впечатление на сына священника. Даже если ему не понравится музыкальное направление, которое Стайлс обожал чуть ли не с тринадцати лет, кое-какие увлечения у Гарри все-таки были, и Найл обязательно это оценит, когда он поделится своим миром с... другим своим миром. Это было восхитительно, прекрасно и как-то очень вдохновляюще: Гарри никогда не думал, что у него на самом деле есть реальные хобби, кроме выпивки с друзьями и секса с сомнительными парнями, но они были — лежали под кроватью все это время, покрываясь сероватым слоем пыли, пока он прожигал свою жизнь на заправке. И это означало, что с ним еще не все потеряно. – Ты чего там кричишь? – громко поинтересовалась мама с первого этажа. В другой ситуации Гарри даже мог довольно грубо огрызнуться: «Кричу, потому что хочу», но сейчас Стайлс готов был расцеловать эту святую женщину, которая терпела его выходки столько лет подряд и все равно любила, пусть и немного странной любовью, хотя он был едва ли не худшим сыном на свете по её христианским представлениям. – Говорю, не занимай телефон, пожалуйста! – воскликнул Гарри, с нешуточным рвением забрасывая диски в коробку. Он чувствовал себя ловцом жемчуга, но знал, что в пластиковых коробочках хранятся даже не жемчужины, а самые настоящие алмазы, если не обломки сияющих в ночном небе звезд. Найл придет в восторг, он кинется к нему на шею и расцелует его, когда поймет, что Гарри совсем не безнадежен, и его жизнь не ограничивается пивной. И, может быть, Хоран даже снова поцелует его в губы, чтобы Стайлс понял, как важно уметь жить по-настоящему... Мысли о предстоящем поцелуе заставили член болезненно напрячься, и Гарри чуть не застонал от раздражения. Никогда раньше он не заводился так часто и так быстро, но недели воздержания делали свое дело, а сын пастыря словно становился еще привлекательнее с каждой новой встречей. Его свежий аромат будоражил сознание, бархатный голос затуманивал и без того не самый крепкий разум, и Гарри по полночи кончал в ладонь, представляя, как алые губки сына священника смыкаются вокруг его члена, а проворный язычок скользит вверх и вниз, ублажая его возбужденную плоть. Даже если Найл никогда не отсасывал, Гарри научит его быть послушным мальчиком. Когда Гарри спустился вниз, мама во всю хлопотала на кухне. В скором времени должна была состояться ежегодная церковная ярмарка, и Энн нужно было опробовать новый рецепт. Конечно, вся округа в восторге от её пирожных, но нет ничего лучше, чем в который раз огорошить квохчущих соседок своими кулинарными успехами. Теперь она не только хорошая хозяйка и мать приличной и отлично воспитанной дочери, получающей высшее образование, у нее и сын замечательный, послушный и добрый, вставший на путь исправления и постепенно идущий к Богу. Энн нравилось рассказывать об этом подругам за чаем, когда они приходили за новостями и сладостями. – Ты, наконец, решил выбросить этот хлам? – улыбнулась она, сразу же отрываясь от теста, принимающего в её руках причудливые формы. Важно было поразить не только вкусом, но и внешнем видом выпечки. Чуть перепачканная мукой, слегка растрепанная мама виделась Гарри такой хорошей, чистой и праведной, как сама дева Мария, и у него впервые в жизни защипало в носу, когда он подумал, как сильно ему повезло с матерью. Пожалуй, в этом городе не было женщины, которая бы верила сильнее, чем Энн, потому что она всегда старалась привнести в его жалкую жизнь хоть немного чуда. Возможно, Господь, наконец, подарил ей чудо за безоговорочную веру, раз, спустя годы, Гарри снова стал её милым мальчиком. – Лучше, – ответил Гарри, с чувством целуя удивленную маму в щеку. – Ты знаешь номер пастыря? Мама многозначительно кивнула на приветливо гудящий холодильник. Номер святого отца был написан на разлинованной бумажке и аккуратно прикреплен к нему симпатичным магнитом в виде глазастого ломтика сыра с веснушками-дырочками. Он висел рядом с номерами скорой помощи и пожарной службы, потому что Энн в глубине души сильно сомневалась, что Гарри вспомнит даже номер службы спасения, если приключится какая-то внезапная неприятность. Номер святого отца был написан крупнее всего, красным фломастером, и Гарри не смог сдержать улыбку. Ну, конечно. Во главе угла спасение души, а уж потом все остальное. Не позволяя себе сомневаться ни секунды, Гарри быстро набрал номер телефона, не зная, что точно скажет, но твердо уверенный, что у него все получится. Коробка с дисками отягощала свободную руку, но это была приятная усталость. Должно быть, именно так себя чувствовал Адам, возвращаясь после тяжелого трудового дня к любящей жене. Трубку сняли быстро, будто пастырь только и ждал, что кто-то позвонит исповедаться. Гарри радостно выдохнул, ослепленный каким-то странным, смутно знакомым восторгом. Вообще-то он действительно побаивался священника, но сейчас ему нужно было поговорить именно с ним. – Добрый день, отец Хоран, – вежливо сказал Гарри, вкладывая в приветствие всю сердечность, что у него была. Он не пытался подмазаться, просто чувствовал себя радостным и довольным, точно приключилось что-то очень хорошее, и теперь это было незнакомое, но весьма приятное чувство. – Это Гарри Стайлс. Хотел узнать, Найл сейчас дома? – Здравствуй, Гарри, рад тебя слышать, – благосклонно ответил священник. Стайлс подумал, что Бобби узнал бы его, даже если бы он не назвался, потому что у него была потрясающая способность запоминать своих прихожан, и Найлу досталась точно такая же. – Я сейчас его позову... – Не нужно, я хочу сам прийти, – быстро проговорил Гарри, изгибаясь, чтобы придерживать съезжающую коробку с дисками коленом. Рука начала затекать. – Пожалуйста, не говорите Найлу, что я звонил. Хочу его удивить, – добавил Стайлс, стараясь не пыхтеть. Не то чтобы его поклажа была слишком тяжелой, просто коробка оказалась неудобной для носки из-за своей нестандартной ширины. Как это он раньше не замечал? Мама позволила себе возвести глаза к потолку и, стряхнув с умелых рук белоснежные крупинки свежей, рассыпчатой муки, так не вовремя напомнившие Стайлсу крошечные блики в ясных глазах Найла, чистых, как стремительная река Гихон, ловко выхватила коробку с дисками и решительно поставила её на стол, пока сын совсем не скрючился. Гарри благодарно махнул ей свободной рукой, встречаясь с еще одним многозначительным взглядом. – Сынок, ты же знаешь, я не могу лгать, даже если это «ложь во благо», – заметил пастырь. Как же он был похож на Найла — ни укора в его размеренном говоре, ни призрака осуждения, только бесконечное спокойствие, как будто отец Хоран весь наполнен терпением и состраданием, как наполнены обычные люди непониманием и суеверием. И все же Найл был намного лучше! Его голос, напоминающий летний утренний туман, таинственный, чарующий, скрывающий от глаз очевидное, но открывающий для души самое главное; его запах, проникающий в каждый уголок легких и уютно устраивающийся внутри, как гостеприимно принятый паломник; его невесомые касания, напоминающие невинное падение тонкого ивового листа на спокойную, прозрачную гладь озера, запускающего целый ряд кругов на воде — все это было уникальным, новым и неизведанным в своей простоте, как манящая горная вершина. – Я не прошу лгать, – уклончиво ответил Гарри. – Если Найл прямо спросит, звонил ли кто-то сегодня или скажет, что слышал звонок, тогда Вы, конечно, скажете, что это был я. Но, если он вдруг не слышал звонка, возможно, я приду раньше, чем Найл в принципе заговорит об этом, – заботливо подсказал Стайлс. – Хорошо, – умиротворенно рассмеявшись, ответил священник. Они с Найлом даже смеялись почти одинаково, но Гарри различил бы голос сына пастыря из тысячи, если не из миллиона других голосов. – Но у тебя не так много времени. Если Найл спросит, я скажу, что ты звонил, – мягко предупредил он. Но Гарри даже этого было вполне достаточно. Он уже почти не слышал, что ему говорят, и был где-то высоко в облаках, кружа счастливо улыбающегося Найла в своих крепких объятиях, и его постигло странное чувство, какое бывает лишь во время долгой вечерней прогулки по глиняному пляжу, когда спокойствие плавит насыщенный морской солью воздух, и вдруг стремительная волна в одно мгновение набегает на берег, окатывая все вокруг нежнейшей прохладой и белоснежной пеной, после чего исчезает, оставляя после себя легкое шипение. Он ясно представил себе радужное будущее, в котором каждый день был наполнен Найлом, его улыбкой, солнечным лучиком пробивающейся из-за завесы тьмы; его забавными историями без тени пошлости или вульгарности; его нежными взглядами — смесью робости и искренности; его знакомым и уже любимым запахом, надолго остающимся на кончиках волос; его теплом, проникающим прямо под кожу, как легкий загар; его эмоциями, разными, но всегда честными и правдивыми; его поцелуями, от которых трепетно сводило каждую клеточку тела. – Большое спасибо Вам, святой отец, – благодарно ответил Гарри и, радостно выдохнув, положил трубку, поворачиваясь к Энн. Она снова вернулась к выпечке и теперь сосредоточенно сооружала что-то похожее на сладкие еловые шишечки из теста. – Мам, я иду к Найлу. – А Найлу зачем твой хлам понадобился? – умиротворенно поинтересовалась Энн, бросив быстрый взгляд на коробку, в которой по-прежнему лежали пыльные музыкальные предпочтения непутевого сына. – Это совсем не хлам, – весело произнес Гарри, снова целуя маму в щеку. – Это мой шанс стать самым счастливым человеком на свете. К своему изумлению, Гарри все никак не мог привыкнуть к мысли, что ему совсем не хочется говорить: «Да как ты смеешь?», «Это мои вещи», «Перестань без конца вмешиваться в мою жизнь». Ему просто было хорошо, и такое простое чувство казалось восхитительным, как шипящая на языке конфета, и Энн каким-то образом это понимала. Ей показалось, что сын вдруг вырос. Что он все никак не мог повзрослеть, оставаясь в глубине души каким-то одураченным, а теперь вдруг устремился вперед, да так решительно и быстро, что никому теперь не угнаться. – А с Найлом это как связано? – осторожно поинтересовалась мама, улыбнувшись краешком губ. – Когда-нибудь расскажу, – уклончиво ответил Гарри, подхватывая коробку и исчезая за дверью. Энн легко качнула головой, перебрасывая упавшую прядь волос через плечо, — жест, который Гарри незаметно для себя унаследовал от нее, а она — когда-то давно от своей матери — и вернулась к выпечке. Умудренная опытом женщина прекрасно понимала, что он что-то недоговаривает, но была рада уже тому, что сын в принципе чем-то с ней делился, хотя еще недавно они почти не разговаривали. Да, раньше о таком простом общении можно было даже не мечтать. На улице все было спокойно: размеренно чирикали довольные птицы, подставляя крошечные тельца ослепительным солнечным лучам; высоченные деревья стояли спокойно, как молчаливые истуканы; сорванные листья и обломки веток еще вчера унес ветер; скромные полевые и пышные садовые цветы размеренно качали головами, распространяя терпкий запах нектара; жужжали насекомые и даже ужики, напоминающие длинные черные шнуры, выползли погреться. Никакой песчаной бури будто и не было, но все, включая Гарри, знали, что еще несколько ночей подряд жестокий ветер будет возвращаться и бушевать, переворачивая все на своем пути, вырывая с корнем деревья, забираясь в дома и устраивая там свои безобразия. Осторожно забросив сокровенную коробку на пассажирское кресло, Гарри расслабленно сел за руль автомобиля и привычно потрогал зеркало, внимательно разглядывая выезд. В розовых кустах соседей скрылась знакомая кошка с белыми лапками и пушистым хвостом, лениво гоняющая какую-то разжиревшую полевку. Они словно не хотели противостоять друг другу, но зачем-то продолжали бегать под испепеляющим зноем и палящими лучами, поднимая столпы песчаной пыли. Даже воздух был наполнен усталостью и безмятежностью — обычно в такую погоду Гарри не уходил дальше местной заправки, где гонял по кругу бутылку противного, теплого пива с друзьями, пока не опускалась блаженная прохлада и соседний бар не наполнялся смазливыми мальчиками, тяжело пахнущими сладким одеколоном, дешевыми сигаретами, едкой краской для волос и мятной жвачкой, вязнущей во рту. Стайлс брал первого попавшегося и сразу уводил в туалетную комнату, где без особых эмоций трахался, после чего возвращался обратно в бар, отмечать очередную победу. Мысли о прежнем досуге казались грязными и мерзкими, и Гарри поспешил выкинуть их из головы. По счастью, машина была успешно отремонтирована, и Стайлсу не пришлось идти до дома Хоранов по жаре, обливаясь потом и сожалениями. Существовала нешуточная вероятность встретить по пути кого-то из прежних знакомых — болтовня с ними, бесконечное курение, заманчивое предложение выпить по стаканчику могли перебить все настроение. Он вдруг вспомнил о том, как Найл сказал ему, что они все особенные, потому что высшее право — быть ребенком Небесного отца. Это придало ему сил, и он нажал на газ. Добравшись до уже знакомого дома, Гарри с ловкостью подхватил коробку, поставил машину на сигнализацию и, слегка волнуясь, поплелся к двери. Несколько раз позвонив в звонок, он уже предвкушал знакомую прохладу в доме милом священника и сверкающие чистотой поверхности, натертые чуть ли не до блеска предприимчивым Найлом. На пороге Стайлса встретил сам отец Хоран. От частых улыбок у него под глазами были добрые морщинки, и Гарри вдруг со странной радостью подумал: когда-нибудь у Найла будут похожие, но по-своему иные и от того более замечательные. – И снова здравствуй, – улыбнулся священник, приветливо оглядывая Стайлса. – Найл у себя в комнате. Позвать? – он вежливо кивнул на автомобиль, видимо, решив, что Гарри собрался отвезти его сына покататься. – Нет, я хочу максимально его огорошить, – улыбнулся Гарри в ответ, чуть склонив голову. Ему вдруг не понравилось слово «огорошить», хотя оно даже не было бранным. – Можно мне зайти? – осторожно уточнил он, опасаясь, что священник не хочет пускать такого парня, как он, в свой дом. Может быть, отец Хоран не так уж и рад, что его сын общается с таким сомнительным парнем, как Стайлс? – Разумеется, – приветливо кивнул Бобби, гостеприимно пропуская его внутрь, и у Гарри отлегло от души. – Будешь чай с пирожными? Найл специально встал пораньше, чтобы испечь их, – добавил он, как бы между прочим. Гарри сглотнул слюну. В голове сам собой возник Найл в фартуке на голое тело, и Гарри ясно увидел себя, стягивающего с него передник за тесемки. Все ненужное падает на пол, Найл упирается бедрами в стол, красиво изгибается на нем, его ноги соблазнительно разъезжаются в немом приглашении. Гарри берет со стола бутылочку с медом, проводит сладкую дорожку по внутренней стороне бедра и выше, опускается перед ним, чтобы слизать всю сладость, пока намеренно избегая измазанный медом член, Найл содрогается, когда язык Гарри начинает скользить по его нежной коже, и раздвигает ноги еще шире, чтобы Стайлс поскорее добрался до его покрасневшей головки... – Гарри? С тобой все в порядке? – встревоженно спросил священник, с беспокойством коснувшись его плеча. Стайлс подскочил на месте, еле-еле переводя дыхание, словно его поймали с поличным. На мгновение ему показалось, будто отец Найла обо всем знает. Но тогда бы его, конечно, уже выставили за дверь. – Нет, это не я, – быстро сказал Гарри и чуть не проклял себя, встречаясь с терпеливым взглядом отца Хорана. – Я хотел сказать, да. Может, попозже? – промямлил он, пытаясь звучать, как обычно. По счастью, обычно Гарри всегда вел себя, как последний идиот, так что подозрений это не вызвало. – Я... вообще я пришел не совсем за этим, но благодарю за предложение, – неуверенно пробормотал Стайлс. – Я тебя понимаю, – проговорил священник, подмигивая. Душа Гарри моментально ушла в пятки, и он изумленно уставился на пастыря, который продолжал вести его по дому с довольным видом. – Конечно, чревоугодие — такой же тяжкий грех, как и все остальные, но, когда речь идет об этих пирожных, даже мне сложно держать себя в руках, – поделился Бобби, похлопывая себя по животу, и кивнул в сторону знакомого коридора, где Гарри ранее видел рамочки с фотографиями. Расслабленно выдохнув, Гарри еле сдержал желание вытереть со лба выступившие капли пота. Как он только мог подумать, что отец Найла мог бы на самом деле одобрить секс с его сыном, если даже самого Хорана к этому склонить не получается? И все-таки Найл бы не пожалел ни об одной минуте, проведенной с ним. Гарри мог бы сделать его первый раз незабываемым — обездвижил бы его парой крепких веревок, завязал глаза легким шарфом и прошелся языком по всему телу. Он начал бы со ступней, а закончил бы горячими кончиками ушей, и Найл успел бы кончить пять или шесть раз, пока Гарри исследовал бы все его тело, ни на секунду не отрывая язык от его бархатной кожи. Стайлс почувствовал, как на твердеющем члене появились капли смазки, и, тяжело выдохнув, постучал в дверь. Боль и возбуждение не давали сосредоточиться, Гарри мог думать только о том, как будет дрочить, представляя Найла на своем члене, рьяно скачущего, как самый быстрый наездник. С этой позой у Хорана не должно быть проблем, он ведь отлично держался в седле. – Входи, пап, – донеслось из комнаты, и Гарри уверенно вошел. – Мне больше нравится «папочка», но я не против, если ты назовешь меня так еще раз, – произнес он, затворив дверь за собой. Найл, тихо лежащий на кровати с книжкой в темной обложке, встрепенулся и изумленно вскочил, отбрасывая беллетристику в сторону. Гарри никогда раньше не видел, чтобы Найл обращался так с книгами, но его взволнованное лицо, чуть покрасневшее от удивления, мгновенно заставило Гарри забыть обо всем на свете. Как же он соскучился! А ведь они не виделись чуть меньше суток. Похоже, с каждым днем расставание для них становилось самой настоящей пыткой. Кажется, сын пастыря даже не заметил, что Стайлс совсем не шутил, потому что мгновенно бросился к нему навстречу, не опасаясь, что Гарри может наброситься на него. – Ты что тут делаешь? – спросил он, с беспокойством оглядывая Гарри, как будто со Стайлсом за ночь могло что-то приключиться. – Почему не позвонил? Никогда Стайлсу не хотелось так сильно утонуть в чьих-то глазах. Он увидел, как рождаются новые вселенные на блестящей радужке, как крошечные херувимы танцуют в отблесках искусственного освещения. Ничьи глаза на свете не могли отразить обычный свет настолько красиво, лишь Найл обладал такой удивительной способностью. Конечно, он скучал, иначе и быть не могло. Гарри слышал это по легким ноткам чарующего лунного цветка в его весенне-прохладном голосе. Гарри мог различить любую, еле заметную перемену настроения Найла, даже если сам сын пастыря этого не замечал или не придавал значения. Впервые в жизни у Стайлса было желание присматривать за кем-то, беспокоиться о ком-то, кроме себя, окружать теплом. Найл был нужен ему, как их прожженной земле был нужен осенний ливень, но он как обычно ускользал сквозь пальцы рассыпчатым песком цвета расплавленного солнца. – Хотел сделать тебе сюрприз, – просто ответил Гарри. У него появилось навязчивое желание потрепать Найла по волосам, чтобы почувствовать, что все взаправду, но коробка немного мешала, поэтому он просто улыбнулся. Найл нежно улыбнулся в ответ. – У тебя получилось, – согласился он и, наконец, перевел заинтересованный взгляд на поклажу Стайлса. Удивление красиво отразилось на его лице, губы округлились алым маковым ободком, просящим сладкого поцелуя. – А в коробке что? – О-о-о, – Гарри широко улыбнулся и встряхнул коробку в руках, пытаясь отвлечь себя от мыслей о Найле, распростертом на полу под его напором. – Здесь кое-что для тебя. Помнишь, ты спрашивал про увлечения? – Найл с готовностью кивнул, и крошечные, еле заметные веснушки на мгновение блеснули вифлеемскими звездочками. – Это христианский рок. И, скажу тебе, он просто потрясающий, – с гордостью добавил Гарри, еще раз встряхнув свою ношу, будто диски могли подать голос и важно согласиться с его высказыванием. – Он драйвовый, крутой, очень красивый и довольно искренний. Ты когда-нибудь слушал что-то подобное? – уточнил он на всякий случай. От Найла можно было ожидать, что угодно. Все-таки он не был таким, каким казался на первый взгляд простым обывателям, топчущимся в церкви ради лотереи, закусок и сплетен. Одним людям Хоран казался самым обыкновенным святошей, чьи мысли вращаются только вокруг религии и веры, другим, вроде его друзей, мерещилось, что Найл из тех, кто демонстративно набивает себе цену, а потом отдается первому встречному на последнем ряду во время мессы, лишь бы его оттрахали побыстрее и без подготовки. И все они были не правы. Они не видели дальше своего носа, не хотели узреть самое настоящее чудо, которое Всевышний так великодушно явил им. Найл никогда не был ни тем, ни другим, ни каким-либо еще. Скудной фантазии толпящихся в церковном саду людей никогда не хватило бы, чтобы понять — перед ними самое величайшее Господнее творение, прекрасное именно по факту своего существования. Гарри ясно уловил эту мысль, когда Найл сам рассказывал ему про то, что они все рождены удивительными и прекрасными. И ему это походило больше, чем любому другому человеку из их прихода. Другие люди на его фоне казались не проявленными фотоснимками. И только Найл казался настоящим, но таким эфемерным, словно мог рассыпаться в любой момент. Он был ясно виден, как линия горизонта, но как к нему ни беги, все равно останешься на месте, а его чарующий облик отдалится все сильнее и сильнее. Гарри вдруг захотелось бросить чертову коробку на пол, протянуть руки и крепко сжать Найла в объятиях, и почувствовать, что это тело настоящее. И только его собственное. – Нет, не доводилось, – сказал Найл, не замечая, как раздулись ноздри у Стайлса, а на шее вздулись вены. – Ты же знаешь, как это бывает с музыкой? Западаешь на один жанр и потом не можешь из него вырваться, – рассмеялся он. Конечно, Гарри знал, только дело было совсем не в музыке. Стайлс просто до одури запал на него и никак не мог вырваться из этого порочного круга. Да ему и не хотелось. Все, чего Гарри на самом деле желал в эту минуту, снова сорвать с губ Найла поцелуй, а потом стянуть проклятую рубашку, как у праведника, и отправить её на пол, а самого Хорана подхватить за бедра и уронить на кровать, и трахать до тех пор, пока хриплый голос Найла не исказится до ультразвука. – Не хочешь послушать? – поинтересовался Гарри, облизывая пылающие, как огонь на жертвеннике, губы. – С радостью, – кивнул Хоран, подходя к музыкальному центру. Наверное, он не замечал, как виляет бедрами при ходьбе, словно хочет быть выебанным во все щели. – Вставляй. Гарри на мгновение потерял дар речи. «Да не ему, тупица, – пронеслось у него в голове. – Вставляй проклятый диск в музыкальный центр». Никогда еще это не казалось ему таким сложным. Взгляд Найла словно прожигал его насквозь — пронзительный, всевидящий, как Господне око. Казалось, сейчас Гарри не так моргнет или поведет плечом, и все его грязные мысли будут невероятным образом узнаны и обличены. И бархат, нежно напитывающий голосовые связки Найла, превратится в смолу, и Хоран велит ему убраться из его комнаты и из его жизни навсегда. – Кровать? – спросил Гарри, повернувшись к нему и лишь силой мысли заставив себя не подразумевать ничего пошлого. Он ожидал, что Найл сразу ему кивнет, потому что на уме у Хорана никогда не были ничего предосудительного, как бы ни хотелось верить в обратное, но сын пастыря на секунду замер, замешкавшись, будто внезапно услышал вкрадчивый шепот Святого духа и неуверенно коснулся плеча Стайлса, задерживаясь на нем хрупкой ладонью. Гарри едва не переложил её на твердый член, болезненно упирающийся в узкие джинсы. Сейчас он мог кончить от одного прикосновения. – А это не опасно? – спросил Найл со свойственным ему переживанием. – Если бы я хотел тебя поцеловать, я бы это сделал, – со вздохом ответил Гарри, грустно улыбнувшись. – Вообще-то я хочу, но не буду пользоваться моментом. Но я не железный, помни об этом, – предупредил он, решительно отстранившись, и ладонь Найла безжизненно соскользнула с его плеча. – Спасибо за твою искренность, – Найл взял Гарри за руку, на ходу переплетая их пальцы, и повел за собой. – Устраивайся. Гарри снова вздохнул и, прерывая прикосновение, по-свойски плюхнулся на кровать, подминая под себя подушку, чтобы было удобнее. Найл стоял рядом с кроватью, и Гарри мерещились противоречивые чувства на его лице. Конечно, Хоран не мог взаправду хотеть опуститься на его бедра, но в ту минуту весь его вид говорил об обратном. Постояв так буквально еще секунду, показавшуюся Гарри вечностью, Найл улегся рядом и вдруг положил голову на его плечо. Впрочем, следовало отдать Хорану должное, за живот он обнимать не стал. «Он явно не понимает, как это действует на меня», – подумал Гарри, против воли наслаждаясь его теплом. По всей видимости, у Найла был отличный сабвуфер, потому что музыка заполнила все пространство, и Гарри мог слышать каждую ноту, каждый еле заметный шум, сливающийся в искрящуюся мелодию. Найл странно выдохнул и прикрыл глаза, расплываясь в улыбке, и Гарри понял, что ему тоже нравится, когда пение солиста сливается с игрой на струнных, и все вместе трансформируется в чистый и решительный звук, врывающийся в каждый уголок комнаты и тела. По жилам Стайлса струилась жизнь. Знакомые слова практически складывались в молитву, он слышал, как у солиста разрываются голосовые связки, разбрызгивая во все стороны жертвенную кровь, и нечеловеческий вопль разрывает тишину студии, подбадриваемый звонкими ударными и мощными басами. Каждое слово по отдельности перетряхивало что-то внутри, будто органы были связаны с нотной гаммой хирургическими нитями, и музыка могла дергать их, как марионеток. Гарри почти забыл, как дышать, пока Найл вдруг не уткнулся носом ему в бок. Он чувствовал все, весь спектр эмоций. Сгущающуюся темноту, неистовую боль, животные пороки, агонию, ломающую кости. Он чувствовал стремление души к полету, стальную клетку с толстыми прутьями, благословение, проникающее в комнату дождем из света. Он чувствовал, как изнуряет борьба и как рядом с ним теплится любовь и вера самого искреннего человека на свете. Он чувствовал, как Найл согревает его своим теплом, и его тихий шепот всегда звучал громче самого протяжного крика любого другого человека. Гарри впервые в жизни слушал любимую музыку под другим углом, и она казалась ему иной, необычной, свободной. И еще более любимой. – Волшебно, – выдохнул Найл, когда очередная композиция смолкла, оставляя их в глубокой тишине. – Никогда не думал, что можно так выразить свои чувства. Это очень смело и очень честно, – с жаром проговорил он. Его глаза лихорадочно блестели. – Да, – ответил Гарри. Ему было трудно дышать. Он почти забыл, как тяжело находиться рядом с Найлом и не иметь возможности хотя бы поцеловать. – Поэтому мне и нравится. Я не сразу догнал, что эта музыка имеет отношение к религии, а когда понял, уже слишком увлекся, – объяснил Стайлс. Дверь в комнату странно скрипнула, как если бы её попытались вдруг сорвать с петель. Гарри никогда раньше не замечал, что дверь Найла в принципе скрипит и сделал логичное предположение, что это был невинный трюк, чтобы они узнали о том, что пастырь решил заглянуть в спальню сына и проведать их. – Что Вы делаете? – поинтересовался отец Хоран, переступив через порог. На мгновение он задержался глазами на их объятии, и у Стайлса от испуга перехватило дыхание. – Гарри знакомит меня со своей музыкой, – сказал Найл, поднимая голову с его плеча. – Это оказалось очень красиво. Почти ожидая нравоучительную лекцию о том, как плохо слушать сомнительную громкую музыку, Гарри, к своему большому удивлению, не получил ничего из того, к чему была склонна его мама. Казалось, Бобби было абсолютно все равно, что дом уже довольно долго стоял на ушах из-за оглушительных вокальных партий и виртуозных гитарных соло, и он заглянул в спальню к сыну совсем не за этим. – Хорошо, но я хотел напомить о чае, – кивнул отец Хоран, обводя взглядом комнату и останавливая свой взор на большом плакате с Чарльзом Мингусом. – В жизни должно быть место для новых увлечений. Ты слишком увлечен джазом, нельзя прикипать к чему-то одному, – нравоучительно заявил он, прежде чем покинул комнату. – Я помню, – еле слышно ответил Найл, провожая отца взглядом, пока дверь не захлопнулась. Даже когда Бобби покинул комнату, Найл так и остался сидеть, задумчиво покусывая губы. Они и так были красными, а теперь и вовсе полыхали. У него пылали и щеки, и он казался потерянным, как маленький ребенок, внезапно оставленный матерью посреди огромного парка, где вокруг были лишь деревья, одинаковые, как ни посмотри. Гарри никогда не видел его таким раньше. В одно мгновение Найл оказался уязвленным, как будто кто-то выдернул у него из под ног ковровую дорожку, заставляя упасть. Только это был не кто-то, а отец Хоран, и Стайлсу искренне захотелось высказать ему несколько не самых приятных слов. – Эй, не обижайся на него, – Гарри решительно сел и осторожно заправил короткую прядь волос за ухо Найла. Хоран вздрогнул, но не отодвинулся, подставляя горячую щеку под его прикосновение. – Он это из хороших побуждений. – Да, я знаю, – негромко ответил Найл и решительно шмыгнул носом. Блеснувшие на мгновение глаза снова стали сухими и теплыми, хотя Гарри еще мог различить комок в его горле, когда он говорил. – Мне очень понравилось. Музыка такая свободная и душевная, у меня мурашки по коже, – тепло проговорил он, проводя рукой по своей ноге. – Ты оставишь мне несколько дисков? – уточнил Хоран, робко заглядывая в его лицо. Выглядело так, будто он флиртует, но это не могло быть правдой. – Я их принес для тебя, – ответил Гарри. Найл улыбнулся, но глаза у него вдруг стали печальными, будто он познал все беды мира. Стайлс понял, что дело не отце Хоране. – Ты хочешь, чтобы я ушел? – спросил Стайлс. – Точнее, ты не хочешь, чтобы я ушел, но знаешь, что тебе нужно меня выпроводить, иначе мы сделаем что-то, о чем ты будешь очень сильно жалеть, верно? На мгновение Найл даже задумался, будто он сам не знал, почему печаль вдруг осела в его легких тяжелой, свинцовой пылью, мешая дышать. Гарри вдруг подумал, что ни за что в жизни не хотел бы полюбить кого-то другого. Пусть с другим парнем было бы легче, пусть бы они уже в тысячный раз занимались сексом, это совсем не то, чего ему хотелось. Он желал прямо сейчас быть тем, единственным, на кого этот парень смотрит вот так, с нежной кротостью во взгляде. Это было лучше всего на свете. – Нет, – ответил Найл, наконец. – Я соскучился и очень хочу, чтобы ты остался со мной хоть ненадолго, – улыбаясь одним уголком губ, добавил Хоран. Сердце Гарри обросло мягким, пушистым мехом и свалилось в желудок плюшевой игрушкой. – Ты не хочешь съездить со мной завтра за город? – С тобой? – переспросил Гарри, не веря своим ушам. Найл терпеливо кивнул. – Конечно, хочу. А что мы будем делать? – быстро уточнил он, заерзав на кровати. Хотя ему уже было совсем не важно — поехать куда-то с Найлом! Ничего лучше быть не могло. – Будем развозить приглашения на лекцию твоего отца? – Позволь мне тоже сделать тебе сюрприз, – ответил Найл, знакомым движением заправляя прядь ему за ухо. Гарри схватил его за руку и, к неожиданности Найла, поднес ладонь к губам. От его рук пахло яблоками и мятой, как будто Хоран все утро провел в саду, срывая плоды с деревья и раскатывая ароматные лепесточки пряных трав между пальцами. Стайлсу захотелось погрузить в рот каждый пальчик и обсосать, как леденец, чтобы Хоран знал, как тепло и глубоко может принимать его рот. – Скажи, что любишь меня, – попросил он внезапно охрипшим голосом, целуя каждую фалангу. Тяжелое дыхание Хорана едва не сорвалось. – Не вынуждай... меня грешить снова, – еле слышно попросил он, тихо млея от его поцелуев. Даже физически Найл не мог попросить Гарри остановится, с замиранием сердца наблюдая, как Стайлс целует его ладонь. Наверное, именно это и звали дьявольским искушением. – Да мы грешим, даже когда просто смотрим друг на друга, – ответил Гарри, продолжая терзать его ладонь. – Если так, зачем нам вообще в Него верить? – подняв глаза, спросил Стайлс. Взгляд упрямого ребенка придал Хорану немного сил, и он смог глубоко вздохнуть, прочищая легкие от ядовитого, как нежная и безопасная на первый взгляд агростемма, соблазна. Бороться с искушением каждый раз становилось все тяжелее и тяжелее, и Найл искренне боялся, что сорвется. Поэтому и хотел подумать несколько дней в одиночестве, а в итоге сам назначил встречу, и нет никакой воли, чтобы отменить её. – Твои мысли выбрали неверное направление, – Найл осторожно вынул свою руку из ладоней Гарри и вдруг, не сдержавшись, прижался лбом к его груди. – Какова была решимость ваша, чтобы удалиться от Бога, увеличьте её в десять раз, чтобы обратиться и искать Его. – Ты правда веришь в это, Найл? – спросил Гарри, крепко обнимая Найла. У него почти руки свело, но он продолжал сжимать его в объятиях, не зная, как отпустить. – Честно-честно? – Да, Гарри, – тихо ответил Найл, обнимая его в ответ. Несколько мгновений они просидели в тишине, слушая, как гудит музыкальный центр, ожидая, что его снова запустят. – Как же все не правильно, Гарри, как же не правильно! Мне так тяжело, – проговорил Хоран вдруг. – Я должен был наставить тебя на путь истинный, а вместо этого веду тебя по дороге греха. Я ужасный друг! – Самый лучший, – заверил Гарри, нежно целуя его в макушку. Шелковистые, нежные, как первые, весенние солнечные лучи, волосы Найла пахли домом. Не тем домом, где он жил в обычное время, а каким-то другим домом, где Гарри еще никогда не был, и который появлялся, когда они с Найлом оставались наедине, вот так касаясь друг друга. Их тишина была волшебной. Гарри не чувствовал себя неловко, не считал нужным глупо шутить. С Найлом даже тишина становилась благословением, словно они понимали друг друга, не произнося ни слова. – Почитать тебе Библию? – спросил Хоран внезапно. – Мы не занимались уже несколько дней. – Почитай, – ответил Гарри, покорно выпуская Найла из своих объятий. Он снова ускользал туманом, и Стайлс ничего не мог сделать. Лишь позволил ему быть собой — странным, невесомым и желанным. – Я люблю, когда ты рассказываешь мне о Боге. Жаль, он ненавидит нас. Взгляд Найла сразу напомнил Гарри о том дне, когда он рассказывал ему, еще в церковном саду, что терпение спасает души. Наверное, во многом Стайлс вел себя, как несносный ребенок, и оставалось загадкой, как Хоран еще не отвернулся от него. Самого себя Гарри, на месте Найла, терпеть бы не стал. – Он нас не ненавидит, – сказал Найл, наклоняясь к книжному шкафу. – Но за то, что мы поддались искушению, нас ждет наказание, – Священное писание красиво легло в его руки, и он стал похож на молодого и очень сексуального учителя. Гарри постарался сесть так, чтобы Найл даже мельком не смог заметить его «трудности». – Мы справимся с этим. И потом обязательно посмеемся над тем, что испытывали сейчас, – проговорил Хоран, поглаживая книгу по корешку. «Это ты сейчас так думаешь, – мысленно заметил Гарри, продолжая разглядывать Найла. Ему хотелось запомнить его в облике молодого учителя, чтобы потом хорошо кончить, воспроизводя этот образ у себя в голове. – Уже скоро сам попросишь разложить тебя прямо на этой кровати». Найл опустился рядом, распространяя дивный, мятно-яблочный запах. Если бы существовал такой парфюм — Найл и фруктово-травянистые нотки — Гарри спустил бы на него все деньги. Даже на работу бы устроился, чтобы купить хоть флакончик и разбрызгивать его ароматным облаком по комнате. Нет, не только запах... весь Найл целиком и полностью должен был принадлежать ему. – Ты всё равно будешь моим, понимаешь? – спросил Стайлс, окинув взглядом его фигуру. Найл вздрогнул, но не отодвинулся, продолжая касаться его плечом. – Я не про тело. Я вот про это тоже, – Гарри красноречиво кивнул на книгу в руках Найла. – Ты мой, а не Его. И любить будешь только меня. Найл ничего не ответил, лишь одарил его слабой улыбкой мученика и раскрыл Священное писание.