И знамя его надо мною — любовь

За любовь мою они враждуют на меня, а я молюсь; Воздают мне за добро злом, за любовь мою ненавистью.

Катание на лошадях оказалось упоительным занятием. Гарри в жизни не испытывал столько эмоций одновременно, как в этот день. Он управлял сильным, своенравным животным, созданным для свободы и независимости, но оно покорно слушало его команды, и они были практически единым целым. Лошадь чутко предугадывала, в какой момент Стайлс хочет повернуть, останавливалась, чуть ускоряла шаг и вообще вела себя пристойно. К концу прогулки Гарри научился сносно держаться в седле и даже сделал несколько бодрых кругов, наслаждаясь ветром в лицо и резвостью его послушной кобылки. Рядом был Найл, он выдерживал тот же темп, и на мгновение Стайлсу показалось, что для счастья больше ничего и не нужно: лошадь, свежий ветер, толчок веры и сын священника. Не в таком порядке, конечно. Потому что во внутреннем рейтинге Найл с недавнего времени был исключительно на первом месте. Гарри казалось, он вечность может смотреть на легкую улыбку Хорана, на лучики солнца, запутавшиеся в его непослушных волосах, на его глаза, отражающие небесную синеву. Найл завораживал его так, как не могла привлечь даже самая интересная телевизионная передача. В нем было что-то настоящее, что хотелось распробовать во всей красе. Гарри был уверен, внутри Найл и теплый, и прохладный одновременно: как лучшее творение Бога он совмещал в себе невероятные вещи. Покатавшись еще немного, они пришли к выводу, что в следующий раз можно будет упросить Джеффа открыть ворота и выпустить их на волю, туда, где лошади могут скакать без остановки, не видя перед собой преград в виде высокого забора. Добрая кобылка так понравилась Стайлсу, что он искренне желал для нее прогулки без стен, упругого ветра и свежей зелени, наполняющей организм жизнью и энергией. Сапоги Гарри скинул с видимым сожалением и с такой же горечью вернул Джеффу шлем. Ушлый ирландец захотел потребовать деньги за аренду, но под внимательным взглядом Найла смягчился и с миром отпустил их, пригласив заскочить еще раз, как будет время. Гарри сразу понял, он пытается казаться хуже, чем есть на самом деле. Такие люди были ему понятны, хотя Стайлс относился к другой категории: ему хотелось выглядеть лучше, чем он есть. По крайней мере для сына священника. – Вижу, ты расстроен, – сказал Найл, когда они покинули ранчо. Пыль снова приятно поскрипывала под обувью, и в этом было что-то знакомое. Гарри никогда не бывал в местах с другим климатом. Говорили, что Англия холодна и туманна, но Стайлс мог бы это опровергнуть. Летний сезон мог быть очень жарким, а плоды в их местности росли не хуже, чем в тропиках. Так, по крайней мере, он всегда думал, рассматривая груши и вишнесливы во время прогулок. Потом, правда, всё переменилось, словно страницу его жизни перевернули. Гарри стали больше интересовать посиделки с друзьями, выпивка и развратные парни у него на коленях. Мир словно сузился до простых потребностей, всё стало простым и понятным, как детский алфавит на магнитах. В его мире не было места для вопросов, для знания и любопытства, и вдруг в нем ярко появился Найл с молитвенником в руках, как звезда, возвестившая о рождении Иисуса. У Найла было много вопросов, но вопросов не к нему, а к Всевышнему, который подарил ему Библию и велел осмыслять с почтением. И Хоран очень послушно шёл по этому пути, преисполненный чистой любовью и истинной верой. Он не роптал на судьбу, а искренне любил выбранную дорогу. Он мог пойти по пути брата, найти работу в миру, наслаждаться жизнью обыкновенного человека с его простыми радостями, но Найл не мог быть другим, обыкновенным и простым. Он хотел верить, от того и верил так беззаветно и честно. – На минуту мир будто... изменился. И я изменился, – признался Гарри, с тоской взглянув на отдаляющееся ранчо. Теперь оно казалось другим миром, абсолютно необыкновенным местом, где творились невероятные чудеса. «Славим Тебя, Боже, славим, ибо близко имя Твое; возвещают чудеса твои», – вспомнились ему тихие слова Найла на одном из занятий в саду. Каждое чудо на свете — Чудо Божье, но раз созданы они все руками Господа, значит, и сами могут по праву зваться чудесами. Эта мысль показалась Гарри необычайно удивительной, и когда он озвучил её Найлу, Хоран с ним согласился. И так трепетно коснулся его руки, что внутри Гарри всё умерло и ожило. Воскрешение. – Так и есть, – с необыкновенным благодушием согласился сын священника. – Мир меняется каждую секунду. И ты сам меняешься, а это удивительнее всего. Господь подарил нам чудо изменений. Из яйца в гусеницу, потом в куколку, а затем и в бабочку, – вдохновленно проговорил он, мечтательно взглянув вдаль. – А с человеком изменений происходит еще больше! Знаешь, что? – внезапно поинтересовался Хоран, завлекая его голубизной своих глаз. Стайлс покачал головой. – Нам нужно заглянуть в местный бар. Тебе понравится их вишневый сидр, – заявил он, увлекая Гарри за собой, в сторону одной из местных забегаловок. Строения стояли в ряд и будто были накрыты одной крышей, разве что разных цветов. Местами кабаки пострадали от драк и были не слишком успешно залатаны кусками шифера и высохшими на солнце досками. Именно так Гарри и представлял себе опасные улицы Дикого Запада. А они были прямо здесь, в Англии. Подумать только, как много можно увидеть, если позволить себе хоть раз взглянуть дальше своего носа! – Найл, подожди, – Гарри попытался схватить его за руку, но Найл остановился сам. Призрачная надежда вновь почувствовать прикосновение Хорана — нежное, как лепесток лилии, принесенной архангелом Гавриилом — испарилось. Стайлс схватил ладонью воздух рядом с его запястьем, и он ускользнул между пальцами, как всегда ускользал сам Найл, невесомый и воздушный. – Да? – Найл остановился. – Мы... мы с тобой сейчас... Гарри не мог подобрать слова. С другими людьми он всегда знал, что сказать и каким образом. Как перевести разговор в горизонтальное положение. Как завести, а потом и вовсе свести с ума. Но в случае с Найлом ни один метод не действовал, да и пробовать не очень хотелось. Тогда, в церковном саду, Гарри понял, что Найл совсем не такой, как другие. И это было одним из самых приятных открытий. Нежно улыбнувшись, Найл накрыл его губы пальцем и запечатал так и не слетевшие слова, словно свиток с чем-то сокровенным. От него всё еще терпко пахло смолами и воском. Этот запах Гарри уже мог звать родным, потому что даже во сне ему чудились эти тяжелые нотки, и они убаюкивали его лучше колыбельной. – Не спрашивай, если знаешь ответ, – просто сказал Найл и вдруг оживился. – Ого, кажется, я кого-то вижу. Там отец Томас! – воскликнул Хоран и активно помахал рукой, привлекая чье-то внимание. Гарри инстинктивно обернулся, пытаясь понять, кто этот таинственный отец Томас, который так обрадовал Найла, и обомлел. Он ожидал, что «отец Томас» будет выглядеть, как «отец», а не как высокий молодой мужчина, направляющийся к ним легкой походкой. Ни пыль, ни жара не портили впечатления от его появления. Молодой священник был красивым, статным, приветливо улыбался, пока шел к ним навстречу. Конечно, он держал в руке небольшой молитвенник в черной обложке, заложенный в нескольких местах. Через плечо святой отец перекинул сумку-почтальонку, совсем не вяжущуюся с его одеждой, но она его ни капли не портила. Сразу оценив угрозу, Гарри сделал весьма неутешительные выводы. Особенно, когда отец Томас приблизился и принес с собой запах розового сада и луговых цветов вперемешку с церковным ладаном. – Здравствуй, Том! – радостно произнес Найл, протягивая молодом священнику ладонь, и они пожали руки. Рукопожатие показалось Гарри слишком громким, поэтому он негромко кашлянул, привлекая внимание. – Познакомься, это мой близкий друг Гарри, – представил Хоран чуть покрасневшего Стайлса. – Гарри, это отец Томас, – важно сообщил сын священника необычайно довольным голосом. – У него приход здесь по-соседству. – Очень приятно познакомиться, – сказал Гарри, послушно пожимая руку молодому священнику. Он даже нашел в себе силы не добавить про себя: «С такой грандиозной личностью», потому что это точно испортило бы диалог. Рукопожатие оказалось весьма крепким и очень дружественным, словно святой отец был искренне рад ему. Гарри тут же одернул себя: в отличие от него, Найл и его приятели не лукавили, и уж если радовались, то по настоящему. Тем более это был святой отец, пусть выглядел он не намного старше, чем они. Священник мягко улыбнулся, поглаживая ладонью корешок Священного Писания. Его серо-голубые глаза лучились невесомым благодушием и вместе с тем он будто смотрел сквозь них, в глубину вещей. Словно видел что-то, чего другие увидеть не могли. Гарри запоздало подумал, что именно такие люди обычно и становятся священниками. – Мне тоже очень приятно, – безмятежно произнес отец Томас. Когда он улыбался, его лицо выглядело удивительно красиво. – Друзья Найла и мои друзья тоже, – мягким тембром проговорил он. – Какими Вы здесь судьбами? – непринужденно обратился он к Хорану, словно заметил его впервые. – Решили провести время вдвоем вдали от суеты? Гарри поперхнулся, но всё-таки выдержал взгляд внимательных глаз священника, медленно соскальзывающих с Найла на него и обратно. Ему показалось, что отец Томас спросил именно о том, о чем он подумал, потому что на долю секунды ему померешилось, будто молодой священник видит его насквозь, вместе со всеми дурными помыслами. – Просто гуляем, – ответил Найл спокойным голосом. В нем не было никакого оттенка, словно Хоран действительно не понимал, о чем спрашивал молодой отец Томас. – А ты как очутился здесь? – По своему обыкновению несу Слово Божье, – улыбнулся молодой священник, быстрым движением поправив волосы. Прическа у него лежала небрежно, как у школьного хулигана, но взгляд был ясным и вместе с тем глубоким, как у молодого учителя. – Хочу видеть в это воскресенье побольше людей на мессе, поэтому приехал сюда раздать проспекты. Пронзительный взгляд Хорана задержался на сумке-почтальонке. Она приятно топорщилась, намекая, что внутри еще много флаеров, которые необходимо раздать жителям городка. Иногда Гарри с Найлом развозили похожие по городу или оставляли в почтовых ящиках, надеясь, что их не выбросят вместе с рекламой. Чаще всего этого не случалось, и церковь по воскресным дням была наполнена людьми и святым духом. – Благое дело, Том, – спокойно сказал Найл, однако Гарри успел заметить, что его голос стал неуловимо нравоучительным. – Но разве жители этого города не относятся к нашему приходу? – Ты иногда так похож на своего отца, Найлер, – рассмеялся Томас, по-свойски хлопнув Хорана по плечу. Когда он смеялся, казалось, будто перед глазами сияет нить белоснежного жемчуга, и Гарри неуверенно потрогал передние зубы языком. – Разве имеет значение, где именно ты произносишь молитву, если твоя вера сильна и искренна? – мудро изрек молодой священник. Найл согласно кивнул, сцепив пальцы в замок. – Да и наш приход отличается от Вашего. – Чем это? – поинтересовался Гарри. За его вопросом последовала тишина. Не настоящая, потому что можно было с легкостью расслышать, как шумит летний ветер, играет музыка в одном из кабаков, а где-то в камнях даже шумит гадюка. Найл и отец Томас встретились глазами, и Гарри вдруг захотелось взять Найла за руку, чтобы почувствовать, что он всё еще рядом. Всё еще увлечен им, как в тот день, когда они поцеловались. Незнакомое чувство кольнуло Гарри в грудь. Не злость, что-то более... отчаянное. Настолько отчаянное, что Гарри захотелось излить свою печаль перед Богом, открыть свое сердце в чистейшей исповеди. Потому что стоять здесь и видеть, что кто-то на свете может понять Найла лучше, чем он, было невыносимо. Отец Томас казался ему намного лучше, чем он сам. Молодой священник был красив, кажется, умен и образован. Похоже, он знал Библию не хуже Найла, раз уж он был пастырем. Не говоря уже о том, что у них с Найлом было намного больше общего. Рядом с ним Найл весь засветился, словно ему не хватало задушевных бесед о Боге, которых Гарри, в силу своей неопытности, пока не мог ему дать. – Отец говорит, что они пошли по ложному следу, – подбирая слова, проговорил Найл, наконец, прерывая тишину. – Не мы пошли по ложному следу, а те, кто идет путем ненависти, – немедленно подхватил отец Томас, сияя странным воодушевлением. Не очень ярко, как отражение лунного света, но всё равно весьма чутко и пылко. – Так что приходи к нам на мессу. Вместе с другом, – добавил он, взглянув на Гарри. Стайлсу стало не по себе. – Вам нечего бояться в стенах нашей церкви. Его рука скользнула в сумку, и священник протянул Гарри один из флаеров, на котором Стайлс успел рассмотреть радужную полосу. Его пальцы почти коснулись бумажного краешка, когда из воздуха возникла знакомая ладонь и резко перехватила листовку. На пальце Стайлса появилось пятно крови — порезы бумагой он всегда считал самыми болезненными, поэтому, не долго думая, засунул палец в рот. – Мы подумаем, – заявил Найл, под удивленным взглядом Гарри заталкивая листовку в карман. – Прости, Том, но нам пора идти, – добавил Хоран, подхватив Гарри за руку. – Всего доброго! – Я буду молиться за Вас, – мягко сказал отец Томас, склонив голову на бок. Прощание священника растворилось в воздухе огненным знаком, потому что Хоран уже вел их в сторону забегаловок, где во всю царило веселье. У Стайлса кружилась голова. Но не от жары, а от близкого присутствия Найла, от его пробирающего до мурашек прикосновения и происходящих вокруг необыкновенных чудес. Он и мечтать не мог вывести Найла на прогулку, а Хоран вывел его сам. Даже чувство зависти в миг испарилось, словно ему можно было не волноваться насчет отца Томаса, хотя их с Найлом явно связывало что-то помимо семинарии. Может быть, отец Томас и был причиной, по которой Хоран так замечательно целовался — эта мысль заставила желудок Гарри жалко свернуться. Ему было тревожно, когда он думал, что у Найла кто-то был до него, и он впервые сомневался, будет ли он столь же хорош. Как бы то ни было, Стайлс в первый раз за свою жизнь собирался довести дело до конца и узнать всё о прошлом Найла, включая отца Томаса, который уж слишком пристально смотрел на Хорана. В этом Гарри не собирался изменять себе: узнать про этого пастыря он собирался не у Найла, а у друзей и знакомых. Если понадобится, думал про себя Гарри, можно и у матери спросить, но это были крайние меры. – Два вишневых сидра, – крикнул Найл, затаскивая его в бар. – Будет сделано, – пробасил бармен. Словно не слыша его, Найл отыскал взглядом столик на двоих ближе к центру зала и устало упал на стул, опустив голову на сцепленные в замок руки. Теперь у Гарри, сидящего напротив него, было время осмотреться. Местный бар оказался весьма светлым местечком. Помимо одного темного закутка, где дымили ветхие старики, и барной стойки, выполненной из вишневого дерева, всё было залито дневным и искусственным светом. Никаких украшений, кроме нескольких бейсбольных знамен и флажков в баре не было, за барной стойкой стояло две огромных бочки для пива, и могло показаться, что заведение совсем не подходит сыну священника, если бы не одно «но». Из колонок непринужденно играл легкий джаз. Гарри не узнал исполнителя, он всё еще плохо разбирался в «свободной музыке», но потому как Найл, прикрыв глаза, замурчал, сразу понял: это кто-то из его любимцев. Звучащая в зале музыка полностью увлекла сына священника, и он казался таким спокойным, что Гарри даже в голову не приходило потревожить его. Прикрытые глаза, как у ангела, безмятежно расслабленные брови, чуть обветренные губы казались Стайлсу самым прекрасным зрелищем на свете. Ничто на свете не могло испортить этот светлый образ. Ни россыпь крошечных веснушек, ни неровный загар, ни подрагивающие бледные ресницы. Всё было в Найле прекрасно, всё выглядело удивительным и чудесным. Так что Гарри не решился прервать их молчания, наслаждаясь красотой своего спутника. Казалось, ничего не может нарушить эту идиллию. Хоран встрепенулся только тогда, когда перед ними опустили две пинты пива — ему нужно было поблагодарить официанта, что он и сделал, благодарно улыбнувшись. Впервые в жизни Стайлс не проводил официанта взглядом. – Угощайся, – проговорил Найл, протягивая руку к своей пивной кружке. Гарри придвинул вишневый сидр поближе и сделал крупный глоток. Обычно он всегда хлебал помногу, и у него не было привычки растягивать пиво, когда можно было заказать еще. Хотелось напиться и побыстрее, не особенно смакуя дрянную выпивку, но на этот раз все его рецепторы словно включились. И первый глоток ударил его по каждому органу чувств. Несколько секунд Стайлс не мог прийти в себя. Это было что-то особенное, необъяснимо вкусное, несмотря на то, что Хоран заказал им обычный сидр. Обычно Гарри пил только пиво, руководствуясь мыслью, что вишневый, айвовый, грушевый и яблочный сидр — для пидорасов. Он был настоящим мужиком (по крайней мере, у себя в голове) и не опускался до слабоалкогольных напитков. Однако сейчас он искренне наслаждался сидром, и готов был с удовольствием растягивать каждый глоток, вместо того, чтобы наливать себе полное брюхо пива и валяться потом на полу с кругами перед глазами. И, главное, сейчас с ним был тот, с кем хотелось тянуть эти мгновения вечно. И его губы были алей самого вишневого сидра на свете. – Как тебе? – поинтересовался Найл, тепло улыбаясь. Каждая его улыбка, с удивлением отметил Стайлс, была разной и при этом настоящей. И всегда, каждый раз, в ней проскальзывало что-то трогательное, как первый весенний дождь, очищающий землю от нападок жестокой зимы. Нет, если бог сказал, да будет зима, пусть она существует. Но бог также сказал, да будет весна, значит и улыбке Найла на свете самое место. – Это лучший сидр, который я пробовал, – заявил Гарри, с удовольствием отхлебнув еще. Никогда раньше он не получал удовольствие от вкуса алкоголя. Обычно только от его эффекта. – И вообще-то единственный, потому что обычно я пью что покрепче. – О, Гарри, мы здесь не для того, чтобы напиваться, – своим обычным тоном заметил Найл, продолжая светиться. Когда сын священника говорил: «О, Гарри», Гарри мог думать только о том, как он повторит это, лежа на спине под его обнаженным телом. – Но я хотел угостить тебя этим сидром. Это было что-то важное, сразу определил Гарри, и наваждение моментально схлынуло. Обычно ему нравилось думать о сексе, учитывая, что он был хорош в постели и ему никто не отказывал. А вот от «серьезных разговоров» Стайлса тошнило едва ли не в буквальном смысле. Но сейчас он был готов разговаривать, при чем не разливаться райским соловьем, чтобы затащить этого парня в постель, а ради самого диалога. – Почему? – Потому что я никому про него не рассказывал. А этот сидр лучший в округе. Он делается из вишни, которую выращивает мой друг Джефф, – сообщил Найл, погладив пивную кружку по холодному боку. – Потом она бродит в этой большой бочке за барной стойкой, – продолжил он. – Здесь я катаюсь на лошадях, здесь я слушаю свободную музыку и общаюсь с милыми людьми, молюсь в церкви отца Томаса, и... – Здесь ты счастлив, – закончил Гарри с внезапным пониманием. – Почему же ты привел меня сюда? Это ведь твое особое место, только для тебя одного. Найл грустно улыбнулся, но его дождливые глаза потеплели, как сотня зажженных свечей. Его рука снова бессознательно скользнула по прохладной кружке, очерчивая пальцем ледяные капельки снаружи, а он даже не видел того, что делает. – Потому что если бы я приехал один, я бы уже не был счастлив. Всё внутри Стайлса разом вспыхнуло, как жертвенный огонь. Ему не нужно было признания лучше, и никто не мог отнять у него эту сокровенную минуту в дешевой забегаловке за пластиковым столом. Найл произнес это, он сказал это своими изумительными губами, своим маковым голосом, греховно сводящим с ума. Он подарил им секунду длинной в вечность, и этой вечности позавидовали бы и райский сад, и адский костер. Их пальцы неловко столкнулись на столе, но Гарри переплел их, притягивая ладонь Найла поближе, и сердце впервые в жизни стучало так быстро от простого касания, невинного, как мир, до первого греха. Но на щеках Хорана всё равно расцвели две пуансеттии, такие красивые, что у Гарри захватило дух. Если бы Бог не отделил твердь небесную от земной, глаза Найла в это мгновение не были бы такими голубыми. – Расскажи мне о всех счастливых моментах твоей жизни, – попросил Найл, не отрывая от него глаз. – Ты ведь был свидетелем каждого из них, – ответил Гарри. Он почувствовал, что пальцы Найла прижались к его ладони чуть крепче. Это было намного лучше сидра. И уж тем более лучше пива и посиделок на заправке. Каждую из предыдущих сексуальных «побед» Гарри готов был променять на лишнюю секунду этого упоительного касания, более важного, чем секс. Каждую выпитую пинту пива — на глоток сидра в компании Найла. Каждое пьяное приключение — на конную прогулку с Хораном. – Слухи-то не врали, – прорезался насмешливый голос в их идиллию, и Стайлс обернулся, замечая в баре Клиффорда, Хемингса и Худа. Майкл, важно заложив руки в карманы, вальяжно подошел к столу. – Так ты у нас, значит, и правда повёлся на эту смазливую мордашку? – Заткни свою поганую пасть, – рыкнул Гарри. От удара в челюсть Майкла спасло лишь то, что Найл по-прежнему держал его за руку и, кажется, не собирался отпускать. Клиффорд ухмыльнулся, замечая их прикосновение. Если бы столик был рассчитан на лишние места, он точно бы плюхнулся рядом, чтобы вдоволь поглумиться. Теперь Стайлсу было искренне непонятно, как он мог иметь дело с такими, как компания Эштона. – А мы сразу поняли, чей милый фургон оставили тут, неподалеку, – протянул Калум, небрежно почесывая затылок. – Но и подумать не могли, что ты, Стайлс, зайдешь так далеко ради того, чтобы трахнуть этого сопляка. У Найла заблестели глаза. Рука Стайлса инстинктивно дернулась, но с неожиданной для Хорана силой была прижата обратно к столу. Гарри опустил глаза и увидел, что костяшки пальцев у Найла побелели. – Еще одно слово, и я от Вас следа не оставлю, – мрачно пообещал Гарри. От раздражения у него заметно дрожали колени, и Найл прекрасно чувствовал это под столом. Никогда раньше Гарри не сдерживал себя, и сейчас это давалось ему слишком сложно. Два повода за день, и второй раз это одни и те же персонажи — Эш и его компания. Они слишком часто выходили сухими из воды. – Остынь, Стайлс, – снова заговорил Майкл. Его светло-зеленые глаза сейчас больше напоминали тину. – Мы зашли за пивом и уже уходим. С этими словами он вальяжно подошел к барной стойке и забрал бутылки с пивом, предварительно ссыпав на крышку немного мелочи. Вид у него был необычайно довольный, а Калум и Люк и вовсе открыто смеялись. Когда они покинули кабак, рука Найла расслабилась. – Ты не должен идти путем насилия, – сказал Найл, нежно погладив тыльную сторону его ладони. – Но они сказали про тебя... – Подставь правую щеку, – упрямо проговорил сын священника. Стайлс выдохнул. Он не мог сердиться, когда рядом был Найл, но ситуация выводила его до чертиков. Эштон и его приятели в открытую насмехались над ними, над первыми светлыми чувствами в его жизни и единственным любимым человеком, а он ничего не мог сделать, потому что Хоран не одобрял путь насилия. Или его не одобрял Бог. – У меня щеки закончатся скоро, – процедил Гарри. Найл слабо улыбнулся, одними уголками губ и глазами, но всё-равно в этой улыбке Стайлс поймал необходимое ему искреннее тепло, как свет божьей благодати. – Я буду стараться держать себя в руках... – Эй, это не Ваш фургон там гудит? – привлек их внимание бармен. Найл мигом вскочил из-за стола, а следом за ним, как по команде, поднялся и Гарри. Он ничего не понимал, но предчувствие у него было дурное, крайне скверное, как перед облавой полицейских на их любимый заброшенный дом. Особенно, когда Стайлс заметил, как Хоран поменялся в лице, словно знал, что происходит. Они выбежали наружу, и Гарри уже издалека заметил, что с фургоном, который так часто фигурировал в его фантазиях, что-то не так. Когда его зрение сфокусировалось, все встало на свои места, как шахматные фигуры на доске перед партией. На железной двери фургона было размашисто написано: «ПЕДИК», а лобовое стекло и вовсе оказалось разбито. – Это случилось снова, – еле слышно проговорил Найл, в ужасе разглядывая ярко-красную надпись. – Шум брани на земле и великое разрушение.