Он вернулся

Теперь ее нет на свете. С фотографии смотрит страшное лицо молодой... уродины. На голове бессменная плотно повязанная косынка. В глубоком детстве на Настю свалилось с плиты ведро кипятка. Лицо девчушки навсегда осталось кривым, скукоженным, словно гармошка. Еще ужаснее был цвет: фиолетовый? с грубой примесью свекольного. А глаза ее вряд ли кто-нибудь мог бы назвать глазами. Скорее это были узкие прорези, напоминающие щель дота. Но из этих щелей выглядывала в мир ее умная, страдальческая душа, которая, конечно же, хотела любви. Настя неплохо рисовала, знала наизусть много стихов, любила Шопена. Кто знает, сколько слез вытекло из этих прорезей ночью на подушку, когда девушка задумывалась о своей судьбе, о своей одинокой участи. Какой бы парень мог предложить уродине свое сердце? Руку? Увы, жизнь не сказочный роман. Настя работала в библиотеке, много читала, ей было всего двадцать четыре. Сестра Ирина рассказывает, что гадала на зеркале Настя обычно ночью, когда они с матерью ложились спать. Никто не осуждал ее за это пристрастие — мир грез был ее единственной отдушиной. Но с начала лета с Настей стало происходить что-то странное. Она уходила в мир зеркала все глубже и глубже, словно ее кто-то туда постоянно звал. А в октябре она просто перестала ходить на работу, бродила по дому рассеянная, опустошенная и только ночью оживлялась, закрывалась в комнате, доставала зеркало и зажигала перед ним свечи. Наконец она посвятила Ирину в свою тайну, рассказав про какого-то Вадима, который все чаще и чаще возникает в зеркале, когда Настя ночи напролет гадает. «Откуда ты знаешь, что его зовут Вадимом?» — рассмеявшись, спросила Ирина. «Это я придумала ему такое имя», — ответила уродина. «Да она влюблена в него!» — осенило Ирину. И в самом деле, из прорезей глаз на Ирину посмотрели сияющие счастьем глаза Насти. «Только не оглядывайся, когда гадаешь, — предупредила Ирина. — Ты знаешь, что это нельзя делать ни в коем случае?» Уродина промолчала и неуверенно, понуро кивнула полулысой головой, плотно обернутой в косынку.

***

... В ту ночь она, как всегда, зажгла свечи перед старинным овальным зеркалом в серебряной оправе. В последний раз, она знала. Вадим возник сразу — все такой же прекрасный юноша в костюме цвета крем-брюле, с тонкими чертами. Длинные шелковистые волосы, как всегда, мягкими волнами спадали на его изящные плечи. Он улыбался зовущей улыбкой. Он стоял как будто в цветущем белом саду. Впервые этой ночью она почувствовала слабые запахи — на нее пахнуло свежестью зелени после дождя. Она замерла. Впервые волосы за ее спиной словно кто-то приподнял легкой рукой и в ухо ей словно бы шепнули: «Это я, Настя... Ты слышишь? Я хочу тебя...» И снова далекий-далекий Вадим раздвинул ветви рукой и обольстительно улыбнулся. «Это же обман, — подумала Настя. — Вадим, любимый, тебя же нет на самом деле. Не смейся надо мной, не смейся над моей бедой, я прошу тебя, если можешь...» В горле у нее все сжалось, и из прорезей глаз хлынули слезы, которые она сдерживала много-много дней. И снова ее волосы подняла в воздух тонкая : прохладная рука и ласково погладила: «Ты ошибаешься, я есть... Я здесь, рядом... Я ищу губы твои... Я за душу тебя полюбил...» Тело уродины затряслось от глухих рыданий, грудь ее дышала глубоко, а губы — зверька-грызуна — стали искать его поцелуев. «Обернись... — страстно шептал голос. — Я здесь... за твоей спиной... Обернись, если любишь меня...» «Не оборачивайся!» — хотела сказать себе Настя, но всего лишь заплакала еще сильнее и рывком обернулась в темноту за спиной, жадно ловя своими мелкими губами прекрасную юношескую руку и осыпая ее поцелуями. Но лишь долю секунды лицо видения, которое стояло за ее спиной, оставалось прекрасным. Рука юноши вмиг почернела и сморщилась, как у обезьяны. Волосы слетели, полетели вниз и брови, ошметки щек. Вмиг обнажился безглазый череп. Настя вскрикнула. Костлявая, холодная рука мгновенно сомкнулась на ее шее, и Настя захрипела, секунда за секундой синея, медленно сползая со стула... Ирина проснулась от страшного хрипа и стона, бросилась к двери и стала барабанить, догадываясь о неладном. Потом ударила дважды плечом и дверь с треском распахнулась. Уродина уже сползла со стула. Она была мертва. Горели свечи. В комнате никого не было, кроме трупа. И лишь в зеркале мелькнула какая-то большая тень. Словно кто-то yбегал, какое-то существо получеловек-полузверь, оглядывалось и скалилось то ли в смехе, то ли в ярости. Оно мелькнуло еще раз и исчезло вовсе как будто бы саду, как будто бы в цветущем, как показалось Ирине...