Я не участвую в войне...

День или… некий абстрактный, никак и никем не нормированный промежуток времени до следующего пробуждения Баки действительно обещал быть насыщенным. Должен был стать таковым, потому что… Потому что Солдат был Баки, а Баки был этим самым Солдатом. Делать что-то для одного, начисто игнорируя другого, заботиться об одном, игнорируя другого – проверенная десятилетиями стратегия ГИДРы, на которой десятилетия назад построили модель поведения искусственной личности. Модель абсолютного подчинения, по законам которой существовал Солдат. Иначе его не научили, иначе он не умел и не мог. - Идем, Солдат, - она приказывает на русском. Он до дрожи послушен, привычно молчалив и не задает вопросов, но осторожно, незаметно вертит головой, осматривается и прислушивается к меняющейся обстановке. Они спустились на нулевой этаж, как и требовал Баки – в подвал, интерьер которого по мере их движения от лифта вглубь зажигался бликами бесчисленных светодиодов в хромированных поверхностях интерьера. Солдат явно узнавал обстановку, ассоциировал ее, в отличие от той, что была наверху. Здесь, как бы ни казалось это жутко и противоестественно, Солдат ощущал себя, что называется, в своей тарелке. Еще когда, исключительно в ознакомительных целях, они спускались сюда первый раз, и Баки был собой, почти всё на этом уровне было зачехлено полиэтиленом и покрыто толстым слоем пыли, буквально отовсюду торчали скрутки проводов не подключенного оборудования, разобранного, либо же отсутствующего вовсе. С тех пор полиэтилена и проводов едва ли стало меньше, потому как необходимости использовать этаж по прямому его назначению еще ни разу не возникало. Судя по всему, рабочие забросили отделку уровня под полноценный медблок, когда здесь уже наличествовало все необходимое, чтобы обработать ссадину или вырвать докучающий зуб, а для чего-то посложнее, вроде МРТ-скана и разводки оксигенации нужно было либо обладать мозгами и возможностями Тони Старка, либо тихо загнуться, запутавшись в тех самых торчащих проводах, разложиться и даже мертвечиной не вонять, потому как система вентиляции изначально была отлажена от и до и рассчитана, вероятнее всего, на уровень биологической опасности выше максимального. Иначе для чего еще предусматривались электронные замки с системой идентификации, застывшей, как и все остальное, на стадии установленного железа, без всевидящего ока искусственного интеллекта, имеющего весьма ограниченный функционал. - Солдат? - стараясь придать голосу достаточную жесткость, но не переигрывать, она указала кивком на одну из открытых дверей. В небольшом, хорошо освещенном верхними лампами помещении, помимо стянутого полиэтиленом и монтажной лентой оборудования, отодвинутого к стенам, стояло распакованное и вполне готовое к использованию стоматологическое кресло. Лицо Солдата, и без того не отличающееся особым контрастом на фоне серых стен, теперь и вовсе слилось с окружением. Расширенные зрачки перекрыли радужку, глаза мгновенно потемнели, губы едва заметно дрогнули, сжимаясь в тонкую линию. Не контролируя инстинкт, он отпрянул на полшага назад. Неимоверным усилием она заставила себя не обращать на это внимания. - Подойди ближе и сядь в кресло, - ее голос дрогнул, но она заставила себя договорить, ничуть не смягчившись. – Это приказ, Солдат. Стоило ей это озвучить, ни слова не сказав наперекор, не дрогнув ни одним мускулом, Солдат в три широких шага покрыл расстояние и, словно робот на радиоуправлении, без единого лишнего движения опустился в кресло. Идеальная осанка, предплечья симметрично на подлокотниках, мутный взгляд в одну точку перед собой и… больше ни-че-го. Ни страха, ни сопротивления, которые еще секунду назад полноценно отражались в расширенных на адреналине зрачках. Лишь слепое повиновение. - Вольно, Солдат, – отбросив грызущие изнутри сомнения, она подошла ближе и присела на корточки, чтобы оказаться с ним на одном уровне. Совсем детская игра в гляделки для них обоих оказалась сродни пытке. Наконец, спустя множество идеально синхронных и ровных вдохов и выдохов, когда она уже готова была сдаться, Солдат сделал это первым. Черты его лица на миг исказились, и раньше, чем она смогла бы прочесть выражение, его голова покорно опустилась вниз. Сквозь все его движения, как сквозь строчки иноязычного текста, ей читалось: «Я готов. Давай же. Сделай все быстро». Но вместо того, чтобы прекратить это моральное истязание, поднять его и увести как можно дальше от этого ада, она лишь кивнула, самой себе повторяя: «Все правильно». - Ты понимаешь, что происходит, Солдат? Он неожиданно быстро кивает и уверено произносит отрывистое русское: «Да!» - И что же? Солдат не отвечает. У него сбивается дыхание, поза теряет стылую неподвижность. Он по-прежнему не поднимает взгляда, но вертит головой, осматривая руки. Пластины бионики приходят в движение, шелестят в тишине, заставляя металлические пальцы разжаться вокруг подлокотника, в который неосознанно вцепились. Он молчит дольше минуты, и хоть сидит почти неподвижно, она нутром ощущает его внутренние метания от неспособности ответить. Он тяжело дышит, под тонкой тканью футболки часто вздымается его грудь, и в ярком свете становится видно, как на живом предплечье встают дыбом волоски, покрывая кожу мурашками. - Нет фиксаторов, - наконец, выдает Солдат и поднимает голову, но смотрит привычно мимо, чуть в сторону от ее лица. – Нет охраны. Это нарушение правил. Его тело, дрожа и сопротивляясь, говорило одно, язык – другое, и не существовало во всем мире такого переводчика, который верно передал бы эти слова и таящийся в них смысл. - Это не ответ на мой вопрос, Солдат. Я просила тебя сказать, что, по-твоему, я собираюсь делать? Придвинув ближе заранее укомплектованную всем необходимым сумку, она сместилась в сторону от кресла, полностью открывая Солдату обзор и неотрывно следя за его реакцией на обстановку. Нулевой уровень не ввели в эксплуатацию, но, до того, как заморозить работы, сюда успели привести и даже надлежащим образом сохранить кое-какую медицинскую бутафорию. Стерильный перевязочный материал, шприцы, капельницы… Специальных питательных смесей для внутривенного вливания, конечно, не нашлось, зато в избытке было физраствора и аскорбиновой кислоты. Остальное для любого, поверхностно знакомого с химией и физиологией – дело техники. Солдат молчал, как пленный на допросе. Только провожал взглядом каждое ее малейшее движение. Когда капельница была собрана и уже висела на обернутом все в тот же упаковочный полиэтилен штативе, он поднял глаза вверх, проследив весь путь прозрачной трубки от пакета до бабочки катетера в ее руках. Напряженно сглотнул, но не двинулся с места и никак не выказал протеста. Ей на секунду показалось, что он даже тыльную сторону ладони придвинул ближе для лучшего доступа к венам. - Ты вынуждаешь меня к этому, Солдат, - перехватив катетер одной рукой, другой она смочила вату – всё умышленно медленно, так, чтобы он мог увидеть каждое ее действие, а она, в свою очередь, его реакцию на них. – Я много раз предлагала тебе поесть обычным способом, и каждый раз ты отказывался. Солдат сглотнул громче прежнего и вдохнул поглубже, словно на что-то решаясь. - Я на задании? – четкий вопрос, механически ровный голос. - Я уже говорила, что нет. - Запланирован эксперимент? Все те же вопросы, всё тот же равнодушный тон, методично проворачивающий в ее груди воображаемый нож. - Нет, - предвидя следующий вопрос, она сходу дала на него ответ. – И не криостаз. Я это уже говорила. Ты помнишь? Его брови свелись к переносице в задумчивости. Он поджал в неуверенности губы, словно никак не мог решиться солгать, но и правду говорить не решался. - Я помню. На секунду оторвавшись от его лица, она позволила себе выдох облегчения, как вдруг Солдат заговорил снова, без предшествующего вопроса, и голос его звучал уже не отрешенно, а даже с неким, едва уловимым намеком на настойчивость. - Это нарушение правил. Возникнут проблемы. Тебя накажут, - Солдат выдохнул. – Меня накажут. За то, что не предупредил. У нее не дрожала рука, зато у него очень ощутимо дрожали от напряжения вены. Вата лизнула кожу влажным следом, и ее пальцам передалась каменная твердость. Солдат сидел неподвижно. Ей стоило лишь приказать «Расслабься» - и он непременно подчинился бы, но она, задержав ладонь у вены, сказала совсем другое. - Ты предупредил. Я приняла к сведению, - она сняла колпачок с иглы, тот упал и едва слышно ударился об пол – Солдат дернулся всем телом от этого звука. – Ответь мне, ты сам хочешь этого? – опасный вопрос, балансирующий на грани дозволенного с запретным, но на свой страх и риск она задала его, и Солдат непонимающе несколько раз моргнул, как будто не расслышал. Пользуясь его растерянностью, она попыталась ввести иглу, но, застигнутый врасплох вопросом, отвлеченный от физических ощущений, он сильно дернул рукой и замахнулся левой для слепого удара. Солдат вскинулся в кресле, тяжело дыша. Его глаза снова потемнели, в них стремительно накапливались страх и растерянность. Спустя время он немо задвигал губами, словно выверял слова, пробовал издавать звуки, затем слоги, а затем просто затих и вновь обмяк в кресле, вжавшись в его спинку. Когда она аккуратно прижала вату к оцарапанной вене и сама согнула в локте его висящую плетью руку, он никак не отреагировал. Оставив открытую иглу свободно болтаться на трубке у правого подлокотника, она снова присела напротив него. Солдат уже не избегал взгляда, намеренно – нет, но и контакта не искал. Просто равнодушно ждал, когда все закончится само собой. - Тебе нравится здесь, Солдат? – она неопределенно кивнула в сторону, на окружение. – Тебе комфортно здесь, в этой комнате? В этом кресле? Солдат не ответил, но посмотрел на нее более выразительно, словно давая понять, что, если не слушает, то хотя бы просто слышит. Подобной обратной связи ей было достаточно. - Если ты помнишь, что я говорила тебе, то помнишь и то, каково там, наверху. Вообрази, будто нет никаких правил. Представь, что ты можешь встать и уйти отсюда. И никто тебе не помешает. Ты ушел бы? Солдат не сказал ни слова, потому что не видел никакого смысла в только лишь воображаемой перспективе, но его тело говорило громче любых слов. - Ты разрешишь мне выйти отсюда? - неожиданно спросил Солдат, сев в кресле прямо и едва-едва склонив голову вбок, как будто заинтересовался предложением. – Чего ты хочешь взамен? Что я должен буду сделать? Застигнутая таким поворотом событий врасплох, она чуть было не выкрикнула отчаянное «ничего», но вовремя сдержалась. Да, это очередное чудовищное откровение о том, как именно воспитывали Солдата, но раз уж так он мыслил, раз уж это в него вложили, раз уж научили его платить кровью за каждое желание… пусть так. На первое время сойдет, а дальше она найдет способ обходиться без условий. - Поесть, - она ответила, смотря прямо в его непонимающе-удивленные глаза, готовые услышать много более жесткое условие. – Ты должен будешь поесть. Все еще слишком сложные и не совсем понятные уму Солдата правила, но, во всяком случае, основывались они на уже знакомых, поэтому условие он принял намного легче, чем открыто предоставленный выбор. Всю дорогу до жилого этажа Солдат молчал, что неудивительно, ведь вниз он спускался, примерно как смертник на расстрел, но вот они снова в лифте, он твердо стоит на ногах, он все помнит, и даже если ничем и никак этого не выкажет, он рад помнить предшествующие события настолько, что эта радость лучилась от него, как свет от полыхающей звезды. - Я тебя помню! - в его голосе воодушевление, но стоит ей обратиться к нему взглядом, искорка надежды в глазах гаснет, и он привычно угрюмо вжимает голову в плечи. Дождавшись, пока они окажутся в обстановке менее провоцирующей и нервозной, она все-таки решилась задать вопрос, ответ на который и без того был фактически написан у Солдата на лице. Она видела. Просто хотела лишний раз акцентировать на этом его внимание, заставить его обратиться к собственным ощущениям и стремлениям. - Ты этому рад? – обдумывать формулировки и постановку каждого нового вопроса у нее чаще всего не было времени. Пробовать приходилось вот так, прямо на ходу, вслепую, поэтому далеко не каждый ее вопрос был удачным. Не в своем содержании, а в форме подачи, в синонимах не с той смысловой окраской, в интонациях, которые Солдат улавливал, словно летучая мышь – ультразвук. – То есть, ты рад… помнить? Вопрос без ответа. С тех пор, как началась вся эта какофония с переключением сознаний, никто из них не выходил из дома. В общем-то, большой проблемы в этом не было, потому что они ни с кем особо не общались, чтобы их пропажи кто-то мог хватиться и поднять тревогу. Но продукты, даже припасенные впрок, имели свойство заканчиваться. С их метаболизмом особенно быстро. Занятая проблемами намного серьезнее бытовых, она ничего не готовила, поэтому не смогла предложить Солдату богатый выбор. Хотя, вероятно, на данный момент так было даже лучше. Солдату в принципе не предоставляли выбор. В том числе и в отношении пищи, потому что, если его кормили медики перед помещением в стазис, все сводилось к капельницам, содержание которых совершенно не имело значения для вкусовых рецепторов. Если же на особо длительных миссиях Солдату приходилось питался с опергруппой, армейские пайки также разнообразием не отличались и не располагали к развитию вкусовых предпочтений. Она хотела бы предоставить Солдату минимальный выбор, базируясь хотя бы на основных вкусах: что-нибудь сладкое, что-нибудь соленое, что-нибудь кислое и что-нибудь горькое. Просто, чтобы он попробовал и вспомнил, что из себя представляет каждый вкус. Баки нравился сливовый пирог с сахарной пудрой, чипсы с паприкой, маринованные огурцы и черный кофе без сахара. Ничего из этого у нее не было в наличии прямо сейчас, кроме кофе, но поить Солдата стимуляторами, хоть и такими смехотворно легкими для сыворотки, как кофеин, она не собиралась. Тихо-тихо работала микроволновка, разогревая нехитрый обед – порцию гречки с тушенкой. Освободив руки, она вернула все внимание Солдату, следя за ним украдкой. Он не путался под ногами, не задавал вопросов. Все время сидел за столом, смирный и послушный, совершенно не напоминая о своем присутствии. Словно сам был не в курсе, в какой точке пространства и в каком времени находился. Его отрешенный взгляд был направлен в одну точку, на лице застыло уже ставшее фирменным выражение задумчивой растерянности. Обхватив правой рукой левое плечо, он отстранено поглаживал живыми пальцами металл. - Что-то не так, Солдат? Он заторможено моргнул на прямое обращение, повернул голову и едва заметно свел плечи, скосив взгляд влево, вниз и несколько раз постучал живым указательным пальцем по металлу, по тому месту на бионическом плече, где раньше была звезда. - Руку меняли? – он поднял голову и посмотрел уже привычно сквозь нее. – Эта другая, - Солдат поднял бионику до уровня глаз, согнул и разогнул в локтевом суставе, раскрыл ладонь, осмотрел ее со всех сторон и очень медленно сжал в кулак. Также медленно разжал, после чего опустил руку себе на бедро. Не на столешницу, как правую, а на бедро, словно избегая прикасаться к предметам. – На прежней была… звезда, - задумчивая растерянность приклеилась маской к его лицу. Звезда задумывалась, как невербальная часть кода. Зрительно-образное подтверждение лингвистической программе. Тавро, обозначающим принадлежность. Ее не убрали даже купившие Солдата американцы. Не потому что так уж хотели иметь на своем оружии клеймо страны-соперника, а потому что в противном случае боялись потерять контроль. - Те, чьим символом являлась звезда, тебе больше не хозяева. Ты им больше не принадлежишь. Солдат вскинул голову на ее приблизившийся голос и звук соприкосновения тарелки с поверхностью стола. Пару секунд изучал содержимое, после чего посмотрел на нее вопросительно. - Это на двоих? Широко улыбнувшись, она с трудом подавила в себе желание рассмеяться. Одновременно с горя и с радости. Пока врачи и техники методично глушили в Солдате проявление голода как таковое, тот же Рамлоу со своими псами и остальные вояки обучали Солдата чисто армейским законам – разделять с товарищами по команде последний кусок, даже в том случае, если вместо товарищей были одни надзиратели. Естественно, делали они это исключительно из корыстных побуждений, а Солдат делился вовсе не из дружеских чувств, которых был лишен, а лишь ради сохранения боеспособности группы. Но в целом, какая разница? Солдата изначально растили зверем, убивая в нем всякую человечность, а он смотрел на нее сейчас, после стольких лет адских пыток и лишений, своими бездонными голубыми глазами и под вопросом «Это на двоих?» имел в виду «Я оставлю тебе половину». Словно на дворе опять голодные сороковые, опять война и нищета. - Ешь, - она улыбнулась скромнее, чтобы не сбивать его с толку, самым краешком губ. – Это все тебе. Даже после этих слов Солдат предсказуемо оставил половину. Не потому что еда пришлась не по вкусу, нет, он и зернышка не пронес мимо рта, ел так, словно гречка с мясом – самое изысканное в мире блюдо, но половину оставил, а настаивать на обратном она не рискнула, ровно как и отказать ему, когда на ее очередной, должный остаться без ответа вопрос: «Что бы ты выпил?» Солдат вдруг совершенно осознанно ответил: «Чай». Баки любил шоколад, классический горький без всяких добавок. Такой обычно входил в армейский паек. Солдату он тоже понравился, правда, ел он его весьма своеобразно. Не жевал, а держал квадратик во рту, пока тот не таял. В далеком детстве она делала точно также, чтобы продлить удовольствие от дефицитной сладости. Половину плитки Солдат оставил нетронутой. То ли дело было в сытости, то ли в кофеине, то ли в мирной обстановке и тепле, которых прежде Солдату не предоставляли, как и самой возможности выразить себя как-либо иначе, чем через боль и агрессию, но за короткий промежуток в полчаса он изменился, как меняются животные, пробужденные из спячки весенним солнцем. Он не стал более словоохотлив, но взглядом отвечал быстрее, словно был заинтересован в продолжении общения. И чем больше таких его взглядов она ловила, чем больше отдачи получала, тем крепче в ней становилось убеждение, что все правильно, даже если больно и очень-очень тяжело. - Ну все, Солдат, идем. Идем наверх, найдем дневник и посмотрим, как много ты помнишь. Порисуем тех, кого ты помнишь, почитаем книгу или… просто помолчим. Она имела в виду что-то из этого, или любое другое потенциально безопасное времяпровождение, которое предложит Солдат… если предложит. Но его ум снова все извратил, вогнав в рамки ограниченного мировосприятия. - Пора? – он спросил с хрипотцой волнения, и вся заинтересованность общением вместе с кровью вмиг сошла с его лица. Снова вернулись отрешенность и скованность, снова он будто спрятался от ужасов окружающей реальности в своей голове, где ужасов было ничуть не меньше, но все они хотя бы были знакомы, если не из памяти, то из чувственно-ассоциативного опыта. Дойдя под ее эскортом до спальни и не получив никаких особых распоряжений к дальнейшим действиям, он призрачной тенью миновал все удобства и, как безродный пес, снова устроился в углу на полу, обхватив руками колени и спрятав лицо. Она старалась себя контролировать и не называть его Баки. Изо всех сил старалась, но одного «Солдат» подчас было недостаточно. Настолько недостаточно, что «Баки» прорывалось сквозь зубы незамеченным. Совсем как сейчас. - Баки... Солдат медленно поднял голову на звук имени и оглядел пространство мутным взглядом. Его мелко трясло. - Человек на мосту… Он назвал меня этим словом. «Баки». Я знал его. И я сообщил об этом, как предписывали правила. А они сказали, что я нестабилен, что я слишком долго был вне криокапсулы, - движением, во много раз заторможенным, словно кто-то замедлил время, Солдат запустил пальцы обеих рук себе в волосы и сжал голову. – Обнулите его. Начните заново... Я не хотел его убивать, я не хотел, но… приказ был бежать, а Стив пытался помешать. Он вертолет остановить пытался голыми руками! Словно они у него обе… железные. Приказ обязателен к исполнению даже ценой собственной жизни. Я разбил вертолет, а потом, потом я… я душил его, - взглядом безумца Солдат посмотрел на свою левую руку. – Я его убивал вот этой рукой! А потом вертолет сорвался, мы вместе упали и… Для Солдата, судя по всему, вовсе не существовало разделения на временные промежутки: ни на дни, ни даже на месяцы и годы. Одно событие отграничивалось от другого обнулением. Без него все превращалось в единый информационный поток и текло единым массивом. Мост, геликарриер, заварушка в Берлине – для ума Солдата все эти события случились почти одномоментно, и вряд ли он видел принципиальное отличие Пирса от Земо или… Земо от Пирса. Оба были теми, кто приказывал, прямыми пользователями программы уровня "Администратор". Подчинение их воле было зашито у Солдата в подкорке. - Что случилось потом? – почти шепотом спросила она, съехав вниз по стене и сев рядом с Солдатом на пол. - Потом я помню тебя. И я откуда-то знаю тебя также, как знал Стива! – он повернулся к ней и, глядя глазами, полными нечеловеческого мучения, насколько мог осознанно, спросил: - Тебя я тоже должен буду убить? Она сглотнула бесполезную и бессмысленную горечь, не давая ей обернуться слезами и стечь по щекам. - Стива ты не убил. Вертолет упал в воду, ты ударился головой и потерял сознание. Стив тебя вытащил, - она протянула руку к его искаженному лицу, но коснуться не решилась. – Я знаю, ты растерян, не понимаешь, что происходит, возможно… возможно, вспоминаешь ужасные вещи… - Человек в очках… - невнятно заговорил Солдат, жмурясь в попытке удержать ускользающее видение. – Все в халатах и эта… штука на голове. Стекло в инее, очень-очень холодно… - она не решилась прикоснуться к нему, и тогда Солдат сам протянул к ней руку, доверчиво раскрыв бионическую ладонь, словно пытаясь коснуться, дотянуться до нее сквозь то самое заиндевевшее стекло криокамеры. Она дотронулась до его руки, ладонью до ладони, кончиками живых пальцев – до пальцев металлических и холодных, словно проклятое стекло все-таки разделяло их, мешая прильнуть друг к другу телами. - Я знаю, тебе страшно, - она осторожно переплела их руки, и Солдат, как завороженный, смотрел на плавное движение ее живых пальцев вокруг его металлических. – Но ты… Она почти сказала «должен», потому что это был самый подходящий глагол в контексте предстоящей просьбы, но вовремя одернула себя. Солдат был должен и обязан всем и каждому слишком долго. - Я хочу, чтобы сейчас ты кое-что запомнил. Без скрытого смысла, без дополнительных условий, даже без веры. Не верь, просто запомни, как запомнил мое имя. Впредь никто не сделает этого с тобой. Не будет больше обнулений. Криостаза больше никогда не будет. И приказов убивать не будет тоже, - потянувшись всем телом к Солдату, она свободной рукой сгребла застывшее в шоке, скованное оцепенением тело. – Слышишь, Баки? Запомни это. - Кто такой Баки? – ожидаемо спросил Солдат, не предпринимая никаких попыток выбраться из объятий, но и не обнимая в ответ. - Очень хороший человек, - сегодня, когда уже было достаточно потрясений, она ограничилась этим ответом. В следующий раз она обязательно подгадает наиболее удачный момент, отведет Солдата к зеркалу и познакомит его с отражением Джеймса Бьюкенена Барнса, который терпеть не мог официозов и всю сознательную жизнь просил называть его по-бруклински просто – Баки. - Я рад, - казалось бы, совершенно не к месту, задумчиво изрек Солдат, вывел на листе очередную закорючку и неуверенно-медленным движением подвинул в ее сторону скетчбук. – Я рад... тебя помнить. Это был неожиданный ответ на тот самый вопрос-без-ответа. На сероватой странице скетчбука неразборчивым почерком, словно писавший долго вспоминал, как держать ручку, были размашисто накарябаны буквы кириллического алфавита. Все по порядку. Ниже – четыре строчки в столбик:

Ой у гаю, при Дунаю Стою самотою. Плачу, тужу, ще й ридаю Милий за тобою.

Когда-то очень давно ее украинский начинался с народных песен и сказок. Она зазубривала их до зубного скрежета, до терпкой вязи на языке. Потом по той же схеме она учила русский, но когда безымянный солдат метался в бреду, отвоевывая у смерти каждый новый вздох, она напевала ему именно эти заученные, на веках отпечатанные строчки, шептала их, как мантру, повторяла, как молитву, вновь и вновь. Сегодня она собиралась вложить в руки Солдата заряженный пистолет и приказать ему выстрелить. В нее выстрелить, чтобы убедиться, что он не сможет. Она собиралась мучить Солдата также, как до этого мучила Баки. Но вот Солдат – величайший убийца столетия, страх и ужас всех разведок мира – свернулся калачиком на полу и засыпал под ту самую колыбельную, доверчиво ткнувшись лицом ей в шею, а она кусала губы и захлебывалась бесполезными слезами, все отчетливее понимая, что не сможет. Не прикажет ему: «Стреляй!» - Плачу, тужу, ще й ридаю, - она рассеянно гладила вихрастую макушку. – Милий… за тобою. Проснувшись с утра, Барнс несколько долгих секунд смаковал на судорожно сжатых челюстях горький привкус чьего-то убийства, ну… может, не совсем убийства, но, как минимум, уничтожения. Мышцы зудели от желания сию секунду что-нибудь порвать, в порошок стереть, изрешетить пулями, сжечь дотла и развеять пепел над океаном. Только бы забыть, выдрать из памяти все то, чем наводнил ее за очередной период бодрствования Солдат. В голове еще звучали отголоски выстрела. Баки распахнул глаза и резко вскинулся, садясь. Он тяжело дышал, был взмылен, как загнанная лошадь и зол, как тысяча чертей. Но он посмотрел вниз, по левую от себя сторону и увидел ее, спящую с ним рядом на голом полу, и буря ярости внутри него мгновенно улеглась. Ее светлые волосы разметались по полу в беспорядке, ее вечно молодое лицо во сне казалось еще более юным, по-девичьи невинным, с едва заметной на белой коже высохшей дорожкой от одинокой слезы. Самым кончиком пальца Баки проследил ее путь от ресниц в уголке глаза до светлых завитков, обрамляющих ухо. Он все еще злился. А кто бы не злился, когда… когда вот так, без предупреждения! Но кому нужна была сейчас эта его злость? Кому стало бы легче? Не ему, уж точно. Она делала это для него, он знал. Она страдала вместе с ним, даже еще сильнее, это он тоже знал. Она скучала по нему, пока он был Солдатом, и каждый раз ждала от его возвращения не криков, не злости и бессмысленного отрицания. Она ждала его, Баки, и каждый раз он, как законченный мудак, вымещал все накопившееся на ней. Морально. В этом он был даже хуже Солдата, в коде которого электрошоком по извилинам было прописано «Не докучать Кураторам». - Прости, малыш, - виновато прошептал он одними губами и склонился, чтобы поцеловать ее в висок. – Я больше не буду, обещаю. Собрав всю разбросанную по полу макулатуру, Баки очень старался не вчитываться в написанное и вообще планировал выбросить все к чертовой матери. По итогу собрал аккуратную стопку, наверх положил педантично разровненный листок, найденный смятым плотным комком в дальнем углу, на котором было написано корявым почерком по-английски: «Кто я?» Про себя отборно проругавшись, тихо рыкнув сквозь зубы, Баки дописал прямо под вопросом самыми крупными буквами, которые позволяло свободное место: «Ты – Баки Барнс, кретин!» Рискуя разбудить ее перемещением, Баки одним резким движением стянул с кровати покрывало и аккуратно накрыл ее. И вышел из комнаты. Обозревать масштабы очередной локальной катастрофы. Этажом ниже, по ту сторону входной двери темнокожий парень нервно насвистывал абстрактную мелодию, а его спутница в шляпе с длинными полями зажимала плечом мобильный, пальцами порхая по лэптопу. За тысячи километров от них на громадном интерактивном экране мелькали и исчезали, с невероятной скоростью сменяя друг друга, изображения. - Пятница сообщает, что Медведь вылез из берлоги. - Скинь мне чертежи внутренней планировки, Старк. И видео с камер. - С чего ты взяла, что у меня… - Просто скинь! – Наташа раздраженно ткнула пальцем в моргнувший значок почты. – Спасибо. До связи. - Поверить не могу… Двадцать первый век, передовые технологии, центр цивилизации и чертов «умный дом» сраного Тони Старка! Но чтобы с ними связаться, пришлось придти к порогу и постучать в дверь! - Догадываешься, где эти двое видели этот век и Тони Старка вместе со всем его добром? - Я должен был догадаться, что этот дом ушастый и глазастый, - Баки встрял в чужой разговор, наставив лазерный прицел в спину Вдовы, больше для собственного спокойствия, чем по реальной необходимости стрелять. - И хера с два нам дадут жизни! Сокол обернулся первым, и Баки плавно сместил прицел в центр его лба. - Всю дорогу я мечтал задать тебе один вопрос, Барнс, - совершенно не впечатленный радушным приветствием, Сэм выдержал театральную паузу, после чего выдал сдержанно повышенным тоном. - Есть идеи, на кой хер твои потомки изобрели телефон без проводов!? Барнсу такой вопрос буквально прилетел кирпичом в челюсть. Опустив оружие, он медленно перевел взгляд с Сокола на рыжеволосую Вдову. Оба были одеты в гражданское согласно погоде, оба в солнцезащитных очках на пол-лица. У Баки за это время молчаливого обмена взглядами две последние недели пронеслись перед глазами едва ли не поминутно. Где, как и когда он или Солдат успели в очередной раз накосячить? - Что происходит? – с вопросом его опередил голос из глубины дома, где задавшей его не было видно в темных на фоне яркого солнца стеклах вплоть до момента, пока она не вышла босиком на крыльцо, с опущенным пистолетом в руках. - Войти не пригласите? – Наташа скинула кому-то смс и небрежно закинула телефон в сумку. – Тут дело, - она почти не запнулась, но Барнс умел слушать и слышать даже таких профи как Романофф, поэтому заминку уловил, - не пяти минут. Прикрыв на мгновение глаза, Баки немо воззвал к глухим Небесам, после чего поймал взглядом взгляд, движение век, незаметный кивок. Сняв с плеча винтовку, Барнс немного чересчур широким для тех, кого не ждали, жестом пригласил визитеров войти. Внутри него трясся такой холодец волнения, какого не было, даже когда он, совсем еще юнец для мясорубки, что творилась тогда в мире, получил повестку о призыве на срочную службу. Он бы сейчас закурил или глотнул из горла на пустой желудок, если б под рукой было что-то помимо снайперской винтовки. - Я, пожалуй, поставлю кофе, - поигрывая в руке пистолетом, словно это был самый обычный для домохозяйки предмет, она исчезла в проеме кухни, и Баки ничего не осталось, кроме как проводить ее взглядом. Его чуйка в этот момент завыла, как подыхающий волк, последний раз смотрящий на луну.