Я не участвую в войне...

К моменту прибытия в Москву Хартманн удалось сжечь все мосты, которые и без того находились лишь на стадии проектировки. В так и не состоявшейся команде ей успешно удалось настроить всех против себя, добившись от Мстителей умело скрытой ненависти в свой адрес. Это нормально. Это ей и нужно было. Потому что ненависть — самая искренняя из человеческих эмоций. Ее нельзя разыграть. Нельзя ощутить лишь в угоду определенным обстоятельствам. А лишь в угоду обстоятельствам с ними считались, и это вовсе не тот ход, с которого стоило начинать партию. Ненависть — вот она уже ближе к правде. Только Баки ненавидеть не смог бы. Ненависть не была ему чужда, совсем даже наоборот. В своей жизни он оправданно ненавидел стольких, что этот список, которому никогда не быть оглашенным, вполне мог охватить экватор, возможно даже ни один раз. Но она в этом списке не значилась, поэтому он бы никогда не отпустил ее столь же легко, как остальные. Тем не менее, в ее жизни еще оставалось достаточно вещей, от которых именно Баки она предпочитала держать на максимально далеком расстоянии. Вовсе не потому, что в любую секунду Солдат мог заявить право на существование и спутать заранее скрупулезно просчитанные ходы. Нет. Просто, кем бы он ни был, Джеймсом или Зимним, она дорожила обеими его натурами достаточно сильно, чтобы на этом можно было сыграть. Используя его, ею можно было легко манипулировать, а допустить подобное было равносильно смерти. В прошлом и, особенно, в настоящем. В прошлом их отношения уже имели самые плачевные последствия, какие только можно представить. Именно они не шли у Хартманн из головы, пока она брела в давно сгустившемся мраке ранней ночи по кромке лесополосы к ближайшей автостраде. Брела на звуки, почти не замечая реальности, с изрядной долей автоматизма в движениях. Снаряжение и экипировка мешали ей бессознательно, на уровне рефлексов, прежде всего, тем, что вся эта армейская бутафория была слишком очевидной и превращала ее в готового к лобовой атаке с солдата. Только она никогда солдатом не была. Со множеством однодневных псевдонимов и тысячей обличий, она познала успех в ином амплуа. Поэтому она на ходу сбросила в снег сперва слишком заметный бронежилет, а затем и все балластное на данный момент оружие, оставив при себе только компактную, не привлекающую внимания и всегда безупречную в действии химию. У которой, однако, среди стройного списка преимуществ имелись и свои досадные недостатки. Так, в отличие от огнестрельного оружия, химическому и биологическому необходимы были условия хранения, максимально приближенные к нормальным. Зная эти тонкости, Хартманн вывернула тактическую куртку многочисленными карманами с капризным содержимым наизнанку и надела на тонкую борцовку, максимально близко к теплу тела. Обнаженные в обрезанных перчатках пальцы обжигал нарастающий мороз. Кое-как счищаемый с дорожного полотна снег за недели сформировал у обочин заградительный кордон высотой почти с человеческий рост — отвесную ледяную гору, по которой она съехала плашмя прямо на укатанную снежным настом проезжую часть. Очередной на ее веку бедняга, которому повезло оказаться не в том месте не в то время, ударил по тормозам. Пока он отчаянно пытался справиться с управлением, пока его машину нещадно носило в снежной каше, а следом уже выстраивалась косая очередь других таких же неудачников из крайней правой полосы, Хартманн успела оценить обстановку, с прогиба поднявшись на ноги. Затормозив в итоге по-диагонали передним бампером в сугробе, водитель по ту сторону лобовика сначала с чувством проматерился — она прочла по губам каждое слово — и только потом открыл дверь, чтобы наполовину высунулся из салона с предсказуемым вопросом: — Совсем рехнулась?! После этого, по меркам среднестатистического человека, у него в запасе было лишь несколько мгновений. На молодом еще лице в неизменной для нее последовательности промелькнули все те же, наблюдаемые бесчисленное множество раз в бесконечных вариациях, — замешательство, непонимание, страх. На которые она всегда и неизменно отвечала хладнокровием, равнодушием и автоматизмом посекундно выверенных движений. Минимальное для контакта расстояние, идеально рассчитанный удар, чтобы голова и тело водителя вновь скрылись в салоне. Сама она оказалась там же, на заднем за водительским сиденье раньше, чем стоящие позади потенциальные свидетели смогли бы посчитать это не нормой на фоне очевидного для их умов сюжета: парню просто повезло подобрать на трассе шлюху. Сжимая пальцы одной руки в кармане на шприц-тюбике со снотворным, предплечье второй она перекинула через подголовник, зажав в смертельном захвате шею водителя. Используя подголовник, как опорную плоскость, душила одной рукой, в уме отсчитывая секунды. Сигнал сзади раздался на двадцатой. На шестьдесят третьей чужие руки окончательно перестали драть в отчаянии ее плечо и предплечье. Пальцы последний раз ощутимо ущипнули-оцарапали кожу под рукавом и обмякли. Сзади в очередной раз просигналили, когда она всадила иглу в изгиб шеи, после чего разжала захват и вертко кувырнулась между сидениями сзади наперед, столкнув враз потяжелевший мертвый груз с водительского сиденья на переднее пассажирское. Оставшись за рулем одна, Хартманн повернула ключ и резко выжала газ, с визгом шин выруливая из заноса и выводя машину на прежний курс, по направлению курящихся вдалеке московских ТЭЦ. Если кто-то что-то успел увидеть, заподозрить или даже понять — несущественно. Она, в любом случае, исчезнет раньше, чем поднятая тревога по сарафанному радио дойдет, куда следует. Автомобиль с глубоко бессознательным хозяином в итоге остался в поздней пробке на МКАДе. Видео-регистратор без SD-карты отправился под колеса колонны легковушек, медленно, но верно движущихся одна за другой. Безликий силуэт человеческой фигуры в выхлопных газах, свете фар и снежной завее лавировал между бесконечными рядами, словно призрак. Быстрая, незаметная — она стала мимолетным видением в глазах усталых автолюбителей на трассе, а затем и припозднившихся москвичей в прилегающем к МКАДу спальном районе. Поднявшись на крышу первой же многоэтажки, дальше она передвигалась исключительно поверху, вне зоны уличного видео-наблюдения. Кронос был аутсайдером среди множества разнокалибрерных зданий, выросших с начала века в резиновой столице как грибы, чуть ли ни друг на друге. Он внес даже больший диссонанс в общий архитектурный ансамбль, чем Кремль и Москва-Сити, между которыми простирались пять столетий разницы. Втайне от простых смертных, штаб-квартира фармацевтической корпорации совмещала в себе вычурное изящество последних технологических достижений строительства с неприступностью крепости. Хартманн остановила свой паркурный марш-бросок на краю крыши абстрактной высотки, сквозь снег и ветер всматриваясь в строение напротив. В одновременную тюрьму, гробницу и всепоглощающую черную дыру для всего и всех, кто однажды попал внутрь, заклейменную логотипом — горящим в ночи огненным кольцом, замыкающим в себе символически одинаковую в кириллице и латинице заглавную букву «К». Выходило совсем как в той глупой игре. Город засыпал. Просыпалась мафия. Диана сложила три пальца в едва знакомый жест и немо очертила крест — не за себя, за мирных жителей — коснулась губами кольца в ледяном поцелуе и попятилась назад для разбега перед последним прыжком. В показавшийся вечностью момент между свободным полетом и касанием ногами твердой плоскости, пока она не была уверена, что персональный идентификатор все также исправно отключал охранную систему, в ее голове билась лишь одна мысль, которая однажды и станет той самой последней, предсмертной: «Прости меня, Баки!» Однажды. Когда-нибудь. Станет. А сейчас Гидру все еще ждали в ее гнезде. Расчет всех, и условных друзей, и столь же условных врагов, был, прежде всего, на то, что она придет сюда спасать Капитана. У которого нашлось достаточно спасителей и без ее участия. Она не видела, но безошибочно могла утверждать, что где-то рядом Сокол обследовал периметр, а искусственный интеллект в костюме Старка активно искал брешь в защите. При любом раскладе, ее это больше не касалось. Она постояла на крыше еще какое-то время, сжимая и разжимая озябшие пальцы и отрешенно взирая сверху на покрытый мраком ночи город. Согласно одному из придуманных ею сценариев, кто-то должен был ее встречать уже здесь. На деле, никто не оказал ей чести, и этот сценарий себя исчерпал. Оно и к лучшему. Осторожно и мягко ступая по самому краю, Хартманн сняла исчерпавшую, за отсутствием встречающих, полезность куртку, неспешно отвела руку в сторону и разжала пальцы. Моментально пойманный гравитацией и сверхчувствительными сенсорами, посторонний предмет без опознавательного штрихкода оказался испепелен раньше, чем достиг поверхности земли. Тотчас вспыхнувшие ярчайшие прожектора зажгли здание и прилежащую к нему территорию, словно огонь — проспиртованный факел. Истошно взвыл сигнал тревоги. А она даже не обернулась, спокойно продолжив свой путь вдоль края до ближайшей шахты воздуховода. Змеи отлично ползали по трубам, поэтому датчиками в Кроносе полнились все системы: от вентиляции с нередко ядовитыми испарениями, до канализации с закисленными стоками и растворенными в жидкой фазе токсинами. В определенном месте из-под слоя снега и настывшего льда, если знать, куда смотреть, проглядывала позолота — «золотой кирпичик» в кладке. Занеся ладонь над скрытым индикатором, Хартманн терпеливо выждала время, позволяя кольцу полностью синхронизироваться с системой. С гладкой и однородной с виду поверхности сперва исчезли снег и ледяная корка, превратившись в воду, затем проявилось красное изображение черепа в окружении щупалец, после чего преграда вовсе исчезла, образовав портал. — Добро пожаловать, Госпожа. Детский голос компьютера затем еще долго звучал в ее ушах, не заглушаемый свистом воздуха, обтекающего ее тело в почти свободном скольжении по ледяному хромированному металлу. Змеи обитали в трубах. Никто не встретил ее и внутри, кроме рядовых техников, едва ли имеющих хоть какое-то представление о происходящем. А представление имели далеко не все вхожие в Кронос, иначе на чем основывалась бы доступная общественности легенда? Кто создавал бы и поддерживал тот самый чистенький имидж? Естественно, была ширма, представляющая собой полноценный штат сотрудников различной квалификации, для которых ложь была единственной известной правдой. Им не повезло сегодня. Они погибли, выбрав не то место для работы. Не то время, чтобы быть здесь. Нарвались не на ту, что умела остановиться, когда уже пахло кровью. Они бы все равно живыми не ушли. А от ее руки они хотя бы не страдали. Хартманн уверенно продвигалась вперед в запутанном намертво лабиринте коридоров, сжимая мертвой хваткой тонкий хирургический ланцет. Кровь с лезвия уже не капала, собравшись густой каплей на самом кончике острия. И без того яркий свет от белых диодов многократно отражался в обшивке стен, подсвечивая каждую микроскопическую частицу в профильтрованном воздухе, стойко пахнущем бактерицидным озоном. Пока снаружи надрывалась сирена, стягивая вокруг здания масштабную толпу из рядовых патрульных, бойцов СОБРа и просто пришедших поглазеть, внутри царила привычная рабочая тишина и дисциплина. В штатном режиме функционировали все системы, абсолютно не выдавая признаков внешней бури. Хартманн никогда не была солдатом, пусть сражаться училась в разное время множеством различных способов. Все, чему когда-то училась, она имела особенность воспроизводить с компьютерной точностью в любой угодный момент, и не запрограммировано, а изменяя согласно конкретной ситуации. Нынешняя сулила столкновение с модифицированными солдатами, которые, помимо численности, гендерно превосходили ее практически по всем параметрам. Ждать открытого нападения было смерти подобно. Ей нужна была целостная картина происходящего и, по возможности, идеальный расчет. И раз уж рассчитывать на познания в химии обстоятельства больше не позволяли, то в рукаве у нее остался последний козырь — анатомия. Прежде она всегда анатомически точно определяла, куда, под каким углом и с какой силой ударить, чтобы противник, будь то суперсолдат или обыкновенное пушечное мясо, больше не поднялся. Когда-то давно эти навыки сформировали и определили ее стиль боя. Когда-то они же помогли вновь запустить запертое в клетке из металлических ребер сердце… — Где ты?! — теряя терпение, а вместе с ним и всякую осторожность, Хартманн закричала во всю силу легких, широко раскинув в стороны руки и запрокинув голову, чтобы звук ее голоса звонким эхо отразился от металлической обшивки стен. — Где вы все? Вы ждали меня, вы оставили для меня дверь открытой! И вот я здесь! Я пришла! — прежде чем поднести кольцо к очередному сканеру, она обрушила на герметичную переборку удар обеими руками и всем весом. Сталь прогнулась. Спустя еще пару таких ударов она бы подалась грубой силе, и подтверждение доступа вовсе не потребовалось бы, но пробиваться дальше она не стала. Подземные этажи, способные извести любого лабиринтами катакомб, были оборудованы для работы с веществами 4-го класса опасности, большинство из которых были вновь синтезированы в этих самых стенах и не имели аналогов в мире. К ним не существовало антидота или прописанной инструкции, а камеры хранения вместо общепризнанного мировым сообществом знака биологической угрозы были помечены черепом в окружении щупалец. Здесь не было отопления, исключая термостаты с регулируемой средой, а воздух был чище, чем в любом отделении трансплантации. Здесь залежи сжиженного азота надежно хранили страшные тайны: от человеческих трупов и замороженных в криостазе живых, до тех, что принесли бы гибель всему живому на планете, если бы вырвались на свободу… Поэтому крушить замки на ящике Пандоры она не торопилась. — Нагулялась? — сухо спросил человек в стерильно белом халате, бледный и худощавый, который никуда не намеревался бежать, не бил тревогу и не хватался за оружие. Он просто вышел навстречу, стоило ей открыть дверь в очередную лабораторию. Ей понадобилось несколько секунд, чтобы сопоставить в уме соответствующие образы. Прокрутив в руке ланцет острием к себе, Хартманн опустила одну руку, но тут же вскинула другую, с пистолетом, позаимствованным по пути сюда у нынешнего трупа. — Ну, а ты, как вижу, отгулял? — Диана ответила вопросом на вопрос, осматривая человека перед собой цепким профессиональным взглядом. Он сильно постарел со дня их последней встречи, неестественно сильно, хотя, зная истинную тому причину, о естественности она вспомнила в последнюю очередь. Повезло, что вовсе не рассыпался в песок. — Ты ушла в самоволку, и мы остались на самообеспечении. Сама понимаешь, не очень успешно. Она помотала головой и в такт — пистолетом, желая услышать совсем другую историю. — Почему ты здесь? — А мне уже все равно, где быть. Свою работу я закончил, а довести проект до конца он определенно захочет сам. Он убьет меня. Убьешь и ты. Бежать бессмысленно, змея пожирает свой хвост и круг времени замкнут. — Из двух палачей ты предпочел меня. Почему? Старик зашелся истерическим смехом, впрочем, стремясь лишний раз глаз от нее не отводить, смотрел. Скрипучий отзвук смеха рокотал в стенах, и это делало общую ситуацию еще более зловещей. — Потому что ты живая Змея, источающая свежий яд, а он всего-навсего сгнивший до обнаженной кости череп, в котором ты устроила яйцеклад! — Что за чушь ты несешь?! — ей на мгновение всерьез подумалось, что стоящий перед ней сошел с ума. — Иоганн Шмидт. Красный Череп. Александр Лукин. Столько тел и всегда лишь одно сознание. Наш нетленный Фюрер, твой ментор и кукловод. — Закрой рот! — пистолет в руке нехарактерно дрогнул, фантомная боль отвергаемых сознанием воспоминаний пронзила основание шеи, покатившись фантомным лазером вниз по спине. Она не удержала за зубами вскрик, ноги подкосились, но она схватившись за близкий стол, устояв. — Шмидт… Он сдох в 44-м. Его Роджерс… — Я выбрал тебя, — продолжил старик, не обращая никакого внимания на ее бесполезные попытки добиться истины и справиться с воспоминаниями, абсолютно спокойно взирая мутными глазами на взведенный пистолет. — Потому что клятву верности я приносил именно Гидре… — Не смей! — она выкрикнула, едва осознав, к чему он клонит. — Не смей… — спустив курок теперь уже недрогнувшей рукой, она понадеялась, что пуля успеет, но слова оказались быстрее. Их не заглушил даже грохот выстрела. — Heil Hydra! — прозвучало почти одновременно с тем, как в центр лба вонзилась пуля, образовав аккуратное входное отверстие багрового цвета. Но еще прежде, чем тело рухнуло навзничь теплым трупом, прежде, чем окончательно потухли мутные глаза, он успел выдать предсмертную сардоническую улыбку. Наученная стрелять один раз и не расходовать боеприпасы на бессмысленное обезображивание того, кто уже мертв, она выстрелила еще дважды: повторно в голову и в сердце. За Гидру. За улыбку. Отбросив оружие прочь, она еще какое-то время потратила на то, чтобы справиться с подступающей истерикой. Он всегда был рядом. Теперь ей казалось, всю ее сознательную жизнь. Это он водил маленькую Эсму по лабораториям Университета в Берлине, пока родной отец был круглосуточно и безнадежно занят. Он охотно раскрывал перед ней все сокровенные тайны человеческого тела. Именно от него ее прятал отец, сослав на ПМЖ в Союз. Убийца отца. Хозяин Гидры. Создатель Кроноса. Александр Лукин. Он же Иоганн Шмидт. Он же Красный Череп. Она кричала, срывая горло и круша в радиусе доступности все без разбора. Она не смотрела, что именно попадалось под руки: медицинская сталь лазерной заточки, битая техника или стекло лабораторной посуды. Лезвия и осколки резали обнаженную кожу, но она ничего не чувствовала и не видела, позволив разочарованию, ужасу и ненависти взять верх. По крайней мере, до тех пор, пока еще оставались силы, а эмоции были также свежи, как порезы. Но ее тело восстанавливалось, и сознание не отставало. Раны рубцевались, эмоции стихали. До тех пор, пока вовсе не исчезли. Сидя на ледяном секционном столе, она упиралась окровавленными руками в его покатые борты, кнутри окаймленные желобами для стока крови, и тяжело, загнанно дышала, окончательно давя рыдания внутри груди, в которой и так уже не было места. Вообще в ней ничего больше не было. Выжженная дыра. Зияющая пустота из ничего. Отсутствующий взгляд медленно бродил по разгромленной лаборатории, от эпицентра разрушений к периметру вдоль стен. Выглаженные, полированные стальные плоскости. В одной из них — углубление ниши с чудом уцелевшим остеклением, по ту сторону которого — незавершенное и нереализованное к моменту ее побега дополнение образа — та самая, неуязвимая броня для выгула Госпожи Гидры в свет. Ведомая холодным расчетом всех своих преимуществ и ахиллесовых пят, она тяжело спрыгнула со стола и медленно двинулась вперед, хрустя крошевом осколков под массивной подошвой берцев. На полпути подобрала брошенный пистолет и, не сбавляя хода на сближение, методично выпустила оставшиеся пули в защитное стекло. Когда она приблизилась к нише вплотную, броня упала на осколки стекла, прямо к ее ногам. Зная, что это, вероятно, даст ей преимущество, она облачилась, надев жесткий, отлитый анатомически точно под ее тело каркас. Весь имеющийся вибраниум, перепавший ГИДРе случайно еще в начале 90-х, ушел на разработку системы персонального распознавания: подкожного чипирования для второсортных сотрудников Кроноса и окольцовки лично для нее. А вот на обломках космического мусора, оставшихся после Нью-Йоркского вторжения в 2012-м, никто не экономил, экспериментировали вовсю. Сперва успешно интегрировали космический энергогенератор в матрицу земных технологий. Затем попробовали плавить фрагменты обшивки кораблей. Именно тогда глава отдела технических разработок, чей остывающий труп терерь лежал всего в нескольких метрах, пообещал Гидре создать достойный ее аксессуар. Создал. Преподнес в дар. И умер с чувством выполненного долга и улыбкой умиротворения на губах… Она облачилась в то, что для нее же создавалось, и этот момент, очевидно, стал пусковым. Она снова вжилась в некогда отвергнутую роль — этого ждали. Изображая джентльмена, Шмидт оставил за ней право первой выйти на ринг. А когда она была готова, он прислал ей команду для разогрева. От подлого выстрела в спину она успела увернуться. Пуля по касательной мазнула по броне, выдав при трении искры. Кувырнувшись через голову назад, чтобы не дать прижать себя к стене, она подобрала обломок металлопластика и следующим же движением метнула его смертоносным снарядом. Расстояние было минимальным, времени увернуться у противника не было, силу броска она не задолжала — обломок вошел через глазницу в череп наполовину своего длинника. Обхватив поврежденную голову обеими руками, она ударила в лицо коленом, вогнав оставшуюся половину осколка до образования выходного отверстия на затылке. Еще одно разученное движение — и под ее руками в унисон хрусту шейных позвонков оборвался истошный вопль. Труп стал ее заслоном от удара и отвлекающим снарядом для следующего противника, чтобы у нее была возможность отразить удар третьего со спины. Их было восемь всего. Или десять. Тела легли слишком близко друг другу в причудливо деформированных позах, она не пересчитывала. Это и были те самые модифицированные солдаты, неоспоримым преимуществом которых была необузданная сила, при которой, как говорилось у русских в пословице, ума не надо. Они умели сражаться, но не могли в ходе боя четко выстроить расчет происходящего в цифрах до тысячных знаков после запятой, не останавливая и не замедляя происходящего. Формулы расстояния и времени, графики и функции, пространственная аналитика окружающей реальности — любой бой для нее — математическая модель, в которой каждая вероятность просчитывалась заранее. Она разбила предметы в осколки, разбросала режущий инструментарий, чем обеспечила себя подручным оружием, доступным из любой точки пространства. И била лишь по максимально уязвимым местам, подобно мяснику на бойне, делящему тушу исключительно в местах анатомического сочленения. Последний напал на нее изподтишка уже в коридоре, надежно прижав за шею к стене собственным телом. Расстояния для замаха на результативный удар ни рукой, ни ногой у нее не было. С жестко фиксированной головой она не могла укусить. Лишенная всех вариантов, она просто подняла руку, медленно, почти ласково огладив напряженную жилистую шею, где виднелась синяя вена. Противник взревел, усиливая натиск, и ударил ее затылком о стену, кажется, пробив бетон под слоем стальной обшивки. Сенсорная связь с реальностью поплыла, но прежде, чем чувства бы ей окончательно изменили, она плотно прижала ладонь с кольцом к шее точно в месте над бьющейся жилой. Совсем скоро пальцам стало горячо и скользко, а бегущая стремительно вниз ярко-алая дорожка двоилась и троилась, и так до тех пор, пока давление на шею не начало ослабевать. — Heil Hydra… — не в первый раз за сегодня прозвучало затихающим голосом, не впервые она смотрела, как из глаз напротив вместе с яростью и боевой агрессией уходила жизнь. Не впервые это происходило на расстоянии, настолько близком, что на своем лице она ощущала чужое затихающее дыхание. Яд хорошо действовал в обход слабой, почти не обладающей должными протективными свойствами сыворотки, которую без нее и любого другого из успешных носителей, просто не могли синтезировать. Не смог даже Шмидт. — Все хорошо, — она прошептала, глядя в полные предсмертного ужаса глаза и лишь сильнее сжимая руки вокруг стремительно наливающегося тяжестью тела. Он содрогнулся, и первые крохотные капли крови окропили губы. — Все хорошо. Шшш… Это не твоя вина, mein Soldat. «Ты хорошо служил. Просто не тем…» Схватка, из которой она все же вышла победителем, бесследно не прошла. Слабость подкатывала волнами, изнутри, как тошнота, и давила снаружи телом умирающего солдата, который истекал в ее руках лизированной ядом кровью и ею же задыхался. И ей от этого зрелища впервые стало по-настоящему плохо: перед глазами мелькали темные пятна, в ушах звенело, ноги отказывались держать, а к горлу подступала теперь уже реальная тошнота от бьющего в нос удушливого запаха. Оттолкнув от себя тело, которое тут же свалилось грузным мешком, она пошатнулась, едва устояв, но тут же сделала упрямый шаг вперед по направлению очевидного тупика в конце лабиринта. Считав штрих-код, индикатор мигнул подтверждением. Сплошная стена медленно пришла в движение, подобно тому, как в фильмах о древнем Египте двигались на сужение стены проклятых гробниц. Только здесь они не замуровывали жертву, а лишь продлевали коридор, открывая выход. Или вход. Свет отражался в металле обшивки косым бликом… Она сделала шаг внутрь, и одиночные похлопывания ладони о ладонь раздались ударами набата, не успевая за колотящимся на адреналине сердцем. Редкие, но звонкие, они создавали впечатление, будто хлопали в микрофон. — Браво, — хлопок. — Браво! — еще один. — Браво! — и еще. — Wunderbar! Вторящий хлопкам голос ее парализовал, заставив статуей застыть на месте, опрометчиво спиной к потенциальной опасности. «Не поворачивайся к ним спиной. Все, чему ты их учил, может произойти с тобой…» — слова глупой песни, услышанные в новом столетии, навсегда ставшие девизом. И хуже всего, что голос этот был ей знаком. Времени разучить все интонации у нее, пожалуй, не было, но индивидуальность звучания запомнилась безошибочно. — Стив?! — первичный шок отступил, и она обернулась к нему, резко, с подскоком, вовремя заставив себя сохранить дистанцию. Несколько мучительно долгих секунд тот самый Стивен Грант Роджерс смотрел на нее с высоты своего внушительного роста при не менее внушительной фигуре, абсолютно не претерпевшей за время плена никаких травматических изменений. На нем были тактические штаны, но торс был обнажен, и голой спиной он вальяжно опирался на стену, глядя на Хартманн… Нет, ни с облегчением, ни с радостью, ни даже с обвинением или яростью. Ничего из логически приемлемых эмоций, характерных для пленника, не виделось в его голубых глазах. Лишь спокойное выжидание, а за ним — пустота. Глухой тупик в конце лабиринта. Продолжая на нее смотреть, пока она в ответ смотрела на него в отчаянных попытках хоть что-то понять, Роджерс улыбнулся, знакомо слегка склонив вниз голову, чтобы скрыть идеальную белозубую улыбку. Он делал так достаточно часто в непродолжительные моменты их встреч, чтобы она успела вписать эту привычку в его невербальный портрет. — Не-а. Попытка номер два, — шутливость, а вместе с тем и все те невербальные черты, ему присущие, развеялись моментально, как лицевая голографическая маска. Внешность же осталась на месте. Мощное тело, играя ничем не прикрытыми мышцами, отстало от стены и медленно, плавно, словно крадущийся тигр, двинулось навстречу. Разогретая отрицанием, в ней стремительно закипала паника. Когда-то давно, когда его постигла неудача первого эксперимента, а щуплый отброс эволюции, казалось бы, вообще не имеющий никакого отношения к судьбоносным открытиям, вдруг превратился в греческого Бога, Шмидт окончательно рехнулся на идее заполучить и себе подобное тело. Эту идею он пронес из века в век, пытался реализовать в Лукине… Ее руками пытался, но все было не то. Ни тогда, ни потом результат его не устраивал, ведь у него уже был идеал, от которого ни отнять, ни прибавить. Только идеал этот мерз где-то во льдах, а вылез из них — и сразу на первые полосы, на глаза всему земному шару и к Старку под его «противоядерный зонтик». Идея, казалось, наконец-то угасла, вместе с угасающим Лукиным, чей облученный Тессерактом мозг к концу отпущенного срока буквально разваливался… Но вот она снова стояла с ним почти лицом к лицу. Она видела и все понимала, но не хотела верить и в который раз проклинала свой аномальный мозг, который почему-то все никак не разваливался, воспринимал и фильтровал информацию все также безошибочно. Хартманн знала правду, и не верить в нее было иррационально глупо, поэтому она лихорадочно искала другие подходящие объяснения. Полугода жесточайших пыток и методического уничтожения оказалось недостаточно, чтобы полностью стереть сознание Баки, хотя он даже не был тогда иммунизирован полноценной сывороткой. Стив пробыл у них всего какую-то неделю… Циничные мысли законченного циника, захлебнувшегося в хладнокровии, но по-другому ей сейчас не думалось. Не мог он сломаться за такой срок! Не мог и все! — Невозможно! — она произнесла вслух, качая головой и пятясь назад, чтобы сохранить спасительное расстояние. — Где настоящий Стив?! — То есть, в то, что в 44-м меня не испепелил Тессеракт, ты поверила за… — автоматическим жестом он вскинул руку до уровня глаз, как будто хотел посмотреть время на наручных часах, которых не оказалось. — Сколько длилась твоя встреча с этим старым маразматиком? Десять минут? Тринадцать? А это… — он обвел себя демонстративным жестом. — Невозможно? Брось, ты ведь умная девочка, Эсма. Это был гвоздь в крышку гроба ее сомнению. Все расставило на места одно только имя. И вместо складных теорий отрицания она уже выстраивала фантомные цепочки диалогов, лихорадочно подыскивая те самые, единственно правильные слова, которые помогли бы ей достучаться до настоящего хозяина тела. Вот только какими вообще могли быть эти слова? Она не знала Стива Роджерса. Хуже того, в потемках души она его ненавидела, и тому были причины. Все случилось слишком внезапно и не соответствовало ни одному из придуманных ею сценариев. Одновременно образовалось слишком много «если» — развилок в стремящейся к бесконечности вероятности событий. Если это Роджерс, то… а если не он, то… — Борись, Стив! Глас отчаяния в пустоту, вылетевший воробей, которого поздно да и не за чем было ловить. Она должна была сказать что-то подобное, пусть и знала, что ее устами это бессмысленно. В подтверждение Стив зашелся издевательским смехом, который загремел в стенах изолированной лаборатории, многократно отразившись от обшитых металлом стен.