Я не участвую в войне...

«Насилие может быть использовано, как оружие в войне». Так было написано на сайте MSF, в разделе для желающих вступить в организацию, под заголовком «Чего ожидать?» Красноречивое предупреждение, прочтенное ею некогда с улыбкой. Для нее они определенно открытие не сделали, она знала — может. По ее личной шкале его можно было поставить в один ряд с ядерным и биологическим. С той лишь разницей, что последние направлены на массовое и физическое истребление, в то время как насилие — на индивидуальное и психологическое. Но вряд ли Стиву стоило сейчас об этом говорить только для того, чтобы укоренить в нем мысль, что подобное действительно могло случиться. И это не апокалипсис для всей планеты, это просто… рабочий вариант, приемлемый для мира, в котором она существовала. Она. Но не он. — Нет. Нет, он меня не трогал, — все, что она смогла сказать ему для начала, потерявшись среди бесконечного множества в один момент возникших вопросов. — Не в этот раз, — поспешила уточнить, завуалированно обозначив этим определяющий факт, что, будучи его копией, не трогал. Остальное не считается и к проблеме не относится. Да что вообще происходило в его голове, раз в ней рождались такие идеи?! Имеющие над ним столько власти. Даже после столь исчерпывающего, по мнению Хартманн, ответа Роджерс совершенно убежденным не выглядел, так что ей пришлось смириться, что говорить о глубоко личном, вплоть до интимных подробностей, все же придется. В конце концов, Стив точно был не худшим кандидатом на роль знающего, потому как… друзья подчас и не такие подробности друг о друге выведывали. Да простит ее Баки… Она вернула Роджерсу взгляд, желая, чтобы в этот момент он непременно получил информацию из всех возможных источников, включая ее мимику и глаза. Потому что… она чувствовала, по накалившейся атмосфере, по тому, как бесконтрольно развивались события, его нужно было срочно вытаскивать из этой бредовой иллюзии.  — Для протокола, Капитан. Можешь со слов записывать, я в конце подпишу. Это случилось ночью 27-го декабря 2017-го года. То есть, сегодня 35-е сутки, на случай, если вы так и не смогли это определись. Случилось в Башне Старка, чему, уверена, можно даже найти доказательства, если хорошо попросить хозяина. Не в Кроносе. Это определенно сделал Баки (она мысленно споткнулась об имя, зная, что если раскрывать подробности, то не совсем Баки, а Солдат, однако, на данный момент это были бы совсем уж лишние детали); это определенно было взаимно. Так что проснись уже, наконец, Стив! — она призывно щелкнула в воздухе пальцами. — Кошмар закончился! И он не-ре-а-лен! - Ты же понятия не имеешь, что это и от кого оно! Я не хочу растить в себе этого… монстра! — Роджерса в очередной раз передернуло от созвучных тем страшным словам воспоминаний, в которых он… вынужден был наблюдать за… развлечениями Шмидта. Стив знал, чего всегда хотела эта мразь. Он… видел. Он… практически в этом участвовал, и это ощущалось реально. Это… было реально. — Ты же сказала… — кажется, он потерялся. Кажется, произошло именно то, чего, — а в этом он себе поклялся — не должно было произойти никогда. То, что делал с ним Череп, не должно было покинуть пределы его разума. Никогда. — Господи. — Ну что? — беспомощная перед его растерянностью, перед таким его состоянием, она всплеснула руками, зарекшись впредь вообще что-либо ему говорить, если только это не нечто априори очевидное, как-то, что небо голубое или что он… абсолютно, полностью, катастрофически безнадежен в понимании того, кто она на самом деле. — Что я сказала? Стив, — Хартманн намеренно окликнула его по имени, желая привлечь внимание. — В подобном уравнении всегда два неизвестных. И когда я говорила, что ты не знаешь, от кого оно, я вовсе не… отца имела в виду, — она покачала головой. — Ты не его не знаешь, ты не знаешь меня. Я от себя самой не хочу… ребенка! Ни Шмидт, ни Джеймс здесь не при чем. Я сама не хочу быть частью этого уравнения жизни. И это не больше, не меньше, а именно то, что я имела в виду — правду. Кроме того — и это тоже голая правда — это монстр внутри меня, которого я сама таким сделала. Потому что не знала о его существовании и потому что даже если бы знала, ничего не изменилось бы. Я бы все равно пошла за Черепом. Я бы все равно пришла к нему за Баки. Стив выглядел обезоружено, беспомощно. При всех своих габаритах и внешних качествах, сейчас он выглядел жалко. С ним не хотелось эту тему продолжать уже хотя бы потому, что ему обсуждать все эти подробности было гораздо тяжелее и больнее, чем ей. В отличие от нее, он все еще неограниченно позволял себе чувственную сторону восприятия. Жизнь еще не вытравила из него человечность, еще не превратила в этакого био-киборга и идеального исполнителя, который отключал бы в себе эмоции, зная, что они снижают функциональность. И не скажешь, что в его случае стерва-судьба плохо старалась. О нет, она старалась и до сих пор усердно продолжает, из кожи вон лезет, просто Стив еще держится. Он все еще верит в светлое будущее для таких, как они. Для Баки, прежде всего. И он понял, что, пытаясь что-то сделать для Баки, не сможет переступить через нее, потому-то он был здесь, смотрел на все это, слушал все это, занимался тем, чем великому Капитану Америка заниматься явно не с руки. Он не для этого был рожден! Или… для этого, просто не ей об этом судить, ведь она совсем его не знала. Она его, а он — ее. Поэтому они и оказались теперь в этом… странном и, безусловно, для обоих неприятном положении. — Извини, — Роджерс пропустил пальцы через заметно отросшие волосы, зачесав их назад, провел ладонями по лицу, тяжело выдыхая, после чего вернулся к дивану и все-таки сел. Не сел даже — рухнул в сидячее положение. Что-то опасно скрипнуло под таким напором, но он, казалось, не обратил внимание. — Прости, ради Бога. Просто… когда ты все это сказала, именно в такой формулировке, мне вспомнились… мысли Черепа на этот счет, и… в общем, — он поднял на нее взгляд — без меры виноватый, задолбанный взгляд человека, который смертельно устал, — прости, я подумал другое. «Ошибся! Господи, как же я рад, что ошибся!» — У тебя бардак в голове, — Хартманн оглянулась и окинула взглядом вскользь стену с выдержками из всего того, что ему не черта не нужно было знать и учить, ведь он же… он не Баки, в конце концов! Не Агент, тренированный на внедрение потенциально в любое общество, по умолчанию мультизадачный и мультиязычный. Ему незачем пытаться им стать, лишь бы искупить вину и вернуть другу долг. Спасая ее жизнь или… пытаясь свою угробить по имеющемуся примеру. — Так нельзя, Стив! Вместо внятного ответа, какого-то комментария или попытки оправдаться он лишь длинно и тяжело выдохнул, смотря куда-то в сторону, мимо нее. В поврежденной ладони у него до сих пор было зажато скомканное до бесформенного состояния полотенце, которое хорошо работало, как тампонада и не давало крови течь, но на повязку не походило от слова совсем. Хартманн осторожно приблизилась к нему и опустилась на колени напротив, потому что на коленях ей все еще было проще удерживать равновесие и контролировать положение тела в пространстве, чем на корточках. Она вовсе не навязывала свое присутствие и не испытывала маниакального удовольствия при виде его… таким, но у него шла кровь, а на кровь у нее была воистину акулья реакция. Они не говорили. Она не спрашивала, нужна ли помощь. Просто аккуратно разогнула его руку в локте и, не встретив сопротивления, уложила ему же на колено, развернув предплечьем и ладонью наружу. Стив сам разжал пальцы, молча позволяя, и это стоило для нее дороже любых вербальных разрешений. Осколок вошел в ладонь перпендикулярно и довольно глубоко, крови не было — полотенце впитало большую часть, успевшую вылиться с момента повреждения и до начала заживления. Но стекло по-прежнему стояло в ране, старательно в нее вдавленное, тормозя регенерацию. — Нам нужно поговорить о том, что произошло, — Хартманн заговорила первой, чтобы отвлечь, и именно в этот момент вынула осколок. Снова блеснула кровь, собираясь лужицей в чаше ладони. Подставив левую его ладонь под поврежденную правую, на всякий случай, чтобы не оставить нигде кровавых следов, она надорвала полотенце сначала зубами в нескольких местах, затем, по уже имеющимся надрывам, руками порвала на продольные лоскуты. — Пожалуй, — без особого воодушевления согласился Стив, перевернув ладонь, чтобы ей было удобнее наложить и закрепить немудреную повязку. — Спасибо. Он не стал упоминать, что зажило бы вовсе без посторонней помощи. Хотел, но не стал, молча приняв помощь. После всего, что устроил, это меньшее, что он мог. — На здоровье, — она сдержано ему улыбнулась, стремясь приободрить, вернуть в колею. — Под «произошло» я имею в виду очень много событий, Стив. И раз уж мы окончательно, надеюсь, выяснили, что я не вижу в тебе никого другого, кроме тебя самого и мне не омерзительно твое общество, то лучше нам перебраться в место покомфортнее дивана. — Который час? Мне нужно… Хартманн мягко, но настойчиво накрыла ладонью циферблат часов на его запястье. — Ты говорил с кем-нибудь, Стив? — пользуясь тем, что с колен она так и не встала, а их лица оказались примерно на одном уровне, она заискивающе посмотрела ему в глаза. Нечестный прием, она знала. Но ей нужно было как можно быстрее добраться до сути проблемы, а для этого стоило копать глубже. — О том, что случилось в Кроносе? «О том, что произошло в твоей жизни после того, как в нее вмешался мой отец? О смерти близкого друга? О возвращении столько лет спустя? Твоем собственном и о возвращении Баки? О смерти всех, кто был дорог?» Они все-таки переместились в комнату с кроватью. Она пыталась отговорить его делать что-либо еще, но в итоге смирилась, как и тем, что ему нужно личное пространство, и если Стив считает, по каким-то своим, не озвученным вслух причинам, что не должен вне критической ситуации переходить границы — это его право. Она сидела по-турецки на своей половине кровати, когда Стив вернулся из кухни, держа в одной руке кружку, судя по предшествующим звукам, с очередной порцией детской смеси, в другой — бутылку из-под минералки с заново отстоявшимся белым осадком на дне. Наверняка, он обозрел поле деятельности, нашел все улики и несложный расчет по их количеству тоже произвел. — Ты приняла таблетки? И снова он как будто специально склонял разговор в ее сторону, старательно минуя себя. Что ж… им все равно пришлось бы когда-нибудь поставить точку в этом вопросе. Так почему бы не теперь? — Ты читал Пушкина? — вопросом на вопрос. Это она умела. Роджерс отдал ей кружку, за что она поблагодарила его кивком и похлопала по кровати рядом. Ему следовало понять, что если он откажется разделить с ней это силами обстоятельств ограниченное удобство, исходя из каких-то предрассудков вековой давности, на диван уйдет она. Или в кресло, или на пол… — У меня было много свободного времени, — Стив ответил неопределенно, присев на край кровати в изножье, лицом к ней. — Я много чего читал. — В свое время именно со сказок началось мое изучение славянской языковой группы, — Харманн заговорила по-русски: — Родила царица в ночь не то сына, не то дочь; не мышонка, не лягушку, а неведому зверюшку, — медленно, вдумчиво и с интонациями процитировав по памяти. — Это из сказки Пушкина о царе Салтане. — Такую не читал, — признался Роджерс на английском, прекрасно, впрочем, понимая и смысл, и то, каким образом отсылка к сказке связана с их реальностью. — Мне считать это за положительный ответ? Ты их приняла? Стив скосил взгляд на бутылку у себя в руке, вроде как, полную, но не слишком спеша этим фактом обмануться: это вполне мог быть не первый заход и не первая доза. — Раз ты много читал, и не Пушкина, значит, не хуже меня знаешь, что «нечто» внутри меня нормальным априори не родится. И это исходя из наиболее безопасной версии развития событий. Стив, — она вскинула руку, жестом прося его одуматься. — Ты знаешь Беннера. Наверняка, тебе давали почитать историю происхождения Халка. Из той же оперы Эмиль Блонски — Мерзость. Сценарий идентичен: гамма-лучи индуцируют множественные мутации, сыворотка, пытаясь защитить облучаемого от гибели, устраняет эти мутации, но когда их накапливается определенное критическое количество, а соотношение «сыворотка-мутации» выравнивается, с последующим преобладание мутаций, происходит… перерождение, — она покачала головой. — И рождается… не человек. Стив думал об этом. Да он от половины своих ночных кошмаров только этим и спасался. Не лучшая альтернатива, но себя и своих демонов, оставаясь в сознании, он хотя бы имел возможность контролировать. — Все так. В случае с теми, кто лишь играл с пробирками. А в тебе не сыворотка и… тебе она никогда не была привита. — Ты знаешь? — Хартманн вскинула на него удивленный взгляд. Она не ожидала. Ни таких подробностей своей природы, о которых сама узнала совсем недавно, ни того, что Роджерс так спокойно и словно бы совершенно обыденно воспримет все, что скрывалось за этим простым, на первый взгляд, откровением. — Шмидт мне рассказал и даже… наглядно продемонстрировал. Из твоей крови была создана «сыворотка» и привита сперва ему, затем мне… затем и Баки, я полагаю. Но первоисточником всегда была, — Стив с изрядной долей небрежности указал на нее бутылкой, — ты. Поэтому ни у кого до сих пор не вышло искусственно воспроизвести формулу. Кроме тебя. Поэтому Шмидт так за тебя вцепился. — Это ничего не меняет, — она отрицательно мотнула головой. — То есть… да, это, безусловно, меняет всё и для всех, и нет цены мне, как подопытной крысе, но не в случае с беременностью. — Разве? — Стив приподнял бровь, глядя на нее. Он говорил спокойно, сполна осознавая, о чем говорит. — А как же принцип гетерозиса, гласящий о повышенной жизнеспособности первого поколения потомства, которое наследует от обоих родителей… только самое лучшее? — Вольно интерпретировал? — Хартманн позволила себе зажатую улыбку в качестве благодарности за безусловно красивую попытку. — Да, — в который раз Роджерс ответил честно и напрямик. — И ты не станешь утверждать, что это не так. А я не стану, что — так. Не прямо сейчас. Мы так и не провели обследование. Мы даже УЗИ не успели сделать. — Потому что я не хотела, чтобы кто-то увидел результаты. Какими бы они ни были. Судя по тому, что к моменту моего побега из-под колпака сумки уже были собраны, кто-то из наших общих друзей поступил… очень мудро, решив как раз от знания этих результатов себя уберечь. Лучший способ хранить что-то в секрете — не знать самого секрета. — Об этом я… не сразу, но догадался. Не отвлекайся. Правда в том, что ни ты, ни уж тем более я не знаем точно, с чем имеем дело. — Незнание не освобождает от ответственности, Стив. Тебе ли об этом не знать. И уж точно не от последствий. Чем дольше я буду ждать, тем сложнее будет это уничтожить, когда и… если понадобится. У Стива судорога по лицу прокатилась от определения «это», но он воздержался от комментария. О чем-то вспомнив, вдруг резко встал и вышел из комнаты. Но быстро вернулся, протянув ей сверток из крафт-бумаги. Хартманн молча взяла, молча открыла его, вытряхнув на кровать черный куб размером 5×5×5. — Подозреваю, мы оба знаем, кому можно безусловно доверять. Я могу хоть сейчас связаться с Т’Чаллой. У них самые передовые технологии на всей планете. Уверен, репродуктивные тоже, — Стив внимательно наблюдал за ее реакцией на его слова, глубоко внутри затаив надежду, что в этот раз она прислушается к его мнению, разделит его: — Поверь, я не хочу миру очередную «зверушку», — он позаимствовал для определения русское слово, — еще меньше я хочу, чтобы ты при этом пострадала. Я всего лишь хочу, чтобы у тебя было больше информации обо всем, а у меня, в свою очередь, больше уверенности в том, что твоей жизни ничего не угрожает. В независимости от того, сохранишь ты «это» или… нет, — подкинув бутылку за горлышко и ловко поймав ее плашмя на ладонь, Стив взболтал содержимое, преподнеся ей уже «готовое к употреблению». — Но я не имею права… решать за тебя. Роджерс тоже умел играть нечестно и использовать запрещенные приемы. Вот он вроде и разложил перед ней все карты, чтобы она сделала, что хотела, но при этом он не мог не понимать — шестым чувством каким-то, обменом мыслями с Баки — как тяжело ей будет. Не убить то, чему не суждено родиться, вовсе нет, ей вообще это всегда очень легко давалось — убивать. А вот рискнуть так открыто своей жизнью, в очередной раз не спросив Баки, которому именно свою жизнь, ей самой давно ненужную, она всегда была должна, — вот, что для нее было по-настоящему тяжело. Она не хотела отбирать у него очередной шанс. Ей нужно было, чтобы он узнал. Не о беременности, хотя скрыть эту их ошибку, так или иначе, не получится. Он должен был узнать, что она жива. Для начала… У нее предательски тряслись руки, дрожали губы, а на глаза наворачивались унизительные, омерзительные слезы. — Он нужен мне… рядом, — Хартманн прошептала, беспричинно давясь воздухом. Она пообещала себе уважать личное пространство Стива, но… после Баки он единственный ее понимал, он единственный знал, если не все, то большую часть ее страшнейших тайн, ему единственному после Баки она позволила увидеть себя… такой. Вовсе не потому, что снова оказалась беспомощной сломанной куклой в чужих руках, и никто не спрашивал ее позволения, а потому что, перестав этой куклой быть, она все еще оставалась здесь, продолжая ему доверять. — Он просто… нужен мне. — Я знаю, — Роджерсу ничего не осталось, как позволить ей прильнуть к нему, и обнять дрожащее, все ещё кажущееся непозволительно хрупким тело, утишая ревнивую, но правильную совесть, что он просто делает это за друга, который сейчас далеко. — Я знаю, — он погладил ее по бритой голове. — Прости. Стиву в душу давно закралось гаденькое чувство, что он поступил в корне неправильно, когда решил ничего не сказать Баки и для этого не начал искать его сразу же, как только сам узнал. Нечто похожее он испытывал, когда скрывал от Тони правду о смерти родителей. Общеизвестный итог был плачевным. — За что на этот раз? — отстранившись достаточно, чтобы увидеть его лицо, Хартманн шмыгнула носом, пытаясь подавить рвущийся наружу нервный смех сквозь слезы. Было на самом деле и смешно и грустно наблюдать, как этот человек буквально из воздуха придумывал себе причины для извинений. — Стоило изначально Баки все рассказать. — Не стоило, — она резко отрицательно помотала головой, пытаясь сесть самостоятельно и больше не повисать на Стиве. — Знаешь… есть устоявшиеся вещи, даже в нашей непредсказуемой жизни, которые никогда не должны быть изменены. В нашем с Джеймсом случае, в моем случае, если быть до конца откровенной, я… всегда должна оставаться по… другую сторону больничной койки. И я готова на все, чтобы с… обратной версией этой ситуации Баки никогда не столкнулся. Так что… ты все сделал правильно, Стив. Ты сделал больше, чем все и гораздо лучше, чем правильно. — Хотел бы я в это верить… — А что мешает? Он сперва долго молчал, а потом нехотя, отговоркой, произнес: — Нам необязательно обсуждать это, — Стив упрямо смотрел в сторону, их взгляды не пересекались. «Я не хочу говорить об этом». Два сапога пара. Они оба. — Ты также ответил всем своим… друзьям? — она знала, что Роджерс, возможно, совсем иное значение вкладывал в посредственное слово «друзья», так что именно об него она невольно споткнулась. — Шерон Картер. Когда они спрашивали тебя о том, что произошло в Кроносе? Хартманн опасно балансировала над пропастью между тем, чтобы вывести его на откровенный разговор или вынудить еще сильнее замкнуться; между тем, во что она еще могла себе позволить запустить свои щупальца, и тем, во что ей лезть категорически не следовало, чтобы не сделать хуже. Она знала, что на кону. Роджерс долго искал оправдание, подходящую отговорку, пока не понял, что все пустое. Можно было уйти от ответа раз, другой, десятый… а потом это просто превратится в позорное бегство. А убегать Стив никогда не любил. Но и вывернуться наизнанку вот так, сразу он тоже не мог, поэтому решил зайти издалека. — У людей… родившихся после меня, пока я был во льдах, другой… стиль мышления, другой взгляд, другие понятия и ценности. Что бы там обо мне не думали, а я никогда не осуждал… разницу поколений. Это нормально. Так должно быть. Это не делает людей хуже или лучше, это только отражает эпоху, в которой они родились, — Стив вскользь на нее посмотрел, оценивая реакцию. Она внимательно его рассматривала, но Роджерсу не становилось некомфортно под этим изучающим взглядом, как бывало очень часто. Он знал, что она искала и находила совсем не то, что другие. Она смотрела на него и видела его, а не ретушированную картинку. — Я… на самом деле, очень не хочу, чтобы другие, в особенности, близкие мне, чувствовали себя неловко или, того хуже, чувствовали вину за то, что не могут меня понять. И я не о плене и Шмидте, это лишь малая часть, это… ничто, — Стив отмахнулся. — Я обо всем понемногу. О дружбе, чести, долге… о любви. А это уже много. Это не их вина, это вина, — Роджерс неуверенно пожал плечами, — времени? Или сыворотки и того, насколько… другим она меня сделала? Или всего вместе взятого. Честно, не знаю. Я вообще не горазд кого-то или… что-то обвинять. Пойло в ее кружке давно остыло и превратилось в безвкусную жижу, которую она цедила маленькими глотками, потому что… так было надо. Занять желудок и… руки, и периодически — рот, чтобы не превращаться в статую. А ведь она могла. Потому что слушать Стива Роджерса можно было бесконечно. В ее случае вопрос времени и наличия в крови того, что делает другим, точно не стоял. Вопрос понимания? Вероятно. Капитан Америка всегда очень по-особенному видел мир, иначе выбор ее отца никогда не пал бы на него. — Ну, а Баки… с ним ты бы мог поговорить? «Он вернулся оттуда не совсем собой, лишившись самого дорогого, что имел. До каких разговоров о чужих проблемах ему было?» Стив снова очень долго на нее смотрел, отчаянно пытаясь сказать одним взглядом то, о чем подумал и о чем очень не хотел говорить вслух, на его взгляд, очевидное, но потом длинно и тяжело выдохнул, понимая, что она все еще ждет ответа. — Оно ему надо? — Роджерс не смог подавить нервную усмешку. — Ему своих бесов за глаза хватает. Она посмеялась в тон ему — коротко, невесело. — Знаешь, ему было бы… неприятно такое услышать, — она не удержалась от улыбки, даже в таком мрачном контексте представляя его реакцию, вспоминая о нем с теплом. — Хотя он и не признался бы тебе в этом никогда, потому что всегда знал, что именно так ты и скажешь. — Ему… многое, со мной связанное, должно быть неприятно. И он ни в чем этом не признается, так что… — Стив не нашел в себе сил закончить мысль. Хартманн решила, что нужно зайти с другой стороны, более приближенной к сути проблемы. Так заниматься разминированием всего, что тикало с разных сторон, наперебой друг друга в душе у Роджерса будет сподручнее. Наверное. Если он захочет ей в этом помочь. — Что тебе снилось? — она спросила осторожно, спокойным, мягким голосом, чуть повернув голову в сторону коридора, одним этим жестом за долю мгновения воскресив в сознании обоих недавние события. Стив, конечно же, заметил смену темы, а значит и смену тактики ведения допроса, но предпочел ничего с этим не делать. Он умел ловить людей за преступлениями, в момент их совершения или после, умел наказывать или предавать правосудию, но только не вынуждать их сознаваться в том, чего он не имел возможности увидеть собственными глазами. Проще говоря, он никогда не умел и не то чтобы горел желанием учиться допрашивать людей. Самого же его расколоть было проще простого, и Шмидт ему не раз это доказал. Они находились в одной комнате, не очень маленькой и вроде бы даже не тесной. Сидели на одной кровати, на расстоянии, которое позволяли ее габариты, лицом друг к другу. Дверь была открыта. За окнами и на часах был день, а они просто сидели здесь и ничего не делали. — Ты, правда, хочешь знать? — в конце концов, поинтересовался Роджерс, не скрывая сомнения. — Что бы это ни было, оно вряд ли меня удивит, напугает, озадачит или… по какой еще причине ты задаешь мне этот вопрос? Стив, — она обратилась к нему совершенно серьезно. — Ты знаешь мою историю. Ты догадываешься, что в моих потемках полно демонов. Но есть то, о чем ты, скорее всего, не подозреваешь. У каждого из них есть клеймо, серийный номер. Я каждого из них… знаю в лицо. Я их… Госпожа. Поэтому у меня в голове чаще порядок, чем бардак. Не всегда, проколы случаются, случаются и революции, и восстания, но все же чаще… именно я ими управляю, а не они мной, — Хартманн пожала плечами. — Так что я очень сомневаюсь, что какой-то из твоих… сбежавших на свободу, пусть даже их окажется целая банда, меня по-настоящему напугает. Стив знал, что если начнет, если приоткроет врата в свою преисподнюю, пути назад не будет. И это либо поможет ему во всем разобраться и двигаться дальше, либо уничтожит — дотла сожжет, так, что впредь никто, никогда и нигде не услышит о нем, не отыщет ни его самого, ни даже его тело. Спустя столько лет, на которые его жизненный срок превысил таковой у простого человека… Роджерсу казалось, это не худший конец его пути. — Мне снился Баки, — Стив подвигал челюстью, погонял язык во рту, укусил изнутри щеку. Люди этого времени всегда видели в его связи с Баки что-то… среднее между просто повернутостью и отвратительно-унизительным любовным подтекстом. Потому-то он и не был горазд на разговоры об этом с кем бы то ни было. — Мне… многое снится. Пегги, Коммандос… Последнее время Череп зачастил. Но Баки все же чаще. Хартманн сперва долго молчала, сомневаясь, стоит ли вмешиваться, но потом поняла, что периодически его просто необходимо будет окликать, давать почувствовать связь с реальностью, иначе он зависнет где-то между. Не лучшая особенность измененного сывороткой мозга, дающая возможность запоминать и воспроизводить до мельчайших деталей практически неограниченные объемы информации. Не только объективную действительность, но также все сценарии, проигрываемые в подсознании, где события иногда… выходят за рамки законов реальности. — Шмидт это использовал против тебя? Роджерс сперва неприятно удивился и даже ощутил раздражение: откуда ей знать? А потом, не скупясь на выражения, мысленно обозвал себя идиотом. Она ведь была… она и есть та самая Гидра, столько лет стоящая за спиной у Красного Черепа. Больше, чем методов сломать человека, физически и психологически, она могла знать только комбинаций генов в человеческом организме. — Никто в глаза не спрашивал, все по умолчанию решили, что он пытал меня. На примере истории Баки, зная давнюю и личную неприязнь Шмидта ко мне, они решили, что таков его стиль. В пользу этого говорили крио и то, что он накачал меня сибирской язвой… Всем отчего-то кажется, что страшнее этого ничего нет, хотя… у меня адаптивный иммунитет. В любом случае, я не хотел видеть замешательство на их лицах, если бы я признался, что… пыток не было. Не таких, которые они себе представляли. Ничего такого, что они смогли бы… правильно понять. — Способы сломать человека и подавить его волю сильно изменились за семьдесят лет и… «сыворотка» этому немало поспособствовала. Суперсолдата не проймешь иголками под ногти. Да и голодом… заморишь не дальше, чем до анабиоза. — Не все об этом знают, — Стив горько усмехнулся. — Шмидт сказал, что нет палача и истязателя страшнее, чем собственный разум. Прости, если… если сейчас прозвучит неуважительно, но… эту его цитату по значимости в моей жизни я бы… поставил рядом со словами твоего отца про неидеального солдата. — Не извиняйся, — она отозвалась резко и холодно. — Впредь никогда. Я знаю, каким был мой отец и что он делал. В перерывах между сочинениями воодушевляющих речей. — Как бы там ни было, а Шмидту я нужен был здоровым и… в достаточной степени физически сильным, так что для того, чтобы избежать сопротивления, ему нужно было чем-то… занять мой мозг. У него было… — Стив непроизвольно повел головой в сторону, как если бы его тело все еще пыталось сопротивляться тому, что уже давно прошло. — Устройство. Что-то вроде шлема. Он говорил, что создал его для перемещения своего сознания из компьютера в новое тело, но пока это тело находилось в процессе создания, он использовал его… не по прямому назначению. Стив уже не раз случайно упомянул про «мысли Шмидта», «идеи Шмидта» и прочие пугающие подробности, проскакивающие в разговор непроизвольно. Ничего из этого Хартманн не прослушала и не забыла. Она просто ждала момента. — Что он делал? — Виртуальная реальность? — Стив задал вопрос, и сам же на него ответил. — Кажется, это так называется. Правда, я даже не хочу знать, что в это понятие вкладывает молодежь и на сколько процентов их… виртуальность реальна. Моя была на… процентов двести, если оценочная шкала заканчивается на ста. Поверь, мне есть, с чем сравнивать. Иллюзию Ванды, еще когда она проделала это со мной в первый раз, я быстро распознал. В отличие от остальной команды, на что Тони очень громко и… в корне ошибочно заявил, что у меня нет демонов. Есть. Просто Ванда до них не добралась. А Шмидт копнул глубже. Он… буквально сорвал печать с адовых врат. И… я, правда, — Стив прикрыл руками лицо одновременно и устало, и стыдливо. В его позе, в его жестах, в интонациях угадывалось, что он сейчас впервые скажет об этом вслух: — Я понятия не имею, что с этим теперь делать. Прозвучало более, чем отчаянно. — Что ты видел? Естественно, она догадывалась, что ничего хорошего. Ничего такого, что не оставило бы болезненный след на душе, который, в отличие от всего остального, не так-то легко поддавался исцелению. Но ей важно было услышать его версию. — Свои ошибки, — Роджерсу тяжело было оставаться на месте, поэтому он встал и начал медленно, насколько у него это получалось, с его манерой движения, ходить по комнате. — События из жизни, которые хотел бы или вовсе исключить, или, по меньшей мере, кардинально изменить, прекрасно зная, что это невозможно. Упущенные возможности, — Стив замер у окна. — Смысл не в том, «что». Смысл был в том, «как». Каждый момент я проживал, каждый момент я всеми своими сенсорными анализаторами ощущал, как реальный. Хуже всего, что он был там вместе со мной. Шмидт. Не знаю… наверное, наши сознания до некоторой степени объединились, дав ему возможность проецировать мне свои мысли, события из своей жизни. Он перенимал мою, мог… примерить на себя любой образ, превращаясь в… Баки, который… вел себя совсем не как Баки. Спустя какое-то время я уже… не мог разобрать, то ли это Шмидт разыгрывает сценку, то ли это реальная реакция Баки, такая, какой она могла бы быть, если бы… если бы, например, мы сорвались тогда вместе. Реальным казалось все: ветер, снег, холод. И я не мог с этим бороться, потому что в таком случае я боролся бы с самим собой внутри собственной же головы, а это изначально лишено всякого смысла. Из бесконечности описаний своих кошмаров он выбрал всего три слова. Ветер. Снег. Холод. Имя четвертого «всадника апокалипсиса» он не назвал. Она и так знала. Он всегда будет самой мучительной для него пыткой. Самым страшным демоном его души. «Его страдания не на твоих руках. Его судьба не от тебя зависела. Это не твоя вина, Стив… Не мог разобрать, то ли это Шмидт разыгрывает сценку, то ли это реальная реакция Баки… — Задай мне вопрос, Стив. О том, на чем подловил тебя Череп? Спроси о том, что не дает тебе покоя. И если это касается Баки, скорее всего, я смогу дать тебе честный ответ, которого никогда не дал бы Джеймс, также как и ты, прячущий своих демонов. Стив долго стоял неподвижно, молча глядя в окно, на заставленный машинами двор и соседние панельные дома, так отличающиеся от привычных ему видов родного Нью-Йорка. Он долго думал и долго решался, хотя, по сути, ничего не терял. Она не солжет ему, точно не о Баки, о происходящем в душе которого ей заведомо известно намного больше, чем ему. — Он… — Роджерс снова укусил себя изнутри за щеку, смакуя металлический привкус. Он знал, что ответ на этот вопрос способен его уничтожить. Как есть, прямо на месте. В конце концов, Ахиллесова пята была у каждого, и он не исключение. — Баки ненавидит меня за то, что тогда случилось? За поезд, падение… — он не договорил. По крайне мере, не вслух: «За Зимнего Солдата и все, что с ним сотворили». — Да, — Хартаманн ответила совершенно спокойно, сходу давая понять, что не лжет. — Да, ненавидит. И это демон, один из целой армии, мешающий ему спать по ночам. Потому что он скрывает его от тебя. — Но почему?! — вскричал Роджерс, резко к ней обернувшись. — Я заслужил! Он имеет полное право… да даже убить меня за это, не то, что признаться в глаза. — Потому что вы оба… никак не научитесь со своими демонами сосуществовать, — Хартаманн поднялась со своего места и медленно пошла к нему. — Вы не хотите приручить их и сделать из них Церберов, которых сможете спускать на всех своих врагов, неважно, как они попытаются вас сломать: будет ли это код или игры разума, — она приблизилась к нему вплотную и обхватила лицо ладонями, чтобы он не смог отвернуться. У него наметилась колкая щетина. И морщинки в уголках глаз. И наверняка нашлась бы пара седых полос, которые выпадут и заменятся обычными, как только он прекратит этот изматывающий бег от самого себя. — Что ты… делаешь? — Стив спросил, отчаявшись уйти от контакта. — Диана… Зачем? — Я хочу, чтобы ты уловил суть. На своем собственном примере, — она пристально смотрела ему в глаза. — Вспомни. Что ты почувствовал, когда узнал, кто я? Когда увидел меня… над его изувеченным телом в тех воспоминаниях, спроецированных на экраны? Не думай, не анализируй, не преломляй через все, случившееся после! Озвучь именно то, что ощутил в тот конкретный момент. — Ненависть, — сквозь зубы прорычал Стив и, вывернувшись из захвата, моментально увеличил между ними расстояние и отвернулся. — Я ощутил ненависть! Я захотел… тебя убить. Я не знал… — Именно! — она оборвала его, ткнув пальцем ему в спину, как в мишень. — В яблочко! Ты не знал. Ты сделал вывод из того, что увидел, дал волю чувствам и первому впечатлению. И эта ненависть имела право на существование, пока твое первое впечатление не начало обрастать подробностями, условностями, формирующимся мнением. Она до сих пор существует, потому что ничто не появляется из ниоткуда и не исчезает в никуда, только переродившись в демона, которого ты запер глубоко в себе, боясь, что кто-то его увидит, о нем узнает, потому что это твоя ошибка, за которую ты сам себя не можешь простить. — Это не одно и то же! Баки не ошибся, в его случае это не первое впечатление! — Он сорвался с огромной высоты и не погиб. Зная, что ты был единственным, кто видел, как он упал, он верил, что ты придешь за ним, потому что ему ничего другого не оставалось. Ты не пришел, и он возненавидел тебя, думая, что ты его бросил. Ему было больно, он был в ужасе и не в себе. Он не мог здраво оценить, как его падение выглядело со стороны. Какая там была высота, и сколько реальных шансов у него было выжить. Он все это узнал и переосмыслил намного позже. Тогда же он понял, что возненавидел тебя незаслуженно, что это не твоя вина. Он похоронил глубоко в себе это ошибочное чувство, стыдясь его, страшась его, потому что не мог простить самому себе того, что подумал, пусть даже в бреду, о лучшем друге, брате не по крови. Но подумал! И этот демон отныне навечно с ним. Наступило долгое, тягостное молчание, и все это время единственное, на что ей позволено было смотреть, что ей позволено было видеть — его затянутая в черный свитер спина, вздымающаяся в такт дыханию чуть чаще, чем могла бы, будь он спокоен. Голова была низко опущена. Он услышит ее. Не сейчас, значит позже. Он обдумает ее слова, ее взгляды, пропустит через фильтр собственных ценностей и сделает выводы — выработает личную концепцию. Он достаточно силен для этого. В отличие от Джеймса, из вот таких вот демонов которого, повязанных с чувством вины, создали Солдата, Стив был свободен решать самостоятельно. Она медленно вернулась назад к кровати и забралась на нее с ногами, прижав колени к груди. — Если думаешь, что это лишь случайные примеры, работающие не для всех и не всегда, я могу привести тебе еще сотни. Когда я сказала, что знаю всех своих бесов, я умолчала о том, что один из них носит… твое имя. Ведь это ты — тот парень, в котором мой отец смог найти то, чего не увидел во мне. Думаешь, мне всегда так нравилась идея, что у кого-то нимб над головой воссиял, а кто-то сослан и забыт, как страшный сон за… отсутствие этого самого нимба; что он создал для себя и для остального мира героя, которого не смог найти во мне. Он умер, и его провозгласили… отцом первого в истории Суперсолдата — твоим отцом, не моим. И за это я тебя возненавидела. За его смерть на твоих глазах. А потом я встретила Баки, который, едва вспомнив себя, все говорил, говорил и говорил без умолку… о тебе. Говорил, потому что боялся забыть, обо всем, что вспоминал, даже если это оказывалось чем-то личным и для чужих ушей непредназначенным. Я поняла, что ошибалась, в том числе, и в ненависти к тебе. Я изменила свое мнение уже тогда, но еще сильнее — после, когда мы встретились в новом веке. Однако то, что было, самое первое, я изменить не в силах. Это моя ошибка, переродившаяся со временем в демона по имени Стив, который будет со мной до конца моих дней. И таких Стивов, Джеймсов, Отцов, Друзей и Братьев… их бесконечное множество. У любого из нас. Они не порок и не грех, и никоим образом не наш истязатель и палач. Ведь мы сами пишем историю каждого своего демона и только мы знаем, что скрывается за каждой. Не Шмидт, никто из тех, кто захочет обернуть их против нас. «Не Шмидт…» — эхом повторил Роджерс в собственных мыслях. Он потерял счет времени. А когда снова нашел в себе силы обернуться лицом к происходящему, она спала, все также обхватив руками колени и свернувшись в клубок. Нетронутая бутылка стояла там же, где ее оставил Стив — на тумбочке. Баки держался за нее. Баки менялся рядом с ней. Он относился к ней так, что со стороны это порой напоминало слепую одержимость. Баки любил ее посреди всего того месива, за которое, по мнению со стороны, невозможно было любить. Стараясь двигаться бесшумно, он порылся в своих немногочисленных вещах, достав скетч-бук и карандаши. Теперь Стив знал — возможно. Теперь он знал — за что. Теперь он впервые был счастлив, невзирая ни на какие пересуды внутренних демонов, ни на какую иронию судьбы, буквально связавшую истории их жизней кровью, что это оказалась именно она. Заканчивая рисунок, Роджерс каллиграфически прорисовал каждую букву короткой подписи:

Danke schön Fräulein Erskine.

Стив так и не решил, за что именно выражает благодарность: за свою жизнь, за жизнь Баки, за то, что она сама выжила, ради Баки, или всё-таки за то, что между ними сегодня прозвучало и о чем он бы никогда не решился заговорить с кем-то другим. Просто потому, что не так и легко найти человека со схожим жизненным опытом, того, которого не обременило бы услышанное, а было понято просто по умолчанию, легко. Подобное, на самом деле, дорого стоило. Роджерс даже сомневался, что сможет когда-нибудь расплатиться.