Я не участвую в войне...

Простреленное плечо неустанно о себе напоминало, отзываясь дёргающими вспышками боли на малейшее движение. Снятие оружейной сбруи, последовательное отстёгивание всех карабинов, выпутывание из бронежилета, затем куртки, в некоторых местах успевшей намертво присохнуть к телу, превратилось в занятный аттракцион на проверку навыка молчать в ситуации, когда очень хотелось безбожно материться, а где-то даже в голос орать. К счастью, свежие воспоминания о недавних событиях, их последовательный анализ с поиском ответа на вопрос: «На кой хер он в это встрял?» отвлекали достаточно, чтобы забыться и продолжать удовлетворительно функционировать. Вытаскивать пулю сразу было категорически некогда, да и не спятил он пока настолько, чтобы заниматься этим при свидетеле. А теперь, когда уже прошло прилично времени, восстанавливающиеся ткани могли бы сами вытолкнуть инородное тело, но, видимо, плотно прилегающие к раневой поверхности слои одежды и общая двигательная активность не слишком способствовали заживлению, поэтому сейчас он вынуждено сидел и ковырялся в уже поджившей ране строительными кусачками. Нащупав, в конце концов, застрявший в мышцах кусок свинца, Барнс для уверенности прикусил себя изнутри за щеку, чтобы гарантированно не издать ни звука, и резко рванул пулю наружу. В глазах потемнело, а всё давление крови, вместе с частящей пульсацией, как будто отхлынуло к месту заново вскрывшейся раны. Переждав момент, Баки медленно разжал зубы — во рту мгновенно разлился металлический привкус. Он собрал побольше слюны, погонял её во рту и сплюнул в сторону, утерев губы тыльной стороной правой ладони, трясущейся, как с перепою. У стены, среди завалов шмотья затрещала портативная радиостанция, в фоновом режиме настроенная на перехват частот. Барнс отрегулировал ту, что звучала в эфире на данный момент, убавив звук до едва слышного: «Думаешь, этому молокососу повезёт?» «Он сумел подобраться ближе, чем кто-либо. Знали бы раньше, что в эту машину для убийств программой заложен пунктик на малолеток, действовали бы иначе. Но… даже если не повезёт, и Ма̀рид порвет его, как тузик тапку, не велика потеря». Склонившись над приёмником, Баки выкрутил звук до ноля и дёрнул язычок молнии, вновь скрыв прибор в сумке. Он с силой надавил живыми пальцами на переносицу и шумно выдохнул через нос, пытаясь собрать мысли в кучу и решить, что ему делать дальше. С улицы всё это время продолжали доносится звуки возни и осторожные, неуверенные шаги, какими обычно топчутся на одном месте или меряют шагами ограниченное пространство. Интересно, у этого… Самира, шестнадцати лет от роду, хотя бы имелась справка об окончании школы, или игиловцы вместо аттестатов об образовании сразу винтовки выдают?.. И действительно ведь, он в два счёта мог именно что порвать мальчишку на части, хотя, если бы в образовавшемся снайперском треугольнике Баки не выдал бы свою позицию первым, малец и без его участия успел бы уже остыть. Барнс благополучно прикончил бы израильского снайпера, не получив от неё совершенно глупую, но неизбежную пулю в плечо, и не подарил бы ей свою боевую подругу… с бонусом в виде подрыва здания, рассчитанного на его постепенное разрушение, но теперь уже это малозначимые детали. Вынужденный снова нацепить на себя дубовую от крови и грязи куртку, Баки наглухо застегнул замок и побил себя по накладным карманам штанов, ища в них помятую пачку сигарет. Вытащив зубами одну, он не спеша вышел на крыльцо. После того, как все феерично пошло по пизде в тот самый момент, когда он увидел у себя прицеле дрожащие губы этого пиздюка, сматываться пришлось на максимальной передаче. И конечно же, бросить пацана на растерзание оставшимся в игре головорезам он не смог. Как-никак, Барнс был причиной этой, в буквальном смысле зажигательной вечеринки. По пути шмонать времени не было, а потом в приоритете был контейнер, с индикатором заряда в красной зоне, и собственное, далекое от идеала состояние, поэтому сейчас Баки закономерно столкнулся с тем, что сам же допустил. Он даже не удивился. Самир красовался перед ним, обвешенный взрывчаткой. И увы, тот факт, что сам Барнс просуществовал в подобной ситуации большую часть своей жизни, отнюдь не прибавил ему знаний, что в таких случаях следовало говорить, или делать. По-хорошему, не стоило делать ничего. Если действительно хочет убить — убьёт, вернее, умрёт, попытавшись забрать Баки с собой. Возможно, при большом везении, ему это даже удастся. Если не хочет, то всё это лишь показуха, которая рано или поздно закончится вне зависимости от того, каким будет их разговор и будет ли таковой вообще. — А я-то думал, что смысл канители последних нескольких дней, помимо того, чтобы попытаться отобрать у меня груз, в том, чтобы заработать денег, — Баки сделал длинную затяжку и медленно выпустил дым. — На кой чёрт тебе деньги, если ты собрался самоубиться? Зачем нужно было для этого соглашаться идти со мной сюда? Ты мог подорвать нас обоих прямо на том чердаке, еврейка бы это увидела в свою оптику, и у вас всех были бы железные доказательства моей смерти. — Потому что это должен быть я! — парень зашевелил рукой в кармане. — Я один. Чтобы все обещанные деньги достались моей семье! Чтобы у них был шанс зажить той жизнью, которую всё время обещал нам отец, но которую не дал. Не успел, умерев! — он вытащил из кармана обмотанный проводами переключатель и потряс им перед Баки.– И это единственный способ! Иначе тебя не достать. Люди сильнее меня пытались… «А вот здесь в точку…» — мысленно согласился Баки, а вслух спросил, заинтересованно слегка склонив голову к левому плечу: — И что заставляет тебя думать, что это, — он небрежно кивнул на взрыватель, ходящий ходуном в чужих руках, — сработает? Вопрос был явно из списка наименее ожидаемых, застал Самира врасплох, и, глядя в эти обескураженные, искренне удивленные глаза, Баки стал подозревать совсем уж скверное обстоятельство. — Они хоть сказали тебе, кто я? — без особой надежды уточнил Баки, скомкал окурок и кинул себе под ноги, закончив раздраженным шёпотом: — Прежде чем, потехи ради, пустить сюда? — Это не… — О, нет, это важно! — вскинулся Барнс, сам от себя не ожидая, что его это настолько заденет. — Это, чёрт подери, важно! — раздеваться было долго и не слишком физически приятно, поэтому делать этого он не стал, хотя это и послужило бы исчерпывающим объяснением всему. — У вас в школе историю преподают? А, впрочем… Давай! — Баки слегка подался вперед и сделал в воздухе подстрекающий жест кистью. — Жми свою кнопку, пусть твоя семья похоронит очередной заколоченный гроб с песком, — он намерено громко шаркнул ботинком по сухому грунту, поднимая пылью тот самый песок, — и, если очень повезет, с микроскопическими частями тебя. Это, наверняка, та самая жизнь, о которой они мечтают! У мальчишки задрожали губы, совсем как тогда, в прицеле. Пытаясь это скрыть, он низко опустил голову. — Моей семье… нужны… эти деньги. Матери нужно лечение, а сестрам — образование. И я обещал младшему брату, что за ним не придут также, как пришли за мной, что ему… убивать не придётся. Пользуясь чужой невнимательностью, Барнс подошёл вплотную и накрыл бионикой руку со взрывателем, а живую правую положил парню на плечо, понуждая его развернуться и идти в нужном направлении. Усадив его на покосившуюся, до половины вросшую в землю колоду, Баки присел на корточки напротив. При этом он не спешил снимать взрывчатку или отбирать детонатор. От навязанного решения толку не будет, Баки знал это на личном опыте. Вместо этого он достал себе ещё одну сигарету и, не принуждая поднимать голову, подсунул остальную пачку под нос мальчишке. — Политика нашего государства запрещает курение. Баки ухмыльнулся, нисколько не удивленный полученным ответом. — Запрещает курение, ага… Зато пачками штампует малолетних смертников и киллеров. Уж лучше бы вы курили, честное слово, — поднявшись на ноги и прикрыв пламя зажигалки рукой, Барнс прикурил. — А деньги можно заработать и другим способом. Думаю, если ты беспокоишься об образовании своих сестер, что несколько не присуще политике твоего государства, тебе эти способы должны быть хорошо известны. — И как много из них позволяет оплатить медицину заграницей? — вновь повысив голос, мальчишка вскинул голову и впился в Баки пытливым взглядом. — Или гражданство другой страны? Чтобы не нищенствовать и при этом не оставаться безоружным против тех, кто неизбежно последует за ними в любое место на карте, потому что мы от рождения обязаны служить нашему государству и его идеалам. А бегство карается смертью. Можно было продолжить заливать про права, законы, справедливость, личный выбор и ценность жизни, но не было в этом мире более коварных в своей абсолютной и бесконечной лжи понятий, чем эти. Уж Барнс то об этом знал побольше многих. Как и о наказаниях за уклонение от обязанностей, в чем бы те ни заключались. И о том, насколько не последнюю роль во всем этом играли… деньги. — Я знаю, по меньшей мере, один. Надежный, — Баки докурил до конца, тем самым выдержав паузу. — И я помогу тебе раз и навсегда избавиться от всех обязанностей, связанных с твоим гражданством, если ты действительно… хочешь завязать. Больше Барнс информацией не грузил и нотаций не читал. Его делом было предложить выход, а не навязать его. Протянуть руку помощи, которая в нужный момент способна была в корне изменить даже самую безнадежную ситуацию, но конечный выбор был не за ним. — Это… невозможно. — Поверь, я прожил с тем же убеждением семьдесят лет. Самир медленно поднял взгляд и очень знакомо и красноречиво посмотрел… как на сумасшедшего. Что ж… этого Баки не отрицал никогда. Закатив глаза и помянув отборной матерщиной всех, кто в этом замешан, он сдернул с левой руки перчатку, напоказ повертев бионической кистью, медленно сжав и разжав пальцы. — Ты до сих пор не понял, да? Темные глаза парня расширились. Несмотря на слепящее солнце, зрачки расплылись во всю радужку, губы разжались и нижняя челюсть слегка опустилась… Но стоило первому впечатлению ослабнуть, ему на смену пришло другое: он подался назад, почти соскальзывая с пня, на котором сидел, а когда осознал, что деваться некуда, замер, лихорадочно мотая из стороны в сторону головой и беззвучно повторяя, как заведенный болванчик: — Невозможно… Нет. Нет-нет-нет… И не понятно было, отрицал ли он саму реальность происходящего или только тот факт, что он наконец-то понял, кто его противник, и насколько ничтожны его, и без того невеликие шансы, преуспеть в осуществлении задуманного. Отчасти, далеко и глубоко запрятанной части, Баки хорошо понимал его нынешнее состояние. Если бы запрограммированному Солдату было дозволено проявлять эмоции, он бы вёл себя точно также в тех редких случаях, когда ему не удавалось выполнить миссию или таковая была заведомо невыполнимой, предусмотренной в качестве отработки вероятных исходов. Переключатель по-прежнему был у него в руках, он по-прежнему был увешан взрывчаткой, поэтому Баки медленно, оценивая реакцию, приблизился к нему и снова опустился на корточки напротив. Мальчишка рыдал. Физически выглядя значительно старше своих лет, он рыдал, как ребенок, давясь слезами, соплями, дрожа и громко всхлипывая на вдохах. Баки решил, что самое время закрыть вопрос со взрывчаткой, потянулся и осторожно распахнул полы жилета. — Ты… ты не понимаешь, — выхрипел Самир, но действиям Баки не препятствовал, поэтому тот продолжил аккуратно делать то, что делал, стараясь по возможности поддерживать зрительный контакт. — Конечно, что ты можешь в этом понимать, ты же… У тебя нет родных. Ты один. Твои родители, сестры, братья, все… давно умерли! Баки ничего не отвечал, но он слушал и слышал, чтобы не демонстрировать равнодушия. Да и не мог он, даже если бы хотел, ведь скрытый подтекст слов был очевиден и отнюдь не лишен смысла. Барнс мог быть тем, кем он был, безнаказанно делать то, что он делал и разбрасываться обещаниями помочь завязать, зная, что у него в этом времени, в этом перевернутом с ног на голову мире не осталось рычагов давления. Иными словами, за его действия никому, кроме него самого, не придётся расплачиваться. — У тебя есть… женщина? — для того, кто пять минут назад не подозревал о его личности, и знать не знал его биографии, малец говорил слишком хлестко. — Хоть кто-нибудь, за кем могут прийти, у тебя есть?! Ты такой же убийца, как и все здесь. Твоя хвалёная неуязвимость в том, что тебе нечего терять, но не все этим могут похвастать, — парень наклонился вперед, глядя Барнсу прямо в глаза, с яростью, с отчаянным вызовом. — Он перережет всю мою семью, если ты не умрёшь сегодня. Но прежде он пустит моих сестёр по рукам в кругу своих приближенных, а мою мать заставит на это смотреть. А моему брату расскажет, что это всё из-за тебя. Тот будет мечтать тебе отомстить и станет ради этого убийцей, и проиграет тебе также как я, потому что мы не созданы в пробирке, мы не породистые, мы обычные! Баки успел перекусить один из контактных проводов. Ему пришлось подобраться для этого критически близко, и он оказался слишком отвлечен монологом, чтобы вовремя заметить, как парень выхватил из ножен на поясе его же собственный нож. — Просто позволь мне это сделать! — вконец обезумев, вскричал Самир, обдав вплотную сидящего Баки волной жара и брызгами слюны. Он дернулся встать, Баки вынужденно удержал его на месте бионикой, боясь потерять нужный угол контакта и больше уже не получить возможности подлезть так, чтобы перерезать второй, страховочный провод, идущий из подмышечной проймы жилета. Барнс видел нож в чужой трясущейся руке между их телами, видел, куда тот метил и знал, насколько глубоко тот воткнётся, особенно, если напороться на него добровольно, но иначе ему к проводу не подобраться, и второго дубля не намечалось. Лишившись последней возможности завершить свою миссию, не подрывая себя, малолетний игиловец нажмёт чертовку кнопку, и тогда у Баки точно отпадет последнее желание сопротивляться, когда ему оторвёт к хренам все конечности, но он при этом останется жив… Стопроцентной уверенности, конечно, не было, но проверять в очередной раз свою живучесть он не горел желанием. А печень… она ведь и у «обычных» неплохо восстанавливается. Убедившись, что держит руку с кусачками под правильным углом и ему не придётся совершать дополнительных манипуляций и лишних движений, Баки прикрыл глаза, выдохнул и резко прильнул вплотную, надеваясь на зажатое между телами острие ножа. Едва только заветный проводок оказался между полотнами лезвий, и сквозь глухую пульсацию подавленной боли на слуху раздался заветный щелчок, не давая горе-смертнику опомнится от эйфории собственной близкой победы, Барнс перехватил его руку с ножом, мешая продолжению движения. Он успел осторожно втянуть носом воздух, не размыкая стиснутых зубов, прежде чем мальчишка осознал перемену, безуспешно пытаясь дернуть нож… — Цель устранена. Повторяю, цель «Киборг» устранена, — прокричал он в скрытое переговорное устройство, о котором Барнс подозревал, но не счёл нужным что-то с этим сделать, посмотрел Баки в глаза и со словами: «Аллаху Акбар!» — щёлкнул переключателем. Один раз, другой… И снова, с отчаянной злостью. — Ты ведь прожил жизнь! — он взревел, продолжая смотреть Баки в лицо с критически близкого расстояния и припадочно дергаться в тесной сцепке тел. — Намного большую, чем отмерил Аллах человеку! Ты убивал одних людей, ради блага других! И не осталось никого, кто скорбел бы по тебе, кто захотел бы тебя оплакать. Зачем это продолжать?! — он снова дёрнул рукой, и, хотя Баки и фиксировал нож, удержать его от микросмещений при постоянном сопротивлении было невозможно. — Зачем ты продолжаешь сопротивляться, убивая всё больше и больше?! Позволь мне это сделать! — при новой попытке освободиться он дернул рукой сначала от себя, стараясь загнать клинок глубже, а затем, по инерции, на себя — и перемазанная кровью рукоять выскользнула из пальцев. — Будь же мужчиной! — едва не улетев назад, в кусты, он поддержал себя рукой и в следующее мгновение кинулся на Баки, как бешеный пёс, начисто лишенный инстинкта самосохранения. — Умри, наконец, чтобы другие смогли жить! У него не было другого оружия — нож так и остался у Барнса в правом боку, а от взрывчатки, на которую делал ставку, больше не было толку. И шансов даже против раненого противника у него не оставалось, но, окончательно впав в состояние берсерка, останавливаться он не собирался. — Прекрати! — держась рукой за нож, чтобы минимизировать его движения внутри раны, Баки выставил вперед бионику для защиты. — Остановись. Не вынуждай меня на то, чего я не хочу! К сожалению, Баки Барнс он или Зимний Солдат, у него, видимо, доля такая — всегда делать то, чего не хотел. И даже сейчас, на трезвую голову, когда он всецело контролировал свои действия и был в своём праве решать, исход был предопределён. Сложно было уходить в оборону, совсем не нападая, одной дееспособной рукой, когда всё окончательно вышло из-под контроля, а у противника не осталось ни рассудка, ни достаточной силы, лишь чистейшая ярость безумия. Самир кинулся на него, удар головы пришёлся Баки в живот, и в глазах на мгновение потемнело. Они оба упали, удар спиной о землю и вес навалившегося сверху противника должно быть, перераспределил давление, и боль стало невозможно терпеть — Барнс выпустил крик на свободу, одновременно пытаясь закрываться левой рукой от бесконтрольно сыплющихся, лишенных всякой системы, ударов. В какой-то момент очередной удар и попытка Баки закрыться легли относительно друг друга так, что шея противника, которого Барнс отчаянно старался таковым не считать, попала в раскрытую пятерню, и бионические пальцы по обыкновению сжались на долю секунды быстрее, чем Баки окончательно принял неизбежное. В незавершенном движении тело замерло, отстраненное бионикой на расстояние вытянутой руки, и больше не приблизилось ни на дюйм. Баки посмотрел в заплаканные, опухшие, ко всем у прочему налитые кровью и безумием глаза и, окончательно примирившись с неизбежным, произнес: — Мне жаль. Жаль, что ты не оставил ни себе, ни мне выбора. Жаль, что я не тот человек, который смог бы пробиться сквозь ложные установки в твоей голове, — Барнс закусил губу, отвернулся бы, если бы поза позволяла. — Прости меня, приятель. Прости, и пусть твой бог будет с тобой справедлив. Сохраняя зрительный контакт, Баки резко повернул кисть — до слышимого прежде сотни раз хруста. Заплаканный взгляд моментально потух, а вместе с ним потухло и всё остальное — ярость, безумие, слепой фанатизм. Тело обвисло на вытянутой руке, враз потяжелев и утратив всю силу сопротивления. Крепко зажмурившись, Барнс рывком перекатился на левый бок, отбросив от себя тело. Открывать глаза вновь не хотелось, двигаться, вставать и снова куда-то идти не хотелось, хотелось остаться лежать прямо тут и ждать, пока заживёт пробитая печень, а над мертвецом слетятся мухи. Возможно, к тому моменту сюда доберутся вездесущие шакалы Шейха в поисках его драгоценного груза, или евреи наконец-то сподобятся заметить, что творится на их заднем дворе… В любом случае, Барнс надеялся, если вообще имело смысл ему на что-то надеяться, что случится это не прямо сейчас, и он не зря побил сегодня свой личный снайперский рекорд по количеству одновременно выполненных ликвидаций. Его порядочно загоняли, он не жрал (как знал, что следующими пострадают кишки) больше суток, не спал, кажется, трое, а этот парень… он добил его морально, довёл до грани, которую Баки почти… почти позволил себе перешагнуть в то ничтожно короткое мгновение, когда нож уже вошёл в него, а заветный проводок ещё не был перерезан, и всё ещё могло случиться по чужому сценарию. И в какой-то момент, какой-то отстраненной частью сознания Баки захотел, чтобы это случилось, потому что знал, что так правильно. Ведь всё прозвучавшее в его адрес было правдой: он давно своё отжил, он пережил всех своих современников, оставил позади всё, что имел. Сегодня был не худший момент и далеко не самая худшая (в будущем она, возможно, покажется самой лучшей) причина уйти. Закончив начатый переворот и встав на четвереньки, Барнс терпеливо подождал, пока в глазах прояснится, сплюнул в сторону кровью и желчью, и медленно, пошатываясь, поднялся на ноги. Стив скорбел бы о нём, конечно, скорбел, он бы злился и снова взвалил бы на себя груз вины, чертов урожденный Атлант, но в конечном итоге он бы понял и принял его выбор. И всё же, сколь бы заманчивым не было предложение, Барнс не считал себя вправе закончить подобным образом жизнь, в которую было вложено столько… чужого труда. Как бы он ни противился мысли о чудовище Франкенштейна, влюбившемся в своего создателя, он знал, что всё это означало… для неё. Он знал, чем и кем он был для неё, и закончить всё… вот так, здесь не мог. Доковыляв до хибары и ввалившись внутрь, Барнс кое-как притворил за собой дверь и хотел уже упасть, как было, на пол, на груду снаряжения, понадеявшись, что влепиться лицом хотя бы не в приклад, но остановил всё тот же нож. Сейчас ему никто не пытался активно помочь отправиться на тот свет, поэтому появились и время, и возможность открыть рану… Это будет до багряных звёзд больно, грязно и фиг с два его вырубит настолько, чтобы он не смотрел и не чувствовал всего этого дерьма хотя бы какое-то время. Но его тело, как обычно, играло с ним злую шутку, спасибо экспериментам ГИДРы, его почти ничем нельзя было обмануть. Почти… Чтобы лишний раз не наклонять корпус, Баки ногой сдвинул наброшенный на контейнер чехол от винтовки и какое-то время тупо пялился на цилиндрическую, герметично запаянную со всех сторон хреновину, сожравшую большую часть заряда генератора с тех пор, как груз оказался у него. Барнс хорошо научен был читать инструкции, он достаточно изучил, достаточно узнал и увидел собственными глазами, чтобы понимать, что за «джинна» ученые загнали в эту навороченную «лампу» и сколько суммарно денег было вложено в его создание. И единственная причина, почему Баки было до этого дело, и он носился с парой миллиардов долларов подмышкой, в том, что он не собирался допустить применения и распространения вещества. На людях, на которых эффект наркотика был непредсказуем почти также, как совместимость формулы суперсолдата с носителем. Для кого-то временно открывались врата в иную реальность, а кто-то зверел и рвал друг другу глотки… В отношении себя Барнс не рассчитывал ни на первое, ни на второе. При всей новизне формулы, схожесть со всем тем, чем его уже накачивали прежде, всё равно обнаружится, а остальное его организм быстро разложит на составляющие, которые тут же впишет в уже имеющиеся алгоритмы защиты. Но он отчаянно рассчитывал на то, что «джинн» выполнит хотя бы одно его желание и позволит покинуть эту трижды клятую реальность хотя бы на каких-то полчаса. Ему было очень надо, увидеть то, что увидеть у него давно уже не получалось, и чтобы перестало так адски болеть… хотя бы ненадолго. Нагнуться всё же пришлось. Кряхтя, шипя сквозь стиснутые зубы и почти не дыша, он ввёл код, кое-как попадая дрожащими пальцами по микроскопическим кнопкам на панели, дождался, пока сработает система внутренних барьеров и откроет ему непосредственный доступ к содержимому. Он даже не рассматривал особо, как что устроено внутри и в каком состоянии находится, просто забрал одну дозу и, дождавшись, пока контейнер снова герметизируется, прикрыл обратно чёрным матерчатым чехлом. В его теле за всё время перебывали самые разные устройства доставки химии, от старых шприцев 40-х годов, до безыгольных инъекторов и автоматических помп, поэтому сейчас ему было глубоко насрать, насколько футуристично выглядело очередное. Его он тоже не стал рассматривать. Он плюхнулся на доски, нож внутри в очередной раз напомнил о себе, и Баки наконец-то не стал дольше оттягивать момент — рванул на выдохе, глухо взвыв на одной ноте сквозь сцепленные зубы и давно изжеванные в мочалку губы. Рукоять оказалась скользкой, а нож — слишком глубоко всаженным, чтобы достать его одним рывком не получилось. Беззвучно матерясь, пришлось повторять попытку. В глазах помутнело и зацвели радужные круги… На миг Баки даже обрадовался, готовый упасть спиной вперед в объятия столь редко посещающего его забвения, но дурнота отступила также быстро, как и нахлынула, оставив за собой пульсирующее, липкое и горячее ощущение, растекающееся в животе вместо выдуманных кем-то когда-то бабочек. И тогда, не согласный выдержать дольше ни секунды этой пытки, Барнс перехватил спираль дозатора более послушной левой рукой и всадил содержимое в вену на сгибе правой… Ему даром не нужна была глючная реальность, где он на время действия препарата смог бы заделаться персонажем своих самых сокровенных мечтаний, ему как раз-таки реальность вообще была не нужна, хотя от исполнения некоторых… желаний, он бы, пожалуй, не отказался. Пусть и знал им цену, исчисляющуюся отнюдь не в тысячах баксов за миллиграмм. Наркотических снов и навеянных иллюзий в его жизни было предостаточно, сейчас он просто хотел отключиться и смел надеяться, что «джинн» подарит ему эту возможность. Хотя бы однократно.