Я не участвую в войне...

Роджерсу крайне сложно, на грани пытки, было сидеть и вовсе ничего не делать, накручивая себя мыслями о несбыточных обстоятельствах, поэтому он занялся осмотром территории, гораздо более детальным и педантичным, чем, если бы у него было другое занятие и любая другая точка приложения силы, внимания и эмоций. Скорее всего, именно здесь и находилось изначальное… логово Баки. Определения «позиция» и «место дислокации» казались Стиву мало подходящими и совершенно не отражающими сути. Он осмотрел другие дома, пристроенные к ним покосившиеся сарайчики и все места под открытым небом, подходящие для того, чтобы что-то спрятать, включая кустистые заросли. Кроме хаотично разбросанных пехотных мин, парочки охотничьих капканов и чего-то, что Стив весьма примерно опознал, как датчики движения, он отыскал целый арсенал оружия, в шалаше из веток, сверху прикрытых брезентом. В многочисленных сумках и кейсах непосредственно возле Баки обнаружилось много аппаратуры. Её с лихвой хватило бы на оборудование полноценного технического узла: переносная радиостанция, ноутбук, планшет, проводные наушники и различные беспроводные гарнитуры, куча переходников и разъемов на любой вкус и цвет… и даже портативный энергогенератор, с отходящей от него, прикрученной на изоленту, разводкой проводов для зарядки мобильника, ноута и… всего остального технического добра, которым располагал Баки. Стив внезапно испытал острое чувство разочарования и скребущей изнутри досады. Они предполагали столько вариантов, отработали столько зацепок, почти буквально с ног сбились, разыскивая Баки, но даже мысли не допускали (по крайней мере, Стив не допускал), что тот мог быть где-то здесь. А он, очевидно, был, почти всё или большую часть времени, успев прилично обосноваться под самым носом у израильтян. Теперь Роджерс пытался придумать достойное оправдание, почему они никогда не прорабатывали это направление, и… не смог. В конце концов, он оставил попытки, стараясь загнать поглубже внутрь зудящее ощущение того, что он снова сделал не всё, что было в его силах, выложился не на полную, а ведь это могло… почти стоило Баки жизни! Снова! — Сомневаюсь, что он доставил всё это сюда одним заходом. Машины я нигде не нашёл, — констатировал очевидное Стив, пока они оба осматривали содержимое вскрытого грубой силой кейса, с пристегнутыми к ручке наручниками. Благо, полукружия были аккуратно разомкнуты, без следов повреждений и крови, ничьей чужой отрубленной руки в них не было. Внутри лежало несколько увесистых папок с документами, перетянутые резинками толстые пачки банкнот, в денежных единицах сразу нескольких стран и… небольшой мешочек-кисет из непроницаемой чёрной ткани. Роджерс потянулся за неожиданной находкой, ощупал ткань, удивительно легкую, но прочную, взвесил в руке, после чего осторожно вытряс содержимое себе на ладонь. Солнечный свет заиграл на крупных матовых бусинах металлическими переливами, выделив замысловатую вязь выгравированных в металле иероглифов. — Браслет из Ваканды? — Стив поднял на Диану озадаченный взгляд, но она не выглядела ни удивленной, ни даже сколько-нибудь заинтересованной. Впрочем, по её лицу сейчас можно было прочесть крайне мало, и Стив не слишком навязчиво пытался это делать. — Текст на иврите. С реквизитами минобороны Израиля, — Хартманн взяла в руки одну из картонных папок и вскользь пролистала подшитые листы. — Евреи могут старательно делать вид, будто не замечают, что происходит меньше чем в километре от суверенной территории их государства, но они бы никогда не позволили Баки обосноваться здесь… просто так. Чем больше они находили, тем больше у них копилось вопросов. Единственное, на счёт чего у Стива совершенно не было вопросов — это провиант (следы того, что он был и его мизерные остатки), предметы первой необходимости для выживания в полевых условиях, амуниция, снаряжение и базовый набор вещей. Пусть сброшенных как попало в пыльные сумки, отсыревших холодными ночами, безнадежно провонявших костром и порохом, но их наличия это не отменяло. Значит, Баки удовлетворял, по меньшей мере, базовые потребности, а не влачил деструктивное существование в надежде на скорую смерть. Перетряхивая карманы и все возможные дырки в подкладках (Баки точно не скажет им спасибо за подобный шмон), Диана нашла в одной из сумок потрепанный клеёнчатый несессер, смутно знакомый — когда-то она сама его купила в каком-то захолустном хозяйственном магазинчике. В нём лежал обмылок хозяйственного мыла, одноразовый станок с забившимися между лезвиями тёмными волосками, полупустая пачка влажных салфеток с пометкой «Антибактериальные» (только бы не высохли!) и маленький бутылёк спиртового одеколона. — Нашла! — ещё до того, как рассмотрела всё, выкрикнула Хартманн, подзывая Роджерса, который в очередной раз возился с чем-то на улице. Когда Стив появился в проёме, она высыпала на пол содержимое сумочки. О доски звякнули, откатившись в разные стороны, катушка зубной нити и крохотный металлический кейс из-под мятных леденцов — в нём хранились иглы, Диана знала. Должен был быть ещё пластырь — широкий послеоперационный, с марлевой стерильной сердцевиной, но его как раз не нашлось. Видимо, закончился, а Баки не пополнил запас. — У меня остался последний перевязочный, — Диана кивнула на разложенный чуть в стороне на условно чистой тряпке тот нехитрый набор первой помощи, который им удалось собрать — друг от друга, от убитого и по вещам Баки. — Не хочу тратить стерильный, пока не остановится кровотечение и рана не закроется, но нужно будет с краёв обмыть одеколоном, когда буду менять в очередной раз повязку. — А зашить никак нельзя? — Стив заведомо понимал, что несёт чушь, но ведь она сама далеко не всегда поступала по книжным канонам и протоколам, возможно, лазейка в сторону от правил существовала и здесь, раз они нашли шовный материал. — Слушай, я… — Роджерс потер переносицу, не осознавая даже, что делает это руками, которыми только что трогал раздувшийся на жаре труп, — я допускаю, что мне так только кажется, но… кровь не останавливается и рана не спадается вот уже несколько часов. Он… его тело выдержит… такую кровопотерю? — Если я полезу внутрь искать поврежденный сосуд, расковыряю ещё сильнее. А если просто зашью снаружи, крови и раневому отделяемому некуда будет деваться и… — …оно пойдет в брюшную полость и начнется перитонит, — Стив сам закончил неутешительный вывод. — Всё ещё не могу определиться, какую лексику от тебя мне слышать непривычнее: медицинскую или ненормативную… — призналась Хартманн и качнула головой. — И да, кровопотерю его организму будет выдержать проще, чем сепсис. Его сердцебиение сейчас замедленно, защитные механизмы мобилизуются в местах повреждений и… — она посмотрела на не дающий ей покоя опустошенный инъектор, — я, кажется, поняла, почему восстановление не идет, как должно. «Если оно вообще идет…» — у Роджерса не было опыта семидесяти лет и её выдающихся знаний во всех областях медицины, но он уже видел подобное, он вдоволь насмотрелся на это, изводя себя пассивным ожиданием при полной невозможности что-то сделать в условиях стерильной реанимации, гораздо более подходящих, чем полевые. Он не хотел повторения того кошмара… здесь, но он… промолчал, не стал задавать наводящих вопросов, готовый сперва выслушать всё, что она готова была ему сказать, а уже потом высказывать собственное мнение. — Баки ввел себе препарат, — параллельно его мыслям продолжила Диана. — Насколько бы он ни был новым для организма, его обезвреживание в любом случае пройдет через печень, потому что печень — это… «…основной орган выведения. Детоксикация ксенобиотиков, ферментные системы цитохромов…» — стоило задать мыслям направление, и их уже было не остановить, перед глазами сами собой возникали абзацы текста и громадные схемы биохимических реакций. — …основной орган обезвреживания чужеродных веществ. Наши механизмы защиты устроены так, что при наличии более одного повреждения первостепенно устраняются жизнеугрожающие, заживление серьезных ран всегда идет изнутри кнаружи. Его организм сейчас пытается идентифицировать и обезвредить токсичный агент, угнетающее сознание, считая это первостепенной угрозой, но печень, через которую должно происходить обезвреживание, повреждена. Активное восстановление печени не может начаться без должного функционирования нервной системы. Это порочный круг из двух взаимозависимых и взаимообусловленных повреждений. — Прекрасно. Как его разорвать? Риторический вопрос, ответ на который обоим был по умолчанию известен. Пытка ожиданием и бездействие в надежде на то, что умное тело… разберётся само, рано или поздно. Устало прислонившись к дверному косяку, Стив прикрыл ладонью глаза наподобие козырька и сквозь всё ещё слепящее солнце всмотрелся вдаль, насколько позволяли глаза. Небо на юге потемнело и потяжелело, обвиснув над линией горизонта брюхатыми тучами. Было душно, несмотря на то, что усилился ветер. Вернувшись взглядом в мрачную комнатушку и молча понаблюдав какое-то время, Стив решил, что это должно быть озвучено вслух. — Мы подождём. Подождем ещё немного, но если… к ночи ничего не изменится, я свяжусь с кем-нибудь, — Роджерс вздохнул и откинул голову назад, хорошенько давшись затылком о косяк. Сухое дерево треснуло, но Стив не обратил на это внимания. — Сэм, Нат… Ребята не откажут, если я попрошу, и лишних вопросов не зададут. В конце концов, если я попрошу, Тони будет сначала долго ломаться и вытреплет мне нервы, но, в конце концов, он отправит за нами джет или… вертушку. Знаю, ты ему не доверяешь, но я придумаю что-нибудь, чтобы напрямую не давать ему подтверждения, что ты в этом замешана. — Думаешь, меня волнует, что он про меня узнает? — Знаю, что не волнует, — Стив предвидел этот ответ, но сам, даже несмотря на обстоятельства, не готов был отказаться от идеи скрыть факт ее выживания. Особенно, от Тони. — Брось, Стив, — считав с его лица всю серьезность намерений, заговорила Хартманн, без особого рвения разубедить, лишь констатируя факты. — Это чужая граница близ горячей точки. То, что Баки… купил, выкрал, выменял путём шантажа или ещё каким-то образом заполучил себе право находиться здесь, не означает, что это позволено кому-либо ещё. Любого, кого ты выдернешь сюда, мы подставим. Твои друзья и так на карандаше у мирового правительства и всех разведок мира. Что до Старка… ты, в самом деле, собираешься вынудить его помочь тому, кого он ненавидит? — В качестве крайней меры — да, — Стив ответил, не колеблясь, пусть на данный момент это и было худшим вариантом. — Что насчёт Т’Чаллы? У них достаточно развитые технологии, чтобы оставаться незамеченными там, где им быть не позволено. Почему-то мне кажется, он будет рад узнать, что ты жива, и не откажется помочь. Если… Если, конечно, ты ему доверяешь. — Я никому не доверяю, — она придвинулась ближе к Баки и подсунула одну ладонь ему под шею, пальцами другой приоткрыв ему одно веко. Со своей позиции Стиву не было видно ни самой реакции зрачков, ни цвета склер, но он догадывался, по желтушному цвету кожных покровов, что белки у Баки желтые. Они отмыли его от крови, насколько смогли, но в некоторых местах неизбежно остались разводы, они высохли, образовав поверх желтушной окраски буроватый налет. — Воды почти не осталось… — Диана потрясла фляжку, проверяя уровень жидкости, скрутила пробку и сделала буквально один небольшой глоток, чтобы смочить горло, а дальше повторила уже знакомые манипуляции: смочила край платка, выжала воду по каплям Баки на губы, обтерла ему лицо и лоб. Несмотря на духоту и инфицированные раны, которые давно должны были вызвать горячку, пота не было совсем. Температура тела не поднималась выше температуры окружающей среды, но и не опускалась. Пока. Как обычно бывает в этой климатической зоне, с заходом солнца заметно похолодает, тело начнет охлаждаться быстрее, все процессы критически замедляться, в том числе и восстановление. — Я нужен? — спросил Стив словно бы откуда-то издалека, возвращая её в реальность. Наверное, она посмотрела на него совсем расфокусировано, абсолютно не убедив в том, что слышит и понимает, поэтому он повторился. — В смысле, прямо сейчас? Потому что до темноты я собираюсь раздобыть нам побольше воды. И если тот джип по-прежнему там, где мы его бросили, я попробую пригнать его сюда. Оправится Баки или нет, колеса нам не помешают, — он сделал шаг внутрь помещения. — Помочь с перевязкой? — Нет… — ответила Хартманн и следом же повторила ещё раз, увереннее и вдумчивее, потянувшись к нехитрому набору подручных средств, к которым теперь прибавился спиртовой одеколон: — Нет, я справлюсь, можешь идти, — она протянула ему остатки воды во фляжке и прежде, чем он неизбежно начал отнекиваться, обрубила: — Тебе тоже нужно, а рану я обмою спиртом. После недолгих колебаний и жалких попыток придумать правдоподобный отказ Роджерс кивнул и фляжку забрал, вместе с ней заранее подготовленную канистру для воды, успевший подзарядится от хитроумного генератора на десяток процентов телефон, и забранную у снайперши рацию. — В любом случае, дальше города я не уйду. И вернусь до заката. Оружие… здесь, — Стив кивнул на раскрытую сумку, поставленную между стеной и дверью. В неё он собрал малую часть наиболее подходящего для самообороны, из того, что принесли они с собой и что нашлось в запасах Баки. Рядом же стоял кейс с деньгами и документами, на случай предъявления претензий со стороны израильских военных. — Мины я оставил там же, где их установил Бак. Если придётся выйти, будь осторожна. Я буду на связи. Сигнал может сбоить, но это лучше, чем ничего. Пожалуйста… пожалуйста, — Стив повторил с нажимом, — держи меня в курсе. Глядя ему в глаза, Хартманн кивнула, а, вспомнив кое о чём, прямо продолжающем тему того, что им, вероятно, придётся кого-то просить о помощи, окликнула его уже в дверях. — Смирновы не объявлялись? Роджерс притормозил, полуобернувшись для ответа: — Нет. Последний раз я писал им из Джерута. С тех пор — тишина. Диана лишь кивнула ему в след, принимая информацию к сведению. Стива, в свою очередь, ее вопрос заставил основательно задуматься о том, что он оставил у русских свой джет, который в складывающихся обстоятельствах пришёлся бы очень кстати. Но от России прямо сейчас их отделяли тысячи километров, а новость об убийстве Баки, прозвучавшая в радиоэфире, и близко не тянула на доказательство, которого хватит человеку вроде Шейха. Ко всему прочему, Баки умудрился украсть у него нечто крайне ценное, и оно всё ещё находилось рядом с Баки и частично… в самом Баки, так что было лишь вопросом времени, прежде за ним придут. За верификацией смерти, украденным грузом и чёрт знает за чем ещё, что Баки мог забрать, украсть и уничтожить. А ведь даже не всё из этого могло иметь материальное выражение, учитывая, сколько техники они здесь обнаружили. Проходя мимо трупа, который пока Стиву хватило чести лишь отволочь с солнцепёка и прикрыть, за неимением ничего подходящего, собственной курткой, Роджерс в очередной зацепился взглядом и неизбежно — мыслями — за то, кем был этот на лицо ещё совсем молодой человек, и почему Баки так отчаянно сопротивлялся его убивать, что даже позволил пырнуть себя в печень. Подойдя к двери, Хартманн ещё какое-то время смотрела вслед удаляющемуся по дорожке между зарослями Роджерсу и думала, что ведёт себя по отношению к нему как последняя тварь, но ничего не могла с этим поделать. Обычно, оказываясь в ситуации, в которой опять и снова оказалась здесь и сейчас, она была одна, наедине со всеми своими демонами, страхами, муками ожидания и ненавистью за бездействие. Обычно в таких ситуациях единственным, за кого и перед кем ей предстояло держать ответ, был Джеймс. И по обыкновению он оказывался не в том состоянии, чтобы спрашивать, какого хера она творит или, наоборот, почему вообще ничего не делает. А теперь рядом был Стив, у которого тоже были свои демоны, свои страхи и… вопросы, к её отношению, поведению и… способности спокойно обсуждать устройство и назначение какого-то там контейнера над истекающим кровью телом. Может, он и догадывался или даже… понимал, почему она это делала, но он совершенно точно был далёк от понимания, как ей это удавалось. Как если бы ей было всё равно… — Но мне не всё равно, — она прошептала, вернувшись к неподвижному телу и опустившись перед ним на колени, на стороне раны, забитой в очередной раз пропитавшимися кровью тряпками. — Просто я своё отбоялась и отревела, когда ещё умела, и никого не было рядом, чтобы это увидеть. Просвет раны не стал уже, кровь до сих пор не остановилась. Её количество заметно уменьшилось, но лишь потому, что уменьшился общий объем крови в организме, а не потому, что поврежденный сосуд восстановился, и от слепого отчаяния и бесполезной паники Хартманн отделяли только бесконечные попытки понять причины, механизмы развития повреждения на клеточном и биохимическом уровнях, которые останавливали регенерацию тканей. — Почему ты позволил себя ранить… какому-то сосунку? — она прошептала, склонившись ближе к его лицу и коснувшись ладонью щеки, поглаживая подушечкой большого пальца скулу, заметно более острую, чем она помнила. — И почему не оставил пометку о том, что себе ввёл, как мы когда-то договаривались? — насильно удержав на губах улыбку чуть дольше секунды, она до боли закусила губы и зажмурилась, качая головой в бессмысленных и жалких попытках отрицать очевидное. Она ведь снова исчезла из его жизни, едва подвернулась попытка исправить свои же ошибки и отмолить грехи прошлого. На этот раз по собственной воле вынудив его бессильно наблюдать, даже не будучи до конца самим собой. Она обманула его. Пытаясь защитить и отвести от него опасность, как она снова и снова продолжала себя убеждать, но разве этим всё закончилось? В очередной чёртов раз! Солнце почти ушло с траектории дверного проёма, оставшись узким краснеющим лучом по кромке кривого порога. В который раз приложив пальцы к заветной точке пульсации, Диана убрала их лишь спустя мучительно долгую минуту, насчитав всего двадцать восемь ударов. Его дыхание было поверхностным, медленным, под стать пульсу, грудная клетка почти не двигалась. Хартманн могла почувствовать его лишь кожей, собственными губами, склоняясь совсем близко к его лицу. С такого положения у неё была возможность рассмотреть во всех подробностях и постепенно проявляющуюся всё сильнее желтизну, и влажные, непокрытые коркой царапины, и синяки и… новые морщины: в уголках глаз, вдоль лба, на переносице между бровей, как если бы он хмурился, но он этого не делал, а складочка кожи отчетливо просматривалась даже в полумраке. Солнце ушло, перестав прогревать помещение, усилившийся ветер трепал не запирающуюся дверь и бился в залитые стекла. Температура медленно снижалась, параллельно охлаждалось и безжизненное на вид тело… Сидя на полу и упершись локтями в согнутые колени, Хартманн медленно раскачивалась взад-вперёд, готовая рвать на себе волосы. Всё было плохо, лучше не становилось, а она просто сидела здесь… не где-то там — здесь, рядом с ним, и ничего не делала. У неё ничего не было, а всё, на что она надеялась, до сих пор ни разу неоправданно — это то, что она уже сделала с ним когда-то, что когда-то ему дала. Но если теперь этого не хватало, чтобы перевесить чашу весов? Если спустя семьдесят лет и бесконечные зверства, что он пережил, этого было мало? А у неё снова не было для него ничего… Совсем как тогда. Ничего, кроме… «Крови…» Она резко вскинула голову и уставилась в стену, в узкую полоску пробивающегося между двумя рассохшимися бревнами света. С тех пор, как её ошарашили фактом собственного очередного выживания, Хартманн впервые, кажется, коснулась живота так, будто смирилась, что он не пустой, что там есть… что-то. Перед глазами всплыли зашкалившие значения на дисплее прибора, собственные, практически моментально зажившие рука и висок, записи в медкарте покусанного коброй Питерса и результаты его анализов… Конечно, всего этого было мало, чтобы делать какие-то выводы. Капля в море, не стоящая надежды, могущая стать как спасением, так и пыткой, способной подписать смертный приговор, но ведь когда у нее на глазах умирал американец, она долго не раздумывала. Ведь если состав ее периферической крови изменился настолько, чтобы быть усвоенной неподготовленным организмом обычного человека и повлиять на его гомеостаз, то что ей мешает повторить успешный опыт на том, чей организм она знала лучше любого другого?.. Быть может, из всего этого беспробудного кошмара с залётом получится извлечь хоть какую-то пользу? В любом случае, хуже это вряд ли сделает, да и что могло быть хуже?.. А ведь могло, она знала, а потому не зарекалась. Ей нужен был шприц, а единственным возможно рабочим шприцем в радиусе досягаемости, о котором она знала, был легкомысленно выброшенный Стивом в общую кучу мусора, тот самый, о котором он забыл и проносил в кармане разгрузки всё время с тех пор, как с его помощью они накачали Суфара «сывороткой правды». Использованный шприц. Диана ринулась его искать в полумраке среди оберток от съеденных Баки батончиков, выпитых жестянок энергетика и окровавленных тряпок, использованных для того чтобы очистить Баки от крови и закрыть его рану. «Пусть игла будет на месте, пусть игла будет на месте, пусть он окажется целым…» Всё это было не по канону, незыблемому и нерушимому, которому учили в медицинских школах со времен Пастера и Листера и после изобретения Смитом одноразовых шприцев. В большинстве случаев для большинства людей это стало бы прямой угрозой здоровью вплоть до летального исхода, ведь, конечно же, у неё не было ни стерилизатора как такового, ни времени на какие бы то ни было ухищрения в попытке обеззаразить чудом сохранившийся шприц. Другой проблемой для неё на пути к осуществлению задуманного стал костюм, почти полностью перекрывающий доступ к полнокровным венам. И без того уже не самая прочная, пользованная игла не пройдет сквозь волокно. В ее распоряжении остались только вены тыльной стороны ладоней, стоп и шеи, и для того, чтобы добраться до наиболее предпочтительных последних, случайно не повредив шприца, нужна была дополнительная пара рук, а Стива дожидаться она не собиралась. Пока ещё он воспринимал всё слишком буквально, с настороженностью, свойственной дилетанту. И он бы точно не одобрил попытку накачать Баки неизвестным генетическим коктейлем с неизвестным эффектом. Как это всегда происходило на Востоке, темнело быстро и у нее оставалось крайне мало светового времени на все манипуляции, чтобы обойтись собственными силами. Энергично сжав-разжав несколько раз левый кулак, Хартманн обработала одеколоном кривую иглу и осторожно ввела её почти перпендикулярно собственной ладонной вене, медленно подтягивая поршень вверх по мере заполнения тубы тёмной, в полумраке кажущейся чёрной кровью. Шприц был стандартный, на пять миллилитров, но набирался, кажется, целую чёртову вечность, и этого было ничтожно мало. Таким способом она не перельёт ему даже четверть потерянного объема, даже если готова была отдать ему всю… Кровь, органы, всё, что имела, не колеблясь ни секунды. И да, она все еще была способна на безрассудные поступки в моменты отчаяния, но лишить ее профессионализма, чтобы она всерьез вознамерилась осуществить нечто подобное, не могла даже крайняя его степень. Ей нужно было не перелить, а всего лишь пошатнуть равновесие между двумя взаимозависимыми друг от друга повреждениями. Разорвать порочный круг дозой свежих антител. Если это… если это в принципе возымеет эффект. Почему-то только сейчас ей пришла в голову мысль, что всё это случилось непреднамеренно, что Баки не собирался загружать себя до состояния комы, просто хотел избавиться от боли и не учёл, что обширное повреждение печени пролонгирует и усилит действие наркотика. Особенно, если химическая структура его нова. Осторожно, помня об огнестрельной ране, Хартманн развернула его живую руку ладонью кверху. Из-за кровопотери рисунок вен сгладился, сделавшись практически невидимым, их сложно было прощупать. Жгута не было, и его замену из подручных материалов она заранее не предусмотрела. Единственным, по-прежнему доступным и хорошо заметным даже сквозь щетину, по крайней мере, её глазу, было голубоватое разветвление на шее, которое стало еще ярче, стоило ей немного приподнять подбородок и развернуть голову набок, слегка кверху. Мышцы сами очертили мишень. Приставив загнутый и травмоопасный кончик к просвечивающемуся сосуду, она осторожно продвинула иглу внутрь, до появления в месте прокола тёмной бусины крови. Прижав ее двумя пальцами, Хартманн медленно ввела содержимое тубы. Затем повторила всё ещё дважды, вторую дозу введя в едва различимую вену на ступне, третью — и это было сделано совершенно наобум, по принципу антирабических прививок — по краю самой раны, чтобы создать наибольшую концентрацию непосредственно в месте повреждения. Закончив, она выкинула окончательно более ни на что негодный шприц туда же, где его нашла, распаковала перевязочный пакет и, прижав его стерильной марлевой стороной к ране, накрыла ладонью Баки и своей собственной сверху и, прикрыв глаза, стала ждать. Неизвестного и неизбежного. Помолилась бы, если б верила и если бы после всего свершенного имела на это хотя бы призрачное право. Кругом была тишина, регулярно нарушаемая стуком двери, которую мотал туда-сюда ветер, гуляя по полу сквозняком, и далекий пока ещё гром… а возможно это был не гром. Возможно, это грохотали взрывы. — Я знаю, ты эту жизнь не выбирал, mein lieber Soldat, и я не имею права говорить, что ты сильный, ты обязательно справишься, что жизнь… твоя жизнь стоит того, чтобы за неё бороться. Никогда не имела. Я не имела права поступать так с тобой. Я думала тогда, что спасаю тебя, выполняю приказ, который бы открыл для меня очередную дверь, но на самом деле я лишь эгоистично стремилась создать кого-то, похожего на себя. Чтобы хоть на кого-то в этом мире я могла посмотреть, как на равного, и чтобы также смотрели на меня, не требуя объяснения поведению, поступкам, решениям, знаниям… Не используя меня как навороченный инструмент, к которому они забыли прочесть инструкцию. Ты никогда не спрашивал, почему я такая, какая есть. И даже узнав всю правду обо мне, ты никогда меня не презирал и не боялся… Mein Übermensch. Ich liebe dich. Ich lebe für dich… (Нем. Мой сверхчеловек. Я тебя люблю. Я для тебя живу…) Не поднимая головы, чтобы не видеть всё тот же мертвенно неподвижный силуэт, Хартманн заученным уже движением вернула два пальца на увенчанную кровавой бусиной жилку на шее… Один… Два… Три… — Ich würde sterben für dich (Нем. Я умру за тебя), — она продолжила строками из песни, которую знала просто потому, потому что ее язык, текст и мотив были слишком ей близки, чтобы, услышав однажды, она выучила ее наизусть. Иногда, очень редко, когда под рукой оказывался инструмент, Джеймс играл ей в унисон — на гитаре или фортепиано. Ему нравилось, когда она пела. — Ich ertrinke in dir… — вот и сейчас, в поисках успокоения, она взялась тихонько напевать под стук ветра в окна и шум приближающейся грозы. Стиву лучше было побыстрее вернуться, потому что самой себе она не доверяла в способности вовремя расслышать приближение врага, учитывая условия и то состояние, в котором она прибывала. — Spürst du das nicht? Хотя часы на её собственной руке и на бионическом запястье Баки синхронно отсчитывали ход времени достаточно громко для её слуха, она не сверялась. Не хотела знать, сколько прошло времени. Когда снаружи стемнело достаточно, чтобы препятствовать даже ее зрению, она вслепую пошарила в сумке, которую Стив умышленно оставил в зоне досягаемости протянутой руки и, отыскав фонарик, включила его, выждала с минуту, привыкая, после чего потянулась к лицу Баки… Чего-чего, а зрачковых рефлексов различной степени выраженности, с учётом различных видовых особенностей, она повидала более чем достаточно, чтобы не подскакивать на месте. Но Баки оставался неподвижным и не реагировал на раздражители так долго, исходя из практики, неестественно и непозволительно долго, что прошедшая по его лицу судорожная дрожь, в тот момент, когда она направила свет фонарика ему в глаз, заставила вздрогнуть и ее, поспешно отдернув руку с источником света в сторону. Зрачок сузился в крохотную точку, обнажив голубую радужку, на фоне пожелтевшей склеры отдающую зеленцой. — Баки? — она положила ладонь ему на лоб и осторожно погладила мизинцем основание переносицы. Не навязывая своё присутствие, но вынуждая тело реагировать. Пусть рефлекторно, пусть пока ещё безотчётно, без участия сознания, но чем навязчивее будет раздражитель, тем быстрее включатся сенсорные системы. А за ними неизбежно — боль и агрессия в качестве защитной реакции. — Баки. Джеймс Бьюкенен Барнс… — Диана гладила его, едва касаясь подушечками пальцев, по лицу, живому плечу, неповрежденной части живого предплечья… Кожа была холодной и теперь, только теперь, в рассеянном потоке света от фонарика Хартманн рассмотрела, как буквально на глазах в безусловной реакции на холод дыбятся все волоски. В вещах Баки не нашлось одеяла или его адекватной замены, куртка, которую он носил, была вся в пыли, грязная и простреленная, поэтому Диана, заметив проявившуюся реакцию на холод, ужом выскользнула из собственной одежды, насколько было возможно, прикрыв Баки обнаженный торс и обе руки. — Сержант из 107-го пехотного… — повторяя этот заученный ритуал пробуждения, как мантру, она не смогла сдержать улыбки, нервной, натянутой и горькой на вкус, но совершенно искренней. Он реагировал, его тело реагировало, он был здесь, он был с ней. Рефлекторная судорога повторилась, морщинка между бровей стала глубже и чётче, и впервые с их последней встречи в застенках рушащегося Кроноса Диана услышала его голос… попытку издать звук. Невнятный, застрявший в спазмированном горле стон, и она не должна была этому радоваться, но ничего не могла с собой поделать, ведь это была реакция, которую она так ждала, отклик, на который она почти перестала надеяться, когда его пульс замедлился до двадцати ударов в минуту. Вложив свои пальцы в его бионическую ладонь, накрытую курткой, она снова погладила его по лицу, безотчетно стараясь пригладить топорщащиеся жесткие волоски над верхней губой. — Баки? Родной, если слышишь меня, сожми мою руку… Но как ни старалась она ощутить отклик от бионики, его не последовало. Ни один сверхчувствительный, высокоточный механизм с повышенной скоростью рефлекторного ответа не дрогнул в ответ на её мольбу. Вместо этого он снова застонал, громче и выразительнее прежнего, продолжая хмуриться, как делал это утром спросонья в те редкие моменты, когда не хотел просыпаться. Как если бы, наконец, ему снился не кошмар, а тот сон, в котором он хотел быть. Возможно, даже больше, чем в реальности, которой он так отчаянно сопротивлялся, мечтая, чтобы его не трогали, оставили в забытье ещё хотя бы ненадолго. Она уже видела это, знала эту его реакцию, поэтому перестала звать и больше не настаивала, лишь продолжила успокаивающе поглаживать его по лицу, по обострившимся линиям мимики, не в силах совсем перестать прикасаться. Она зажала кнопку фонарика, чтобы тот работал автономно, и откатила его по плоскости пола в сторону, подальше от слишком чувствительных глаз. Так прошло какое-то время, она не сводила взгляда с его лица в терпеливом ожидании, но ничего больше не менялось. Поглаживая подушечками пальцев холодную, твердую, со знакомым рельефом на стыке пластин ладонь, Хартманн опустила взгляд, на мгновение, на долю секунды, как вдруг гибкий металл резко взметнулся в дюйме от ее лица, и Баки застонал громче прежнего, взвыл горлом — протяжно, жалобно… — Шшшш… — Диана поспешила вернуть обе руки ему на лицо, принявшись большими пальцами разглаживать впалую область под глазами. — Всё хорошо, Баки. Ты в безопасности. Всё пройдёт, всё будет хорошо, мой родной. Потерпи… Из-за бурной реакции бионики на прикосновение или, скорее, из-за особенностей бокового рассеянного освещения она не сразу заметила, что его глаза приоткрыты… — Хей… — она окликнула его мягким шёпотом и хотела прикосновением к щеке подкорректировать направление взгляда, придержать голову, чтобы он смог сфокусироваться, но он заторможено мотнул головой в противоположную сторону от её ладони. Отскочил бы или вовсе отбил бы ее руку, будь у него на это силы. Хартманн ощутила напряжение как полноценную преграду, почти ставшую физическим барьером между ними, и совсем убрала руки, решив пока держать их при себе, хоть это и давалось ей мучительно сложно. — Баки, прошу, только не засыпай. Пожалуйста, побудь со мной… С полминуты он никак не реагировал. Не видя отвёрнутого лица, Диана успела подумать, что он снова отключился, но потом он медленно перекатил голову назад на освещенную сторону, и их взгляды встретились. Глаза у него были неправильного, непривычного цвета — обманчиво зелёные, но по-прежнему такие родные, что у Хартманн задрожали губы… и затряслись руки. Отчаянно хотелось его трогать, звать его, говорить с ним, удерживая в сознании, но мысли путались. Язык ворочался во рту, а сказать ничего не получалось, и она просто продолжала смотреть на него, пить его образ во все зрачки, как воду, которой не хватало пересохшему горлу. Баки тоже молчал, не пытался говорить и больше не стонал, только смотрел в ответ очень пристально, не моргая сухими глазами, словно силился рассмотреть каждую чёрточку, сверить с имеющимся в памяти портретом, освежить образ… Потом его скрытые щетиной губы дрогнули в первой неудачной попытке вспомнить, как это делается, а со второго раза растянулись в замедленной, пьяной и немного зловещей улыбке. От крови, запекшейся в трещинках сухих губ и межзубных промежутках. Морщинки в уголках его глаз изогнулись лучиками, повторяя за губами… Диана улыбнулась в ответ, просто не смогла удержать облегчение и переполнившее ее на одно короткое мгновение счастье, хотя на душе по-прежнему было тяжело, а во рту по-прежнему ощущалась горечь. Улыбка Баки, даже несмотря на боль, такая настоящая и искренняя, какой бывала слишком редко, померкла очень быстро, как меркнет падающая звезда. И вовсе не так, как если бы его губы и неокрепшая мимика просто устали выражать столь редкую эмоцию, а так, что враз потухли глаза, и вся радость из них вмиг исчезла, оставив за собой бездонный омут печали и скорби. На мгновение осчастливив её самой лучшей, самой настоящей своей улыбкой, теперь он смотрел на неё так, как смотрят на фотографии тех, кого уже нет, на старые видеохроники, на надгробные плиты и призраков безвозвратно ушедшего прошлого. — Родной, это я, — Хартманн поперхнулась словами. — Это на самом деле я! Тебе это не кажется… — она осторожно взяла на этот раз его живую руку, раскрыла слабо сжатый кулак, примерилась своей ладонью к наружной стороне его ладони, формируя двойную лодочку, и медленно поднесла к своей щеке. Но в дюйме от прикосновения Баки напряг руку, насколько хватало сил, пытаясь во что бы то ни стало сохранить дистанцию. В его широко распахнувшихся глазах в этот момент отразился ужас перед неизбежным и бледная тень отрицания… — Не надо… — едва слышно прохрипел он, силясь высвободить ладонь, а когда ему это удалось, тяжелая и непослушная рука, с трудом удерживаемая вертикально качнулась несколько раз из стороны в сторону перед ее лицом, мучительно близко, но недостаточно для прикосновения. — Красавица… моя. Я буду… тебя… — его лицо исказила мучительная гримаса, тело дёрнулось и сжалось от внутренних спазмов, губы рефлекторно изогнулись буквой «о» в попытке захватить больше воздуха перед приступом кашля. — Лю… любить, — упрямо выдавил… выплюнул из себя Баки, вместе с воздухом и капельками слюны, после чего его крупно тряхнуло, сворачивая дугой. Со страшными звуками воздух вырвался из его лёгких, один раз, другой, а затем его глаза сами собой закатились, обнажив на мгновение совершенно желтые склеры. Ослабевшая рука, бесконтрольно цепляющаяся за окружающее пространство, упала вдоль тела, ударившись об пол. Живые пальцы дрогнули в остаточном напряжении, пытаясь царапать доски, но обессилено замерли, так и оставшись согнутыми в хватательном рефлексе. Прижав к губам ладонь, чтобы удержать рвущийся наружу вопль отчаяния, Хартманн медленно сжала кулак и, крепко зажмурившись, до крови впилась зубами в костяшку собственного большого пальца. Физическая боль отсутствовала, её начисто заглушила боль моральная, невыносимая и всепоглощающая. Когда она вновь нашла в себе силы вернуть пальцы на точку пульса и поднять взгляд к его лицу, от внешнего угла левого глаза, через висок к уху медленно, под силой тяжести, катилась одинокая слеза, оставляя за собой влажный блестящий след на желтушной коже.