Я не участвую в войне...

Если Баки хотел скрыть от нее, как его вывернет желчью на пустой желудок, что ж… он имел на это право. И это право, что бы там ни думал по этому поводу Роджерс, она уважала. Поэтому следом не пошла, но острота восприятия в сочетании с банальной невозможностью отпустить его сейчас, сохранили большую часть неприглядных подробностей его состояния даже на расстоянии, их разделяющем, а затыкать себе уши и без оглядки бежать, куда подальше, лишь бы не слышать, она не собиралась. Она и так пропустила слишком многое из того, о чём ей следовало знать. Вынуждая себя не спешить, шлёпая босыми ногами по сырой и зыбкой массе, в которую ночная гроза успела превратить песчаную почву, она обошла покосившийся дом. С обратной от фронтона стороны, лишившись руки человеческой, непроходимыми джунглями разросся виноград. Ещё спустя какое-то время без поливов и регулярных дождей он высох, оставив на стене дома густую сеть из облысевшей, ветхой лозы. Опершись бионикой на один из искривленных, трухлявых стволов, серыми змеями ползущих по стене вертикально вверх, Баки стоял к ней спиной, ссутулившись и касаясь лбом потрескавшейся коры. Она не посчитала нужным что-то говорить и как-то объяснять своё присутствие. Слова были лишними сейчас, да и какими они могли бы быть?.. «Я боюсь терять тебя из виду, боюсь, что тебе станет хуже также резко, как стало лучше, что ты не справишься…» Да только справится, она ведь знала. Оставалось надеяться, что Баки правильно поймет её потребность быть рядом. И прямо скажет, если его эта потребность тяготит. Баки утёр губы тыльной стороной живой ладони и, пытаясь успокоить выплясывающий ламбаду желудок, осторожно глотнул воздух ртом, чтобы смесь запахов при дыхании через нос не спровоцировала новый приступ. Он слышал её приближение и теперь уже не игнорировал всеми правдами и неправдами, наоборот, цеплялся слухом за малейший шорох постороннего присутствия, а когда увидел боковым зрением её силуэт справа от себя, ему непременно захотелось обернуться, посмотреть на неё прямо, чтобы видеть все детали, рассматривать, прикасаться, убеждаться, но… Не в таком виде, не в таком состоянии, когда он совершенно не был уверен, что его не вывернет в очередной раз прямо на неё. В конце концов, прошло то время, когда в бытность свежеразмороженным овощем, он делал это неосознанно, абсолютно без зазрения совести и толики уважения. Продолжая упираться бионикой в ствол, не поднимая головы, он отвёл в сторону правую руку, искренне надеясь, что жест не будет иметь двойного толкования и выйдет именно отталкивающим, а не призывающим, потому что необходимость отдалить её в нем слишком сильно сейчас мешалась с желанием приблизить. У Хартманн дрогнули губы при виде этого очевидного, словно в примере из учебника психологии, расхождения вербального ответа с невербальным. И пусть вслух он не произнес ни слова, она всё прекрасно поняла. С трудом переборов в себе ответное отчаянное желание пойти на поводу и коснуться протянутых дрожащих пальцев, Хартманн лишь осторожно вложила в них флягу с водой. По-хорошему, не имея точной картины о том, что происходило у него внутри, ни есть, ни пить ему было нельзя, но, учитывая кровопотерю, душную влажность климата и невозможность восполнить солевой баланс внутривенно, запретить ему удовлетворить жизненную потребность она не могла и… не стала бы. Ставка была только на то, что под её присмотром он не вольет в себя сразу всё, какой бы неутолимой ни казалась жажда и насколько бы ему ни было плевать на последствия. Баки, однако, хватило силы воли сперва потрясти фляжку, чтобы убедиться, что в ней достаточно воды и он не расходует последнюю, затем налить немного на сложенную чашечкой ладонь, обдать себе лицо и только затем отхлебнуть, прополоскать рот… Подержав первый глоток во рту дольше необходимого, казалось, он ещё обдумывал, помнил про «нельзя» и «будет хуже», под её пристальным взглядом ещё боролся с собой, но в итоге нужда победила и, запрокинув голову, он припал к узкому горлышку, сходу делая большие, жадные глотки. Густо обросший кадык смещался с характерным звуком, от спешки, объема и неудобства позы вода частично стекала по уголкам рта и ручейками терялась в щетине… Она позволила ему сделать четыре полноценных глотка, прежде чем вмешаться, подступив на шаг ближе и осторожно занеся свою руку поверх его руки, сжимающей металлический сосуд, словно недозрелый апельсин, из которого каждую каплю приходилось добывать физическим усилием. — Сразу много нельзя, ты же знаешь… — она вовсе не собиралась обрекать его на Танталовы муки и силой отбирать то, что так желанно и легкодоступно, лишь надеялась, что простого напоминания ему будет достаточно. — Баки… — она позвала его мягко и, не встретив явного сопротивления, положила свою ладонь поверх его напряженных пальцев. — Дай телу время. Не усугубляй, — слегка надавив на фляжку, она прошептала почти без голоса: — Ну же, родной… Баки резко распахнул веки в ответ на ее мольбу, и их взгляды встретились на расстоянии считанных сантиметров. При дневном свете его склеры по-прежнему оставались отчетливо желтыми, синева под глазами это только подчеркивала. Профессиональная часть её натуры просто не могла не отметить эти маркёры, хотя куда важнее было другое. Он смотрел на неё, не мимо, не сквозь, он не отрицал того, что видел, не пытался избежать навязанного контакта и, вероятно, слишком поспешного повторного сокращения дистанции. Отвлеченная дозволенным, Диана не сразу заметила, что его губы больше не обхватывали металлическое горлышко. Он больше не пил взахлёб, точнее… пил, только уже не воду, а её образ во все широкие зрачки, боясь даже на секунду отвлечься, боясь моргнуть и осознать, что это всё лишь наваждение. Очередная игра сломанного мозга. Он медленно поднёс свободную левую ладонь к её щеке, но в который раз остерегся коснуться, отдернув пальцы в последний момент. В зоне видимости не было Стива в качестве безотказного индикатора реальности, а вот так ошибаться… хоть ему и было не впервой, но каждый раз это было больно. Каждый чертов раз, когда он не выдерживал и прикасался, пытался стать частью происходящего, всё летело в тартарары: красочная реальность в одночасье схлопывалась, как изображение на старом телевизоре, и исчезала, вышвыривая его в ту, другую — чёрно-белую, прокуренную и прожженную жизнь или скорее жалкую потугу на жизнь, где всё… медленно катилось под откос, но, в целом, просто шло своим чередом. Обыденно, привычно, без внезапных возвращений, воскрешений и прочих чудес, о которых он не просил и в которые давно перестал верить. Да… Да, ему куда легче давалась вера в то, что его мозг при определенных условиях был способен породить иллюзию, достаточно правдоподобную, если буквально не тыкать в неё пальцем для проверки, чем вера… в мифическое чудо, справедливость или… что-то там ещё. — Ты уже приходила ко мне… — его голос хрипел от многочасового молчания и зашкаливших эмоций, сдерживать которые вдруг стало слишком тяжело. — Не один раз, — он инстинктивно зажмурился в попытке облегчить острое чувство стыда и вины перед ней за собственное зашедшее слишком далеко сумасшествие, но тут же снова распахнул глаза, панически боясь… очнуться совсем в другом месте. Его правая рука оставалась занята, и это было ужасно некстати, это мешало и раздражало, но ронять флягу и разливать воду было расточительно, да и… быть может это даже к лучшему?.. Меньше соблазна в очередной раз дать волю рукам. Бионическую ладонь, изогнутую по форме лица, он всё ещё держал у её щеки, не разрешая себе коснуться, сохраняя безопасный буфер расстояния. — Пусть… — он через силу сглотнул желчную горечь, принуждая себя говорить. — Пусть всё останется вот так. Мне большего не надо, только… — с затаенной надеждой он всмотрелся в родные глаза, в знакомые черты лица, и внутри него в очередной раз что-то с треском сломалось, как при падении с высоты ломались кости. Боль была просто адская. И тогда, и сейчас. — Только, пожалуйста, не исчезай. Побудь… Побудь со мной ещё немного. Мне… очень нужно. У него ломался голос, слова застревали в горле, глаза стремительно наливались влажным блеском, а по нижним векам ближе к внутренним уголкам собирались предательские слезы, которые он не пытался скрыть, потому что для этого ему пришлось бы моргнуть. И это был человек, из которого долго, упорно и бесчеловечно выбивали всякое понятие нужды. Человек, оправданно вселяющий ужас в сознание врагов одним только именем. Человек, а не машина, не программа, и иногда Хартманн казалось, что только перед ней одной, из-за нее одной он позволяет себе быть… он помнит, каково это быть — таким. Просто Джеймсом Барнсом, просто бруклинским юнцом, на веку которого случилась война и который также боялся замерзнуть в окопе, боялся взрывов и сыплющихся на голову бомб, и умереть… слишком рано, как боялись всего этого сотни и тысячи других новобранцев.  — Не исчезну… — Диана зеркально отразила его незавершенное прикосновение, также как он, поднеся сложенную чашечкой ладонь к его лицу и также как и он, сохраняя спасительные миллиметры расстояния. — Я здесь, я с тобой, мой родной. Медленно, осторожно, давая ему возможность осознать перемену, она приблизила своё лицо к его почти вплотную, так, что выражение осталось вне фокуса скошенного к носу взгляда. Легче было закрыть глаза и продолжить сближение по наитию, но она не стала. Она ощущала его растущий страх, как свой собственный. Он заставлял сердце биться быстрее и гнал по венам адреналин. Мощное тело напряглось и закаменело в ожидании неизбежного, и, к сожалению, она была бессильна перед тем, чтобы избавить или как-то оградить его от того, что должно было произойти дальше. Слова здесь ничего не решали, и сделать то, чего он умолял её не делать, ей всё равно придётся. Ему придётся испытать свой страх, чтобы от него избавиться. Всё, чем она могла ему помочь — это столкнуть его в пропасть, избавив от мук неопределенности, и… прыгнуть вместе с ним. Баки знал, что это неизбежно. Таков был закономерный финал всех его галлюцинаций и снов, не имеет значения, до абсурда бредовых, или пугающих своей реалистичностью. И в тех, и в других в какой-то момент всё становилось слишком… слишком соблазнительным, вынуждающим проявить в происходящем участие, и выдержка ему изменяла, он нарушал собственные же инструкции и сам же возвращал всё на круги своя. Возможно, таким вот образом, исподволь работали какие-то там навороченные механизмы защиты, велящие ему трезветь от любого дурмана. Рано… или поздно. — Я люблю те… — закончить фразу он не успел. Последние миллиметры воздуха между ними испарились, и, готовясь к неизбежному падению, он ощутил… прикосновение. Соприкосновение. Лба со лбом, ладоней с лицом, губ с губами и… и всё! Господи Иисусе, какая тут выдержка, какие механизмы защиты! Конечно, он сдался, конечно, он всё это помнил: текстуру, вкус, форму этих губ, скрытую за ними ровную линию резцов… Он этого желал. В голове гудело так, что заложило уши, а все внутренности превратились в колышущийся холодец. Исчезли любые пространственные ориентиры, осталось лишь тянущее ощущение где-то в животе, какое возникает в момент свободного и бесконтрольного падения… в пустоту. Она поверхностно коснулась губами самых его губ, колючей кожи в уголках и впадинки над подбородком, осторожно, нежно, стараясь дать ему почувствовать, но обуздать при этом собственную жажду большего, чтобы не топить сознание в ощущениях, и остановилась, продолжая касаться его только лбом и ладонями, опущенным на плечи. Он дрожал под прикосновениями, обнаженная кожа прямо под подушечками ее пальцев становилась гусиной. Только ни разу не от возбуждения, радостного предвкушения и той самой жажды большего, а от дикого, животного страха, стремительно перерастающего в ужас. Его сердце между их прижатыми друг к другу телами колотилось, как мчащийся на полной скорости товарный состав колотится о стыки рельс — единым, оглушительным гулом. Диана понимала, по предыдущему не менее болезненному опыту, что случившееся ранее, в присутствии Стива, было лишь первым впечатлением, реакцией, частично спровоцированной и навязанной самим Стивом. Баки пошёл на контакт по чужой авторитетной указке, пошёл на поводу собственного запретного желания, а вовсе не потому, что трезво осознал происходящее или получил хоть какое-то мало-мальски стоящее доказательство. Кроме слов Стива, но… для мироощущения Баки это давно уже не крайняя инстанция. Когда-то они оба, следуя нужде и запретным желаниям, занялись сексом в лесничем домике, в глуши, едва встретившись после семидесяти лет разлуки и убежденности каждый в своей лжи, эту самую встречу напрочь исключающей. А после этого, когда, казалось бы, ни о каких барьерах между ними и речи быть не могло, еще неизвестно сколько они не знали, как к друг к другу подступиться. — Я здесь… — она выдохнула ему в ухо, обвив его руками за шею и утопив лицо на стыке шеи и бионического плеча. — Я с тобой, Баки. Она жалась к нему всё теснее, выдавливая из себя слова и предпочитая не замечать, с какой ответной силой вокруг неё сжимались теперь уже обе его руки, словно теснота и сила объятий — единственное, что удерживало её рядом, и Баки не намерен был легко сдаваться. Её костюм способствовал равномерному распределению внешней нагрузки, до некоторой степени, да и хрустальной вазой она себя не считала, но в какой-то момент ей отчетливо стало нечем дышать от возрастающего давления на грудную клетку, мешающего ребрам расшириться и вместить наполненные воздухом легкие. — Бак-и… — пискнула она и попыталась шевельнуться, но смогла лишь погладить пальцами его бритый затылок в попытке привлечь внимание. Ей не хотелось прямо просить его себя отпустить, хоть эта просьба и была самой легко выражаемой на остатках кислорода. Гипоксии она не боялась — выдержит, но если он дальше продолжит давить, при полном отсутствии физического сопротивления с ее стороны, под напором бионики треснут ребра. — Пус-ти… Бак-и, пож… «Я с тобой, солдат», — так сказала доктор в белом халате, стоя между ним, свернувшимся эмбрионом на мокром кафеле в ожидании неизбежных побоев, и вооруженными громилами в незнакомой форме. Эти слова когда-то стали искрой во тьме, эти слова красной нитью тянулись за ним через всю бесконечность лет, даже когда их выжигали напряжением и заглушали чеканными словами кода Зимнего, в котором отнюдь не случайно появилось слово «ОДИН». Прошло уже столько времени, и ему не потребовалось много, чтобы принять сделанный ею выбор. Но во фразу «Я с тобой!» он так и не смог вписать вселяющую ужас частицу «не». Так и не смог, вернее, не захотел, а значит, не поставил себе целью приучить зацикленный мозг к тому, что доктор в белом халате больше никогда не окажется рядом, когда ему плохо. Он думал сначала, что, защищаясь от боли и безумия, его мозг, которому не впервой было фрагментировать информацию, быстро подчистит воспоминания о ней и упакует их для долгого хранения в самый темный уголок его подсознания. До востребования. Но это востребование наступало чаще, чем Баки полагал, и каждый раз он видел её на изнанке век — воспоминание, проецируемый образ её, который идеальная память помогала поддерживать реалистичным… до тех пор, пока тело не справлялось с повреждениями и ему не становилось лучше. Физически. Морально он уже давно был разлагающимся трупом. — Пус-ти… Баки поморщился, сопротивляясь, но… как будто у него был выбор! Медленно, нехотя, борясь с эмоциями за власть над телом, он чуть ослабил кольцо рук, напоследок позволив себе лишнего: огладил ладонями знакомый рельеф, каждый момент ожидая, что плоть лопнет мыльным пузырем, развеется дымкой, но этого всё не происходило. Он ощущал уже не просто очерченные тесно прилегающей одеждой формы тела, но и жёсткую рябь бронированного волокна, и… волосы — снова короткие, проскальзывающие по его беспорядочно мечущимся ладоням, сквозь его пальцы и обрывающиеся пустотой позади шеи слишком быстро… Бережно хранимый образ из его воспоминаний был другим, а то, что рисовало ему воображение здесь и сейчас, вселяло в него первые, пока ещё умом не осознанные намёки на сомнения. «У неё был шанс, а я просто ушёл?..» Медленно, очень медленно отстраняясь, чтобы в очередной раз попытаться оценить происходящее глазами, Баки уже не знал, что страшнее, что ударит больнее: убежденность в собственном окончательном безумии, или правда о том, что он облажался, тем самым страшным образом, которого всегда боялся и которого никогда бы не пожелал самому заклятому своему врагу. «Мы нашли ее тело». Мучительные воспоминания, подстегнутые происходящим, вырвались на поверхность из могильника его сознания и заговорили в его голове голосом Старка: «Отговори его смотреть на это. Иначе жди беды». — Я проверял… — Баки смотрел на неё в упор, держал её в своих руках, и невыносимо болела у него в этот момент вовсе не пробитая печень, а воображение и… сердце, той самой болью, от которой не спасали ни улучшенная физиология, ни самая навороченная дурь. — Я читал все отчеты, я пересмотрел все видеоматериалы, что присылал Старк, я… слышал запись их со Стивом разговора… Он сказал… Господи, как нелепо и унизительно звучали теперь эти жалкие попытки оправдания. Барнс почувствовал, как к горлу снова подползает тошнотворная желчь, на этот раз от собственных же слов. Хартманн знала, что объяснений не избежать, знала, что ей предстоит, что им обоим предстоит, и здесь, сейчас было абсолютно неподходящие ни место, ни время, ни обстановка в целом, чтобы это обсуждать. Если бы существовала возможность вообще ни о чём из этого не говорить вслух, она бы дорого за неё дала. — Можно?.. — она прильнула к нему, с отчаянной необходимостью поглядывая на его приоткрытые губы, но не притрагиваясь. — Можно ты просто поверишь, что я рядом? Я не… не исчезну, если ты моргнешь или уснёшь. И даже если отвернёшься и уйдешь. Единственное, в чём Барнс мог быть уверен наверняка, так это в том, что заснуть он теперь себе позволит ооочень нескоро. Ровно как и уйти, даже если его будут гнать палкой, словно лишайного пса. Стремясь как-то увести ситуацию в сторону от неизбежного разговора, который ни один из них сейчас не потянет, Диана нагнулась подобрать с земли флягу с остатками воды. Баки совершенно неожиданно решил сделать то же самое, хоть и не обладал аналогичной свободой движений. Они одновременно соскользнули вниз, их одновременно протянутые руки столкнулись на полпути к предмету вожделения… — Наклони голову, — тихо попросила Хартманн, ненавязчиво перетягивая фляжку на свою сторону. — Я полью. Барнс медлил соглашаться, желая продлить прикосновение. Вовсе не потому, что собирался бороться за воду, куда там, он и пить-то давно расхотел. Ему просто нужно было чуть-чуть притормозить момент, потому что за естественным течением событий он явно не успевал. Одурманенная реакция подводила. И только никогда не спящие инстинкты Солдата в нём бдели происходящее, всё чаще напоминая, что его местонахождение раскрыто, что не ровен час сюда слетятся разом все враги, которых он успел себе нажить, сплотившись друг с другом против него, против… них. И Баки был совершенно не в состоянии поручиться, что оставит шанс хоть кому-то из них, если они покусятся… на то, что он вот так неожиданно вновь обрел. Он даже… лояльным израильтянам, с которыми у него был особый вид товарно-денежных отношений, держащихся где-то на устрашающем авторитете, где-то на вполне законном желании вернуть своё, рад не будет, если они сюда явятся. А они ведь явятся и будут в своём праве, на своей территории… Подставив сложенные ковшиком ладони, Баки набрал в них немного воды, льющейся ему на затылок и тонкими обрывающимися струйками стекающей по обе стороны от лица, умылся, по привычке надавливая и растирая лицо, затылок и виски сильнее необходимого, чтобы побыстрее отрезветь. — Спасибо, — машинально сказал Баки, когда вода кончилась, и он ещё какое-то время продолжал растирать по голове её остатки. Отчетливо завоняло концентрированной хлоркой, весьма удачно перебивая запах немытого тела, по которому давно плакала личная гигиена. Обоняние и раздраженный желудок сейчас остро реагировали на всё, область живота тянуло смешенным ощущением пульсации и рези со стороны раны и внутренними вяжущими спазмами непрекращающихся позывов проблеваться. Хотя блевать было нечем, для мозга это являлось слабым утешением, особенно на фоне провокационных запахов и дерьмового состояния в целом. От резких движений… от обычных движений, в которых Барнс не собирался себя ограничивать, кружилась голова, вихляло в пространстве, хотя он и пытался сознательно это корректировать. Всё тело мелко потряхивало, как с приличного похмелья, делая его менее управляемым, чем обычно, а терять контроль Баки ненавидел больше всего на свете. Над разумом, над телом, в целом над ситуацией. И если с телом, при должной концентрации, он справится, то контроль над ситуацией он безнадежно похерил, еще когда позволил себе словить приход от наркоты. — Оставаться здесь небезопасно. Нужно уходить, пока сюда не налетело стервятников, желающих поклевать мне печень… Вернее, доклевать её остатки, — удачный момент, чтобы улыбнуться, наверное, но Баки по-прежнему не тянуло на улыбку даже в ответ на собственный глупый юмор. — Не хочу… тебя со Стивом в это втягивать. Ответ «Уже втянул» Баки бы нисколько не удивил, но неизбежно задел бы в нём то, что сейчас Хартманн будить в нем не хотела, поэтому она промолчала. Видя его продолжающуюся, пусть и тщательно от неё скрываемую, борьбу с собственным телом, бунтующим против того уровня функционирования, который хозяин от него требовал, Диана незаметно перетекла к нему под правый бок, ненавязчиво, тщательно маскируя поддержку желанием быть как можно ближе. Баки, кажется, и сам хотел того же, он льнул к ней, его заносило в её сторону, его живая рука тянулась к её руке — не за поддержкой, за прикосновением. Запястье к запястью, ладонь к ладони, пальцы к пальцам… в прочный замок. В конце концов, у них было не так уж много времени, чтобы утолить тактильную потребность друг в друге, прежде чем им вновь придется восстановить дистанцию перед лицом врага. Стив метался туда-сюда с обратной стороны дома, как сторожевой пёс на привязи, и за время их отсутствия, кажется, успел траншею протоптать перед крыльцом. Но он не вмешивался: не пошёл проверять и даже ни разу не окликнул. При всём отчаянном желании знать, всё ли в порядке, он понимал, что части происходящего суждено будет остаться между ними. И им понадобится время, даже если таковым они не располагали совсем, побыть наедине. На углу дома, вместе с коротким порывом пустынного ветра, в нос отчетливо пахнуло куревом, но, вопреки ожиданиям, желания сбежать в ближайшие кусты у Барнса не возникло. Наоборот, промелькнула мысль, что сигарета-другая помогла бы заглушить послевкусие блевотины и аквабриза во рту, но, стоило Роджерсу на очередном круге заметить их приближение, как он суетливо, со стороны до абсурда нелепо, как школьник при виде директора, вышвырнул окурок и помахал перед лицом ладонью, спеша разогнать дым. Баки бы от души поржал, может быть, даже пошутил на тему, но малейшее напряжение мышц пресса красноречиво напомнило, что если он попытается, то его кишки придется соскребать с земли. — Всё в порядке? — конечно, Стив не был бы собой, если б не спросил, и, зная его дотошность в определенных ситуациях, Баки знал, что лучше ответить. Но ему на самом деле было не до красноречия и бравад, поэтому он просто сложил пальцы бионики в знак «ОК» и кивнул, надеясь, что друг поймёт. У него в достаточной степени прояснилась голова, чтобы до кучи начать вспоминать более близкие по времени события, чем те, что происходили в Кроносе и Башне Старка. И воспоминания эти окончательно погасили в нём эмоциональную волну веселья. Безусловно, даже на фоне всего случившегося и того, что случиться только обещало, он был рад и Стиву, и… Диане, он на седьмом небе был и будет ещё очень долго, пока по законам жанра его оттуда не скинет очередное вскрывшееся обстоятельство, да только не имел он привычки плясать на чужих костях. Его взгляд машинально скользил по знакомому окружению, ища следы недавней (по субъективным ощущениям) произошедшей здесь борьбы, которая, вопреки его желанию, закончилась для его противника, пожалуй, худшей смертью, которую мог предложить Зимний Солдат. Но следов не было, они оказались затоптаны, смыты дождем и заново тщательно затоптаны Стивом, который стоял теперь перед ними и мялся, как неродной. Если где-то в своей голове он думал, что Баки психанёт с того, что они вообще сюда притащились… что ж, правильно думал, да только, Баки был уверен, Стиву найдётся, что ему ответить и чем задеть его и без того уже разбуженную совесть. А вот если Стив давил своё собственное желание психануть и высказаться насчет происходящего, Баки вряд ли найдется с достойным ответом. — Тут пацаненок был… — Барнс всмотрелся в хмурые глаза друга, желая считать реакцию и, в случае чего, не пропустить ложь. Не то, чтобы Стив был мастером покерфейса, скорее наоборот, но наблюдательность Баки сейчас хромала на обе конечности и третью подволакивала, так что он предпочитал перестраховаться. — Местный, лет двадцати на вид… — Баки решил ничьих иллюзий напрасно не питать и сразу расставить все точки над «i». — Я свернул ему шею, как… котенку. Стив на это откровение только тяжело вздохнул и устало повел напряженными плечами. Интуиция относительно мотивов друга его и в этот раз не подвела, вот только радости от своей правоты он не испытал. Лучше бы он ошибся и за свою самодеятельность получил бы по шапке, лучше, если бы у Баки не было причин сожалеть о своём поступке. Но они были, и Стив безошибочно слышал их в интонациях, читал их по его лицу, как текст в раскрытой книге. — Идём, — он кивнул себе за плечо, и развернулся, без лишних слов указывая дорогу. Не то, чтобы тут было много свободной земли и большой выбор места, но увозить труп отсюда ради более достойного места погребения они бы в любом случае не стали. На пригорке за последним домом, откуда невооруженным взглядом виднелась израильская граница, Стив выкопал аккуратную могилу, которую долго и нудно было закапывать намокающей землёй под лупящим дождем, но физическая нагрузка была спасением от бездействия и тяжелых мыслей, поэтому он был только рад. Не тому, что закапывал труп, естественно, все-таки это не было привычным делом на его веку, но ещё тогда, ночью, ему с переменным успехом казалось, что если он этого не сделает, то это будет порываться сделать сам Баки, причём, единолично. Стив привёл их к симметричной насыпи из перекопанной земли, обозначенной парой намокших под дождем ботинок и перпендикулярно торчащим в головном конце автоматом. Он не знал всех религиозных тонкостей погребения и не считал себя вправе вдаваться в них, поэтому похоронил убитого, как солдат солдата. Они долго стояли молча. Когда солнце начало ощутимо припекать Стиву в спину, он обернулся к Баки, лишь чтобы ненавязчиво проверить, хотя прекрасно знал, что о нём было, кому позаботиться. Баки, конечно же, заметил на себе этот неслучайный взгляд и протянул Стиву руку, раскрытой ладонью кверху. — Не стрельнешь сигаретку, Стиви? — и прежде, чем Стив успел возразить, настойчиво обрубил, едва заметно шатнувшись навстречу. — У тебя есть, я знаю, не жадничай. Роджерс беспомощно глянул на Хартманн, уверенный в её безоговорочной солидарности, но… держи карман шире, если речь о Баки, которому… надо. Она дала своё молчаливое согласие движением век, и Стив остался в меньшинстве. — Никакой от тебя поддержки, — буркнул Баки на категоричный отказ Стива составить компанию. Диане он предлагать не стал, зная, что она взяла бы, если бы хотела. Ну, или ее коварный план состоял в том, чтобы забрать у него половину уже раскуренной… Барнс прикурил, держа зажигалку более послушной левой рукой, сделал пробную затяжку, прислушался к реакции тела, и, убедившись, что блевать не тянет, сказал с упреком: — Он не на твоей совести, Роджерс. Не ты должен был махать лопатой. — И тебе понадобилась доза никотина, чтобы сказать мне об этом? Стив был зол, однозначно. Потому что только злой, он позволял себе так откровенно дерзить. Но он смотрел в воду, так что Баки не обижался. На то, что друг самовольно отобрал у него возможность наказать себя копанием могилы в две руки — да, но не на правду… о том, что без сигареты в зубах он бы двух слов не связал. А они хотели объяснений. — Не для этого, — в конце концов, глухо отозвался Баки и отпустил руку Дианы, отшагнув от неё на добрый метр, поближе к могиле. — Куда ему было со мной тягаться? — он риторически спросил земляной холм у своих ног. — Или со всеми, кого на меня натравили? Он ведь мальчишка еще совсем. Я думал, что смогу вытащить его из этой кабалы, — перехватив тлеющую сигарету правой рукой, Баки в демонстративном жесте поднял бионику, с ненавистью вглядевшись в собственные металлические пальцы. — А когда не смог с одного раза до него достучаться, я не сложил оружие, как это сделал ты для меня, Стив… Я удавил его вот этой самой рукой! — Баки вскричал на эмоциях, и о себе снова дала знать тошнота. — Не Солдат. Я… сам! Диана бросила на Стива красноречивый взгляд с молчаливой просьбой что-то сказать, потому что то, что могла сказать она, вряд ли поможет Баки справиться с виной. На фоне ранения Баки, едва не ставшем для него смертельным, убитый для неё навсегда останется злодеем, достойным своей участи и никогда не станет жертвой. Она не сможет ему сострадать. А такой взгляд на ситуацию Баки был не нужен, и она это понимала. А если бы она попыталась наступить себе на горло и повести себя так, как нужно было Баки, он бы мгновенно распознал фальшь. И это сделало бы только хуже. Стиву только предстояло познать эту колоссальную разницу между тем, какой была и, что немаловажно, хотела быть эта женщина в глазах других, и как невообразимо она менялась перед одним единственным мужчиной. Роджерс едва заметно ей кивнул. Он вынул сигарету из возвращенной пачки, прикурил и по следам, оставленным босыми ногами друга, подошел к самой могиле и встал рядом, положив руку Барнсу на плечо и сжав, не слишком сильно, но ощутимо.  — Если бы ты позволил ему себя убить, он бы сделал это, и никакое «Я с тобой до конца» его бы не сдержало. И если бы, когда мы, наконец, добрались в эту глушь, ты был бы мертв, а он, живой, стоял бы над твоим телом, — Стив поднял свою руку точно так же, как до этого Баки, также медленно сжав и разжав пальцы. — Я бы удавил его вот этой самой рукой. И ничего бы в его судьбе принципиально не изменилось. «Лицемер!» ты мне хочешь сказать? — Роджерс участливо похлопал друга по плечу и медленно выдул белесый дым. — С радостью им буду, если это спасет человечество от чудовища, которым она стала бы… и все еще может стать без тебя. Стив знал, затылком чувствовал, что свести всё к ней, определенно, и близко не было той речью, о которой просила его Диана, но избитые убеждения «Это не твоя вина» Баки по отношению к себе совершенно не воспринимал, да и… теперь Стив лучше понимал, почему. Вина его, он убийца, но только Стив давно бросил это неблагодарное дело идеалиста на максималках. Убивать всегда приходилось, вопреки желанию, с неизбежной мыслью о том, что ты этакий урод, нелюдь, проживший сто лет и считающий себя вправе отбирать у простых людей из значительно более короткие жизни. Вопрос в том — чего ради? Если ради этого… Ради людей, которые в тебе нуждаются, то, возможно, напоминание о том, что когда-то Баки лишили многим большего, чем жизнь, и теперь у него было неоспоримое право за неё бороться, станет для него достойной альтернативой фразе: «Ты не виноват». Они докурили, постояли ещё немного в тишине, после чего Баки хриплой, невнятной скороговоркой произнёс какую-то фразу на арабском, тронул пальцы Стива на своём плече, не то благодаря за поддержку, не то прося убрать руку, и как только Роджерс это сделал, он развернулся и зашагал прочь от могилы.  — Все мы принадлежим Богу… и возвращаемся к Нему, — наученная одинаково хорошо распознавать речь Баки в любом его состоянии и на любом из языков, Диана перевела фразу, пока они брели к нужному дому. Барнс в это время вспомнил о часах на собственном запястье, глянул на них, щурясь от слепящего солнца, — начало первого пополудни и дата перескочила на цифру вперёд, — в мыслях помянул отнюдь не Бога, но вслух промолчал. Не на кого было ругаться, некого было винить, кроме самого себя, а это могло подождать. Тем более, что очередную встречу с евреями он проебал… еще вчера, а других важных дел в его органайзере не было. Оценив тщательно организованный бардак, в котором ни одна вещь не осталась на том месте, на котором он её оставил, Баки расцепил зубы, чтобы спросить: — Какого черта вы здесь искали? — он не потрудился стереть из интонации досадливое раздражение. Прежде всего потому, что он по-прежнему не чувствовал себя в состоянии целенаправленно искать что-то важное, особенно если кто-то внезапно припрётся по его душу. — Мозги твои, — в тон раздраженно ответила Хартманн, с порога направившись прямиком к канистре с водой. — А то без них ты вкатил себе дозняк той дряни, за которую Шейх готов обеднеть без малого на целый миллиард. Сверху на поврежденную печень! Она не указала прямо и ничего об этом не сказала, но ее взгляд непроизвольно метнулся к свободному месту на полу, где до сих пор отчетливо заметны были следы крови. Баки глянул мельком и тут же отвернулся. Он не был медиком, но после того, сколько из них с ним возилось в разное время, волей-неволей, азы постиг. Но на одних азах профи не станешь, вот он и ошибся, хотя и неумышленно. И ошибка эта в легкую могла доделать то, что у других так долго и упорно не получалось. «Я ненамеренно? Я это не планировал? Это не то, чем кажется, я не… Что? Не пытался закончить жизнь самоубийством?.. Господи, как?! Как люди это делают? Как они придумывают жизнеспособные оправдания, не превращающие в идиотов ни их самих, ни тех, перед кем им приходится оправдываются?» У Баки вот язык не поворачивался вслух произнести решительно ни одну из идей, потому что это будет жалко! Потому что это будет унизительно по отношению к людям, которые в очередной раз спасали его жизнь. Потому что никогда, будучи хотя бы относительно в здравом уме и хоть сколько-нибудь трезвой памяти, он… не оскорбит ее подобным объяснением. Даже если у него на самом деле не было мысли вредить себе сильнее, чем это уже было сделано чужой рукой. — Я искала аптечку, потом мы искали воду и еду, а попутно находили все остальные твои… богатства. Уверенности в том, что они безопасны, не было, вот и пришлось все перепроверить, — держа в одной руке канистру, другой она собрала разбросанные по полу ботинки — сразу обе пары — и кивнула на дверь. Баки, по умолчанию возблагодарив её за легкое отступничество от малоприятной темы, послушно пошёл следом. Они помогли друг другу отмыть ноги, по очереди поливая водой, а потом — Баки пришлось сцепить зубы и смириться — она шнуровала и затягивала ему берцы, просто потому, что нагнуться настолько низко самостоятельно он был не в состоянии. Разбухшая до слоновьих размеров печень даже в относительно комфортном вертикальном положении на вдохе всякий раз ощутимо подпирала нижнее ребро. Закончив его обувать, она принялась за свою шнуровку, так и оставшись сидеть на корточках, не поднимая головы, а он стыдливо наблюдал за ней сверху вниз и подмечал для себя всё новые и новые детали. Например, её костюм, от пояса и выше оставшийся на ней единственной одеждой. Он не предназначался для длительного ношения в условиях активной жизнедеятельности, только в анабиозе, где тело годами оставалось инертным. Её короткие, на южном солнце выгоревшие до еще большей белизны волосы. Равномерно потемневшие участки оголенной кожи — задняя часть шеи, кисти рук и лицо… А вот ступни, большую часть времени замурованные в ботинки, оставались привычно белокожими. Баки уже хотел поднять её, чтобы она посмотрела на него прямо, и он с сожалением подтвердил бы и все остальные свои наблюдения, оставшиеся без должного внимания во все предыдущие разы, когда он смотрел на нее, как слепой, и не мог насмотреться. Но на этот раз она лишила его этой возможности, опасаясь, очевидно, что он не выдержит и начёт задавать вопросы. О, Баки этого хотел! Но пока ему удавалось себя сдерживать, потому что иначе они здесь застрянут. Они вернулись назад в дом, где Барнс собирался взять себя в руки и заняться, наконец, делом, но она поймала его на полпути к радиоприемнику. Буквально поймала. За бионику. И это оказался самый нечестный прием из всех, потому что бионику как средство сопротивления в мирной жизни Баки не использовал. — Ляг, я тебя осмотрю… — за неимением альтернативы она потянула его в сторону того самого несостоявшегося смертного одра, прикрытого сброшенным на одну сторону термоодеялом. Барнс знал, что это не предложение с возможностью отказа и что чем раньше это начнется, тем быстрее закончится, поэтому возражать не стал. В подобных случаях всегда выгоднее было притвориться бревном и не создавать проблем вдогонку тем, что уже были. Баки не уловил момента, но она усадила его, а дальше всё происходило по сценарию, который он видел, с переменным успехом или принимая, или не принимая в процессе участия, миллион раз. Она обрабатывала руки, тщательно натирая их спиртовой салфеткой, затем со второй такой же, явно не из его отсутствующих запасов, зачем-то потянулась к его правой руке… Баки опустил искренне недоумевающий взгляд и только по визуальному месиву, отслаивающимся коркам и высохшим кровоподтекам понял, вернее, вспомнил про огнестрел в плечо. Оно не болело, во всяком случае, не сильнее обычного ушиба, точно не сильнее всего остального в фоновом режиме, а на такое Баки никогда внимания не обращал. Она водила салфеткой по коже, будто гладила, оставляя влажный спиртовой след, и это успокаивало, хотя оба знали, что на этой, можно сказать, приятной ноте, дело не закончится. Собственно, она поэтому с руки и начала, чтобы дать ему время успокоиться, и Баки очень старательно мысленно уговаривал себя расслабиться, убеждал себя, что ведь это она, что о подобном благословении свыше он и мечтать не смел, но… строптивое тело, со всеми его безусловными рефлексами и защитными реакциями было неумолимо. Стоило ему лечь в горизонтальное положение, а ей — коснуться живота, как все тело закаменело. Само, без участия сознания, адекватно оценивающего происходящее. И Баки это не контролировал. — Мне нужно определить размеры. Расслабься, Баки, пожалуйста… — она медленно вела рукой вдоль кожи по левой, неповрежденной стороне, очерчивая пальцами подчеркнутый напряжением мышечный рельеф, еще даже не приближаясь к самой ране, но уже ощущая каменную твердость, в которую пальцы не погрузятся ни на миллиметр. — Ну же… — самыми кончиками пальцев она пощекотала кожу вокруг пупка. — Расслабься… Измочаленное тело, вперед мозга знающее, что снова будет больно, обманываться не собиралось даже таким способом. Барнс выдавил в ответ виноватую улыбку, понимая, что ничего не выйдет. Ну, или… они угробят на это непозволительно много времени. А в данном случае овчинка выделки не стоила. Осталось убедить в этом Диану. Роджерс предусмотрительно вышел и вообще старался лишний раз своим присутствием глаза не мозолить, по умолчанию считая себя нежелательным свидетелем того, что всегда происходило строго между ними двумя, потому что только ее одну Баки способен был подпустить к себе без опасения. Стив уже пробовал вынужденно набиться на эту незавидную роль, но, даже при том, что он остался жив и не пострадал в процессе, это был не тот опыт, который хотелось бы повторить. Не при живой Хартманн. — Роджерс! — раздался призыв из недр лачуги одновременно со странным звуком где-то над головой, но подняв глаза к небу, Стив так и не смог отыскать ничего подозрительного. — Стив, нам твоя помощь нужна! Если бы Баки внезапно понадобилась бы его кровь или кусок его печени, Стив поделился бы ими с бо́льшей охотой и гораздо бо́льшим энтузиазмом. А теперь он растеряно смотрел из дверного проема на растянувшегося на полу Баки, а тот, в свою очередь, не менее растеряно смотрел на него, искренне недоумевая, чем тот может помочь. — Давай, Стив, не дрейфь. Нужно пропальпировать печень и определить её границы, — буднично вещала Диана, так, словно вовсе не она открутит ему голову, если в процессе что-то пойдет не так. — Баки, я тебя отвлеку, чтобы ты расслабился, а он сделает, что нужно и скажет мне эти чертовы размеры. Всё просто. Стив?.. — Отвлечёшь, ага… Это запросто, — Баки растеряно наблюдал, как она подходит ближе и опускается на колени у него за головой. — Не то, чтобы для меня это принципиально, Диш… но Стив пальпировать… не умеет, — усилием воли он заставил себя перевести взгляд с нее на друга. Баки допускал, что, вероятно, Стиву был знаком сам термин «пальпация», все-таки его мать имела прямое отношение к медицине, да и сам он повидал в своё время немало докторов и, наверняка, успел наслушаться от них заумных речей, но… Но когда Стив всего после пары секунд замешательства нацепил на лицо самое обыденное своё выражение и пошел обрабатывать руки, Баки на секунду вновь испытал кризис веры в реальность происходящего и неосознанно крепче сжал руку сидящей рядом Дианы. И только получив столь необходимый отклик, он подумал, что отвлекать его, в общем-то, уже нет большой необходимости. Он уже… охуел достаточно, чтобы из него можно было пули доставать на живую. А затем перевернутое лицо Дианы склонилось над ним, центрируя на себе все его внимание без остатка. — Готов? — она спросила, обхватив оба его запястья и прижав к плоскости пола. Барнс не совсем понял, кому именно был адресован вопрос, но всё равно кинул. — Тогда глубокий вдох… Баки по привычке безропотно выполнил команду, и в тот же момент она опустилась совсем низко, полностью перекрывая ему обзор и настойчиво касаясь его губ своими. В этот момент Баки решил, что если это все-таки окажется сном, он выжмет из него максимум, не обременяя себя осторожностью, скрытностью или стеснением. Неопределенное время спустя с небес на землю его вернул голос Стива, несколько смущенно, но уверенно диктующий вслух цифры в привязке, кажется, к анатомическим терминам. Баки был всё еще слишком шокирован, чтобы полностью доверять своему слуху. — Жидкости в брюшной полости вроде бы… нет. Хотя, если кровотечение небольшое, я мог его и не прощупать. Печень плотная, край заострен. Желчный не прощупывается. Это же… нормально, да? В любом случае, печень… просто гигантская. Баки собирался в шутку вставить что-то вроде: «Спасибо, кэп, я и сам ее при каждом вдохе чувствую!», но резко передумал. В конце концов, не с потолка же он взял всю эту информацию, даже если Диана настолько хорошо умела приручать его тело, что отключала не только защитные рефлексы, но и болевые ощущения? Со своего максимально уязвимого, буквально распятого положения Баки посмотрел снизу вверх на нее, все еще сидящую на коленях в изголовье, потом неудобно скосил глаза на Стива и совершенно серьезно спросил: — Мужик, ты кто вообще такой и что ты сделал с настоящим Стивом Роджерсом? Где-то среди всей этой вакханалии, по-прежнему не вписывающейся для Баки ни в одни нормативные стандарты, раздалась отчетливо различимая улучшенным слухом вибрация, и вопрос потерял актуальность, по крайне мере временно. Перед тем, как позволить очередному водовороту событий поглотить их, Диана напоследок ободряюще сжала его правую руку, ориентируя, напоминая. Он больше не один. Никто из них не один. Их было трое здесь и сейчас, и если их вынудят встать плечом к плечу, спиной к спине на защиту друг друга, боже храни всех, кто бросит им вызов.