А ведь всё могло быть иначе

Теодор Нотт/Лаванда Браун || Drama | G Она приходит к нему во снах. Нотта-младшего давно уже мучает бессонница, ещё со школы, а прошедшая война и вовсе пошатнула уставшую психику. Не помогают ни дорогие зелья, ни дорогой алкоголь, ни объятия любимой женщины. Хотя последнее, скорее всего, и является причиной отсутствия сна у Теодора. Он обратил на неё внимание ещё на пятом курсе, когда она бегала за рыжим дружком Поттера, и, конечно же, не обращала никакого внимания на него. Тогда он не мог уснуть, потому что все его ночи были посвящены мыслям о ней. Теперь — потому что боится, что она придёт к нему во сне. Сначала его радовали эти сны, после школы они стали невыносимы. Тогда, ещё в школе, сны были единственной возможностью поговорить с ней, но теперь она не говорит с ним. В своих снах он придумывал истории, которые она могла рассказать ему о себе. Теперь, когда она стала его женой, в этом нет необходимости — он знает о ней всё. Знает, о каждом шраме обезображивающем её лицо. Знает, но никогда не видел. Тео не может спать, потому что боится своих снов больше всего на свете. Он выпивает зелье, запивает его стаканом виски, и ещё одним. В глаза словно насыпали песок, все мышцы неприятно ноют, боль пульсирует в висках и растекается к затылку, но Нотту страшно закрыть глаза, и он доливает виски в стакан. Где-то за час до рассвета усталость берёт своё, и Теодор ненадолго засыпает. Чуть слышно скрипит дверь и она входит в светлую, освещённую ярким полуденным солнцем комнату и садится в плетённое кресло в центре комнаты. Она молчит, и Тео благодарен ей за это, он не вынес бы её обвинений. Он сидит напротив неё и, хотя не решается поднять голову, чтобы посмотреть на неё, знает, она улыбается. Ему вспоминается Хогвартс, последняя битва. Он помнит, как нашёл её полумёртвую с исцарапанным и залитым кровью лицом. Помнит, как нёс на руках её в Больничное крыло и умолял спасти её. Ей рассказали об этом после, наверное, именно поэтому она и согласилась пойти с ним на свидание. А может потому, что ей, одной из немногих выживших гриффиндорцев, просто было некуда деваться. Нотт предпочитает не задумываться об этом. Она молчит и — Нотт уверен в этом — продолжает улыбаться. Через несколько минут тишина становится невыносимой для него, и Теодор, набравшись смелости, делает глубокий вдох и поднимает голову. Лаванда, улыбаясь, смотрит на него. На левой стороне её лица от корней волос до подбородка багровеют три широких рубца, навсегда скривив уголок рта в мерзкой ухмылке. И Теодор с криком просыпается. Воздуха в лёгких отчаянно не хватает, но от пережитого ужаса Нотт не может сделать новый вдох. Это всё его вина: он должен был найти её и защитить, не дать оборотню изуродовать когда-то прекрасное лицо. Но он не смог и готов за это вечность выпрашивать у неё прощения, стоя перед ней на коленях, целовать каждый шрам, омытый его слезами, и снова молить о прощении. Через пару мгновений Тео удаётся сделать вдох, и страх перестаёт сжимать сердце. Он переворачивается на бок и оглядывает спальню, уже утро и Лаванды нет рядом. И когда он спустится к завтраку, она радостная вспорхнёт ему навстречу, уже скрыв заклинанием шрамы, которые он видит только во снах.