Королевский детектив

Дневник Херлиха Думал о том, что сказал Санс. Может, это всё ложь, может, месть, которую он планировал долгие годы? Но если это правда, что могло так повлиять на комика, чтобы он рыдал перед незнакомым человеком? Комик Санс, шутник и мастер каламбуров, родился и умер. Восстал в виде скелета, посмеявшись над смертью. Значит, так с нами бывает — нет времени на друзей, лишь врагу можно излить душу. Жизни, полные насилия, насилием и заканчиваются. Санс понимал: люди и монстры одинаковы по своей природе. Как бы мы ни старались это скрыть или приукрасить. Я как-то слышал анекдот: «Мужчина приходит к врачу, жалуется на депрессию. Говорит, жизнь груба и жестока, что он чувствует себя одиноким в угрожающем мире. Врач успокаивает пациента: „Серийный убийца Ганнибал орудует в городе. Пока вы не столкнулись с ним, всё не так уж плохо“. Мужчина взрывается слезами. „Но, доктор, — говорит он, — я и есть Ганнибал!“. Хороший анекдот. Всем смеяться. Барабанная дробь… Занавес. „Милый, кому ты всё это сейчас говорил?“. — Просто разговариваю сам с собой. Старая привычка. „Ты разговариваешь сам с собой когда рядом такая замечательная собеседница? Фи! Лучше расскажи какую-нибудь весёлую историю, только не про убийц“. — Ну хорошо. Однажды по грязной и тёмной канализации шли две крысы. Впереди большой, матёрый, битый жизнью крыс, а сзади — маленькая коричневая крыска. „А маленькая крыска красивая?“. — Да. Естественно для крысы. — Я ждал возмущений, но Чаре было и правда интересно, чем закончится рассказ. — Так вот, они шли и уже выбивались из сил, когда высоко, прямо под сводом, вдруг пролетела огромная летучая мышь. Маленькая крыска увидела ей и закричала: „Смотри, ангел!“. Меня вдруг охватило безудержное веселье, хохот яростно рвался наружу. Смеяться над собственными шутками — ещё один признак безумия. Но нет, это Чара бесновалась в приступе дикого веселья, и её настроение оказалось слишком заразительным. Хотя и правда смешно. Чем глубже ты упал, тем легче встретить ангела, который предложит подписать кровью сомнительный договор. Почему бы и правда не посмеяться за компанию с этой вздорной девчонкой? — Может теперь ты что-нибудь расскажешь? — самое время разговорить спутницу. „Я не знаю смешных историй“. — Я имел в виду что-то вроде: „Санс грязный лжец, всё было совсем не так“. „Да нет, всё правда. Я прикончила козлика, но и сама умерла от яда“. — Почему ты решила его убить. „О, но это же так весело! Видел бы ты его лицо, когда я схватила его же кинжал и ткнула прямо в глаз“. — Не хочешь рассказывать? „Ты вновь оправдал свой титул, о мудрый рыцарь“. — Тогда всё расскажет кое-кто другой. Привет, Цветок, как раз о тебе вспоминал. Цветок осторожно пробился между сырых камней и смирно ждал, что по правде говоря характерно для растений. — Снова здравствуй, человек. Значит, ты сумел пройти мимо врагов. Ты либо очень силён, либо невероятно удачлив. — Или и то и другое. Не против если я буду называть тебя Азриэлем? „Что??? Этот гадкий цветок — Азриэль?“. — Мне всё равно. Это старое имя, хотя оно и было моим. — Хорошо, Азри. А теперь удовлетвори мой профессиональный интерес: за какие грехи тебя прирезала подружка? Цветок на миг замер. И мелко задрожал: — Это я, я во всём виноват. Я не хотел, чтобы она умерла. Чара была моей любимой… игрушкой. Следующий час я по капле вытягивал из Азриэля сведения, поминутно отмахиваясь от ехидных или раздражённых комментариев Чары. Постоянно задавал наводящие вопросы, дабы говорящий цветок не успел сообразить, что может в любой может шмыгнуть под землю, тем самым избежав неприятного разговора. В итоге сложилась картина, очень похожая на события из родного Подземелья. Естественно, что этот Азриэль тоже был интриганом, мечтавшим о власти, тем более обстановка соответствовала. Однако в каком-то смысле он был даже гуманнее своего близнеца из параллельного мира, слишком дорожил подаренной подружкой, должно быть тоже поддался её волшебному голосу. Посему идею убить Чару и поглотить её душу он отверг. Был альтернативный способ пройти через барьер — держать за руку человека, который всей душой тебе предан. Азриэль пытался сломить волю Чары, подчинить её своим желаниям. Но не мог, хрупкая девчонка была тверда, как алмаз. Алмаз невозможно поцарапать, но легко разбить — наследный принц пошёл на крайние меры, он отравил подружку и демонстративно размахивал перед ней флаконом с противоядием. „Либо подчиняешься, либо умрёшь“. Конечно, если привести человека к барьеру под угрозой смерти — это не поможет. Но подчинится один раз, и скоро сама не заметит, как станет подчиняться всегда и во всём. Чара не сдалась. Азриэлю вместо того, чтобы глумиться над казавшейся такой беспомощной девочкой, стоило бы лучше следить за своим кинжалом… — Это моя расплата за самоуверенность и глупость. Вечно думать о своих ошибках, жалеть о потерянном шансе, помнить о смерти Чары. Если бы я мог попросить у неё прощения. Но даже если есть другой мир после смерти — я никогда не умру, чтобы снова увидеть её. — Я могу тебе помочь, по крайней мере в одной проблеме. — Хочешь убить меня? Если получится, буду очень обязан. — Нет, хватит с меня одного убитого Цветика. Дело в том, что душа Чары до сих пор в Подземелье, и я могу с ней разговаривать. Она давно простила тебя. „Что ты несёшь! Да я никогда…“ — Ты и правда слышишь её голос? — Лепестки Цветка покрылись крупной росой. — Спасибо, человек. Я твой должник. Азриэль, падший принц Подземного мира, несостоявшийся Разрушитель миров и Бог Гиперсмерти, стремительно ушёл под землю. Моя незримая спутница презрительно молчала. — Чара, почему ты не выпила противоядие». «Думаешь, это спасло бы меня от гнева королевской семьи?». — Ты могла выбраться. «И что дальше? Вернуться на поверхность? Я проиграла — они сделали меня убийцей. Проигравший должен умереть… хватит глупых разговоров. Идём в пещеру». * * * Ещё одно уютное место. Покрытые мхом камни, чистый родник, рядом с которым валялся проржавевший нож. «Здесь я пряталась, пока меня не забрал этот мешок с костями. Пожалуйста, подбери мой нож». Я наклонился за ржавой железкой и кое-что заметил. В пещеру выходил краешек угольного пласта. От него были отколоты маленькие кусочки, и, словно след хлебных крошек, вели к противоположной стене. На гладком камнем ещё сохранились чёрные картинки. «Когда-то я любила рисовать». Дом с трубой, солнце, маленький человечек держится за руки взрослых. Все улыбаются. Не самый оригинальный сюжет. Дальше интереснее. Полностью закрашенные чёрным люди бьют дубинкой одного взрослого человечка. Второй размахивает руками. Ребёнок плачет. «Отец был историком. Рассказывал студентам то, чего им не положено знать, а дома хранил запрещённые книжки. Маму забрали вместе с ним». Снова дом, но большой, без трубы, зато с решётками на окнах. Злая тётка скалит зубы на переднем плане. Все дети стоят ровным строем, кроме одной, которая сидит в стороне и что-то рисует. «В приюте меня не любили. Дочка предателей, к тому же непослушная». Следующая картинка в рамке. Должно быть, изображает тот самый рисунок. Гора, у подножия улыбающийся ребёнок с ворохом цветов, вокруг монстры с добрыми лицами. «Мечты глупой маленькой девочки. Закон везде один — убьёшь ты или убьют тебя, хоть на поверхности, хоть под землёй». В глазах что-то защипало. Наверное, снова подействовали эмоции Чары. — Прости, что соврал Цветку. Ты имеешь полное право ненавидеть. «Ну, вдруг он и правда окажется полезным, так что тебя я прощаю. Но только потому, что ты мне и правда нравишься. Ты такой же как я. Признавайся, кого убил в десять лет?» — Отца и десяток родственников. «Ты… ты ведь не шутишь», — Чара была в замешательстве. — К сожалению нет. «Прости. Я не должна была это спрашивать. Не рассказывай, если не хочешь». — Я не в обиде. К тому же голос в голове — идеальный вариант для таких признаний, верно? Ты ведь сама пересказывала все эти слухи про моих «однофамильцев». Херлихи — каннибалы. Поколение за поколением. Родословную вели четыре сотни лет, с тех пор как барон-разбойник захватил крепость, превратившуюся в фамильное поместье. Не удивлюсь, если наш род гораздо древнее. «Значит ты…», — Чара замялась, стесняясь спросить очевидное. — Да, я знаю вкус человеческой плоти. Пусть я был ребёнком, но мне это нравилось. Быть особенным, хозяином чужих жизней, высшим существом. В конце-концов, может именно благодаря людоедству я сильнее обычных людей, и мне так легко их запугивать.* Предки занимались евгеникой задолго до того, как она стала наукой. Меня растили как будущего хищника, который наберётся сил, поучаствует в какой-нибудь войне ради боевого опыта и в итоге унаследует семейное дело. А дело всегда было прибыльным, слишком много желающих пойти против запретов и сожрать ближнего среди богачей, аристократов и политиков. Всё поменялось, когда отец подарил мне живую игрушку. Девчонка была запугана и всё время плакала. Но я пообещал, что буду её защищать, и она успокоилась. Мы жили в одной комнате и всё свободное место проводили вместе. Это было… прекрасно. Я узнал, что в мире есть что-то кроме учёбы и изматывающих тренировок. На десятый день рождения отец убил мою девочку, чтобы подать её на праздничный ужин. Сказал, это будет хороши уроком. Нельзя привязываться. Побил, когда я пытался возражать. Я вдруг понял, почему не знал матери — наверняка отец сожрал её вскоре после моего рождения. Сначала плакал. Потом успокоился, сказал что всё понял и попросил у отца прощения. Отец так обрадовался, что не заметил, как я приправил праздничное блюдо ядом, который он сам и научил меня варить. И знаешь что самое ужасное? Когда мы сидели за столом, когда родственники и влиятельные друзья семейства пожирали тело моей девочки, у меня одновременно текли слёзы и слюни. Отец всегда прекрасно готовил. Утром пришла полиция, кого-то их гостей быстро хватились. Меня пожалели и отправили в обычный приют вместо сумасшедшего дома. И какое-то время я даже прикидывался нормальным. Но всегда знал, что внутри сидит чудовище. С каждой дракой, с каждым разочарованием зверь рвался наружу. И, хотя я больше никогда не пробовал человечины, я убивал. Да, это были очень плохие люди. Но убивал их я не поэтому. Просто хотел убивать, как бы ни прикидывался героем или чистильщиком. Ты права Чара. Убей или будь убитым. Но иногда кажется, что лучше быть убитым. Покончить с последним из Херлихов. «Мне правда жаль. Будь у меня тело, я бы обняла тебя, чтобы утешить». — Обними так. «Ты же ничего не почувствуешь». — Почувствую. Какое-то время мы молчали. Как ни странно, объятия призрака помогали, разум приходил в норму. — Чара, тебя я смогу защитить. Считай это просто поучительной историей. «Мораль в том, что хоть мир и населён убийцами, но даже злые люди могут мечтать о другой жизни и измениться к лучшему?». — Нет, мораль в том, что нельзя разрешать детям играть с едой.