Если я посмею Сказать ему хоть слово любви, Вся моя сущность устремится к нему, Прильнет к нему. И этого искупления Хватит для моих грехов! Это моя утрата, Это моя победа — То, что я потеряла его. Хотя бы не как любовник Он бросит меня, Разорвет мое сердце в клочья, Причиняя боль, которую нельзя излечить, Спокойный и рассудительный. Тогда я должна сдержать себя, Уйти в себя, Чтобы он ничего не понял, Не дать ему знать Своим взглядом, Чем он был для меня, Как мое сердце рвется к нему, Стремится к нему и тоскует, Молится, прося о его любви. Пожалей меня, помоги мне, О Бог на небесах! Ричард Уотсон Гилдер «Мысли женщины» [в подстрочнике переводчика]
Дом Мэгги Скалли Четверг, канун Рождества 15:32 Скалли не сказала ни слова за все время перелета, лишь, отвернувшись, смотрела в окно. Молчание началось в больнице. Малдера выписали на следующее утро, и он сразу же приступил к работе с местными агентами, пытаясь выследить Крайчека и найти какую-нибудь информацию о том, где они со Скалли оказались после нападения. На заброшенном заводе обнаружили еще несколько пятен крови, но ни один из образцов не принадлежал нападавшим. Исцарапанный пистолет Скалли оказался спрятан между деревянными досками, но был по-прежнему полностью заряжен. Помимо этого, на заводе не нашли ничего — ни отпечатков, ни следов шин от других автомобилей. Складывалось впечатление, что никого, кроме самих агентов, на заводе не было. Инкубатор оказался пустым, холодным и пах бензином. Отвратительная вонь растущих бактерий также испарилась, как и пробирки Скалли. Криминалисты взяли несколько образцов с полок, двери и пола камеры, но лаборатория не обнаружила ничего, кроме обыкновенных пылевых микробов. Крайчек исчез, как и тело того, кто сопровождал его в тот вечер. Расследование зашло в тупик, и ни Малдер, ни агенты Мобила не могли сдвинуть его с мертвой точки. Когда Малдер пришел вечером к Скалли, чтобы рассказать плохие новости и обсудить расследование, она вела себя отстраненно — не обиженно, а так, как будто на самом деле была не с ним. Общение между ними происходило только на самом поверхностном уровне: Скалли отвечала Малдеру, когда он говорил, но помимо этого никак не давала понять, что его слова хоть как-то ее волнуют. Малдер пытался не думать о том, что такое поведение может значить. Если он спрашивал ее про здоровье, то получал стандартный ответ «Я в порядке, Малдер», обозначавший «отвали от меня». Скалли не возражала против его визитов, его заботы и даже его прикосновений, но сама к ним не стремилась и не отвечала ему взаимностью. Когда Малдер забирал ее из больницы утром, сборы сопровождались минимумом разговоров: Скалли только сказала ему, где лежит ее зубная щетка, и спросила, скоро ли санитары вывезут ее на улицу. В аэропорту Скалли даже не попыталась возразить, когда Малдер усадил ее в кресло-каталку. Она спокойно позволила напарнику везти ее, но всем своим видом демонстрировала, что он для нее ничем не отличается от санитаров в больнице. Впервые в жизни, подумал Малдер, он увидел воочию, за что она получила свое прозвище. Ему сразу же стало стыдно за эту мысль. Может, она наконец вспоминает… Нет. Тогда бы она что-нибудь сказала. Ее молчание, решил он, — это самозащита, превентивный удар, призванный закончить их отношения на ее условиях. Единственный способ защититься. От него. Эта мысль причиняла Малдеру боль, но он не винил Скалли. И все равно пытался достучаться до нее. Скалли по-прежнему была ему нужна — может быть, даже больше, чем когда-либо прежде. Это, думал он, практически граничит с безумием — просить напарницу придать ему сил сейчас, когда им обоим прекрасно известно, для чего они ему требуются — чтобы уйти. У Малдера не возникло ни малейшего сомнения, что Скалли не собирается ему помогать. В аэропорту, в самолетах, во время неизбежной задержки в Атланте он постоянно забрасывал Скалли вопросами — не хочет ли она пить, не купить ли ему что-нибудь почитать, — только это и спасало от гнетущего молчания. Ничего. Ничегошеньки. По нулям. Вообще никакого отклика, кроме спокойного, отстраненного, приводившего Малдера в бешенство ответа: «Я в порядке, Малдер». И сейчас, когда он заезжал на покрытую гравием дорожку, ведущую к дому ее матери, Скалли по-прежнему не смотрела на него. Если вдруг она все-таки решалась посмотреть на напарника, то мгновенно отводила глаза — и сосредотачивалась на чем-нибудь другом — в данный момент ее взгляд был прикован к заснеженным пейзажам Балтимора. Это были их последние минуты вместе, но Скалли смотрела в никуда, и мысли ее витали где-то далеко. Он хотел запомнить каждую черточку ее лица, каждое движение, запах волос, грациозную походку, глубокий цвет голубых глаз, как назло, выглядевших еще прекраснее на контрасте с синяками и царапинами на щеке — уже заживающими, но все еще безобразными. По-прежнему никакой реакции. Это убивало его. «Лучше меня, чем ее», — подумал Малдер, вытащив ключи из зажигания и открыв дверь. Он обошел машину, чтобы помочь Скалли, но она опередила его и к тому моменту, как он подошел к ней, уже почти вышла. — Ладно тебе, Скалли, давай я помогу, — сказал Малдер таким тихим голосом, что никто, кроме нее, не мог его услышать. — Ты же только что из больницы. — Я в порядке, Малдер, — ответила она автоматически. — Ты не достанешь мои вещи? Он собирался открыть рот, чтобы поспорить, но в этот момент услышал, как открылась входная дверь. Из дома вышла Маргарет Скалли с измученным от переживаний лицом. Она на секунду остановилась на ступеньках — оценивая ситуацию, подумал Малдер, — и потом бросилась к машине, чтобы обнять свою единственную оставшуюся в живых дочь. — О, Дана, я так рада, что с тобой все нормально, — прошептала миссис Скалли, прижимая дочь к себе. — Мы так переживали, когда узнали. Малдер услышал, как ровное дыхание Скалли сорвалось на всхлипывания, когда она расслабилась в объятиях матери. — Мам, прости, — говорила она. — Прости, заставила тебя волноваться. — Все хорошо, детка, не плачь, — ворковала Мэгги, успокаивая Дану. — Ты выглядишь отлично, просто немного худая и бледная. Пойдем в дом, тебе надо отдохнуть. Малдер отвернулся, чувствуя себя неловко, как всегда, когда ему приходилось быть свидетелем материнской заботы Мэгги. В очередной раз он понял, как хотел бы никогда не видеть этих сцен, которые только доказывали, что любви его собственной матери бесконечно далеко до горячей самоотверженной привязанности, которой Мэгги Скалли щедро одаривала своих детей. Открыв багажник, Малдер достал два чемодана Скалли, отнес их к ступенькам и аккуратно поставил около двери. Внутри он увидел ярко наряженную елку, усыпанную сотнями мерцающих лампочек. На самой верхней ветке красовался ангел с золотыми волосами, держащий в руках освещенный крест. В тусклом свете комнаты тень от креста как раз доходила до того места, где стоял Малдер. Он не представлял, что этот образ символизировал для семьи Скалли, но для него в настоящий момент он значил только одно: «Тебе здесь не место». — Пойдем, — говорила Мэгги, обняв дочь за плечи и проводя ее внутрь. — Здесь ужасно холодно, ты, наверное, до костей продрогла. — Я просто устала, вот и все, мам, — сказала Скалли. — Мы долго летели, и пришлось сидеть в Атланте. И потом ты же знаешь, что творится в аэропортах в праздники. Билл и Чарли здесь? — Тара и Мэттью спят наверху, а Билл скоро приедет, будет с минуты на минуту. Чарли застрял в Денвере и, наверное, раньше полуночи не доберется. Все так хотят тебя наконец увидеть, — сказала Мэгги, когда они вошли. Кажется, только тогда она впервые заметила стоявшего посреди комнаты Малдера, который замер в нерешимости, раздираемый противоречиями. — Здравствуй, Фокс, — сказала Мэгги, но, как ему показалось, без прежней теплоты. Малдер ее не винил: он уже несколько раз чуть не лишил ее дочери. Черт, да что за бред? Он лишил ее дочери, только не этой. — Здравствуйте, миссис Скалли, — ответил Малдер. Больше ничего ему в голову не пришло. Что-то надо сказать, что-то общепринятое. Что же? Потом он вспомнил. — Счастливого Рождества! — сказал Малдер, и эти слова почему-то прозвучали в его устах еще более странно, чем обычно. — Тебе тоже, Фокс, — ответила миссис Скалли, а потом засмеялась, немного смутившись. — То есть, счастливой Хануки, конечно. Не хочешь остаться ненадолго? Горячий сидр на плите, и я как раз достала имбирное печенье из духовки. Малдер посмотрел на напарницу, но не смог расшифровать взгляд ее холодных голубых глаз. Он решил сделать «Мужской выбор номер один»: уходи, пока можешь. — Спасибо, миссис Скалли, но, боюсь, мне нужно возвращаться в Вашингтон, — сказал он осторожно. — Ты не едешь домой на праздники? — Нет. На Хануку не принято собираться семьей, да и мама все равно никогда ее не праздновала, — ответил Малдер, как будто эти слова давались ему легко и просто. — Наверное, этот праздник для нее слишком еврейский. «Молодец, Малдер, — подумал он, поморщившись от своей напускной легкомысленности. — Давай вскроем-ка эту рану, раз мы об этом заговорили. Уверен, Скалли очень хочется узнать, как твоя мать обращается с религией твоих предков, словно с каким-нибудь безумным родственником, которого поселили на чердаке, чтобы не позорил семью». — В любом случае, — добавил он быстро, пытаясь как-то прервать неловкое молчание, — мне нужно кое-что сделать. Скиннер ждет от меня отчет. — Не в Рождество же, — сказала миссис Скалли. — Уверена, он не работает в праздники. Малдер пожал плечами. «Придумай еще отговорку, — сказал он себе. — Ну давай, ты же можешь. Скажи что-нибудь убедительное, только не тупое, и выметайся отсюда. Сейчас же. Да говори ты, черт тебя дери». Но ему ничего не приходило в голову. Он просто стоял на месте и молчал. «Почему он не хочет остаться? — думала Мэгги. — Никогда не видела раньше, чтобы они с Даной были настолько не в своей тарелке. Дело в Рождестве? Но Фокс, наверное, уже привык. Просто отказывается остаться, хотя Дана хочет, чтобы он задержался. Я знаю, что хочет, у нее на лице написано. Почему же он этого не видит?» Вслух она сказала только: — Всего на несколько минут, Фокс, просто чтобы согреться. Мы тебя не задержим, обещаю. Малдер снова взглянул на Скалли и опустил взгляд. Делать нечего. — Спасибо, миссис Скалли, — сказал он. — С удовольствием. Ему показалось, или Скалли действительно немного расслабилась? Он не смог убедиться в этом, потому что миссис Скалли слишком быстро подвела ее к дивану, и Малдер не успел разглядеть лицо напарницы. — Садись, Дана, я вам принесу что-нибудь, — сказала мисс Скалли, взяв у Даны пальто и перчатки и усадив ее на диван. — Фокс, давай свое пальто. — Спасибо, не нужно, — сказал Малдер. — Я правда ненадолго. — Ну, — начала миссис Скалли и помолчала секунду, — всех устроит сидр? — На самом деле, мам, я бы лучше выпила кофе, если есть, — сказала Скалли. — Есть, но старый, — ответила миссис Скалли. — Я сейчас сварю, минутку. Фокс, располагайся. Скоро вернусь. Скалли смотрела вслед матери. Малдер напряженно сел на другой край дивана, стараясь держаться от напарницы как можно дальше. Скалли изучала дверь кухни. Наконец, она повернулась к нему. «О, Господи, Скалли, — подумал он, — пожалуйста, не надо». Малдер закрыл глаза в ожидании последнего удара, желая покончить со всем этим и уйти — прочь от боли, вины, от безграничного, неутолимого желания быть с ней, которое грозило уничтожить все его здравомыслие и самообладание. Но сначала надо пройти через… «это». Малдер считал, что он в долгу перед Скалли и должен дать ей возможность ранить его напоследок, добить, возненавидеть и, наконец, отпустить. Вдруг она заговорила. — Малдер, — произнесла Скалли дрожащим голосом, — пожалуйста, скажи, что ты не бросишь меня. «Прямо в цель, — подумал Малдер. — Я был прав: это больно». Он сцепил пальцы и какое-то время внимательно смотрел на них. — Я должен, Скалли, — сказал он наконец. — Я же сказал тебе, что не собираюсь снова рисковать твоей жизнью. «Секретные материалы» уничтожены, все кончено. Пришло время обычной фэбээровской рутины, и мне нет никакого прощения за то, что я втянул тебя в такую опасную ситуацию. Сейчас это неуместно, как никогда — все равно нам ничего не удастся найти. — Кто ты такой, чтобы решать, что лучше для меня? — гневно спросила Скалли. Гнев. Этого он не ожидал, не так скоро, хотя злость в этом случае вполне закономерна. А Скалли была очень, очень зла: в бездонных голубых глазах сверкал огонь и в то же время — любовь, глубокая обида и что-то еще, что-то очень важное, но неуловимое. — Если бы ты не работала со мной… — начал Малдер, но Скалли прервала его. — Я работала с тобой шесть лет и до сих пор никуда не ушла, — сказала она, и слезы наконец полились по ее щекам. — Мне плевать, чем надо заниматься — секретными материалами или проверкой закупок навоза, — это моя работа, и я по-прежнему ее люблю, люблю работать с тобой и… Скалли закрыла лицо руками и замолчала. Малдер видел ее внутреннюю борьбу: она искала в себе силы выговорить следующие слова. Он отчасти надеялся, что у нее не получится, что она не сможет их произнести, потому что эти слова причинят ему боль или хуже того — убьют. И это будет последний удар. Малдер знал, что если сможет солгать ей, отвергнуть ее любовь, все закончится. Он уйдет, и Скалли не захочет, чтобы он вернулся. Так должно быть. Должно. «Скажи это, Скалли, — подумал Малдер. — Скажи это, добей меня, заверши мои мучения». Словно услышав его внутренний монолог, Скалли уронила руки на колени и посмотрела на Малдера. — … И люблю тебя, — прошептала она. Скалли ждала его реакции, подбородок и губы дрожали, она готова была снова расплакаться. Вот этот момент, к которому он себя готовил. Малдер думал, что знает, как поступить, что сказать — жестоко пошутить, или холодно отвергнуть, или легкомысленно пропустить ее слова мимо ушей — что-нибудь, что разозлит Скалли так, что она сама выгонит его раз и навсегда. Но теперь, когда слова наконец прозвучали, Малдер понял, что ничего не может сделать. И пусть он считал это необходимым, но просто не мог разочаровать ее вновь. Не теперь, не во время прощания. — Ты знаешь, что я чувствую, Скалли, — сказал он. Тень улыбки промелькнула на его губах, но так же быстро исчезла. — Нет, не знаю, — сказала Скалли, и ее голос, хоть и тихий, прозвучал уверенно. — Ты оставляешь меня, Малдер. Если ты любишь меня, как можешь уйти? — Я должен уйти, — ответил он. Малдер посмотрел на пол и расстроенно покачал головой. — Скалли… Не знаю, как объяснить все лучше, чем я уже объяснил. Ты же знаешь: я убью любого, кто посмеет тронуть тебя. Малдер развернулся и посмотрел на нее. — Черт, Скалли, я уже убил за это, буквально на прошлой неделе, — продолжил Малдер. — И мы оба знаем, что не в первый раз. Но этого недостаточно, Скалли. И в этом нет смысла, потому что тебе все равно успевают причинить зло — похитить, отнять возможность иметь детей. Может, я и трус, но просто не могу опять проходить через этот кошмар: видеть, как ты лежишь на полу, истекаешь кровью, умираешь. Как ты скорбишь по Эмили. Я не могу убить столько людей, сколько нужно, чтобы эти ужасы прекратились. Голос Малдера дрожал от беспомощной ярости. Он почувствовал это, прервался и глубоко вдохнул, пытаясь успокоиться. Малдер понимал, что подобрался слишком близко к настоящей правде, а этого допустить нельзя. Он начал снова, заставив себя говорить спокойнее. — Скалли, я… Ты важна для меня. Очень, — сказал Малдер, снова посмотрев вниз, а потом на напарницу, и встретился с ней глазами. — Но если ты правда любишь меня, если говоришь искренне, пожалуйста, дай мне уйти. Я больше не могу. На какое-то мгновение Малдеру казалось, что она сдастся и отпустит его, не устраивая сцен. Ведь по меркам Даны Скалли происходившее сейчас — уже настоящая сцена. Но увидев ее взгляд, Малдер понял, что благосклонности ждать не приходится. — Хорошо, Малдер, — сказала она так спокойно, что это его напугало. Скалли посмотрела на него. — Ты меня хотя бы поцелуешь на прощанье? «Да просто пристрели меня, Скалли, и то будет не так больно», — подумал Малдер, но наклонился и поцеловал ее в здоровую щеку. Она подняла руку и остановила его. — Нет, — прошептала она. — Не так, Малдер. По-настоящему, поцелуем возлюбленного, а не друга. Это ты можешь для меня сделать? — Скалли… — начал Малдер, но остановился. Он знал этот взгляд: спорить бессмысленно. Поцелуй возлюбленного — требование, не подлежащее обсуждению. «Покончи с этим, Малдер, — приказал он себе. — Просто сделай, что она хочет, и убирайся. Господи Иисусе, да это всего лишь поцелуй!» Он знал, что лжет сам себе. Взрыв в Далласе — ничто по сравнению с тем, что сейчас произойдет. Но если у него получится сделать поцелуй целомудренным, думал Малдер, наклоняясь к Скалли, просто быстренько чмокнуть ее по-братски… … И вдруг он почувствовал ее губы — мягкие, теплые, ждущие, соленые от слез, и в этот момент Фокс Малдер понял, что обречен. Все его благие намерения исчезли, как дым, когда он запустил руки в волосы Скалли, прижался к ее губам, целуя ее страстно и отчаянно. Она крепко обняла его за шею еще не зажившими руками, ее рот открылся и впустил его. «Скалли, Скалли, — подумал он с чувством безысходности, — что же ты делаешь со мной?» Он набрал воздух в легкие, вдохнув сладкий, терпкий аромат ее кожи, проник языком ей в рот и углубил поцелуй, о котором мечтал так давно. Скалли тихо простонала в его объятиях и придвинулась еще ближе, а Малдер страстно обнимал ее, прижимая к себе все сильнее и сильнее. Скалли почувствовала его возбуждение, ощутила, как ответная влажность появилась у нее между ног, и прилив жара охватил все ее тело. Она резко вдохнула, осознавая с удивлением, что сделала с этим мужчиной одним лишь поцелуем, и что он сделал с ней. Ее тихий стон испугал Малдера, и он прервал поцелуй, боясь, что Скалли злится на него за то, что он слишком далеко зашел. Господи, она же просила о поцелуе, а вместо этого получила упирающуюся ей в ногу его самую большую эрекцию со времен средней школы. Малдер мягко провел рукой по щеке Скалли, пытаясь разглядеть в ее глазах ожидаемое омерзение и отвращение. Но их там не было. Вместо этого он увидел то неуловимое нечто, на которое обратил внимание раньше, — ее взгляд сверкал огнем таким же желанным и опасным, как пламя в ночи. Вожделение. Она хотела его, хотела быть с ним, хотела… всего. «Я правда вижу то, что вижу, Скалли? — спросил он ее взглядом. — Ты правда этого хочешь?» И она кивнула. «Да. Да». Малдер наклонился к ней и поцеловал еще более страстно, и каждое ее движение побуждало его продолжить, унять ее страх, успокоить ее и еще… еще…***
«Десять секунд назад, — думала Скалли, — я была уверена, что меня устроит один поцелуй». «Но нет. Этого мало. Я хочу его. Хочу, чтобы он прикасался ко мне. Хочу, чтобы он был во мне. Хочу его целиком». Для Скалли не было ничего нового в его прикосновении, ощущении его рук, обнимающих ее, но ничто прежде не будило в ней столько чувств. Ее тело требовало больше — не просто объятий, а почти болезненного экстаза от того, что он прижимает ее к себе, и она охотно подчиняется его силе. Ее грудь набухла и болела, умоляя Малдера дотронуться до нее и дать Скалли возможность ответить на его прикосновение. Попробовав его губы на вкус, она глубоко проникла языком в его рот. У Скалли кружилась голова — это было потрясающе, но этого недостаточно, абсолютно недостаточно. «Дотронься до меня, — думала Скалли, — о, пожалуйста, пожалуйста, дотронься до меня, я не могу это выносить». Но она знала, что Малдер не станет этого делать, не здесь, не в доме ее матери, может быть, только если… Едва дыша, Скалли взяла его руку и положила ее себе на грудь, прижав его ладонь к своей коже, чувствуя, как проникает через одежду такое желанное тепло. Тело Малдера напряглось, он задрожал от желания, лаская ее затвердевший сосок большим пальцем — сначала нежно, а потом все жестче. Ощущение — горячее, влажное, восхитительное — пронзило Скалли, и рациональная часть ее мозга взорвалась, растаяла и исчезла под руками Малдера. «Да, — думала она, — и слова бессвязно скакали у нее в голове, — да, сейчас, Малдер, сейчас, хочу тебя, я хочу тебя, хочу, чтобы ты… пойдем куда-нибудь… я должна быть с тобой, хочу быть обнаженной в твоих объятиях». И вдруг Малдер отпрянул, как будто ее горячая плоть обожгла его. Он отстранился от Скалли и запахнул пальто. Скалли была сбита с толку, не понимая, что произошло, так как голова все еще кружилась. Она снова потянулась к нему, но Малдер покачал головой. И тут Скалли почувствовала, как повеяло холодом от двери, и повернулась посмотреть, в чем дело. Неудивительно, что Малдер попытался скрыть свое возбуждение. В двери, заполнив своей массивной фигурой весь проем, стоял ее старший брат Билл, лейтенант-коммандер военно-морского флота Уильям Скалли-младший, при всех регалиях, с маской ярости и отвращения на лице.***
— Что, мать вашу, здесь происходит? — потребовал ответа Билл Скалли голосом, которым, наверное, обычно гонял подчиненных на корабле. — По-моему, ответ очевиден, — ответил Малдер, вставая с дивана. Скалли схватила его за руку — не ради удовольствия и даже не для того, чтобы подбодрить, а просто потому, что это был их способ — ее способ — дать Малдеру возможность прийти в себя, сдержать его, когда он уже находился на грани применения силы. Но Малдер ни разу в жизни не позволил Биллу Скалли вывести его из себя и сейчас тоже не намерен был этого допустить. Он не сдвинулся с места — ни в сторону Билла, ни прочь от него — и просто стоял на месте, держа Скалли за руку, хотя знал, что эта картина разъярит моряка еще больше. Малдеру на самом деле не было никакого дела до того, что о нем думал Билл, но приходилось принимать во внимание, что он брат Скалли. Билл действительно разозлился. Его глаза сузились, и он сделал угрожающий шаг по направлению к Малдеру. — Билл, не надо, — сказала Скалли, и Малдер расслышал предупреждение в ее голосе, но от внимания Билла оно явно ускользнуло. Малдер по-прежнему не двигался с места. — Не знаю, какого хрена ты решил, что можешь прийти в этот дом, не говоря уж о том, чтобы лапать мою сестру прямо перед Богом и на глазах всей ее семьи, — сказал Билл, и голос его почти превратился в рычание. — Ты причинил уже достаточно боли и ей, и всем нам. Почему бы тебе не убраться отсюда к черту и не оставить ее в покое? — Именно это я и собирался сделать, — ответил Малдер. Его голос прозвучал слишком спокойно, слишком ровно, учитывая, какое оскорбление нанес ему Билл, и опасения Скалли усилились. Билл недооценивал Малдера, а это ошибка. Будь это не ее брат, а кто-либо другой, он уже находился бы в серьезной опасности: она знала, что обозначал такой голос напарника. Скалли сжала руку Малдера сильнее. Она почувствовала, что он ответил на этот жест, чтобы успокоить ее, и поняла, что оценила ситуацию верно. Малдер разозлился по-настоящему и был готов защищаться, если понадобится. Но ради нее он не станет доводить до этого. Малдер намеренно повернулся к Биллу спиной. Все еще сжимая руку Скалли, он заговорил — слишком тихим и слишком низким голосом, чтобы Билл мог расслышать его слова. — Думаю, мне лучше уйти, — сказал он, и на глаза Скалли снова навернулись слезы. — Пожалуйста, передай мои извинения своей маме. Отдыхай, выздоравливай и возвращайся в Квантико. — Не уходи, Малдер, пожалуйста, не уходи, — сказала она, теперь уже не пытаясь скрыть слезы. Малдер мягко покачал головой, поднес ее руку к губам и поцеловал. — Увидимся, Скалли, — сказал он, стараясь говорить непринужденно. Осторожно высвободив руку, он прошел к двери, обойдя Билла, который даже не попытался уступить ему дорогу. Малдер сделал вид, что не заметил его. Из горла Скалли вырвалось лишь одно рыдание — громкое, как выстрел, и такое же пронизывающее. Малдер застыл в дверях, положив руку на косяк, и склонил голову, как будто внимательно изучая свои ботинки. Казалось, что он обдумывает что-то важное. Скалли задержала дыхание, надеясь, молясь. Наконец, Малдер повернулся к ней, и в его глазах больше не было жесткости. — Я люблю тебя, Дана, — тихо сказал он. — Всегда любил и всегда буду любить. Она открыла рот, чтобы ответить, но он отвернулся и, ничего больше не добавив, вышел и захлопнул за собой тяжелую дверь. Скалли услышала его шаги, звук мотора, треск льда под колесами. Она закрыла лицо руками и расплакалась. Черты ее лица исказились от страшных, резких рыданий.***
Дом Мэгги Скалли Рождество Рождество прошло ужасно. Билл все еще злился, Дана полностью ушла в себя, и между этими двумя огнями остальным членам семьи осталось слишком мало места для маневра. Биллу разговаривать уже не хотелось, Дана же, напротив, даже не думала начинать. Он пристально смотрел на нее, она же не поднимала на него глаз. Как сказал Чарли, с таким же успехом можно пытаться справить Рождество на минном поле. Никто не мог решиться что-то предпринять. Если жена Билла, Тара, и знала, что произошло, то ничего не говорила. Чарли, младший брат, не знал и ясно дал понять, что знать не желает. Мэгги знала. Но понятия не имела, что можно сделать. В канун Рождества ей казалось, что все хорошо. Фокс все-таки позволил ей уговорить себя остаться ненадолго, что, очевидно, счастливым образом совпадало с желаниями Даны. И с его собственными, наверное, тоже, раз он все-таки остался, хоть и пытался спорить. Довольная тем, что уговорила его, Мэгги ушла на кухню делать кофе. Она перелила готовый напиток в кофейник и поставила чашки, молоко и сахар на поднос, где уже стоял графин с сидром и лежало печенье, и собралась отнести еду в гостиную, как вдруг услышала тихий голос Даны. Ее дочь говорила Фоксу Малдеру, что любит его, и просила не уходить. Мэгги быстро вернулась на кухню, надеясь, что они ее не заметили. Дана такой скрытный человек, такой сдержанный: она не вынесет, если узнает, что кто-то слышал ее в такой интимный момент. Сама Мэгги не могла понять, что ее больше удивляло — что Дана говорила эти слова или то, что она, судя по всему, никогда не произносила их раньше. Не желая вмешиваться, миссис Скалли подождала несколько минут и, убедившись, что разговор окончен, заглянула в гостиную. И увидела, что Фокс обнимает Дану и смотрит на нее с такой нежностью, прикасается к ней с таким благоговением, что эта картина чуть не разбила Мэгги сердце. «Он действительно любит ее, — подумала Мэгги. — Это видно невооруженным взглядом». Лицо Даны горело, глаза блестели, и она часто дышала, глядя на Фокса глазами, полными любви и печали. Она придвинулась ближе к нему, и расстояние между их губами становилось все меньше и меньше. Мэгги сообразила, что это не лучший момент, чтобы подавать сидр. Она быстро отвернулась, пока их губы еще не соприкоснулись, но благодаря шелесту одежды и тихим звукам, доносившимся из соседней комнаты, ей не пришлось включать воображение, чтобы понять, что происходит. Что же делать? Инстинктивно она понимала, что следует остаться на кухне и дать им возможность побыть вдвоем, но, судя по звукам, если она их не прервет, то рискует проторчать здесь всю ночь. Вдруг Мэгги услышала крик. Это голос Билла-младшего? Затем до нее донесся ответный опасно тихий голос Фокса, потом рыдания и всхлипывания Даны, которых Мэгги за всю свою жизнь от нее не слышала. Поставив поднос на стол, Мэгги вошла в гостиную. Там стоял Билл и презрительно смотрел на свою сестру, которая громко плакала, закрыв лицо руками. Она не подняла взгляд, даже когда мать села рядом, — просто прижалась к ней и через какое-то время немного успокоилась. — Билл, что здесь такое творится? — потребовала ответа Мэгги. — Я зашел и увидел мистера Малдера, — ответил Билл, с ненавистью выплевывая слова, — лапающим Дану. Что с вами такое, вы обе в своем уме? Поверить не могу, что ты вообще впустила его в дом после всего, что он сделал! Услышав это, Дана подняла голову. Ее глаза сверкали от ярости, но она ничего не сказала, только крепко сжала руки в кулаки. Мэгги обняла ее за худые плечи, защищая и успокаивая. — Билл, я понятия не имею, что ты видел или думаешь, что видел, но Фокс — друг Даны. Он был здесь, потому что я его пригласила, — сказала Мэгги. — И почему же ты это сделала, мам? — Потому что он привез твою сестру домой, и потому что она этого хотела, — ответила Мэгги. — Потому что сейчас Рождество, и я просто собиралась проявить гостеприимство. — И с каких это пор он здесь желанный гость? — Я не думаю, что Дана или я должны перед тобой отчитываться, — холодно сказала Мэгги. «Святая Бригитта, — подумала она, — Билл правда такой тупоголовый?» — Ну да, он просто отличный друг, — язвительно сказал Билл. Он прошагал к лестнице и швырнул свою фуражку в сторону вешалки для одежды. Развернувшись, он уперся руками в бока и посмотрел на мать. — Отдаю ему должное — он всегда рядом, когда мои сестры попадают в неприятности. Черт возьми, а может, это потому, что он сам — причина этих неприятностей? — Как ты можешь такое говорить, Билл? Он спас Дане жизнь! — Да ни хрена он не спас! Ты правда решила, что это научно-фантастическое дерьмо, которое он навешал тебе на уши, эти ритуалы вуду, этот сраный компьютерный чип, который он заставил ее вставить себе в шею, — что все это имеет какое-то отношение к тому, что Дана выздоровела? — Я не знаю, и ты тоже, — ответила Мэгги. — Но она поправилась. Ты сам видел. — Да это никак с ним не связано! От него только проблемы. Из-за него погибла Мелисса, и он чуть Дану не укокошил. Чего ты хочешь, мам? Плакать на очередной могиле? Конечно, пусть старина Фокс и дальше нас навещает, и ты свое получишь, потому что в один прекрасный день он ее все-таки убьет! — Ну все, — вдруг сказала Дана. — Хватит. Билл и Мэгги обернулись посмотреть на нее. Они чуть не забыли, что Дана вообще находится в комнате. — Что бы между нами ни произошло, это наше дело, — сказала она ровным голосом, хотя ее глаза опухли и покраснели от слез. — Я не собираюсь это обсуждать и не хочу, что вы это обсуждали. — А тут и не нечего обсуждать, — сказал Билл. — Все было и так предельно ясно, когда я зашел в дом. Надо признать, Дана, я думал, ты не из тех женщин, которые бросают все на свете ради хорошего траха. Этому учат женщин в академии ФБР? Мэгги задохнулась от ужаса, ее руки подлетели к лицу, и она словно онемела. Дана среагировала быстрее и решительнее. В мгновение ока она подскочила с дивана и ударила брата по лицу. Сильно. Удар сбил Билла с ног, он пошатнулся и потерял равновесие. Вытянув руку в попытке ухватиться за перила, он случайно попал ногой на коврик, поскользнулся и рухнул на пол, ударившись спиной. «Конечно, она же агент ФБР и умеет драться, это логично», — подумала Мэгги, но другая, менее рациональная ее часть уже вопила в панике. Как ей со всем этим разобраться? Мэгги увидела, что Билл поднялся, и его глаза горели от ярости: он не позволит снова застать себя врасплох. Билл никогда и никому не спускал с рук оскорблений. Дана часто дышала, сощурив глаза и смертельно побледнев. Она приготовилась снова наброситься на брата, хотя он был намного тяжелее и выше нее. А потом взгляд Мэгги опустился на спину ее дочери, на очертания кобуры, рукоятки и дула пистолета, проступающие сквозь ее тонкий свитер. «Дана агент ФБР, — подумала она с ужасом. — У нее есть оружие. О Господи, пожалуйста, пусть все это не зайдет слишком далеко». Но ее страхи оказались необоснованными: Дана была разгневана — больше, чем ее мать могла вообразить, — но она контролировала себя. Когда Дана заговорила, ее голос прозвучал четко, ясно и холодно, как смерть. — Я говорила тебе раньше, Билл, на полном серьезе, — сказала она, бесстрашно глядя брату в глаза. — Я сама решаю, что мне делать с моей жизнью и с моим телом. Не смей вмешиваться в мои дела. Затем она развернулась и в одиночестве поднялась по лестнице, хотя Мэгги прекрасно видела, что ей тяжело и больно. В тот вечер она больше не спускалась и ни разу не заговорила с Биллом за все это время. Билл продолжал беситься и во время полуночной мессы. Ни Мэгги — его мать, ни Тара — его жена, не смогли вытащить из него ни слова. Он отказался задержаться после мессы и поздороваться с отцом МакКью. Вскоре после их возвращения из церкви приехал Чарли, нагруженный подарками, и испугался до полусмерти, когда его мать — исключительная, сильная женщина — поприветствовала его объятием и внезапными слезами. Он похлопал ее по спине, оглянулся и увидел мрачные лица остальных членов семьи. — Я что, приземлился в сумеречной зоне? — попытался пошутить он. Никто не ответил. Дана спустилась на следующее утро, открыла подарки вместе со всеми, но с таким же успехом можно было пытаться отпраздновать Рождество с призраком. Она поблагодарила всех, но слова прозвучали неискренне. Наконец, когда открыли последний подарок, Дана сказала, что устала, и вернулась в свою комнату. На рождественский ужин она тоже не спустилась. Мэгги, Чарли и Тара пытались завязать разговор, но присутствие Билла и отсутствие Даны так довлело над ними, что в конце концов они сдались и съели свой ужин в тишине, прерываемой лишь звоном посуды и лепетанием годовалого Мэттью. Добавки никто не захотел. Других слов для этого кошмара нет: Рождество прошло ужасно.***
Дом Мэгги Скалли 3:00 Дана не могла заснуть. Тяжелый лихорадочный сон навалился на нее после того, как мать практически заставила ее выпить успокоительное, но как только лекарство перестало действовать, она проснулась и с тех пор так и не уснула. Плакать она уже не могла. Слезы все равно бессмысленны — ими Малдера не вернешь, не сотрешь события из памяти, не получишь обратно то, что потеряла. «Почему так происходит? Почему мужчины, которых я люблю, не могут быть друзьями или хотя бы разговаривать друг с другом вежливо? Малдер всегда был вежлив с Биллом, а Билл ни с кем больше так себя не ведет. Он мой старший брат, я люблю его, но я ударила его — ударила так сильно, что, будь он преступником под стражей, мне бы пришлось отвечать за этот поступок. Простите меня, мама, Билл, мне так жаль, я люблю вас обоих…» «Но и Малдера я люблю. И хочу его. Я имею на это право, так ведь? Я знаю, вы думаете, что он как раз из тех мужчин, с которыми меня предупреждали не связываться. Может быть. Он смотрит на меня, трогает меня, как такой мужчина». «И знаешь, что, Билл? Я хочу этого. Будь у него малейший шанс таким оказаться, и я была бы счастлива». «Думаю, тебе это известно — поэтому ты его так ненавидишь». «Я помню, чему учила нас мама: целуй, обнимай и трогай только выше талии, остальное — после брака. Прекрасно, что вам всем удалось соблюсти эти правила. Но у меня не получилось». «Простите. Мне очень жаль. Я знаю, что вы все разочарованы во мне. Хотя, на самом деле, мне не жаль». «Я доверяю Малдеру свою жизнь, Билл, хоть тебе это и не по душе. Я отдала свою судьбу ему в руки давным-давно, и он ни разу меня не подвел. Шесть лет, Билл, — и все это время он относился ко мне так, как будто я какой-то священный тотем — он ни разу не прикоснулся ко мне, как мужчина прикасается к женщине. До вчерашнего дня». «Я совершила столько ошибок… Но все ли их нужно считать ошибками? Я бывала не права, не раз. Но я просто не знаю, какой у меня был выбор». «Время предостережений окончено, Билл. Уже давно. Отпусти меня». «Прости, что ударила тебя. Я бы отдала все — почти все, чтобы повернуть время вспять. Я просто не могла больше выносить твою ругань. Ни секунды. Никто меня не слушает. Ни Билл, ни Малдер. Почему я не вправе сама распоряжаться собой?» «Составь мой психологический портрет, Малдер. Залезь мне в голову, разберись, чего же я хочу, что собираюсь делать дальше». «А потом сообщи мне, ладно?» «Я все еще федеральный агент. Малдер не сможет спрятаться от меня. Когда я вернусь на работу, то найду его и заставлю меня выслушать». «Только ведь у меня не получится. Просто не получится. Это загонит его в ловушку, отнимет возможность сбежать. Эмоциональное изнасилование. Я не могу так поступить. Не с ним». «Я должна отпустить его». И вдруг Дана Скалли обнаружила, что все еще может плакать.***
Мэгги Скалли тоже не спалось. Она не могла понять, что же случилось, почему Билл-младший и Дана позволили этому разрыву произойти, почему ничего не сделали. «Сейчас же Рождество», — думала она, и к глазам подступили слезы, стоило ей вспомнить те далекие рождественские праздники, когда Билл еще был мальчиком, а Дана — прелестным рыжеволосым ангелочком. Мелисса еще была жива. И Билл-старший. Мэгги не сдержалась и повернулась посмотреть на пустую сторону кровати. «Он умер шесть лет назад, — подумала она, — а я все равно думаю, что это его сторона. Так же, как когда он был в плавании. Так будет всегда». «Иногда я делаю вид, как будто он просто уплыл, а я жду того дня, когда спущусь к докам встречать его. Как бы я хотела, чтобы это оказалось правдой, чтобы он был здесь и сказал, что мне делать». «Ты знаешь, что делать, Мэгги. Как всегда». Мэгги подпрыгнула, услышав низкий мужской голос, произнесший эти слова. Ей показалось, или правда кто-то был в ее комнате? Нет. Никого. «Это невозможно, — подумала она. — Голос так похож на Билла. Я, наверное, правда не в себе от расстройства: мне чудятся голоса». «Или нет?» «Или я действительно знаю, что делать?»***
— Дана? Это голос матери. Мама. — Дана, ты не спишь? Мне показалось, я слышала… — Я не сплю, — ответила Дана и привстала. — Заходи. Мэгги открыла дверь, подошла к постели и, сев на край, взяла дочь за руку. В лунном свете, проникавшем в комнату через жалюзи, она ясно видела лицо Даны. — Ты плакала, — сказала Мэгги, убирая волосы с лица дочери. Та кивнула. Она как будто хотела что-то сказать, но ее губы задрожали. Дана закрыла глаза и с трудом сглотнула, пытаясь вернуть самообладание. «Бедная деточка, — подумала Мэгги и почувствовала, что к ее глазам тоже подступают слезы. — Почему она так борется с нормальными человеческими чувствами? Что я сделала такого, что она выросла, думая, что плакать стыдно?» — Дана, — сказала Мэгги едва слышным голосом. — Дана, милая, все хорошо, все хорошо. Дана наконец сдалась и позволила матери обнять ее. — Мама, я не знаю, что делать. Прости, что я ударила Билла, мне так жаль! Прости, что испортила всем Рождество. Не знаю, что со мной такое. Мне кажется, я только причиняю всем страдания. — Тихо, Дана, тихо, — говорила Мэгги, поглаживая ее по спине, как много лет назад, когда ее дочь еще была ребенком. — Билл знает, что ты не хотела. — Но я хотела, мама, — сказала Дана, выпрямившись и вытирая слезы. — Я разозлилась и хотела причинить ему боль. Раньше я такой не была. — Ты и сейчас не «такая», — сказала Мэгги, гладя Дану по волосам. — Я именно «такая», — ответила она. — И даже хуже. Надеюсь, ты никогда не узнаешь, какая я. — Мне и так это известно, Дана, — сказала Мэгги немного обиженно. — Ты же моя дочь. — Нет, — Дана покачала головой, — ты не знаешь и не захочешь знать. Никто бы не захотел. «Понятия не имею, что она собирается сказать, — подумала Мэгги, внезапно почувствовав себя неловко, — но, может быть, она права. Наверное, я и правда не хочу знать. Но что бы это ни было, Билл-младший ошибается». «Я не поведу себя, как он. И если Дане хочется рассказать, я ее выслушаю». — Дана, чего же такого ужасного я о тебе не знаю? Стрелки отсчитывали секунды на будильнике Даны. Мэгги ждала, когда Дана начнет, но она медлила, отрешенно смотря на окно. Молчание затянулось. — Дана? Снова молчание. — Мам, — сказала наконец Дана и вновь остановилась. — Я… Мама, я обычно об этом не говорю. — Со мной или ни с кем? — Ни с кем, — ответила Дана, решительно помотав головой. — Даже с Малдером. Я всегда была с ним так… холодна, иногда даже бессердечна. — Нет, Дана, ты не бессердечная, — сказала Мэгги ободряюще. — Просто ты… такая, какая есть. Даже когда была маленькой девочкой… Мисси болтала часами. А ты… Ты всегда была погружена в себя и почти никогда никого не подпускала близко. Дана кивнула. — Да, но я пытаюсь. Но не могу, как бы сильно мне ни хотелось. Дана перевела взгляд на дверь шкафа. — Я все держу в себе. Даже половины слов, которые мне следовало сказать в этой жизни, я не произнесла. Папа умер, Мисси тоже, теперь и Малдер меня покинул — по-другому. И всем этим людям я столько не сказала! И не могу сказать, даже зная, что надо. — Ты боишься, Дана, — мягко сказала Мэгги. — Иногда бояться — нормально. Но по причинам, которых я не понимаю, для тебя это невыносимо. Дана снова замолчала. — Дана, что случилось вчера? — спросила Мэгги. — Не с Биллом. Это я и сама поняла. Что случилось с Фоксом? — Он ушел, — сказала Дана. — Знаю. Почему? — Я имею в виду, ушел насовсем, — произнесла Дана с трудом. — От меня. Он собирается попросить перевод. Глаза Мэгги расширились от удивления. — Из-за Билла? — Нет, — ответила Дана. — Он сказал мне, когда мы были в больнице. Сказал, что не может допустить, чтобы со мной опять что-нибудь случилось. Думаю, при желании можно обвинить Билла. Видит Бог, он очень старался, чтобы это произошло. — Так, значит, Билл вчера… — не договорила Мэгги. Дане явно было не по себе. — Билл увидел… Он вошел, когда я… Когда мы целовались на прощанье… И Малдер… Обнимал меня… «О, Дана, милая, — подумала Мэгги, подавив улыбку. — Ты же взрослая женщина, врач, агент ФБР, и так стесняешься сказать мне что-то настолько невинное?» — Значит, Билл увидел, — сказала Мэгги, — как тебя обнимал — могу себе представить, как, хотя это уже не имеет значения, — мужчина, которого ты любишь. Дана едва заметно кивнула, все еще чувствуя себя неловко. — Только не говори, что считаешь себя виноватой, — сказала Мэгги. — Не то чтобы виноватой, — сказала Дана, подыскивая слова. — Может, чуть-чуть. Главным образом я чувствую себя так, как будто… как будто кто-то посягнул на мою свободу. Билл мог бы… отвернуться. Должен был. Дана прикусила губу. — Может, если бы Билл не вмешался, я бы убедила Малдера передумать. Мне кажется, он на это надеялся. — Не так легко изменить мнение мужчины, Дана. Особенно, если он верит, что прав, — мягко сказала Мэгги. — Если он благородный человек, — а я думаю, Фокс именно такой, — он будет придерживаться своего решения, даже если оно идет вразрез с его истинными желаниями. Просто мужчины такие — достойные мужчины, и тут уж ничего не поделаешь, как бы сильно ты не старалась. — Но я могла попытаться, — упрямо сказала Дана. — Мне просто нужно больше времени. — У тебя было шесть лет, Дана, — заметила Мэгги, но в ее голосе не прозвучало издевки. — Почему ты так долго ждала? Дана вздохнула, понимая, что мать задает резонный вопрос. — Из-за Бюро, — сказала она. — Из-за нашей репутации, нашей работы. И из-за опасности. Некоторые люди используют меня, чтобы добраться до Малдера. Если бы он стал… — Дана помедлила. — Если бы мы стали любовниками, они бы и это использовали в своих целях. — Дана, я не понимаю тебя, — обеспокоенно сказала Мэгги. — Кто использует тебя? Зачем? Дана взглянула на мать и улыбнулась, но этой улыбки было недостаточно, чтобы затмить боль в ее глазах. — Я же сказала, — ответила она. — Ты не захочешь знать. — Я хочу понять, но пока не понимаю, — сказала Мэгги. — Не понимаю, как взаимная любовь может вас обоих так сильно пугать. — Не знаю, как объяснить это тебе, — сказала Дана. — Я даже сама толком не понимаю. Только знаю, что это опасно — любить Малдера опасно, и самое ужасное заключается в том, что меня саму нужно опасаться. Я просто больше не понимаю себя: иногда смотрю в зеркало и думаю, кто же это там, в отражении? Разве это я? Я ведь врач, какой же врач станет убивать людей? «Она убивала людей? — подумала Мэгги в ужасе. — Она даже змею не могла убить. Как такое возможно?» Она увидела раскаяние в глазах дочери. — Прости, — сказала Дана. — Не надо было говорить. — Дело не в этом, — сказала Мэгги, качая головой. — Просто… Ты никогда не рассказываешь об этой части своей работы, Дана. Дана тоже покачала головой. — Нет. И сейчас не собиралась. Но от этого никуда не денешься. После долгого молчания она заговорила снова. — Ты хотела узнать, почему я так долго ждала, но мне сложно ответить на этот вопрос. У меня много причин. И у Малдера, видимо, тоже. Наверное… Сначала казалось, что это неуместно, а потом между нами стало слишком много боли. Слишком много страха. Слишком много сожалений. Дана теребила руками уголок простыни. — Иногда я просто не нравлюсь себе больше, а ведь когда-то я гордилась тем, что работаю врачом, федеральным агентом. Это было весело — как тогда, в детстве, когда я наряжалась в твои вечерние платья. Помнишь, как мы с тобой летали в Сан-Диего навестить Билла сразу после того, как я окончила Квантико? Мэгги кивнула. — Когда ты проходила через рамку в аэропорту, включился сигнал, подбежала охрана. Но ты показала им удостоверение, и тебе дали пройти. — Да, точно, — ответила Дана. — Ты так гордилась мной тогда, была в таком восторге, что я даже могу пройти с оружием на борт самолета, и даже я сама собой восхищалась. Но это были игры в ФБР, мам. А настоящая работа в ФБР начинается тогда, когда понимаешь, почему тебе можно летать с пистолетом. «К чему ты клонишь, Дана? — подумала Мэгги и вдруг почувствовала прилив вины. — Верно старое изречение: будь осторожнее со своими желаниями. Будь осторожнее с тем, о чем молишься, с тем, что можешь получить в награду». Она молилась, чтобы Дана открылась ей, но сейчас не была уверена, что готова выслушать ее. — Если бы ты знала правду… Но я не хочу, чтобы ты знала, — сказала Дана, как будто прочитав мысли матери. Она помотала головой. — Не хочу никому рассказывать. Моя работа — стоять на страже у стены, отделяющей человечество от ада. Когда я об этом рассказываю, эта стена начинает рушиться. Дана снова посмотрела в окно. Через жалюзи проглядывали слабые солнечные лучи. Рассветало. — Я устала, мам, — сказала она. — И никому больше не могу доверять, кроме Малдера. Дана обернулась и посмотрела на мать. Ее голубые глаза выражали ясность и спокойствие. — Не знаю, почему, но я все время думаю о том, что произошло бы, если бы меня убили. Я знаю, что вы все скорбели бы обо мне, но в то же время — злились на меня и никогда бы не простили, никогда бы не поняли, как я такое допустила. — И ты думаешь, Фокс понял бы? — Малдер… Малдер сам бы застегнул мешок с трупом и, стоя над моим истекающим кровью телом, сказал бы, что оно того стоило, что я не прожила жизнь зря и не умерла впустую. Он сказал бы это искренне. — Думаешь, он так легко смирился бы с твоей смертью, Дана? — спросила Мэгги, которую немного задел такой поворот мыслей, но она все равно намеревалась довести дело до конца. — Я — нет. — Я не это хотела сказать, — ответила Дана. — Я имела в виду, что Малдер бы знал, он бы понял, почему это произошло. Он бы не злился на меня, просто выместил бы свой гнев на том, кто меня убил: даже если бы ему на это потребовалось 50 лет, Малдер выследил бы виновного и хладнокровно его убил. А потом, думаю, отправился бы домой, повесил бы пальто на вешалку, сел на диван и застрелился бы из собственного пистолета. Дана закрыла лицо руками. — Поэтому он оставил меня? Потому что я больше не могу отгонять от него демонов? А только вызываю новых? Мэгги онемела. «Дана права, — подумала она. — У меня нет никакого желания слушать это. Видеть Дану такой. Я никогда не хотела, чтобы она такой стала. Об этом ей и хочется поговорить?» «Если так, тогда все остальное я никогда, никогда не хочу слышать». «Но я должна, Дана. Должна позволить тебе выговориться. Может, так мне станет лучше, несмотря на то, что я так подвела тебя, что на самом деле не понимаю, как тебе помочь. И самое ужасное — что ты тоже об этом знаешь». Вдруг Мэгги услышала угрюмый смех Даны и похолодела от страха. — Я тебе говорила когда-нибудь, что стреляла в Малдера? — услышала она вопрос Даны. — Ты стреляла в него? «О Боже, это уже за гранью моих возможностей, — подумала Мэгги. — За что, Дана?» — Чтобы он не совершил убийство, — разъяснила Дана. — Он собирался пустить пулю в голову подозреваемого — человека, который, по его мнению, убил его отца. — Не могу поверить, Дана, — ответила Мэгги, качая головой. — Это совсем не похоже на Фокса Малдера, которого я знаю. Дана пожала плечами. — Он, конечно, был слегка не в себе в тот вечер, но он легко может убить. Я видела, как он это делает. Много раз. — Господи, Дана, зачем ты мне это рассказываешь? — вскрикнула Мэгги, не выдержав пытки. Дана раздумывала минуту, а потом посмотрела на мать. — Я не хотела причинить тебе боль, мама. Но ты должна понять: стрелять в людей, убивать их и рисковать своей жизнью — это часть моего мира теперь. Настолько, что я даже выстрелила в Малдера, потому что только так могла его защитить, не позволить ему зайти слишком далеко. Он сделал бы то же самое для меня. «Не понимаю тебя, Дана, — подумала Мэгги. — Совсем не понимаю. И не узнаю тебя, когда ты такая». Дана посмотрела в потолок, закрыла глаза и вздохнула. — Если бы я тогда не нажала на курок, если бы дала Малдеру возможность убить того человека, то стала бы такой же, как те люди, которых мы пытаемся остановить. Но ты, наверное, уже считаешь меня такой. — Нет, Дана, — сказала Мэгги. — Никогда так не думай. Ты сделала то, что считала правильным, даже если могла при этом убить Фокса. — Я не собиралась его убивать, — сказала Дана. — Малдер знал, что я его не убью. Но, наверное, не думал, что я вообще стану в него стрелять. — Он простил тебя? — спросила Мэгги. — Он поблагодарил меня за то, что я о нем позаботилась, — ответила Дана. — Малдер верит… Верил мне настолько, что позволил остановить себя до того, как его… его гнев, его ярость… вышли из-под контроля. Он понял, почему я так поступила. — Хорошо, что хоть кто-то понимает, — сказала Мэгги, осознав свою ошибку сразу же, как только слова вылетели у нее изо рта. — Нет, Дана, я не хотела, правда… Она прервалась на середине предложения, удивленная и испуганная холодной улыбкой на лице дочери. — Мам, — сказала Дана, — все нормально. Как я и сказала: как ты можешь понять меня, раз я сама себя не понимаю? — Но ты сказала, что Фокс понимает. — Лучше, чем другие. Да. — Ты правда любишь его, Дана? — Больше всего на свете, мам, — прошептала Дана. — Больше, чем ты можешь себе представить. — Ну, не знаю, — ответила Мэгги, радуясь возможности немного разрядить обстановку. — Я многое могу представить. Я же не всегда была такой древней. Дана наконец-то искренне улыбнулась. «Хорошо», — подумала Мэгги. — Прости, мам, — сказала Дана. — Даже в моем возрасте мне тяжело думать о тебе как о женщине, а не как о матери. — Мне тоже непросто думать о том, что моей девочке… приходится делать такие вещи, терпеть такую боль, — сказала Мэгги, нежно прикоснувшись к руке Даны, лежавшей на одеяле. — Я правда не знаю, что мне обо всем этом думать. Я не видела Фокса с такой стороны, и мне тяжело принять, что ты влюблена в человека, который так жесток, как ты его описываешь. Это меня пугает. — Он бы никогда меня не тронул, — уверила Дана страстно. — Наверное, я единственный человек на свете, которого он бы не тронул. — Дана, но я-то этого не знаю наверняка, хоть и хотела бы. Но я тебя люблю и попробую поверить, что ты знаешь, что делаешь. — Этого мало, — сказала Дана. — У меня нет никаких оснований бояться Малдера. И я не хочу, что ты боялась. У меня даже сомнений нет в том, что он скорее умрет, чем причинит мне зло. — Не знаю, что еще тебе сказать, — сказа Мэгги, подняв руки в защитном жесте. — Насколько мне известно, жестокие люди жестоки всегда, и больше всего достается от них именно их близким. — Мам, ты не понимаешь, — тихо ответила Дана. — Ты не слушаешь, что я тебе говорю. Если ты боишься Малдера, то должна точно так же бояться меня. Мы с ним не такие уж разные. — Дана, не говори так, — сказала Мэгги. — Это правда. Я знаю, что его мать думает обо мне. Она этого не скажет вслух, но я и так вижу. Она думает, что я жестокий человек и подталкиваю к насилию ее сына. Что я не могу его защитить, что плохо на него влияю и представляю опасность для ее семьи. И, может быть, она права. В конце концов, я же в него стреляла. — Но ты не такая, Дана! — негодующе запротестовала Мэгги. — Это видно любому… — Любому? — переспросила Дана. — Но не миссис Малдер. Она боится — за своего сына и за себя. Только ничего не дает ему взамен: он не может прийти к ней так, как я к тебе. Она старается этого не показывать, но я-то знаю, что она стыдится Малдера и презирает меня за то, что я с ним. Не хочу, чтобы и ты так думала обо мне. Или о нем. — Я и не думаю, — сказала Мэгги с искренностью и настойчивостью, молясь, чтобы в этих словах оказался ключик к сердцу Даны, чтобы ее материнская любовь наконец пробилась через пугающе мрачное настроение дочери. — Я горжусь тобой. И твой отец гордился. Гордился твоей верностью делу, гордился, что ты можешь пожертвовать собой ради благого дела, гордился, что ты ведешь себя смело даже под огнем противника. Он не мог этого сказать, но искренне гордился тобой. — Надеюсь, мам, — тихо сказала Дана. Ее губы задрожали в попытке сдержать слезы, но они все равно потекли, и Мэгги нежно обняла дочь. — Я совсем не смелая, мам, — прошептала Дана, прижавшись к плечу матери. — Я бы очень хотела такой быть. Если я и выгляжу смелой, то во многом благодаря Малдеру. Как объяснить это Биллу? — Может, и не надо, — ответила Мэгги. — Не всегда получается изменить людей, заставить их стать такими, какими они должны быть по твоему мнению. Неважно, как сильно ты их любишь, все равно не получится. Но есть кое-что, что можно сделать — и, думаю, ты уже это сделала, — сказать Биллу, что он не обязан быть в восторге от твоих решений, но ему придется их уважать. В том числе выбор медицины, ФБР и, вероятно, Фокса Малдера тоже. — Ты права, — прошептала Дана, вытирая слезы. — Я люблю брата, не хочу причинять ему боль. Но еще люблю свою работу и даже больше — своего напарника. И мне хотелось, чтобы он обнимал меня, целовал меня, прикасался ко мне. Мне очень этого хотелось. Со мной разве что-то не так? — Нет, — сказала Мэгги. — Так и должно быть, если ты действительно его любишь, хотя я по-прежнему верю, что вещи более интимные, чем просто прикосновение, должны совершаться в браке. Не будь с Биллом слишком строга, Дана: старшим братьям не нравится думать, что их сестры тоже занимаются сексом — неважно, замужем они или нет. Дана не ответила, но отстранилась, и Мэгги увидела, как напряглось ее лицо. Мэгги вздохнула. — Дана, я не хочу, чтобы вы с Биллом расстались врагами. Через неделю ему лететь в Сан-Диего, после этого он опять уйдет в плавание на три месяца. Его не будет очень долго. Постарайся поговорить с ним до отъезда. Объясни, что чувствуешь. Может, вы сможете помириться. — Сомневаюсь, — ответила Дана. Мэгги подумала немного. — Можно я поговорю с Биллом, перескажу ему кое-что из того, что ты мне сказала? — Да, если хочешь, — сказала Дана. — Но вряд ли он готов это услышать.