Бессмертная надежда

Быть родителем – непростая ноша. Кейшин никогда не видел себя в роли отца. Его амбиции перекрывали любой зародыш мыслей об отцовстве. Потому что в первую очередь он король, ему нужно думать о народе и своих приближённых, о государстве, о его защите. Во вторую очередь он вампир – существо, в продолжении рода не нуждающееся. Его век долог, а разум лишён человеческих предрассудков и желаний. Всю свою длинную жизнь Кейшин видел рядом с собой только Такеду, нуждался лишь в нем и безмерно им дорожил. Однако однажды на свет появился Тобио. Маленький принц, родившийся по необходимости, но ставший впоследствии ключевой фигурой в жизни короля, изменивший его мировоззрение, взгляды. Изменивший его. Укай любит своего сына невероятно сильно и беспокоится за его благополучие круглые сутки. Каждый раз, когда он видит Тобио, ему хочется сбросить все маски, перечеркнуть титулы и просто заключить его в теплые объятия, погладить по волосам и прошептать нежно, что любит. Однако эта, казалось бы, рядовая родительская формальность недоступна для него. Ему нужно быть сдержанным, строгим, холодным. Он обязан. Теперь, когда Тобио стал совсем взрослым, встретился со своим фамильяром и сформировал цели и взгляды, когда он, совершенно точно, готов перенять на себя королевские обязанности и занять престол, Кейшин и вовсе затосковал. На душе стало совсем пусто. Ведь отпускать своего ребенка из-под крыла в свободный полёт тяжело, признавать его взрослым, полноценным и независимым – очень сложно. — Король-маразматик – это грустно, Кейшин, — с улыбкой говорит Такеда, рассматривая широкую спину короля, чей властный силуэт красиво обрамляет свет утренних лучей. Укай холодно смотрит в высокое окно, он глубоко в своих мыслях, и прямо сейчас на его лице застыло абсолютное равнодушие. Но Иттетсу слишком хорошо знает этого вампира. — Ты же сам его отправил на эту вылазку, тогда в чем дело? — Я в прямом смысле проспал более ста пятидесяти лет его полноценной жизни, практически не участвовал в процессе его взросления, не помогал ни делом, ни советом... — Кейшин тяжело переводит дыхание и опускает взгляд в пол, качая головой, — меня буквально не было рядом с ним всю его сознательную жизнь. А теперь, когда мы снова встретились, я бесцеремонно бросаю его в пекло событий и обрекаю на тяжёлую жизнь правителя, — он разворачивается и усталым взглядом смотрит на своего фамильяра. — И это в лучшем случае. А если у нас ничего не выйдет? Он же может... — он запинается, сухо сглатывает и прикрывает ладонью глаза. — Погибнуть? — Такеда говорит тихо, задаёт вопрос аккуратно. Его голос вкрадчивый, а взгляд тёмных глаз грустный и понимающий. — Мы всё можем погибнуть, Кейшин. Весь мир в зоне риска. — Меня мало интересует весь мир, — холодно отзывается Укай. — Неужели? — улыбнувшись, спрашивает Иттетсу. Он делает несколько шагов вперёд, сокращая расстояние до короля, и перехватывает его руку, отстраняя от лица. Он смотрит в глаза пристально и уверенно, не позволяет отвести взгляд и спасовать. — Ты серьёзно пытаешься обмануть меня? Кого угодно, Кейшин, даже себя, ты можешь ублажать этими пафосными речами, создавая видимость того, что ты чёрствый и равнодушный. Что тебе нет дела до людей, до этого мира, до его будущего. Кого угодно, Кейшин, но не меня. Укай хмурится и пытается высвободить свою руку, но пальцы Такеды только прочнее смыкаются на запястье, сжимают слегка болезненно и показательно. Кейшин шумно выдыхает и все же отводит взгляд, не выдержав стороннего напора. Наверное, он никогда не сможет привыкнуть к столь разительным отличиям между внешностью Иттетсу и его характером. — Мне не убежать от тебя, — на выдохе говорит он, и уголок его губ невольно приподнимается в кривой ухмылке. — Даже не пытайся, — с издевательской усмешкой заключает Такеда. — Впрочем, если у тебя есть определенный фетиш на погони, я могу тебе подыграть, — его глаза на секунду словно загораются, в них проскальзывает яркий блеск, а губы растягиваются в довольной улыбке. Он расжимает пальцы и выпускает чужую руку, которая небрежно падает вдоль туловища. — Не уверен, что я бы вообще смог остаться в здравом рассудке без твоего специфического чувства юмора, Тсу, — Укай мягко смотрит на своего фамильяра, ловит его взгляд и опускает ладонь на его торчащие волосы, едва их приглаживая. — Однако сейчас я и правда хочу убежать. — Я сломаю тебе ноги. — Жестоко. — Ты старый и дряхлый вампир, куда ты собрался бежать? — мотая головой, спрашивает Такеда. — Это твоя война. Это твой путь. Это наша с тобой ноша. Кто, помимо нас, направит молодежь на верный путь? Кто поможет им и подскажет? Куда ты собрался бежать, Кейшин? — Ты прав, — на выдохе отвечает Укай. — Как всегда. — Мы здесь, чтобы избежать смертей, ты забыл? Я могу напомнить, сколько жизней было положено на эту сомнительную авантюру, сколько преданных тебе людей, магов и вампиров пали в ожесточенном сражении, чтобы ты снова смог все отстроить. Могу показать тебе, сколько надежды и веры в них было. Хочешь сдаться? Убежать, поджав хвост, захватив с собой меня и Тобио? И забыть обо всём? А сможешь? Возьми сначала в руки себя, а потом и судьбу оставшегося твоего народа. Мы здесь для того, чтобы никто не погиб. Запомни это. Кейшин улыбается только и тянется к Иттетсу, обнимает его за талию и наклоняется к его лицу. Касается мягких губ аккуратным поцелуем и шумно выдыхает. — Хочу поведать тебе о своих фетишах. — Идиот, — Такеда усмехается и перехватывает его за руку, дёргает на себя, тянет ближе к кровати. Он совсем не понимает, как можно было влюбиться в такого глупого короля настолько сильно. Кенма оказался свидетелем этого разговора совершенно случайно. Он пришел к Кейшину с вопросом, но не решился нарушать диалог своим присутствием. Он никогда не был любителем подслушивать и собирать по углам какие-то сплетни, не предназначенные для его ушей, однако смятение, неуверенность и страх правителя непроизвольно передается и подчинённым. Кенма замер у двери не по своей воле. Его сковала паника, ведь он услышал то, что не должен был – опустошенный и растерянный голос короля, ощутил его сломленную волю и шаткое настроение. Кейшин никогда не показывает свои переживания, держится стойко и уверенно, только Такеда знает его настоящие эмоции и мысли. Кенма стал невольным свидетелем. И его это выбило из колеи. Когда слова за дверью смолкли, он наконец вернулся в реальный мир и осознал, что его сердце колотится неистово, а дыхание совсем сбилось. Он сглотнул и оттолкнулся от стены, поспешив удалиться. Быстро спустился по лестнице и пробежал возле открытой комнаты Ивайзуми. Всегда ленивый, медлительный и безэмоциональный Кенма своим скоростным кроссом привлёк его внимание. — Это сейчас Кенма, что ли, пронесся? — нахмурившись, спрашивает Ивайзуми, попутно отбиваясь от Ойкавы, который все никак не может насладиться его обществом. — Почему тебя волнует кто-то левый, когда я пытаюсь тебя обнимать? — забавно насупившись, обиженно спрашивает Тоору. — Потому что быстрый Кенма – это странное явление, идиот, вдруг что-то случилось? У нас нет времени расслабляться. И, как капитан королевского отряда, ты лучше меня это должен понимать и быть всегда начеку, — устало выдохнув, Хаджиме упирается в грудь Ойкавы и грубо его отталкивает. — Ты ведёшь себя как ребёнок. И я говорю не только про сейчас. Тоору в момент становится серьезным. Он запрокидывает голову и показательно трёт пальцами глаза. — Ты всегда такой серьезный и занятой, — говорит он холодно, — слишком ответственный. — Компенсирую твое разгильдяйство и безответственность, как фамильяр. Кто-то же должен быть адекватным в нашем тандеме. — Мы ходим по лезвию ножа, — замечает Ойкава и падает на кровать, всматриваясь в белоснежный потолок. — Каждый день может стать последним. Мы не виделись так долго, а ты все время твердишь мне о правилах, законах и преданности королю. Мне все это не надо. Я просто хочу быть с тобой столько, сколько мне ещё отведено. Каждый день. Без перерывов на сон и обед. Просто быть с тобой. Неужели ты по мне совсем не скучал? Ивайзуми какое-то время смотрит на Тоору, а затем отворачивается и подходит к окну, заодно прикрывая дверь. Он смотрит на горный хребет, долго наблюдает за безмятежно плывущими ватными облаками, за градиентом солнечных лучей и слушает тишину. А затем выдыхает судорожно и складывает руки на груди. — Каждый день, — говорит он едва слышно и выдерживает затяжную паузу. Ойкава приподнимается на локтях и принимает полусидячее положение, смотрит на него, слегка прищурившись, и почти не дышит, не желая пропустить ни единого слова. — Каждый чёртов день был для меня невыносимым испытанием. Я делал всё, чтобы не думать о тебе, твоём надоедливом характере, слащавой улыбке, о назойливых и раздражающих прикосновениях, о твоих лисьих глазах, которые только на меня смотрят с неподдельной нежностью, и руках, которые только меня обнимают так бережно, — он судорожно выдыхает и сильно сжимает трясущимися пальцами рукава рубашки. — Каждый чёртов день на протяжении долгих столетий, конченный ты придурок, я медленно умирал, пока ты спокойно дрых в своей долбанной пещере. Какое ты вообще имеешь право сейчас пытаться манипулировать моими чувствами? Я научился жить без тебя, мне пришлось научиться, чтобы просто не сдохнуть от тоски. Пришлось стать таким. Пришлось, понимаешь? Забить голову работой, обязанностями, законом. Чем угодно, лишь бы не думать о том, что ещё неизвестно сколько времени я буду без тебя. Ивайзуми всегда был сдержанным человеком, который мог взорваться в любой момент. Он и правда ответственный, с виду равнодушный и холодный. Но Ойкава знает слишком хорошо. Что прямо сейчас он уже не может сдерживать свою импульсивность, свой взрывной нрав, который он всегда прячет под маской спокойствия. Что самый главный раздражитель в жизни Хаджиме – это Тоору. Что лишь он может вызвать нескончаемый поток эмоций и нецензурной брани. И это, в какой-то степени, даже лестно. Ойкава улыбается невольно. Ему приятно слышать эти слова. Однако на душе скребут кошки, потому что его драгоценному и безмерно любимому фамильяру без него пришлось пережить слишком много боли. Он поднимается с кровати тихо, аккуратно и бесшумно подходит к Ивайзуми сзади и крепко обнимает со спины, прижимая к себе. — Прости, — шепчет он на ухо, обжигая горячим дыханием нежную кожу, мягко целует шею и технично расстёгивает нижние пуговицы рубашки, пробираясь холодными пальцами под неё и смыкая их на животе. — Я больше никогда тебя не оставлю. — Иди к чёрту, придурок. Кенма и сам не понял, почему поддался некотролируемой панике, почему так завелся. Он вбежал в общий зал весь запыхавшийся, прижался к стене и осел на пол, пытаясь привести себя в порядок. Головой он понимает, что любому живому существу присущи такие чувства, как страх и неуверенность. Что каждый разумный вид может сдать позиции, поддаться смятению. Но заметить неуверенность в лидере, который никогда не позволял кому-либо в себе сомневаться, действительно, страшно. Кенма даже не замечает того, что в зале находится не один. Он лишь хватается за рубашку и нервно её сжимает в районе груди, жадно вбирая носом сухой и горький воздух. — Ты в порядке, котёнок? — Алиса подходит к нему совсем бесшумно, протягивает тонкую ладонь к взъерошенным волосам и аккуратно их приглаживает. — Что случилось? Кенма невольно отшатывается. Он смотрит диким кошачьим взглядом на девушку и резко подскакивает с места, убегая прочь. — Какие у вас все здесь странные, — с лёгкой улыбкой замечает Алиса. — Он точно в порядке? — Это и правда странно, — равнодушно говорит Акааши, кажется, совсем смирившийся с надоедливым Бокуто, который бесконечно к нему льнёт. — Кенма всегда спокойный и скупой на эмоции. — Странно это слышать от тебя, — справедливо замечает Алиса. — Кейджи может быть очень даже эмоциональным и совсем не спокойным, — говорит Бокуто, растягивая губы в довольной широкой улыбке. Он заслуженно получает локтём в живот, но обнимает, кажется, только крепче. — В любом случае, подозреваю, что в таком состоянии он не подпустит к себе никого, кроме Куроо, — расслабившись, Акааши прикрыл глаза и облокотился на крепкую грудь Бокуто всем весом. — В конце концов, он и правда очень схож повадками с котами. — Где, кстати, этот придурок? — подаёт голос Тсукишима. — Тсукки... — Ямагучи тяжело вздыхает и прикрывает глаза, качая головой. — Он старше тебя и по возрасту, и по званию, соблюдай субординацию. — Хорошо, — поправляя очки, соглашается Кей. — Где, кстати, этот высокопоставленный капитан-придурок? — Тсукки... Куроо спускается по лестнице из параллельного крыла. Он озирается, будто что-то ищет, идёт медленно и останавливается возле длинного дубового стола. — Вспомнишь... — Тсукки! — Что? Говорю, вспомнишь лучик – вот и солнышко. Капитан, котёнка не теряли? — Как раз ищу, — слегка охрипшим голосом говорит Куроо. У него на душе совсем неспокойно, поэтому он даже не реагирует на стандартные саркастичные выпады Тсукишимы. — Где Кенма? — Побежал в правое крыло, — отзывается Акааши. — Побежал? — вскинув брови, спрашивает Куроо. — Кенма? — Побежал, — отвечает Кей. — Кенма. Куро шумно выдыхает и резко соскакивает с места, тенью ускользая вверх по лестнице за жалкую долю секунды. — Кружок драматического театра, а не королевский дворец, — качая головой, говорит Тсукишима и переворачивает страницу книги. Кенма заперся в своей комнате. С каждой минутой в одиночестве его всё сильнее одолевают тёмные мысли, и состояние только ухудшается. Воздух стал совсем сухим и горячим, он обжигает легкие, его катастрофически не хватает. И все вокруг туманное, неясное и пугающее. Кенма уже совсем не понимает, что происходит, он будто бы не в этой реальности. В голове прочно засели мысли о том, что все тщетно, что ничего не выйдет, что он снова потеряет Куроо и останется один. Он забился в угол, спрятался от самого себя и плотно зажмурил глаза. Он дернулся, услышав глухой стук в дверь, и вжался в стену только сильнее. Прямо сейчас он действительно не хочет никого видеть. Потому что его пугает любой шорох, любой перелом света и даже собственная тень. — Кенма, это я. Голос Куроо звучит в глухом вакууме, отдаленно, будто бы где-то глубоко в сознании. Кенма закрывает уши и упирается лицом в колени. Неприятный стук нарастает, становится более громким и частым, он больно бьёт по ушам и оседает страхом в голове. А затем дверь и вовсе слетает с петель. Куроо заходит медленно. Его взгляд падает на забившегося в угол Кенму, и все пазлы складываются в целостную картинку. В прошлом они не единожды переживали подобные приступы. Первый раз было, действительно, страшно. Ещё более страшно было осознанно оставлять любимого на многие века одного, без поддержки и крепкого плеча рядом. Но сейчас они вместе, и любая трудность им нипочём. Куроо опускается на одно колено перед Кенмой, ловит его озлобленный, полный ужаса, взгляд, аккуратно берет его ладонь и мягко целует каждый палец. Кенма напряжен, он едва осознает происходящее, хочет вырваться и убежать. Не контролирует даже свою магию, которая хаотичными потоками вырывается наружу и растворяется в воздухе. — Кенма, дыши, пожалуйста, медленно, как я учил, — Куроо делает показательный вдох, затем размеренно выдыхает, он мягко гладит чужую ладонь и неотрывно смотрит в глаза напротив. — Ты теряешь магию, Кенма. Дыши как я. Он наблюдает за тем, как Кенма делает первые попытки привести дыхание в порядок. Его вдохи все ещё частые, но уже более ровные, хотя в моменте всё-таки надрываются. — Все хорошо, я рядом, скоро вернётся Шоё, да? Ты же не можешь показаться ему в таком состоянии, он будет волноваться, — Куроо аккуратно кладёт руку на чужую грудь, чтобы лучше контролировать частоту вдохов, по-прежнему мягко сжимает его ладонь. — О чем ты там думаешь? Все ерунда. Я гонял в город и купил тебе книгу. Какую-то приключенческую. Почитаем вместе, поугараем над тем, как люди представляют себе магических существ, а? Ну же, котёнок, освободи свои мысли от всяких глупостей, — он сокращает расстояние до лица напротив и легко касается чужих губ поцелуем, замирает в максимальной близости. — Давай вместе, вдох-выдох, вдох-выдох. Куроо медленно дышит в губы, обжигает их размеренным дыханием, чувствует, как дрожь в теле Кенмы постепенно утихает, и надрывы и колебания в дыхании становятся реже. Он мягко ведёт большим пальцем по нижнему веку, стирает с кожи свежие слезы и убирает отросшие волосы за ухо. Смотрит в глаза с волнением и бесконечной любовью, позволяет Кенме обвить свою шею дрожащими руками и прижаться крепко. — Вот так, ты молодец, — говорит на ухо едва слышно и наконец улыбается сдержанно. Куроо чувствует, как разбушевавшаяся магия постепенно утихает, её потоки становятся спокойнее и возвращаются в реликвию медленно текущей рекой. — Я рядом. Всегда. Он обнимает его крепко, тянет на себя и заставляет сесть сверху. Кенма наконец-то дышит ровно, его плечи и спина не трясутся судорожно, и сознание постепенно возвращается в реальность. Они сидят так ещё несколько часов. Пока суставы и конечности совсем не затекают. Куроо стойко терпит все наплывы физического дискомфорта, он готов ждать столько, сколько потребуется. Однако Кенма аккуратно слезает с него, садится между ног и утыкается макушкой в грудь. — Прости, я опять... — наконец говорит он. Его голос осевший, хриплый и грубый. — Не извиняйся, — с улыбкой говорит Куроо и аккуратно поглаживает мягкие каштановые волосы. — Пойдем умываться. Они спустились уже вечером, потому что внизу стало подозрительно шумно. Вернулся принц с благими вестями, и это заставило всех собраться в главном зале. Кенма все ещё с некоторой опаской смотрит на всех. В конце концов, приступы паники никогда не проходят быстро и бесследно. Он схватился за рукав Куроо и встал за его спину. Это невольно привлекло внимание Шоё, потому что он никогда не видел своего названного брата таким поникшим. — Кенма, все в порядке? — спрашивает он, нахмурившись. — Всё хорошо, не волнуйся, — с улыбкой отвечает Куроо. — Обсудите потом, пока его лучше не трогать. — Я понял, — на выдохе говорит Хината. — Спасибо, что заботишься о нём. Куроо покачивает головой и прикрывает глаза. Этот парень ещё совсем зелёный, самый юный из всех собравшихся в замке, но его рассудительности и проницательности может позавидовать любой. — Тобио, как прошло? — спрашивает Кейшин, встречая сына взглядом. — Успешно, — коротко отвечает Кагеяма. — Но об этом позже. Брат, — он переводит взгляд на Ойкаву, который кажется самым незаинтересованным в происходящем, — надо поговорить. Тобио разворачивается и уходит в ближайшую комнату, Ойкава неохотно отталкивается от стены и лениво бредёт за ним. — Будьте снисходительнее, — говорит Хината, когда Тоору проходит мимо него. — Прямо сейчас он прилагает огромные усилия и ломает свою гордость ради вас. Ойкава останавливается и улыбается широко, опуская руку на рыжую макушку. — Только ради тебя, малыш. Он заходит в комнату и закрывает за собой дверь. — Повезло тебе с малышом, — говорит он холодно, разглядывая силуэт брата в отблесках полной луны. — Я видел маму, — голос Кагеямы почему-то дрожит. Он говорит тихо и неуверенно. — Говорил с ней. — Что? — с неподдельным удивлением спрашивает Ойкава. Его глаза в момент расширяются, а слова застревают в горле. Он сжимает кулаки и с трудом терпит неприятный наплыв негативных эмоций. — Как? — Это сложно объяснить... Кагеяма не успевает ничего сказать. Ойкава вжимает его в стену, упираясь локтем в горло. Смотрит в темные глаза с яростью. — Ты уж постарайся. Тобио с трудом сглатывает и делает короткий вдох. — Мне тяжело дышать, — хрипло говорит он. — Отпусти. Ойкава чуть отстраняет руку, однако все ещё удерживает её рядом с чужим горлом. Он борется внутри себя с ненавистью и обидой. — Её нет ни в одном из миров. Её нет в междумирье, нет в мире мёртвых. Она существует как воздух – везде и нигде одновременно. Я сам не все понимаю, как я тебе могу объяснить? — Ну почему же ты такой тупой и везучий, маленький принц? Как же бесишь. Ойкава отпускает брата и разворачивается к нему спиной, сжимая кулаки. Он дышит сбито и часто. Злится, но сам не может понять, на что. Чувствует себя обделённым и несчастным. Кагеяма подходит к нему и перехватывает руку, вкладывая в нее сложенный листок. — Я всегда хотел быть таким, как ты, — говорит он спокойно. — Всегда к тебе тянулся. Хотел, чтобы ты ценил меня. Чтобы ты видел во мне брата или хотя бы просто живое существо с чувствами и эмоциями, а не глупую пустышку, с рождения наделенную всеми прелестями жизни. Всегда хотел, слышишь? Чтобы ты оценил меня по факту, увидел, сколько усилий я прилагаю, чтобы хотя бы немного приблизиться к твоему уровню. Чтобы ты перестал считать меня удачливым засранцем, родившимся с золотой ложкой во рту. Я устал. Знаешь, — он переводит дыхание, — я не виноват в смерти мамы, теперь я знаю это наверняка. Никто не виноват. Её время в физическом теле просто подошло к концу. Я больше не буду винить себя и тебе не позволю. Не буду ровняться на тебя, не буду таить обиды. Я готов всё отпустить. Потому что я люблю тебя, несмотря ни на что. Кагеяма улыбается коротко и аккуратно опускает чужие пальцы, заставляя Ойкаву сжать письмо в кулаке. А затем уходит из комнаты, прикрывая за собой дверь. В этот день Ойкава посмотрел на брата под другим углом. Впервые за долгие-долгие годы позволил себе заплакать и просидел один, сжимая в руках письмо матери, до самого утра. Этот день огласил старт тяжёлой и опасной работы. Положил начало взлетам и падениям, счастливому смеху и трагическим слезам. Он изменил всё, потому что Кагеяма окончательно решил взять на себя ответственность и грех.