***
Пит и я согласились пойти домой после соревнований вместе, а Гейл отправился со своей семьей. Чего я не ожидала, так это того, что с нами пойдет старший брат Пита, Барли, Прим, Рори и Савл Картрайт. И это была не та успокаивающая, размеренная прогулка, которой мне хотелось бы. Савл занял третье место, Барли и Пит чемпионы прошлых лет, ну и конечно же, Рори тот мальчик, который серьезно задумался вступить в команду по борьбе, так что все разговоры были о турнире и технических сторонах этого мероприятия. Прим продолжала задавать вопросы тут и там, а я просто молчала всю дорогу. Я пыталась улыбаться и быть вежливой с Баром — так он попросил его называть — и Савлом, но чувствовала, что им правда не о чем со мной поговорить, так как я не особо сведаю в этой дисциплине. Пит и Бар, оба пытаются втянуть меня в спор об открытии подобных секций для девочек, потому что как-то несправедливо, что для мальчиков есть подобное мероприятие, и ничего подобного нет для них. Если честно, я правда очень пытаюсь, но общение с людьми не лучшая моя сторона, так что я выдавливаю из себя короткие ответы о том о сем и стараюсь не хмуриться. Мое настроение стремительно ухудшается до состояния язвительности. Не то, что бы я против дополнительной компании, и на самом деле хочу быть дружелюбной с одним из братьев Пита ради него, но дело в том, что у меня не подвешен язык, и мысли застревают в голове. Боюсь, как бы не ляпнуть чего-нибудь, кроме «да», «нет» или «наверное», и не выглядеть дурой. Я недовольна собой. Когда мы оказываемся на развилке дорог между Шлаком и городом, все сбавляют шаг и останавливаются, чтобы попрощаться друг с другом. Барли пожимает руку Рори, как будто он старше своих пятнадцати и не является отродьем из Шлака, что очень удивляет меня, и просит на следующей неделе принести ему домой кролика, если будет лишний. Как только Рори соглашается, Барли начинает прощаться с Прим, они сдружились больше, чем я думала, хотя всем комфортно рядом с ней. Затем он подходит ко мне. — Эм, значит… Я тут слышал, как недавно ты поставила Гортенс на место, — говорит он, почесывая затылок совсем как Пит, когда чувствует неловкость. — Тебе же лучше! Временами полезно ее заткнуть. Думаю, поэтому мама не перестает хвастаться тобой каждому, у кого есть пара ушей. Хвастаться? Это что-то новенькое! Барли робко поглядывает на меня. Так странно для Мелларка быть столь застенчивым, впрочем, Прим тоже моя полная противоположность. — Что ж… Эта женщина относилась ко всем просто ужасно. Она заслужила. Барли хихикает. Его смех не такой заразительный и душевный, как у Пита, и я неожиданно ловлю себя на мысли, что из двух братьев мне достался лучший. — Да, думаю, это и покорило маму, когда я сказал ей и отцу, что женюсь на единственной дочери кузнеца. Она все кричала и жаловалась, какой болезненной и слабой выглядела Голди, но когда все осознали, что она не даст себя в обиду Гортенс, на вид хрупкая, и все такое… — Очередной смешок. — Скажем так, любая девушка, способная встретиться с Гортенс и не убежать, поджав хвост, достойная жена для Мелларка. — Он мило улыбается, смотря на нас с Питом, который тоже смеется. Голди Марвин-Мелларк — очень болезненная на вид городская девушка с тонкими белесыми волосами и чистыми голубыми глазами, которые кажутся слишком большими для ее худого, заостренного лица. Мама говорила, что кузнец почти разорился, пытаясь обеспечить ей лечение от болезни, которая поразила ее кровь и затрудняет борьбу с инфекциями, а так как остальные его дети умерли в раннем возрасте, он очень хотел сохранить свой дочери жизнь. Каким-то чудесным образом Голди справилась с болезнью и дожила до зрелого возраста, но еще более удивительным оказалось то, что сильный, красивый и всеми желанный Барли Мелларк оставил свое право на единственную в Дистрикте-12 пекарню, чтобы стать подмастерье кузнеца, и вскоре после этого женился на Голди, девушке столь хрупкой и слабой, что ее как будто может унести прочь дуновение ветерка. Все сомневались, что после них останется наследник, пока живот Голди не начал округляться и расти под ее крошечными платьями, а на щеках появился здоровый румянец. Кузнец отвалил кучу денег на городского доктора, чтобы принять роды, так как риск был большой. Так и вижу, как ведьма искала в Голди недостатки, и меня раздражает, что она выдумала идеальный способ проверять пригодность любовных интересов своих сыновей, но вслух я этого не говорю. — Голди… Знатно звучит, — говорю я вместо этого и зарабатываю от Бара лучезарную улыбку. — Так и есть! Она лучшая! — Он пытается приобнять меня одной рукой, выходит слегка неуклюже и неловко, но теперь я не так раздражена, как несколько минут назад. — Ладно, мне пора, Пити. Увидимся завтра, я приду помочь с пекарней, так что ты сможешь увидеть выступление хора. — Он подмигивает Питу, и тот широко улыбается. — Спасибо, Бар! Увидимся завтра. Обними за меня Зузу. Они оба оборачиваются и одновременно хмурятся тому, как Савл наклонился ближе к Прим, что понятно, учитывая, что он обручен с ее одноклассницей. — Савл, приятель, нам пора. Мейси, наверное, заждалась, — говорит Бар строго, заставляя мальчика подпрыгнуть от неожиданности. Он торопливо прощается со всеми — очень нервничает, когда дело доходит до меня — и топает за Баром в сторону города. Пит по-братски обнимает Прим за ее хрупкие плечи, словно защищая, и начинает уходить, даже не пожелав Савлу доброй ночи. Рори идет в ногу с ними, а я плетусь сзади. Рори машет всем на прощание спустя несколько минут ходьбы и идет домой, оставляя нас троих наедине. Пит спрашивает, как у нас обеих прошел день, и понравилось ли нам печенье, которое он принес ранее, и спустя какое-то время Прим начинает управлять разговором, что большой прогресс по сравнению с тем, что было десять минут назад, когда все говорили лишь о борьбе. Пит проявляет как можно больше внимания и интереса к тому, о чем бы не болтала Прим, будь то растения и ее животные, или какие предметы ей нравятся в школе, или как она помогла поправиться своему другу после ужасного ожога, покрывшего всю его руку, с помощью мази, которую она сама сделала. Пит даже охает и ахает, когда она рассказывает, что побила рекорд по прыжкам в длину на уроке физкультуры. На сердце становится теплее от того, как он увлечен историями моей младшей сестры, и он даже не притворяется и не подыгрывает ей! Он неподдельно внимателен к тому, чем она с ним делится, и это в нем мне очень нравится. Мы заваливаемся в наш дом, чтобы согреться около очага, в котором мама подкармливала ревущий огонь, пока читала книгу в своем кресле-качалке. Так как ужин какое-то время простоял на печи, у нас есть приличное количество еды, любезно предоставленной новым правительством Панема в в честь празднования Рождества, которое включает в себя свертки с копченостями, сухое молоко и зерно. Когда мама предлагает Питу остаться на ужин, он, счастливый, соглашается, даже не чувствуя вину перед тем, что ему придется брать у нас еду… Но он и не должен, нет! Он столько кормил нас этой зимой, что мы, уверена, набрали весь тот вес, что потеряли в течение непростых первых недель этого времени года. Мы едим и ведем спокойную, дружелюбную беседу. Мама задает Питу несколько вопросов о нем, но ничего слишком навязчивого. Она все еще с осторожностью относится к нему и его стремлению выдержать все осуждение со стороны дистрикта, раз теперь ни для кого не секрет, что мы пара. Иногда я закатываю глаза, когда он нервничает и скромничает с ней. Я говорила, что для него это будет просто. Иметь дело с его матерью всегда будет для меня подобно пытке, пока он располагает к себе мою маму, которая боится пауков, теряется в своих мыслях, прибывает в унынии большую часть времени и до сих пор не устроила ему жесткого допроса. После ужина она говорит, что у нее болит голова и желает всем спокойной ночи, прежде чем скрыться за потрепанной шторкой, отделяющей ее спальню от остальных комнат. Посуду надо помыть, а Прим должна загнать Леди, так что я решаю попросить Пита помочь ей, пока буду убираться на кухне. Чем быстрее Прим закончит, тем быстрее я смогу прошмыгнуть наружу и возыметь немного ну очень необходимого времени наедине со своим парнем. Чтобы вымыть, вытереть и поставить на место тарелки и пустые кастрюльки, мне требуется пятнадцать минут. Я вытираю стол, так как он должен быть чистым и готовым для разным непредвиденных обстоятельств. Никогда не знаешь, когда в дверь постучит пациент с ужасной травмой. Вздрагиваю от одной только мысли. Не люблю, когда людям больно. Напоследок убираю ножи, чашки и салфетки, а Прим и Пита все нет. Они давно уже должны были закончить. Представив наихудший вариант развития событий, вроде того, что какому-то дикому зверю удалось забраться в дистрикт, и он оказался у нашего дома, соблазнившись мясистой блеящей козочкой, напал и, возможно, убил двух самых дорогих мне людей, я тут же бегу к двери. Сердце буквально готово вырваться из груди, глаза начинают щипать и гореть, и мне становится очень жаль, что лук и стрелы остались на своем месте в лесу; но когда я уже готова распахнуть дверь, замечаю в окне две блондинистые головы, сгорбившиеся на крыльце, сидящие рядом друг с другом. Я подхожу ближе, все еще намеренная узнать, что случилось, но останавливаюсь, когда улавливаю слабо слышный голос Прим через полую деревянную дверь. — Нет, это не он. Я говорила Китнисс, что городские мальчики не в моем вкусе, — обреченно вздыхает Прим. — Ладно. Это хорошо, Примми! — Слышу облегчение в ответе Пита. Но все же слушаю дальше. — Я уж начал переживать. Она снова вздыхает. — Не о чем тут беспокоиться. Мне правда не нравится Савл в этом смысле, и прежде чем ты спросишь, да, я в курсе, что он ко мне чувствует, пусть и постоянно пыталась это отрицать. — Она замолкает, и я так и слышу, как хмурость появляется на ее лице. Я могу подумать лишь: «Маленький ублюдок! Он же обручен с одноклассницей Прим!». Чувствую желание его избить, но Прим продолжает говорить: — Парни обычно не бегают за акушерками, приходящими к их старшим сестрам! Как бы близки они ни были, они не особо хотят быть рядом с ними во время осмотра. — Ну, мне теперь гораздо легче, зная, что ты в курсе его чувств и не разделяешь их. — Да… Я как-то сказала ему, что мне нравится Мейси, что она замечательная, и я рада за него, но… — Со своего укромного места у окна вижу, как она пожимает плечами. — Я не хочу причинить Мейси боль. — Вполне разумно. Ну и кто тогда этот счастливчик? — спрашивает Пит с ноткой веселья в голосе, легко толкая ее своим плечом. — Это Рори? — строит догадки он, но она начинает яростно мотать головой. — Фу, ужас какой! Рори мне как очень надоедливый сквернословящий братец. Нет! Тьфу! У Пита вырывается смешок, который он пытается прикрыть ладонью. — Ладно, если не Рори, то кто? Она колеблется. — Я, я не… Никто, — отвечает коротко. Я четко вижу, как Пит хмурит брови. — Ладно, но ты только что говорила об обратном. Знаешь, вы, Эвердины, паршиво врете. Китнисс не могла придумать какую-нибудь историю, чтобы сохранить себе жизнь, и ты, видимо, тоже не можешь. Ну же, кто это, а? Прим начинает злиться, вижу облачко белого пара, вылетающего из ее рта. — Я… я не знаю. — А ты попробуй, — ободряет он. — Обещаешь, что не скажешь Китнисс или маме? Они никогда этого не одобрят, — просит его Прим, и пусть отсюда я не могу видеть ее лица, представляю, с какой мольбой она смотрит на него своими большими голубыми глазами. — Ну не знаю, Прим… Я не должен хранить от них секреты. И ты не должна, раз на то пошло, — говорит он, потирая шею. — Тогда я ничего тебе не скажу, — противится она, еще больше поддразнивая. Мгновение он колеблется, и я отхожу назад от окна, когда он оборачивается, смотря на дом. Тяжело вздыхает. — Хорошо. Тебе надо с кем-то об этом поговорить, и я хочу, чтобы ты доверилась мне. Я никому не скажу, потому что это не мой секрет, но ты сказать должна. Не поверишь, какими понимающими могут быть люди, когда сталкиваешь их с правдой. Моя мать, к примеру. Она могла довести даже самого храброго, но как только Китнисс пригрозила пронзить мою бабку стрелой… — Он посмеивается, и Прим подхватывает. — Ну же. Ты можешь сказать мне. — Ладно. Китнисс точно никогда не одобрит. Он старше. — Насколько? — спрашивает он, сморщив нос. — Не знаю… Десять? Пятнадцать лет? — пожимает она плечами, и я закрываю рот рукой, чтобы не закричать от возмущения. Все же отхожу от окна, оставляя их вдвоем, ведь если я хочу, чтобы они доверяли мне, я должна доверять им и показывать, что уважаю личное пространство своей сестры; и как бы я не желала выудить информацию у Пита, мне не хочется предавать Прим. Я надеюсь лишь, что кто-то из них все же признается мне или подтолкнет к этому второго. В конце концов проходит где-то пятнадцать минут, я не уверена, конец ли разговора приведет их обратно в дом или желание согреться. Думаю, и то, и другое, потому что они выглядят продрогшими до костей, но Прим как будто заметно легче, словно она сбросила огромный груз с плеч. Пит не выглядит встревоженным, наоборот, он игрив и весел, но я давно поняла, что Мелларк просто мастер скрывать свои эмоции под масками, изображающими лишь то, что он хочет, чтобы ты видел. На середине смешка он находит мои глаза, и я замечаю небольшую складку на его лбу. Он знает. Он не станет сдавать Прим, но знает, что я подслушивала. Я вдруг осознаю, что мы не так уж и долго были друзьями, впрочем, как и возлюбленными, но так быстро можем прочитать эмоции на лицах друг друга. В глубине души это пугает, потому что у меня ушло несколько лет на то, чтобы узнать Гейла достаточно, чтобы угадывать его эмоции, но с Питом все случилось очень быстро. Это раздражает. — Итак, завтра праздник Солнцестояния! — тихо взвизгивает Прим, чтобы не разбудить маму. — Или, если быть точнее, мой девятнадцатый день рождения! — нагло вставляет Пит. Мои глаза увеличиваются, потому что я знала, когда оно будет, но каким-то образом осознание этого пришло лишь сейчас. Завтра Питу исполнится девятнадцать. По законам Панема он станет официально взрослым. — Вау! — восклицает Прим удивленно. — Я вообще-то говорила о Рождественском фестивале, но тебе что, будет девятнадцать? Как волнительно, Пит! Что ты хочешь в подарок? — спрашивает она с любопытством. Его глаза сияют, явно не из-за огня в камине, он бросает на меня быстрый взгляд, а затем говорит счастливым голосом: — Я хотел на день рождения лишь одного, и уже получил это. Я доволен тем, что у меня есть сейчас, и мне больше ничего не нужно, правда. — Он криво улыбается. Я все равно сделаю ему подарок, что-то от меня, что-то значимое и особенное, хотя я не особо разбираюсь в таких делах. Прим лишь качает головой, грустно улыбаясь. — Хорошо, если что-нибудь надумаешь… — О, тогда я кому-нибудь скажу, — говорит он и подмигивает. — Что ж, уже поздно. Мне надо домой. Удастся поспать всего несколько часов, если не поспешу. Мы с отцом уже все приготовила на утро, и Бар придет в четыре, чтобы помочь все испечь и упаковать. — Он вздыхает. — Это будет напряженное утро. — Уже устало улыбается. — Хорошо хоть мама и Голди займутся уборкой где-то в восемь, так что мы сможем отдохнуть. — Ну, лично я очень жду вашей выпечки, — говорит Прим, ласково похлопывая его по плечу. Мы с Питом выходим после того, как Прим прощается с ним и отправляется готовиться ко сну. Я застегиваю верхнюю пуговицу на его пальто, когда мы оказываемся снаружи. Он стоит на земле, а я — на нижней ступеньке крыльца. Так мы одного роста. Он очаровательно улыбается, слишком влюбленно даже, и его руки робко касаются моих боков; я же обвиваю руками его шею и притягиваю ближе к себе, вынуждая крепче ухватиться за мои бедра. Мы не так давно практикуем подобный физический контакт, так что все еще стараемся держать границы и узнавать, как нам комфортнее, когда дело доходит до прикосновений и объятий. — Ну и как много ты слышала? — спрашивает он, вскинув бровь. — А я знаю, что ты слышала, с твоей-то поступью призрака и рефлексами кошки. Ты еще более неуловима, чем Лютик, — говорит он, прекрасно зная, что я не особо жалую этот комок шерсти. — Я ушла прежде, чем услышала что-то, что правда затронуло бы личные дела Прим, — отвечаю я кратко. — У меня есть принципы, знаешь ли. — Знаю, — произносит он, чмокнув меня в губы, а затем облизав свои, будто наслаждаясь этим украденным поцелуем. — Просто хотел знать, каков статус секретности, — вздыхает он. Хмурюсь. — Я слышала лишь, что ей нравится мужчина лет на пятнадцать старше, и ничего более… К слову, думаю, мне нужно обменяться словечком с Савлом Картрайтом и сообщить, что я слежу за ним. Пит смеется, одобрительно сжимая мои бедра. — Оу, он в курсе. Я показал ему последнюю белку, принесенную тобой пару дней назад. Показал, как стрела попала прямо в крохотный, словно бисеринка, глаз, и сказал, что ты никогда не промахиваешься. Всегда точно в глаз! — произносит он с большой долей гордости в своем смеющемся голосе. — И все же, — ворчу я, — этому парню стоит задуматься над тем, что он творит. — Обязательно. Мой брат об этом позаботится. Мейси и Голди кузины, и они в курсе того, что вытворяет Савл. — Даже Мейси? — спрашиваю встревоженно. — А его родители? Я не хочу, чтобы кто-нибудь подумал о том, что Прим была не против! Пит целует меня, перекрывая мне воздух и очищая разум от этих мыслей. Когда он отстраняется, мои глаза на какое-то время остаются закрытыми, пока он говорит: — Не волнуйся об этом. Никто не подумает плохо о Прим. Все знают, что она хорошая девочка. — Ну ладно! И… — Я замолкаю, пронзительно смотря на него. — Насчет… — Китнисс, — вздыхает он. — Я не хочу лгать тебе или скрывать что-то от тебя, но… не спрашивай, что Прим мне сказала, — просит он. — Это не моя история, чтобы рассказывать, а она и так смущена. — Я… я не стану спрашивать. По крайней мере, не будут спрашивать, кто он, я лишь хочу убедиться, что она в безопасности и не наделает глупостей. Мужчина такого возраста должен быть женат и с детьми, а Прим сама ребенок. Он с такой нежностью заключает мое лицо в свои ладони, что это почти разбивает мне сердце. Обожание в его глазах заставляет задержать дыхание. — Ты доверяешь мне? — спрашивает он мягко. — Потому что мне нужно, чтобы ты доверилась мне насчет этого. Прим очень здравомыслящая, Китнисс. Она не дура, — говорит он, умоляя. — Я верю тебе, — произношу я честно. — Я просто… боюсь за свою сестренку. — Что ж, ее сердце не настолько хрупкое, как нам кажется, милая. У Прим есть сила, которую мы еще толком не разглядели, так что верь ее инстинктам. Он не женат, и у него нет детей. Прим подозревает, что он влюблен в кого-то, но не знает, в кого. Я снова хмурюсь. — Я знаю его? — спрашиваю любопытно. Потому что на ум не приходит ни один мужчина в дистрикте такого возраста, холостой и без детей. — Ты знаешь его. Могу сказать, он даже нравится тебе, но это все, что ты узнаешь от меня, — язвит он. — А тебе он нравится? — спрашиваю я, кажется, лучше понимая, о чем речь. Он смеется и целует меня в кончик носа. — Вроде того. Знаю его не так хорошо, как ты, но я в курсе, что он флиртовал с тобой, и на этом все. — Что? Кто это? — настаиваю я. — Спокойной ночи, солнышко. — Пит снова целует меня, совершенно игнорируя вопрос. — Сладких снов. — И уходит, оставляя меня одну на крыльце, смотрящую в его спину, потому что большего он не скажет.***
Стучу в заднюю дверь пекарни, и она почти сразу открывается наружу. Отпрыгиваю назад, напуганная, и изгибаюсь так, чтобы не задеть дымящийся кувшин с горячим белым чаем, который держу в руках. Мистер Мелларк стоит прямо передо мной с таким же удивленным выражением лица, как у меня. В руке у него пакет с мусором, что значит, он был на пути к мусорным бакам как раз в тот момент, когда я постучала, и мы просто застали друг друга врасплох. — Китнисс! Доброе утро, — улыбается он. — Не слишком ли рано для торговли? — спрашивает, смотря на закутанный кувшин. Небо только начало озаряться первыми лучами солнца, но все еще очень, очень рано. — О, я пришла помочь с уборкой, — говорю я, чувствуя, как вспыхивают щеки. — Если можно. Или… Просто возьмите чай, он хорошо повышает уровень бодрости, когда приходится тратить много сил, — тараторю я. Но грубое лицо мужчины светлеет, на губах расцветает улыбка, и он отходит в сторону, разрешая войти. — Вообще-то, звучит здорово! Дополнительная помощь никогда не помешает, да еще и чай. Спасибо, Китнисс. Ты очень внимательна. — Он чуть смеется. — Моя жена еще не спустилась, но уверен, что она будет рада лишней паре рук. Проходи. Как только я захожу внутрь, он выходит, пакет в руке, и прямиком к мусорным бакам. В кухне невероятно тепло. Более чем, так как во всех печах говорит огонь и в них один за другим отправляются подносы с божественной выпечкой, заставляющей рот наполниться слюной, а желудок злобно запротестовать. Сильные, большие, покрытые мукой руки обхватывают меня, заключая в еще более приятное тепло, и спокойный, низкий, мужественный голос шепчет мне в шею, прямо ниже уха: — Эй, красавица! Какой приятный сюрприз. — Он целует меня там, где его губы касаются кожи под ухом, заставляя меня задрожать, несмотря на царящее кругом тепло. — Что ты делаешь здесь? — спрашивает он, зарываясь носом в моих волосах. Все его действия так невероятно хороши, что мои колени начинают дрожать. Я закрываю глаза и жадно поглощаю его тепло, и любовь, и чувство, возникающие из-за этого в животе. Как будто я падаю лицом вниз с вершины самого высокого дерева в лесу, и его от этого скручивает ощущением пустоты и предвкушения. — Не представляешь, как рад видеть тебя сейчас, — бормочет он мне на ухо, оставляя крошечные поцелуи на затылке. Я испускаю дрожащий вздох, и ноги чуть сводит вместе, как в те моменты, когда я долго сдерживаю желание опустошить свой мочевой пузырь, разве что в этот раз приходится подавлять загадочное чувство пустоты, формирующееся в самых сокровенных местах. Я не невежда. Может, я никогда не делала и не испытывала ничего подобного, но я не тупая. Нам рассказывали о контрацепции в школе на уроках здоровья, наряду с мерами безопасности в подпольной медицине. Что я не схватывала из-за простуды или беспристрастных описаний в учебниках, узнавала из произнесенных шепотом вещах, которые случайно слышала в женских туалетах, которыми делились вперемешку со смешками, прикрыв рот рукой. Я абсолютно точно знаю, что значит это чувство и чего жаждет мое тело. Удивлена лишь тем, насколько остра и всепоглощающа эта потребность, что я разрываюсь между желанием сильнее прижаться к нему и вырваться из его объятий в надежде, что смогу сдержать свое невероятно сильное, растущее желание к этому парню… Мужчине! — напоминаю я себе. Сегодня он стал мужчиной и перед глазами закона. Я разворачиваюсь в его руках, чтобы сказать своим поцелуем «привет», а затем использую чай, как повод отойти от него. — Я принесла тебе немного белого чая. Чтобы воспрянуть духом. Мама заварила, — говорю ему. — Я подумала, что если прибавить тебе сил, ты справишься со всем быстрее, и я смогу отвести тебя в одно особое место… для твоего дня рождения. Я все еще чувствую ощущение пустоты в нижней части тела и переминаюсь с ноги на ногу, чтобы отвлечься от этого, потому что мой парень выглядит просто невероятно, весь такой растрепанный и в муке. Он весело ухмыляется. — Ты отведешь меня куда-то? Куда? — О нет! Ничего подобного, мистер! Возвращайся к выпечке, а я начну уборку. Чем скорее закончим, тем скорее уйдем, — ворчу я, но затем наклоняюсь вперед, ставя кувшин на прилавок. Обвиваю его шею руками и нежно целую. — С днем рождения… д-дорогой. — Последнее словно больше похоже на застенчивый шепот, но от него его лицо светится счастьем. — Спасибо. Не могу дождаться момента, когда ты отведешь меня к моему секретному подарку, — произносит он мечтательно. — Тогда возвращайся к работе!***
— Куда мы идем? — спрашивает он снова, когда мы проходим дорогу к Шлаку. — На Луговину? — все выпытывает он. Одариваю его предупредительным взглядом и продолжаю идти, надежнее устраивая сумку для добычи на плече. Я хотела спросить совета у Прим насчет всех этих дел с подарком на день рождения, но она слишком занята своими обязанностями на сегодняшнем фестивале, а я каждый раз становлюсь комочком нервов, когда думаю о выступлении хора, и чувствую тошноту, пока меня совсем не подавляет тревога. Прошлой ночью я поняла, что все мои мысли занимает подарок Питу, и это ввергает меня в блаженно безумное состояние, препятствующее желанию убежать в лесные дебри и не быть найденной. Подарки на девятнадцатилетние обычно особенные. Так как жители Двенадцатого нечасто их дарят, родители копят столько денег, сколько могут, чтобы потом подарить своему ребенку что-то, что пригодится ему во взрослой жизни, что-нибудь практичное, будь то новая кожаная куртка, облицованная мехом, или прочные ботинки, которые будут носиться несколько лет, или, может, что-нибудь для нового дома, вроде кресла, лучшего комплекта постельного белья, которое могут себе позволить, а иногда и столовое серебро, если есть желание им пользоваться, так как потом человек наверняка создаст семью, что значит новая выданная хибара в Шлаке, если он шахтер, или менее убогий дом в городе, как можно ближе к его магазину, если это торговец. Питу я решила подарить прогулку до озера, потому что совсем недавно он сказал мне, что так и не отважился зайти далеко в лес, а может быть, и не дальше Луговины. Я подумала, что в этот раз мы могли пойти посмотреть на настоящий, белый снег, вместо этой печальной серой слякоти, что лежит в дистрикте. Это будет чудесно, к тому же он увидит мое самое любимое место во всем Панеме, мое прибежище — леса, которые я делила с отцом, а потом и… с Гейлом. Мысли о Гейле портят мне настроение, так что я скорее стараюсь подумать о своей прогулке в лесу с Питом. Мы собрали с собой немного хлеба с изюмом и корицей, а также одно яблоко и последние кусочки сыра, оставшиеся в пекарне. Еще мы взяли остатки чая, который я принесла, пусть он и успел остыть. Около получаса мы идем в тихом лесу под голыми деревьями и покрытыми инеем ветвями сосен. Пит глаз не может оторвать от всего, что мы встречаем по пути. От того, как он впитывает в себя эти виды, у меня голова кружится из-за волнения, и я понимаю, что не прогадала! Пусть я и решила, что сегодня охота отменяется, — Пит шумит и скрипит снегом, распугивая всю дичь в округе, — достаю свои лук и стрелы из секретного места, приказав ему отвернуться и закрыть глаза. Он смеется. — Чего смешного? — спрашиваю я раздраженно, вскарабкиваясь по мертвому дереву, в котором теперь хранятся мои луки. — Просто забавно, что мы прошли весь этот путь… Даже если бы я знал, где ты прячешь свои лук и стрелы, не то, чтобы я смог овладеть ими. Я понятия не имею, как стрелять! — фыркает он снова. — А вот если ты скажешь, что здесь есть огромный торт, который я могу заглазировать… Тогда совсем другое дело. — Осторожность никогда не помешает, — произношу я мрачно. — Можешь открыть глаза. Выражение его лица, когда он поворачивается и видит меня, словно поэма о благоговении, восхищении и желании. Он смотрит на меня так, словно я богиня этих лесов, и, может, для него это так и есть. Сомневаюсь, что кто-либо, кроме отца и Гейла, видел меня с луком и колчаном, полным стрел, на спине. Думаю, это то еще зрелище — созерцать человека… девушку, столь низкую и тощую, как я, с таким оружием. Он подходит ближе, легко касается моего лица и с шумом целует. — Ты самая прекрасная, замечательная и храбрая женщина, которую я когда-либо видел! — шепчет он мне в губы. — Ничего подобного… но мне даже нравится, когда ты так говоришь. Так что я позволяю тебе подобную лесть, — ухмыляюсь я. Он смеется. — Эх ты, иди ко мне! — Он заключает меня в тесные объятья. Мы опять целуемся, долго и увлеченно. Руки скользят по могучей груди или изгибающейся спине, робко изучая чужое тело, знакомясь с впадинами и выпуклостями, хватаясь за костлявые бедра или сильные, широкие плечи. Чем дольше мы целуемся, тем яростнее я его желаю. Я-то думала, что все знаю о голоде, считала себя экспертом по его части, но этот голод к нему — что-то совершенно новое, непреодолимое и всепоглощающее, смелое и отчаянное, как горящий огонь и тлеющие угли. Кто-то из нас издает стон, и он приподнимает меня. Так, будто мы делали это всю жизнь, мои ноги обвивают его поясницу, словно это их законное место, и его губы отрываются от моих, посасывая и покусывая мой подбородок, спускаясь ниже к шее, и я откидываю голову назад, чтобы дать ему больше пространства для этой сладкой, сводящей с ума пытки уже над моими ключицами. Я мучительно хочу того, чтобы его руки коснулись моей груди, и именно в этот момент мне хватает глупости открыть рот, разрушая этот волшебный миг. Я выкрикиваю его имя голосом, который никогда от себя не слышала — плаксивым, режущим и похотливым: — Пи-ит! — Я уже было собираюсь переложить его руки, держащие меня под ягодицы, к себе на грудь, как он болезненно стонет, будто бы звук его имени оскорбил его, и я начинаю паниковать. — Пит! — зову я тревожно, боясь, что все пошло не так. Этого достаточно, чтобы пробудить его от мира сладких фантазий, с выпученными от данной ситуации глазами. — П-прости, милая, — говорит он, поспешно опуская меня на землю. — Нет, не извиняйся, мы не сделали ничего такого, — убеждаю его я, пытаясь скрыть свое разочарование. — Китнисс, — вздыхает он, плотно закрывая глаза, касаясь моего лба своим. — Это было… на грани… — Полного блаженства? — предлагаю я, но он открывает один глаз и закатывает его, когда охватившая его усталость испаряется. — Нет, — поправляет он терпеливо. — Неуместности. Мы слишком поддались… гормонам. Обещаю контролировать себя с этого момента. Я не буду столь… Я затыкаю его поцелуем. Я не могу точно сказать ему, что это было нормально. Хотелось бы мне признаться, что я не уверена, насколько далеко это зайдет, если подобный страстный поцелуй случится снова, особенно, если мы будем одни, но слова застывают на языке, и я чувствую себя так, будто меня сейчас стошнит. Так что, вместо этого, когда поцелуй окончен, я беру его за руку и шагаю вперед, пока мы не достигаем замерзшего озера. Пит теряет дар речи! Его голубые глаза округляются и, кажется мне, он даже задерживает дыхание на секунду или две. В дистрикте нет водоема, и это озеро, вероятно, дальше того, куда кто-либо вообще заходил от забора, в том числе и Гейл. — Я... я не думал, что здесь есть что-то подобное, — выдыхает он в удивлении, изо рта вырывается клуб холодного дыма. — Ага. Оно тут было еще раньше Темных времен, — говорю я, оглядывая внушительный зимний пейзаж с голыми деревьями, обвивающими кольцом ледяное озеро. — На той стороне есть небольшой бетонный домик со старым камином, — бормочу я, подтверждая свое ранее высказывание. — Это невероятно, Китнисс! — восклицает он, отпуская мою руку, чтобы привстать на колени перед покрытым инеем берегом, оставаясь на разумном расстоянии от края льда. — К-как ты узнала об этом месте? — спрашивает он с интересом и удивлением, смотря выпученными глазами на все, что только можно, как будто желая сохранить каждый дюйм этого места в своей памяти. — Раньше я была здесь только с отцом. Он научил меня плавать прямо в этом озере, — задумчиво произношу я. Пит переводит взгляд обратно на меня. И смотрит с еще большим удивлением, чем я могу вынести. Я даже наполовину не так хороша, как этот прекрасный вид. — Спасибо тебе, — благодарит он, с благоговением беря меня за руку. — Словами не передать, с каким трепетом я принимаю этот чудесный подарок. Твое доверие и желание поделиться чем-то столь особым со мной. — Он убирает выбившуюся прядь волос с моего лица. — Ну, это же твой день рождения, — вздыхаю я, когда он целует мои руки. — Лучший день рождения из тех, что у меня были, — говорит он нежно, прижимая меня к себе, касаясь моего лба губами. — Спасибо. Ты сделала все таким замечательным. После этого мы обходим озера до того места, где стоит небольшое здание с дымоходом — я не была тут несколько месяцев, но все выглядит, как и всегда. Дров здесь нет, и нам правда пора домой, так что мы решаем вернуться сюда весной, когда зелень обрамит водную гладь. Пит наслаждается экскурсией, как маленький мальчик, получивший в подарок коробку конфет. Когда я предлагаю научить его плавать, он совсем сходит с ума, поднимает меня на руки и кружит, смеясь и осыпая все мое лицо поцелуями. Его восторг явно заразен! Он собирает шишки, веточки, оторвавшиеся от сосны, с торчащими из них зелеными иголками, а затем делает венок из всего этого лесного добра. Мы проходим мимо места, полностью заросшего кустарником остролиста, и он хватает его целыми горстями. Отрывает красные ягоды и украшает ими свой венок. Люди обычно вешают венки из обмотанной нитями соломы на свои двери в честь праздника урожая. Я никогда не видела такого, какой сделал он: из веток, с сосновыми иголками, шапками желудей и шишками. Красные ягоды делают его ярким и красивым, и когда хлопья снега приземляются на венок, они блестят в лучах полуденного солнца. Когда время близится к обеду, я решаю, что пора поесть, отдохнуть и отправиться домой для подготовки к фестивалю. Мы сидим посреди поляны на сваленном бревне, чтобы насладиться небольшим пиром с хлебом, сыром и чаем. Я достаю свой охотничий нож и разрезаю яблоко на дольки, все это время продолжая пододвигаться к нему поближе, пока не оказываюсь в его теплых объятьях. Он приобнимает меня своей сильной рукой, и так мы и сидим, с радостью деля трапезу. В моей голове возникает мысль: я привела его сюда, потому что сама посчитала, что ему это понравится. Это то, что выбрала я, даже не поразмыслив, чего бы хотел он. Подумав об этом, спрашиваю: — Пит, если бы я могла подарить тебе нечто особенное, что бы ты хотел? — Я здесь, с тобой — это и есть то, чего я хочу! — счастливо восклицает он. Я качаю головой. — Но должно быть что-то, чего ты очень, очень, очень хочешь, — настаиваю я. — Если бы ты мог загадать желание, что бы это было? Он сжимает губы и усердно думает над этим несколько секунд, затем вздыхает почти обреченно. — Тебе не понравится, — говорит он. Я боюсь спрашивать, но все же произношу: — Рискни. — Выходи за меня? — с легкостью выдыхает он. Задумываюсь. Предложение звучит как что-то маленькое и незначительное, но на самом деле содержит в себе столько последствий и обязанностей. Брак это не то, во что ты бросаешься необдуманно, и по своему опыту я знаю, что перед тем как сказать «Да», нужно все тщательно обдумать, но… С тех пор, как я побывала у бабушки Пита, чувствую себя обязанной отношениями с ним, но не так, будто меня это обременяет или мне не хочется. Я не чувствую, что это вынужденно или навязано, я не обязана ему или кому-либо, и если я соглашусь, будет ясно, что я этого правда хочу. Так что перспектива выйти за него замуж кажется более реальной, по-настоящему… правильной! Задумчиво смотрю на него долгое время. Вижу тревогу и панику в его глазах и, наконец, медленно киваю. — Ладно, — говорю я на выдохе и откусываю от своего бутерброда с козьим сыром. Соленый сыр отлично сочетается со сладким хлебом. Издаю тихий стон. Великолепно. Случилось что-то важное, и я чувствую себя спокойной и довольной, как если бы узнала, что Прим будет сыта, одета и не обделена заботой до конца жизни. Понимаю, что уверенность Пита, которую он излучает всегда и везде, заставляет меня почувствовать, что это правильный выбор и время для нас. — Ладно? — переспрашивает он, не веря. — Значит, ты разрешаешь? — подталкивает он к ответу, хватая меня за плечи, чтобы осторожно повернуть лицом к себе. Так как я больше не окутана теплом, недовольно ворчу, когда порыв ледяного ветра вперемешку со снегом прокатывает около нас, пробирая меня до костей. Он растирает мои ладони своими рукавицами, и я благодарно улыбаюсь. Проглатываю кусочек хлеба и отвечаю: — Разрешаю. Но только если мы не будем видеться с твоей бабушкой. Он издает приятный мужественный смех, который разносится во всему лесу и заставляет что-то внутри меня задрожать, напрячься и сжаться от предвкушения. Чувство неудовлетворенности между ног заставляет меня спрыгнуть с бревна прежде, чем желание вырвется наружу и мои жадные губы атакуют его рот, подталкивая заполнить пустые пространства моего существа. Пит воспринимает мою неожиданную реакцию как предложение поднять меня и весело вращать над землей, нежно целуя. Это длится лишь мгновение, а затем он ставит меня на покрытую снегом землю и быстро хватает свой венок. — Вот, — говорит он, застенчиво подходя ко мне. — Это традиция: будущий жених должен предложить что-нибудь в знак любви своей избраннице. Он с предельной осторожностью опускает венок мне на голову, чтобы не поцарапать острыми листьями падуба. Он преподнес мне корону, сделанную из даров самой природы, более подходящую королеве лесов, нежели обычной охотнице, вроде меня. — Теперь ты волшебное лесное создание, — говорит он, мило улыбаясь и застенчиво добавляя: — И моя будущая жена. Может, я не смогу дарить тебе жемчуга и золотые ожерелья, но я могу подарить тебе свое сердце, душу, тело и разум. Я весь твой, Китнисс, настолько, насколько это возможно. — И, то же самое. От меня. Тебе, — произношу я неловко, мозг и язык подводят меня перед всей эмоциональностью этого момента. Его глаза наполняются пониманием и чем-то очень приятным, сильным и чистым, что мне хочется расплакаться. Он знает, как я косноязычна, и не будет давить, требуя развернутого признания в любви, несмотря на его прекрасную речь и мое бесспорное желание ответить чем-то подобным. — Нам нужно домой, а иначе у Хокинса случится сердечный приступ, — говорю я вместо этого, быстро собирая наши вещи и прекрасно зная, что я, должно быть, худшая в попытках проявления знаков любви. Он ничего не отвечает, просто держит меня за руку с глупой улыбкой до ушей. Я нервничаю, но счастлива, а еще боюсь, что отступлю и разорву помолвку спустя несколько дней, как было с Гейлом, но наши обстоятельства совсем разные, как день и ночь, и я всем сердцем чувствую, что Пит тот, с кем я действительно хочу быть. Одна лишь мысли о том, чтобы порвать с Питом, заставлять меня почувствовать страх и одиночество. Думаю, это хороший ответ нервам, некомфортно скрутившим живот, потому что меня охватывает неожиданный поток счастья, моментально унося все проблемы. Начинаю раздумывать, как расскажу об этом своей семье. Интересно, должны ли мы какое-то время держать это в секрете или можем просто сообщить всем без отлагательств. Легко улыбаюсь, думая, как бы взбесилась и оскорбилась прошлая я, надеясь, что сможет уговорить Пита притвориться, будто бы этого разговора не было, до тех пор, пока мы бы лучше не узнали друг друга. Странно осознавать, как меня преобразила его безрассудная храбрость. Я столь погружена в свои странные, счастливые мысли, что не осознаю, что мы оказываемся на месте, где мы раньше отдыхали с Гейлом, и пара серых, горящих глаз пронзительно смотрит на меня, пока Пит не встает передо мной, словно живой щит.