В клетке

Осваиваясь в гареме, Нимкано больше обращала внимание на окружающих, чем на что-то ещё. Конечно, она подметила для себя и уединённость острова, принадлежащего единолично Сат-Амату, и скорость течения, и высоту стен, но это всё было для неё второстепенным. Пока ей не доверяют и не считают за свою, эта информация бесполезна. Многим хотелось познакомиться с Золотой Феей — из-за специфических вкусов хозяина гарем пополнялся относительно нечасто, новенькие невольно обращали на себя внимание. При первой же возможности к Нимкано подошла её соотечественница, лесная эльфийка с платиновыми волосами невероятной длины и очень настойчиво отвела её в сторонку. Поговорить. За эльфийкой тенью следовала совсем молодая человеческая девушка, которой ну никак нельзя было дать больше пятнадцати-шестнадцати лет. Выглядела она как коренная жительница Йерот-Сатаха, разве что очень красивая и, против обыкновения, сероглазая. Последнее заметить оказалось сложно — девушка постоянно отводила взгляд. Разговор вышел коротким, странным и холодным, как высокогорные истоки Каурата. Прямо-таки ледяным. Эльфийку звали Жемчужиной, она была нынешней фавориткой хозяина и очень замысловато и завуалированно предупредила, чтобы новенькая не стояла у неё на пути. Нимкано отвечала подчёркнуто вежливо и отстранённо, стараясь выдерживать нейтральную позицию. Глаза её то и дело возвращались к шее Жемчужины, которую украшала тоненькая металлическая цепочка, сделанная из того же сплава, что и ошейник Нимкано. Жемчужина в любой момент могла бы порвать цепочку и использовать магию. Пускай она не носила знака третьего глаза во лбу, а значит, не была Ведающей, Жемчужина — как бы её ни звали на самом деле — родилась эльфийкой. Она видела нити мирового полотна и могла кое-как на них влиять. Но не делала ничего, и это отозвалось в душе Нимкано странным страхом. Что если она сама когда-то превратится в подобие этой несчастной женщины? Она продолжала раздумывать о Жемчужине, и так ушла в себя, что едва не столкнулась с бежавшей куда-то наложницей. Девушка поскользнулась по-человечески неловко и чуть не упала прямиком в колючий цветущий куст. Нимкано придержала её за руку и извинилась. — Ничего страшного, — рассмеялась девушка, сверкнув широкой улыбкой. У неё была очень тёмная, почти чёрная кожа, подчёркнутая белизной одежды, и непослушные кудрявые волосы. Вся она дышала весёлой юной лёгкостью, расцветающей красотой, какая бывает присуща только людям и лишь в начале взрослой жизни. — Я Солнечная Птица, можно просто Пташка или Птичка. А ты Золотая Фея, новенькая, я знаю! С Жемчужиной уже разговаривала, да? — говорила Птичка так быстро, что отдельные слова разобрать было трудно. — Ты не волнуйся, Жемчужина со всеми такая. Нимкано чуть вымученно улыбнулась. — Я подумала, это потому, что мы из одного народа, — осторожно заметила она, подавая Птичке ленту, которую та обронила. — Вдруг она решила, что я займу её место? — Да нет. Обычно она цепляется сильнее к тем, кто может родить от господина, — вздохнула Птичка и нахмурилась с почти детской непосредственностью. — Думаю, она сама хотела бы родить. Господин добрый, он всех наложниц, у кого дети, жёнами делает. Даже если девочки получаются, а ведь у него уже восемь дочерей, представляешь?! Но у ваших женщин детей от человека быть не может, вот Жемчужина и переживает за место фаворитки, мне так кажется. Птичка умудрялась тараторить и одновременно с этим тянуть Нимкано за руку в неизвестном направлении. Пальцы у неё были нежные, тёплые и цепкие. — А ты хотела бы быть фавориткой? Ну, то есть женой ты не сможешь, а если фавориткой? — Сложно сказать, — пытаясь высвободить руку, осторожно ответила Нимкано, которой уж точно не нужно было лишнее внимание, но Птичку больше интересовали собственные слова. — Я вот хотела бы стать женой господина. Ты видела, в каком красивом доме живут его жёны? Нам туда нельзя. Да и кормят их лучше, даже деньги дают. На деньги тоже можно всякие вкусные штуки купить. Пташка говорила о «вкусных штуках» так, как говорят о мечте детства, труднодостижимом сокровище. Звучало это странно, учитывая то, что наложницам еду давали хорошую, и порции были не слишком маленькими. Нимкано уже убедилась в этом. — Кормят лучше? — Ну да. Хотя здесь тоже хорошо. Говорю же, господин добрый. Он может приказать не давать еды, если кто-то ведёт себя плохо, но просто так голодом не морит, — Птичка вздохнула. — У нас дома постоянно не хватало еды, поэтому родители меня и продали. И хорошо, скажу тебе, что я оказалась тут. — Ты не грустишь? Не жалеешь? — спросила Нимкано и тут же удивилась своему вопросу. Ну в самом деле, какую лучшую судьбу жизнь могла подарить этой смешливой девушке? Тяжёлую работу? Смерть от голода или болезни? Нимкано не слишком хорошо знала культуру земель, из которых, судя по внешнему виду и говору, происходила Пташка, но помнила, что девушкам там с рождения назначено быть собственностью главы рода, так что рабство было для неё в целом привычным. — Сначала было грустно. И страшно. Я много ревела, чуть ли не всё время, хотя было нельзя, — Птичка хихикнула, — потому что нос распухал. Я была глупая. Она словно между делом заглянула Нимкано в глаза и осторожно коснулась её плеча тёплой ладонью. — Фея… ты не переживай, сначала почти всем тяжело, особенно чужачкам. Новое место всё же. Но потом ты привыкнешь. Едва ли можно было найти лучший способ напугать Нимкано, даже если очень постараться. Надеясь, что эмоции не отразились на лице, она ответила: — Может быть и так. Как оказалось, Птичка привела Нимкано на поляну, где собрались ещё пятеро оживлённо переговаривающихся между собой девушек. Одна из них принесла мяч. Поляну разметили на несколько секторов с помощью разноцветных флажков. — Мы тут играть собирались, — пояснила Птичка. — В горячий камень, в бегунки. Ну и много ещё во что. Будешь с нами? Может быть, стоило согласиться и получше узнать всех этих наложниц, но Нимкано слишком хотелось осмыслить всё увиденное и услышанное. Решив, что она ещё успеет завести знакомство со всеми, с кем надо, она извинилась и отказалась, сославшись на усталость. Птичка упорхнула к подружкам, а Нимкано ещё немного постояла в стороне, бездумно глядя, как они делятся на команды. — Они называют это «горячий камень». Помню, мы любили похожую игру, когда были котятами, — раздался мрачный низкий голос. Нимкано обернулась. К ней бесшумно подошла высокая и довольно крепкая женщина. Судя по острым звериным ушам, торчащим из короткой тёмно-рыжей шевелюры, и едва-едва подрагивающему хвосту, выглядывавшему из-под зелёно-золотых юбок, она была кошкой-оборотнем. Дикая грациозная красота, свойственная этому народу, отметила каждое движение, каждую её черту. Не удивительно, что местные люди-варвары сочли её подходящей для роли наложницы. Нимкано часто видела оборотней, но таких эффектных и среди них было немного. Смуглую шею кошки обхватывал точно такой же сдерживающий ошейник, как и у самой Нимкано. Кажется, это была вторая наложница, попавшая в гарем совсем недавно. Говорила она на удивительно правильном ташти, языке лесных эльфов с севера. Интересно, где успела выучить? — Я не очень водилась со сверстниками, когда была маленькой, — с усмешкой ответила Нимкано, понимая, что она рада заговорить с кем-то на своём родном языке. — Так что игра в мяч ностальгии у меня не вызовет. А ты… кстати, как тебя зовут? Кошка нахмурилась. Между ровными бровями залегла глубокая складка, а золотистые глаза внимательно осмотрели Нимкано с ног до головы, буквально вцепились в ошейник. — Майра. Теперь пришёл черёд Нимкано хмуриться и внимательно изучать собеседницу. Похоже, та не особо раздумывала, прежде чем рискнуть представиться таким образом. Что бы это значило? Может, проверка лояльности? Да нет, маловероятно, это гарем, в конце-концов, а не военный орден. А что если кошка хотела спровоцировать Нимкано на необдуманные действия, чтобы потом использовать в своих целях? Ей даже не нужно было называть настоящее имя для этого. Все эти и ещё множество других мыслей пронеслись в голове Нимкано ураганом, но она отбросила их. Перед ней стояла женщина, которая ещё недавно была свободной и, казалось, совсем не испытывала радости от своего нынешнего положения. Женщина, которая могла бы стать верной союзницей. Ей очень, очень хотелось поверить хоть кому-то. — Я Нимкано. Тут меня назвали Золотой Феей, но… Она немного потерянно пожала плечами. Майра скривилась. Острые клыки показались из-под дёрнувшейся верхней губы. — Они зовут меня Тигровая Лилия. Но я себя так называть не стану. — К сожалению, правила диктуем не мы… Пройдёмся? Кажется, я уже вечность не разговаривала на ташти. Майра кивнула, и они медленно пошли по тропке, извивающейся между высоких кустов, сплошь покрытых мелкими белыми и голубыми цветами. — Я хорошо его знаю. Три года служила в крепости, где квартировался отряд ваших наёмников-Ведающих. Говорят, что все лесные эльфы считают себя самыми умными, задирают нос и общаются только со своими. Но ребята были неплохие, мы сошлись, и они между делом выучили меня говорить и писать. Нимкано бросила на Майру короткий заинтересованный взгляд. Она была профессиональной воительницей или просто отслужила положенные каждому оборотню пять лет? — О. А я не так хороша в этом. Кроме родного, знаю только два языка, и то у меня на обучение ушёл добрый десяток лет, — Нимкано улыбнулась. — Не очень-то подходит для представительницы самого умного народа, а? — Десятка? А сколько тебе? — в голосе Майры послышалось подозрение, что на самом деле она имеет дело с древней Ведающей, которая родилась задолго до того, как три мира слились в один. Старших эльфов часто опасались, хотя совершенно зря — из-за специфического восприятия времени они в тысячелетие не так уж сильно отличались от тех, кому исполнилось хотя бы больше трёх десятков. — Тридцать семь. Не так много для эльфийки на самом деле, мы и взрослыми-то считаемся только в… — Двадцать пять, я знаю, — Майра махнула рукой, на которой сверкнул тоненький золотой ободок браслета. — А что до самого умного народа, то чуть ли не каждый считает, что именно он-то к нему и принадлежит. Взять тех же местных — они называют меня дикаркой, потому что я не могу составить стихотворение на стахисе, но оказалось, что женщины-слуги и вовсе не умеют на нём писать, а ведь это язык их страны! — Многим из них это умение никогда и не понадобится. Они здесь вообще не слишком хорошо живут, особенно простые люди. А про женщин из низших слоёв и говорить нечего. Тяжёлая работа, постоянные роды, болезни, которых можно было избежать, прокипятив воду… Не удивительно, что многие из них мечтали бы оказаться здесь. — Из рабства в рабство? Жалкие люди. — Такова их жизнь, — Нимкано пожала плечами. — Бывают и более странные вещи. Ты видела здесь эльфийку-силлэнэски? Знаешь, как у них на севере принято заключать браки?.. Нимкано и сама не заметила, как расслабилась, следуя за непринуждённым разговором на маловажные темы. С Майрой оказалось легко вот так просто говорить, и это словно помогало Нимкано справиться с невидимым грузом, давившим всё это время, давало едва уловимую иллюзию покоя. Они остановились только тогда, когда вышли к высокой каменной стене, отделявшей гарем от внешнего мира. Отсюда можно было услышать, как плещется вода, накатывающая на песчаный берег. Примерно в десяти шагах от стены сад заканчивался, и землю покрывала только невысокая зелёная трава. Под самой стеной проходила узкая дорожка, мощёная камнем. Вдалеке можно было разглядеть тройку евнухов, совершавших дневной обход. Майра втянула носом воздух, навострила уши, а взгляд её словно исподтишка пробежался вверх-вниз по стене. Нимкано поджала губы. Они не поднимали никаких слишком опасных тем с тех пор, как представились друг другу, словно это было нормально — использовать собственные имена, не признавая рабских кличек. Но вот теперь неудобный разговор снова назрел сам собой, и Нимкано поймала себя на том, что почти готова была к нему. Непозволительно так расслабляться! Мгновения молчания прервал колокол, созывавший на обед. Майра коснулась руки Нимкано и потянула её за собой, обратно в цветущие заросли. Осторожная хватка смуглых пальцев на белом тонком запястье не вызывала желания вырваться. — Идём. Думаю, сюда мы ещё вернёмся.