I won't take the easy road

Белый цвет, будто всю больницу залили молоком или засыпали мукой. Белые стены, белые потолки, белые лампы под потолком, белые халаты врачей и белые простыни на кроватях. Вроде бы белый должен успокаивать, но на Даниэля он наводил тоску, смешанную с ужасом. Хэйзел стало плохо внезапно, совершенно неожиданно для всех. Просто она начала задыхаться, побледнела, потом пошли какие-то странные судороги, аритмия, чтобы увидеть которую даже не надо было мерить пульс, так сильно билась жилка у нее на шее. Отец просто схватил ее на руки и побежал к машине. Даниэль забрал из шкафа «экстренную сумку», бросив все остальные вещи, кроме телефона в кармане, забыв даже кошелек и ключи в своей сумке, и поспешил за ним. Впервые за долгое время они не ругались, не орали друг на друга. Впервые они действовали вместе и заодно, стараясь спасти жизнь единственной женщине их жизни. Хэйзел бледнела на глазах, отец положил ее на заднее сиденье, а Даниэль сел так, чтобы ее голова лежала у него на коленях. Сестренка неровно дышала и постоянно дрожала, машина неслась по полупустым улицам, руки отца, сосредоточенно смотрящего на дорогу, казалось, сейчас раздавят руль. Их не остановили, будто знали, почему они так спешат. У больницы они затормозили с визгом, выбросились оба из машины, отец снова подхватил Хэйзел на руки и побежал внутрь. Даниэль схватил сумку и побежал за ним. Им повезло, дежурный врач оказался лечащим врачом девочки, так что ее быстро отвезли в палату, поставили какую-то капельницу, подключили кучу каких-то постоянно пищащих приборов и надели кислородную маску. Хэйзел стала сразу такой маленькой во всем этом, она будто постепенно сливалась с простыней. Врач только взглянул на Даниэля, который отчаянно сжимал руку сестры, и отвел его отца в сторону. Даниэль не обращал внимания на них, он молился. Впервые, отчаянно, почти яростно. Только бы она выжила, только бы им дали еще немного времени, за которое, возможно, найдут лекарство, какой-то способ… Он не заметил, как врач вышел из палаты, очнулся только тогда, когда на плечо легла рука отца. - Пошли, надо поговорить. Даниэль обернулся и сразу все понял, сердце будто сжали в тисках. Но он встал и вышел из палаты. - Они ничего не могут сделать. Она не переживет операции. Ей остались сутки, это максимум. Отец говорил тихо и сухо, будто не о собственной дочери, а о совершенно чужом человеке. - Но они могут попробовать? Могут же? Почему ты не заставишь их? Даниэль видел, как сжались его кулаки, будто он собирается ударить, но они были в больнице, так что бояться было нечего. - Ты, что, не слышишь меня? Она не переживет операции! Врач с самого начала сказал нам, что этот вариант – не для нас, твоя сестра слишком слаба, у нее редкая группа крови, и не каждый день в больнице оказываются такие сердца на пересадку. И сейчас у них тоже нет ни одного, ни подходящего, ни любого другого, - он отвернулся и сложил руки на груди. – Они ничего не могут сделать. Даниэль почувствовал, как защипало глаза, и зло смахнул подступающие слезы. В голове роились мысли, от абсурдных – предложить свое сердце на пересадку, до невероятных – найти его на черном рынке. Ему казалось, что ничего не может быть слишком, если это спасет Хэйзел. - Не говори ей ничего. Пусть она лучше не знает, вдруг… - отец покачал головой. Они оба знали, что чуда не случится, не на этот раз. Даниэль кивнул и толкнул дверь палаты. Хэйзел очнулась и сразу посмотрела на него, стоило ему зайти. - Не ругайтесь, пожалуйста. Не надо, если это из-за меня. У нее был слабый голос, она все еще была бледная, но она говорила. И на секунду Даниэлю показалось, что чудо произошло, но потом Хэйзел скривилась, а какой-то прибор тревожно запищал. Впрочем, продлилось это всего несколько секунд. - Ты слышала? – он сел рядом на стул и взял ее за руку, которая была свободна от кардиомонитора. Она кивнула и попыталась улыбнуться. - Ничего, не волнуйся за меня. В конце концов, я умру молодой и красивой, а ты – старым и страшным, так что, считай, я выиграла. Даниэль невесело улыбнулся, поддерживая шутку сестры. В ней было столько силы, желания жить, но ее тело плевать хотело и на то, и на это. Хэйзел слегка пожала его пальцы, привлекая к себе внимание. - Я передам маме привет от тебя. Даниэль кивнул, потому что почувствовал, будто грудь сдавило прессом, а потом слезы просто покатились по щекам. Он уткнулся в край кровати и ощутил, как легкая рука сестры легла ему на голову, вороша волосы. Он плакал, и ничего не мог с собой поделать, а Хэйзел успокаивала его, хотя должно было быть наоборот. ***** Отец так и не зашел в палату, так и остался снаружи. Даниэль вышел только один раз, когда Хэйзел попросила воды. Они встретились с отцом взглядом, и он понял, что только что потерял семью. По крайней мере, ничего родного в этом взгляде больше не было, перед Даниэлем сидел совершенно чужой ему человек. Он прошел мимо к кулеру, вернулся в палату и больше не выходил. Все время он держал Хэйзел за руку, рассказывал что-то, старался отвлечь и насмешить. Пару раз ему даже удалось. Странный прибор еще несколько раз пищал, а Хэйзел внезапно бледнела, но это быстро заканчивалось. А потом Даниэль уснул, положив голову на ее кровать, резко, словно потеряв сознание, хотя поклялся себе не спать… Он проснулся посреди ночи, потому что Хэйзел слегка тронула его за плечо. В ее глазах стояли слезы, это было видно даже без яркого света. Она закусила губу. - Позови папу, пожалуйста, - он шмыгнула носом и сжала руку на его плече. – Мне очень страшно, Даниэль… Он только кивнул и быстро встал, чувствуя легкое головокружение от сна в неудобной позе. - Конечно, сейчас. Отец все еще сидел снаружи палаты, в коридоре горел яркий свет, он не спал. - Она попросила позвать тебя. Отец сразу встал и вошел в палату. Хэйзел потянулась к нему, обняла и что-то зашептала на ухо, он кивнул, она поцеловала его в щеку… А потом все приборы разом будто сошли с ума, вся палата утонула в тревожном писке и мерцании красных ламп. Даниэль кинулся к сестре, но отец перехватил его поперек тела, не давая подойти. В палату ворвались врачи, их вытолкали наружу, какофония звуков разбавилась резкими выкриками врачей, писком новых приборов и запахом спирта и лекарств. Все закончилось очень быстро. Из палаты вышел их лечащий врач. Даниэль только взглянул на него, а потом развернулся и вышел из больницы. Больше ему тут делать было нечего. ************** После посещения кладбища Филиппу всегда становилось немного тоскливо. Прошло уже больше года, и боль потери не была такой обжигающе-острой, только глухая тоска и апатия вместо умиротворения накатывала каждый раз. Но не съездить он не мог, не мог не отнести цветы, не постоять молча у камня с датами. Как всегда в голову лезли неуместные, глупые мысли – о том, что он думал, что мама, ну уж мама-то! Что она будет с ним… Нет, не как в детстве, когда казалось, мама будет с ним всегда и ничего не изменится. Филипп повзрослел и понял, что родители уходят, и это нормально. Просто ему казалось, что впереди еще очень много времени. Что она будет рядом еще… Ну, хотя бы лет двадцать-тридцать. Отца он не помнил, не знал и никогда не видел, бабушка с дедушкой тоже умерли, и мама была его единственной семьей. Возвращаясь с кладбища, Филипп вдруг подумал, что очень одинок – нет, конечно, у него были друзья, и были девушки, и вот теперь был Даниэль, хотя с этим было все сложно и непонятно, но настоящей семьи Филипп не чувствовал. Когда мама была еще жива, то после учебы, а потом после работы, его дома встречал горячий ужин, тепло и уют. Ни с кем Филипп больше не мог найти этого чувства – пара быстро закончившихся романов, и отношения с Мэри – они так и не съехались, не в счет. А Даниэль… Филипп мысленно вздохнул. Сложно представить Даниэля у плиты, готовящим ужин. Роль домохозяйки совершенно не подходит дерганному подростку. Вспомнив о Даниэле Филипп достал из кармана и включил телефон. Ругнулся про себя, вспомнив, что собирался больше не отключать связь, но сработала привычка. Как и все подростки, Даниэль требовал очень много внимания, искренне считая, что оно целиком должно принадлежать только ему, Филипп помнил этот возраст – ревность вызывает даже то, что твой друг пошел в кино, не позвав тебя. А еще Даниэль умел просто феноменально вляпываться в проблемы. Филипп не хотел, чтобы его дергали звонками и смс, пока он на кладбище – это казалось чем-то не вполне уместным, но теперь стоило отказываться от этой добровольной изоляции даже на несколько часов. Три пропущенных звонка. От Даниэля, ну конечно. И что удивительно – ни одного смс. Ну, ничего, Даниэль не такой бесчувственный и легко простит отключенный телефон после того, как узнает причину. Стоило давно сказать. Сердце кольнуло, когда он подходил к дому. Уже вечерело и на холодных каменных ступеньках кто-то сидел – то есть, как только Филипп заметил фигуру, он не сомневался, кто именно, кого еще могло принести ему на порог вечером, и кто еще остался бы дожидаться его, сидя на камне в середине марта, понял, что никого нет дома. Он не сразу заметил, что Даниэль сидит как-то съежившись и в первый момент подумал, что, конечно, он замерз в слишком легкой одежде. Но когда Даниэль даже не поднял голову на звук своего имени, Филипп ускорил шаг. - Даниэль? Что ты тут делаешь, уже поздно. Долго сидишь? Почему не зашел в дом? Наконец, Даниэль как-то заторможено поднял голову и посмотрел на Филиппа. Бледное, в синеву лицо, покрасневшие глаза, мокрые ресницы, хоть на самом лице и не видно слез. Растрепанные волосы, не собранные в привычный хвост. Даниэль смотрел на Филиппа расширенными глазами, и в этих ярких глазах было что-то… Филипп понял, что случилось что-то плохое еще до того, как Даниэль выдохнул как-то задушено: - Филипп… Филипп наклонился и за плечи поднял и поставил Даниэля на ноги, коснувшись его лица. Холодная кожа. От движения Даниэль видимо немного пришел в себя, и его затрясло от холода – по крайней мере, Филипп надеялся, что виноват холод – и он беспомощно ткнулся лицом Филиппу в грудь. Тот на минуту обнял его, отогревая, понимая, что нужно срочно тащить парня в дом, пока он не простудился окончательно. - Пойдем, ты замерз весь. Пойдем в дом, расскажешь, что случилось. – Филипп взял Даниэля за запястья и тот тихо вскрикнул, вырвав руку, а Филипп потрясенно разглядывал размазавшиеся красные полосы у себя на пальцах. На черных напульсниках крови не было видно, да и Даниэль пытался прикрыть руки рукавами темной толстовки. - Да что ты натворил? В дом, живо! Даниэль послушался, но в руки не давался, проскользнув в тепло, сам нагибаясь и снимая обувь. Филипп, быстро кинув куртку на вешалку и разувшись, теперь осторожно взял Даниэля за руку, снимая с запястья напульсник. Конечно, этот идиот не перерезал себе вены, крови слишком мало, да и не досидел бы он тогда до приезда Филиппа, хотя и думать об этом не хотелось. Но все равно обе руки оказались изрезаны тонкими полосками, частью уже подсохшими, частью снова закровоточившими, пока Филипп снимал с них ткань. Его мутило от мысли, что вот так Даниэль решил убить время в ожидании, пока он вернется домой. Филипп протащил парня на кухню и усадил на стул, как безвольную марионетку. Даниэль не сопротивлялся и не поднимал больше глаза, не разговаривал с ним, и Филипп заговорил сам, чтобы разрушить угнетающую тишину. - Сейчас я обработаю тебе руки, а потом налью горячего чаю, и ты расскажешь, что у тебя случилось, хорошо? Даниэль, ответь мне – хорошо? - Хорошо – Даниэль говорил тихо, словно сорванным голосом. Но это был хоть какой-то ответ, хоть какая-то реакция на то, что с ним происходит, и Филипп обрадовался уже этому. Быстро достав аптечку, он смочил вату хлоргексидином и обтер подсохшую кровь. Ничего опасного, некоторые ранки, пожалуй, глубоковаты, но все на наружной стороне руки, по венам идут только мелкие царапины. Что бы Даниэль ни думал в тот момент, когда делал это, умирать он не хотел. Это выглядело скорее, как крик о помощи, чем попытка суицида. Филипп осторожно забинтовал руки – просто на всякий случай, чтобы не занести грязь, и налил в чашку горячего чая, покосился на Даниэля и плеснул туда же глоток виски, после чего почти насильно всунул ему горячий напиток в руки. - Что случилось? Даниэль поднял на Филиппа глаза и выдохнул. - Хэйзел умерла. Сегодня. В больнице. *********** В конечном итоге, этот день лучше всего подходил для похорон – дождливый, мрачный, холодный. Лондонское небо не поскупилось на воду, так что Филиппу приходилось стоять под зонтом и ежиться от пронизывающего ветра. Конечно, стоял он вдалеке, не на виду у родственников и друзей покойной, но не прийти он не мог. Даже оделся соответственно – выкопал черный костюм и белую рубашку, даже куртку нашел темную, чтобы не сильно бросалась в глаза. Ну и черный зонт, конечно. Ему плохо было видно со своего места, но не сложно было заметить, что Даниэль старается не стоять под зонтиком отца, а своего у него не было. Вообще, народу было удивительно много, больше, чем Филипп ожидал. Он думал, что придут Даниэль с отцом, Саймон Джаррет да, может, еще пара одноклассников. Оказалось, что у семейства Оллфорд достаточно много друзей и родственников. Ну, то есть у отца семейства, конечно. Хотя какая-то высокая и плотная женщина все время вздрагивала и порывалась погладить Даниэля по голове, но тот уворачивался большую часть времени. Он вообще стоял потерянный, будто не совсем здесь. Филипп его очень хорошо понимал. Священник прочел над бедной Хейзел короткую речь, наверное, говоря о чистоте и невинности покойной, по крайней мере, Филипп так думал, а из своего укрытия ему не было слышно, все заглушал шум дождя и свист ветра. Маленький гроб погрузился внутрь могилы, так что даже стало жутко. Филиппу пришла мысль, что когда-нибудь и он так же погрузится в пустоту и мрак. Конечно, все мечтают о том, что там, за гранью что-то есть, но ум ученого не позволял ему надеяться слишком сильно. Медленно, люди потянулись, чтобы бросить горсть земли на крышку гроба. Кто-то кидал и цветы. А Даниэль все стоял, сжимая какой-то маленький букетик в руках, отчего выглядел еще более несчастным и потерянным. Да и вообще, без своих безразмерных курток и толстовок, без слишком свободной одежды он выглядел как-то меньше, моложе. Будто маленький мальчик надел одежду, похожую на взрослую, чтобы казаться старше. Поразмышляв, Филипп решил, что раньше ему нравилось больше. Хотя, вероятно, мистер Оллфорд с ним бы не согласился. Могильщики быстро закидали яму землей. Белый могильный камень остался торчать, как кость, привлекая к себе внимание на контрасте с темной землей. Филипп заметил, как отец попытался приобнять Даниэля за плечи, но тот снова вывернулся и, видимо, сказал что-то резкое, потому что рука у мистера Оллфорда дернулась. Но, слава богу, на этом все и закончилось, больше они не разговаривали. «Если б не остановился, я б его убил» - подумал Филипп, сжимая сильнее в руке ручку зонтика. Они старались не обсуждать это, но отношения Даниэля с отцом всегда казались Филиппу сущим кошмаром. Правда, ему ничего не разрешали с этим сделать, но это не значило, что он не хотел. Люди потянулись от могилы, оставляя Даниэля в одиночестве. Родственница напоследок все же сумела погладить его по голове, вероятно, потому что он ничего не замечал вокруг себя. Когда все, а особенно мистер Оллфорд, отошли подальше, Филипп решился подойти. Кажется, Даниэль не заметил даже, что его укрыли зонтом, потому что вздрогнул только тогда, когда Филипп приобнял его за плечи, прижимая к себе. - Мне жаль, что мы так и не познакомились, - прозвучало слишком громко, так что Филипп даже поморщился. - Я рассказывал ей о тебе, ну… Немного, - Даниэль кивнул. – Она очень хотела увидеть моего нового «друга». Думаю, она догадывалась. Она очень умная… Была. Некоторое время они постояли в тишине, нарушаемой только шуршанием дождя по куполу зонта. - Ханна? – Филипп удивленно смотрел на могильный камень, заметив второе имя. Даниэль кивнул. - Мама никак не могла выбрать, вот и назвали двойным именем. Мое выбирал отец, так что… - он пожал плечами, а потом вздрогнул, развернулся и всем телом прижался к Филиппу, дрожа и комкая в руках его куртку. Филипп только крепче прижал его к себе свободной рукой. Он хорошо помнил, что это такое – терять дорогого человека, и знал, что слезы в этом случае – скорее лекарство, чем наоборот. Лучше выплакать эту боль, выпустить ее из себя, чем оставить внутри, чтобы она медленно растворяла тебя, словно кислота. Так они стояли, пока Даниэль не вздрогнул в последний раз и не вытер глаза платком, который достал из кармана. Когда он поднял на Филиппа глаза, они были красные. - Спасибо, что пришел. Я… Они все… Я не знаю, - он стиснул зубы, сдержался, не заплакав снова. Филипп только пожал плечами. - Я не мог не прийти, - потом вздохнул и взял Даниэля за руку. – Пойдем, покажу кое-что. Парень подчинился. Очевидно, блуждать под дождем по кладбищу вместе с Филиппом было для него лучше чем пойти со скорбящей толпой. Идти далеко не пришлось, могила была рядом. «Анна Лафреск, возлюбленная мать и подруга», гласил могильный камень, уже не такой белый, как тот, что стоял на могиле Хэйзел, но все равно со слишком свежей датой. Даниэль шокировано вскинул взгляд на Филиппа, когда тот подошел и положил руку на верхушку камня, прикрывая глаза. - Ты не говорил… Тот только пожал плечами. - А ты и не спрашивал. Даниэль подошел ближе и взял его за руку. - Как это произошло? Филипп открыл глаза и посмотрел на него, его взгляд был спокойным, боль уже успела покрыться коркой, стать не такой острой. - Она болела, долго. Так что, в конечном итоге, для нее так было даже лучше. Они снова замолчали, говорить не хотелось. Дождь все так же шумел, а ветер стих, медленно темнело. Даниэль взял Филиппа за руку. - Пойдем домой. Филипп кивнул, и они вместе развернулись, чтобы уйти с кладбища. ****************** Даниэль не знал, как войти в дом. Не теперь, когда дома не осталось ничего – ни матери, пахнущей духами и косметикой, и чуть-чуть – свежей выпечкой, пока мама была жива у них еще была домашняя еда, готовились семейные ужины и Даниэль был уверен, что у него есть семья, настоящая, правильная, любящая… Как у нормальных людей, как у Саймона, например. Потом мама умерла, и Даниэль кусал пальцы, стискивал зубы, но держался, сжимая в руке на похоронах пальцы Хэйзел, и убеждал себя, что это не конец света. А потом Хэйзел заболела, и то, что Даниэль еще пытался удержать, какое-то понимание семьи, дома, из фундамента которого смерть матери выбила камень – все это начало рассыпаться. Хэйзел лежала в больнице, и Даниэль приходил к ней, разговаривал, рассказывал о школе, читал в слух, но младшая сестренка больше не ждала его дома, а потом его впервые ударил отец, и Даниэль… Ничего не ответил на это, решив тогда, что нужно просто потерпеть, что смерть мамы и болезнь сестры так подействовали, и что это пройдет, когда Хэйзел поправиться, что все еще может наладиться… На коже оставались синяки, Даниэль научился покупать травку, и молчал – ради Хэйзел, чтобы она не волновалась, и иногда сбегал переночевать к Саймону. А теперь Хэйзел нет, и значит, нет дома, и знакомые стены не успокаивают, а успокаивают чужие объятия, того, кто держал его в руках на кладбище, потому что самому Даниэлю утешать стало некого. Но прятаться у Филиппа до бесконечности он не мог, поэтому вернулся, поэтому теперь глубоко вдохнул, открывая дверь своими ключами и переступая порог. Больше всего ему хотелось проскользнуть в свою комнату и запереться там, и попытаться как-то сложить эту, новую картину мира, в котором больше не было Хэйзел, но в котором надо было как-то жить, но резкий окрик застал его посреди коридора. - И ты посмел вернуться? Даниэль вздрогнул и обернулся. Отец казался сейчас совершенно чужим человеком, незнакомым, в нем не было ничего от того человека, которого Даниэль когда-то знал и любил. Чужой. Не семья. Он почувствовал себя вором, словно пробрался в чужой дом, и его застал хозяин, грозящийся вызвать полицию… Он молчал, пытаясь свыкнуться еще и с этим знанием – что этот человек больше не воспринимается, как семья, только как угроза. И поэтому пропустил момент, когда оказался с ним лицом к лицу. - Куда ты делся после похорон?! Тебе что, плевать на смерть сестры? Спасибо, что хоть на похороны явился! Даниэль вздрогнул всем телом, смерть Хэйзел снова болью прошлась по сердцу и он выплюнул: - Мне не плевать! И пошатнулся, когда лицо обожгла пощечина. Удивленно поднял руку к щеке, чувствуя, как она наливается жаром, как звенит в ухе, и посмотрел на отца. Он не ожидал нападения… Не сейчас, по крайней мере. Не так скоро после... Ставшее вдруг незнакомым лицо скривилось, и губы зло выплюнули: - Отправляйся в свою комнату и сиди там! Даниэль посмотрел в ответ, и человеку, бывшему его отцом, захотелось поежиться. Так смотрят на чужих людей или, иногда, на мертвецов. Даниэль постоял еще минуту и пошел в комнату. Заглянул в зеркало – удар отпечатался красным, но синяка не будет, сойдет через полчаса, и начал собирать вещи. Все, что могло пригодиться – ноутбук, фотокамера, кое-какая одежда, все деньги, которые у него были. Даниэль не сомневался, что карточку отец заблокирует, как только поймет, что он ушел, но надеялся, что успеет снять побольше. Насчет будущего он не беспокоился – надо только дотянуть до окончания школы. В мамином завещании четко прописана его доля, то, что было отложено ему на университет, так что расставаться с мечтой о степени совершенно необязательно. Можно подрабатывать фотографией, Саймон говорил, что может свести с кем нужно – тоже увлекался, хоть камера у него была и попроще. Нужно найти квартиру. Сейчас можно попроситься к тому же Саймону, если он не с Кэтрин, а потом найти что угодно, какой угодно угол, когда он поступит в универ, можно будет переехать в общежитие, или… Он что-нибудь придумает. Мысли пойти к Филиппу даже не мелькнуло. Даниэль хотел равноправных отношений, действительно отношений, теперь он наконец-то смог себе в этом признаться, но разве о них может идти речь, когда приходишь к своему любовнику с одной сумкой на плече? Нет. Надо сначала… Даниэль нахмурился, подошел к окну и распахнул его, вдыхая свежий воздух. Он и не заметил, что в комнате так душно. Надо ставить для себя цели, добиваться их. Сначала – найти жилье, деньги, закончить школу, поступить в университет, найти работу… Да. Даниэль еще раз обвел комнату, в которой жил всю жизнь, взглядом и забрал со стола рамку, где он, на несколько лет младше, качал на качелях тогда еще полную сил и весело смеющуюся сестру. Сунул снимок в сумку и тихо вышел из дома, не прислушиваясь к тому, что делает оставшийся в гостиной отец. Даниэль и правда нашел квартиру – не квартиру, комнату, в которой помещалась только кровать и стул, даже стола не было, но ноут можно было поставить на колени, а спиной – опереться на стену, так что заниматься это мешать не будет. Даниэль заплатил за месяц вперед, закрыл дверь комнаты, сбросил сумку на небольшой пустой кусочек пола. Подошел, попытался открыть окно – но его, видимо не открывали лет десять, и ставни заело. Вздохнул, сел на кровать. И расплакался, неожиданно для себя, беззвучно, спрятав лицо в ладонях.