965 г
Она еще и каких-то германцев звала! Ван поджимает губы, зажимая ладони в кулаки. Конечно, нехорошо так вспоминать о том, что было семь лет и зим назад, но… кто виноват, что он только что узнал? А чем еще с ним же в его, Ярило милостивый, государстве делиться не считают нужным? А может это вовсе не Ван на хазар пошел, а они — на Вана? Мало ли! — Чур меня! — Ван трясет головой, отгоняя дурные мысли, и смотрит на великого князя Святослава. Первого князя, не знающего о его, Вана, сущности. А может и знающего, но просто не считающего это важным или достойным внимания. Так или иначе, вопрос о «важности» Вана ни разу не поднимался. Да и поблажек ему никаких не делалось. В ногах Святослава сидит мужчина со взглядом загнанного зверя, покрытый кровью, грязью и почти что осязаемой черной злобой. Грудь его быстро вздымается и опадает, конечности мелко подрагивают, но глаза смотрят прямо и до невозможного гордо. Как Ольга, думает Ван, в далекое Олегово завоевание. Неужто… И тут Святослав достает свой личный клинок. Ван не успевает даже вскрикнуть, как лезвие, блеснувшее в полутьме, с задушено-пронзительным воплем влетает в шею пленника. Пятно света разрывает несколькими каплями крови. К… к… к-конец? Ван непроизвольно зажимает руками рот и зажмуривается. Если это действительно был Хазарский Каганат, то… неужели государство так просто убить? — Перуне меня разрази! — Ван рискует приоткрыть глаз и как раз вовремя, чтобы отскочить от едва не налетевшего на него Святослава. Князь дышит часто, его взгляд бегает от усмехающегося пленника до Вана и обратно. Боится? Неужели великий полководец, неустрашимый Святослав боится какого-то жалкого недобитого мужчину? — Позволь мне, княже, — тихо просит Ван. Он не может сдержать мрачного удовлетворения. Он не может ни радоваться тому, что и его жизнь не отнять так просто, каким-то ножом. Он не умрет так просто, не умрет! Ох, если бы еще не чувствовать боль… но это уже дело привычки. Ван ко всему привыкнет и будет самым лучшим, самым сильным, как и обещал давным-давно себе и Рюрику. Святослав кивает, выровняв дыхание, и делает пару шагов к пленнику. Вот уж точно, истинно смелый князь. Ван почти уверен, что сегодня одного из коней принесут в жертву Перуну, если, конечно, не дойдет до человеческой. Обойти князя не составляет труда. Святослав, в общем-то, никогда и не пекся о его безопасности. Они даже близки-то и не были. Мужчина на полу вскидывается и шипит, как дикий зверь, едва завидев Вана. Надо проверить догадку… На каком там языке говорил Византия? Интересно, у Вана получится так сразу заговорить на нем? — Я Русь, — негромко шепчет Ван, убирая со лба мужчины лезущие в глаза волосы, и удовлетворенно улыбается, заметив на его лице удивленное понимание. — И я не хочу причинить тебе вреда. — Причинил уже, — бурчит в ответ пленник, и Ван едва может разобрать слова в хрипах. — Я не хочу тебя убивать… — и без того путаное объяснение не успевает сорваться с языка из-за смеха мужчины, перерастающего в кашель. Ван заботливо гладит его по спине, отстраненно разглядывая контуры лица. Что такого он сказал? Или мужчина ему просто не поверил? — Тебе лет сто, не больше, — наконец, выдавливает мужчина, чуть прищурившись. — Совсем еще юнец. Ван никогда не думал о своем возрасте. Ему было вполне достаточно того, что он помнил почти каждое из прожитых лет и многие из зим. Особенно хорошо закрепились в памяти неприятные события. Ван бы хотел забыть очень многое, но… Ольга назвала бы это неправильным. — Меня зовут Ван, — легкую грусть скрыть, видимо, не получается, раз мужчина наклоняет голову и задумчиво смотрит прямо в глаза. — А тебя? У него рубленные черты лица, желтовато-золотистая кожа и насмешливо-добрые колючие глаза. Крайне непонятного грязного цвета. Вану кажется, что в них даже есть что-то, отдающее красным, но ведь это невозможно? Людей с такими глазами не существуют, а судя по его немногочисленным знакомым государствами не рождаются. Или рождаются крайне редко, в мирное время, если такое бывает. Мужчина весь из себя такой теплый, будто и не враждебный. А Ван на самом деле так соскучился по теплу… — Сабриель, — наконец, представляется Хазарский Каганат и уютно пожимает непротянутую руку. — И я буду тебе очень благодарен, если ты объяснишь своему господину, что… втыкать ножи в людей не слишком хорошо. Вану, наверное, стоило бы и догадаться, что Сабриель не язычник. Что у Сабриеля другие боги, что Сабриель на краю гибели и дружить с ним, привязываться к нему не стоит. Но он первый, кто не кажется врагом с первого же взгляда, первый, кто не игнорирует его как жалкого второсортного челядина… а ежели потом нож в спину? Ну так от судьбы не уйдешь, оно и верно. А не попробуешь, так век себя корить будешь. — Пойдешь со мной? — Ван неловко выпрямляется, не забирая ладони из чужой руки, и внимательно смотрит, считывая эмоции с чужого лица. Их много, они сменяют друг друга стремительно, и Ван толком не может понять ни одной. Разве что капельку подозрения, его он во всех глазах видел, его он наизусть знает. — Здесь тебе уже нечего делать. В воздухе виснет молчание, но услышать его расслышать его становится почти невозможным за шумом крови в ушах, за колотящимся о ребра сердцем. Уютное и такое правильное волнение. — Я не могу бросить свой народ, Ван, — коротко и до невозможного серьезно отвечает Сарбиель, и Ван просто помогает ему подняться. Конечно же, он должен был предвидеть этот ответ! Хазарам сейчас как никогда нужно свое государство, даже такое покалеченное, с рассекающими руки и грудь ранами, с упертым темным взглядом. — Извини, — Ван отводит глаза, чувствуя, как загораются щеки. Зря он вообще это предложил. Так глупо, так не по-взрослому. Ольга бы долго смеялась над ним. Сначала чуть ли не собственными руками разорвал, а потом предложил отправиться с собой. Болван он, такой же деревянный и тупой. — Не бери в голову, Ван, — прикосновение к щеке горячих пальцев почти обжигает, — свидимся мы еще. Не остановится князь твой на Саркеле. Дрожь пробирает тело непроизвольно, и Ван вскидывает взгляд на лицо Сабриеля, на растянутые полуулыбке губы и добрые искорки веселья в глазах. На солнечного Сабриеля. — Уже сейчас ясно, — он придвигается ближе, шепчет куда-то в висок, — что твоим я буду. И делает несколько шагов назад, со снисходительной усмешкой поглядывая на Святослава. Ван оборачивается и тоже смотрит на князя. Кажется, одним конем сегодня Перун точно не обойдется. Как бы самого Вана сегодня в жертву не принесли… — Княже, твоя победа здесь, твоя дань, прояви ты милость свою княжескую, вели отпустить смерда неразумного, — Ван приклоняет голову, глядя на Святослава прямо. Отросшая челка лезет в глаза, липнет ко лбу. Но все эти неудобства не идут ни в какое сравнение с тем, что Ван, кажется, нашел друга. И теперь внутри так легко-легко, будто и нет никаких новых территорий, будто и не бывал он в сражениях. Так легко-легко, и будто ветер пахнет сладостью, и будто небо обволакивает, и будто самому Ярило полюбился. И глупая улыбка непроизвольно наползает не лицо, никак не желая спрятаться. Дурак он, Ваня, дурак… но сейчас Вану нравится быть и государством, и счастливым дураком.967 г
Походы, походы, походы. Вану нравилось хмельное чувство свободы, витающее в воздухе, нравилось ощущать силу в натруженных мышцах, нравилось видеть, как он раз за разом становится все выше и выше, и знать, что он принимает в этом непосредственное участие. Но в тоже время кровь, реки крови, душили Вана. Он чувствовал ответственность за каждую из жертв, за каждого павшего воя, и никак не мог заставить себя выбрать грань. Ему было просто необходимо ходить по лезвию ножа между жаждой власти с кровью и мучительными угрызениями совести за безвинно погибших. Но его бросало из крайности в крайность. Врезаясь в поле брани кровожадным убийцей, выходил из него разбитым мучеником. Потому что несправедливо это, убивать тех, кто не может убить тебя. — Говорил я, что дружбу бранью не начинают, — Болгария упрямо сплевывает кровь на землю и поднимает тяжелый меч. С ним он выглядит крайне нелепо. Весь такой худой, бледный, хрупкий — и с оружием в руках! — Кажется, ты мне договора о мире и любви и не совал, — Ван запястьем оттирает лоб. Ярость, клокочущая в груди, не позволяет трезво оценивать ситуацию. Что он здесь делает? Зачем он вообще здесь? И неужели таких знакомств ему хотелось в далеком детстве? — Я с продажными договоров не заключаю, — гримаса отвращения, промелькнувшая на лице Болгарии, решает исход битвы. Ван нападает первым. Лезвие к лезвию, лязг металла, блики жаркого солнца. О, да у Вана чисто физическое преимущество. Болгария — воин, он на своей территории и он, леший его задери, прав. У Вана же за спиной только злость, обязательство перед еще одним врагом и юношеские гормоны. Ван сам знает, что должен был бы проиграть. Это было бы честно. Но мир никогда не играет по правилам. Болгария тяжело падает на колени, из последних сил удерживая меч над головой и отражая удары. Достойный противник. И Ван просто уходит, позволяя ему перевести дух. Постоянные изнурительные сражения на собственной территории и так изрядно потрепали Болгарию. Ван не хочет быть тем, кто воспользуется чужой слабостью. Эти постоянные войны, кажется, что-то в нем сломали. Ван пока что не знает, плохо это или хорошо. Он знает только то, что в груди бешено бьется сердце, по венам несется кипящая кровь, а дома его никто не ждет. Переяславец очень понравился Святославу. Ван с грустной улыбкой закрывает рукой лицо, вспоминая родимый Новгород. Подумать только, столько стараний, столько битв, а что в итоге? В итоге все государства, которые он захватывает или пытается захватить, оказываются ближе к его — Вана! — князю. Родной красивый Новгород будто и не у дел остается. И чем он хуже? Неужто Дунай получше Волхва будет? Так Ван в это в жизни не поверит. Да, стекаются в Переяславец всякие заморские товары, ну да и что? В Новгород тоже немало приходит! Обидно. Ван бы сказал, что это тоже нечестно. Такими темпами исчезнет он, а в мире ничего и не изменится. Ладно номером два быть, но третьи… простите, дудки! Это слишком унизительно. Особенно слышать все эти лестные речи в адрес чужого города от собственного князя и ловить на себе снисходительно-торжествующий взгляд вроде как частично поверженного Болгарии. Да пусть он лесом идет! Если в ближайшее время не случится чего-нибудь выдающегося, Ван просто сойдет с ума. Или пешком отправится в родимый Новгород. Или и то и то.968 г
— Киев в опасности, — этих слов хватает, чтобы Ван вскочил на коня и помчался прочь. Пусть расположение Киева он знал довольно приблизительно. Пусть животное скорее всего не выдержит такого темпа и издохнет на полдороги. Пусть он сам сгниет в незнакомых далях. Но никто и ни за что не посмеет осаждать сердце Южной Руси, сердце его государства. Он обещал, что сможет ее защитить. Обещал! Святослав догнал его у широкого ручья, велев вернуться в дружину и продолжить путь вместе с остальными. Неуемное сердце, натыкаясь на прямой приказ, истерит сильнее. Но Ван заставляет себя забраться на коня и повернуть назад. Леший задери этого князя, если они опоздают. Печенеги — те еще скоты. Оттого лупить их было еще приятнее. Осадили окрестности так, что и коня в Лыбеди не напоишь. Повезло еще, что Претичу удалось обмануть этих поганцев, снять осаду с самого Киева. Ольга и княжеское семейство были спасены, и теперь осталось дело за малым. Враги сбежали туда же, откуда пришли: в поле. Кочевой народ без своего государства, если они не осядут где-нибудь, повымирают все. Впрочем, Вана их судьба волновать не должна. Пусть оседают, но не на его территории! Не на территории Руси. Ольга не смогла встать с полатей, чтобы встретить их. Щеки, потерявшие всякий румянец, темные синяки вокруг ярких глаз, иссохшие губы. Осада истощила ее, потому что Ван не узнал обо всем вовремя, не успел прийти на помощь, когда еще не было поздно. Княгиня с внуками и Ольга уже успели дойти до отчаяния, они бы уже сдались, если бы не Претич. Княгиня, изрядно постаревшая, печальная княгиня, сидит у ног Ольги. И только сейчас Ван понимает, кто из них действительно в лапах смерти. И это отнюдь не Киев, нет. Матери Святослава осталось не больше года. Максимум, пару лет и зим. И она это точно знает. — Мы остаемся на некоторое время, — принимает решение Святослав, кивая матери и обнимая сыновей, — чтобы защитить земли свои от набегов вражеских.969 г
Ван глотает воздух, резко захлопывая рот. Так откровенно разглядывать… Он неловко чешет загривок, опуская глаза в пол. Итиль был захвачен и уничтожен. Разграбленный, лежал в руинах. И все это он видит сейчас своими глазами, оставшись вместе со Святославом в Киеве, в то время как дружина отправилась во второй поход на Хазарию. И привела его. Сабриель улыбается, будто не его тело сейчас все в крови, а в груди, на месте сердца, зияющая рана с багровыми ошметками. Его глаза непроизвольно слезятся, но это просто естественная реакция поврежденного организма, Ван уверен. Потому что Сабриель никак не похож на плачущего человека. Он похож на того, кто сдержал свое слово и непомерно доволен этим. Ван знает, как отчаянно боролись хазары за свое государство, знает, как отчаянно боролось государство за них. И от этого испытывает еще более жгучий стыд. Потому что это он, Ван, разорил и захватил Хазарский Каганат. Он! Он почти что убил такого же, как он сам. И он не имеет на это никакого права: Сабриель не уничтожал ни Новгород, ни Киев. А Ван не Семаргл, чтобы дарить смерть. Да и Сабриель не похож на жертву, положенную на алтарь. Поэтому Ван только сильнее прячется за спиной Святослава, уже собираясь сбежать. Его извинения будут слишком надуманными, слишком глупыми и лишними. Более того, они застрянут в глотке, едва он откроет рот. Они уже сейчас камнем лежат на языке, под пронзительным измученным, но непокорным взглядом. Потому что не бывает в нормальных золотистых глазах кроваво-красных капель. Не бывает! Это неестественно, неправильно! Этого не может быть… Ван даже хочет позорно сбежать, вновь чувствуя себя маленьким ребенком, когда Святослав хватает его за руку и выталкивает вперед. Чужие взгляды въедливым дымом пробираются под ребра, и Ван совсем не знает, куда деть глаза. Почему именно ему был отдан молчаливый приказ поговорить с пленником? С «духом», которого смерть не берет. С этим, плюнь в него леший, солнечным Сабриелем. Почему именно сейчас, когда так мучительно стыдно? — Я больше никогда, честно-честно, — наконец, шепчет Ван, не поднимая взгляд. — Я не… — Тише, — таким же теплым шепотом отвечает Сабриель, едва заметно прикоснувшись ладонью к руке Вана. Сердце вновь заходится неестественно быстрым темпом. — Так и должно быть, Вань. Ты слишком человечен. Ван кидает стыдливый взгляд из-под челки, которую так и не получилось подстричь, на Сабриеля и тут же возвращает его носочки поршней. Что же теперь делать-то… Ольга и князь по-любому будут требовать гибели Сабриеля. Но это нечестно! Это совсем-совсем нечестно! Он столько пережил и остался жив. Ван сердце ему разодрал в клочья, а он живой. Нельзя его так убить! Не может быть таким конец. Нельзя… — Государство с душой и эмоциями человека, — Ван позволяет себе поднять глаза на подбородок Сабриеля. Он чуть наклонил голову и задумчиво пожевывает губу. — Как ты выживешь, а, Ваня? Взгляды собственных людей все еще жгут, и краску, готовую прилить к лицу, удается сдерживать из последних сил. О боги, да за что Вану все это? — Думаю, матушка и Ольга хотели бы увидеть этого челядина, — медленно произносит Святослав за спиной Вана. Такой благодарности к князю он еще никогда не испытывал. Спаситель, Святослав просто его спаситель. Но… …а коль правда умертвить велят? Что тогда? Ван уже знает, уже чувствует, что не сможет даже руки поднять на это сильное государство. На поверженного уже не врага. Сабриель — теперь часть территории Руси. Часть Вана. И он, взяв Сабриеля за руку, тянет его к горнице Ольги, справедливо рассудив, что она должна познакомиться с ним раньше остальных. И нет, это совершенно нормально — чувствовать, как чужие пальцы переплетаются с твоими собственными. Ольга кричит долго и от души. Смотрит на Сабриеля с неприкрытой ненавистью, припоминает разоренные земли и даже хочет ударить за то, что он с собой не покончил, но Ван не позволяет. Теперь уже Ольга ругается на обоих, вспоминая племена, освобожденные от хазарской дани русскими князьями, и называет Вана дураком за то, что спелся с этим иродом. — Религию ты мою, смотрю, не забыла, — вставляет Сабриель в поток брани и неловко потирает свободной рукой края дыры в груди. — А дурака ваши народы еще долго прославлять будут, помяни мое слово. — Пошел к черту, — выплевывает Ольга, берет ведро, придирчиво оглядев «пленника», и уходит за водой. Сабриель бросает ей вслед что-то о грецком влиянии. Дверь хлопает неправдоподобно громко, и в воздухе оседает тишина. Как вдруг Сабриель начинает смеяться. — Ну и знакомство с родственниками, — Ван не выдерживает, смеется вместе с ним. Какой же он неправильный, этот Сабриель. Променял многих богов на одного, смеется, когда в пору рыдать от боли. Какой солнечный, весь из себя степной. — Добро пожаловать в семью, — слетает с языка раньше, чем Ван успевает прикрыть рот. Удивленный теплый взгляд Сабриеля говорит куда больше любых слов любого языка мира, и Ван все-таки краснеет. — Тяжело тебе придется, Иван, — звучит так мягко, так нежно, что Ван позволяет себе закрыть глаза на очередное коверканье его родного имени. В конце-то концов, так даже симпатичнее. Особенно, если при этом чувствовать прикосновение огрубевших пальцев к щеке. — Видишь — я больна; куда хочешь уйти от меня? — нет, Ван совершенно точно не собирался подслушивать разговор своего князя с матерью, но… он вновь оказался не в том месте не в то время. В этот раз, под дверью комнаты княгини. — Когда похоронишь меня — отправляйся куда захочешь. А ведь только начиналася жаркая сердцевина лета. Ван уже и думать забыл о крови, о походах, о смерти… А тут вон оно как… Пусть отреклася княгиня от богов языческих, пусть извела Ольгу в первые дни и ночи своего правления, но… но как-то неправильно прощаться с нею. Да, Ван признал своим правителем Святослава, безоговорочно признал, но ведь именно мать его распоряжалась землями русскими в отсутствие сына своего. Она правила, кто бы что ни говорил. Святослав воевал, княгиня-мать сидела в Киеве и заботилась о подданных. Она даже честь Сабриелю оказала поклоном, баньку велела для него истопить и священников «и-у-де-й-с-ких» нашла. — Не свершайте тризны по мне, — совсем на старости лет разум помутился. Как без тризны-то? Не бывает такого. — Батюшка все необходимое свершит сам. Вот уж точно, Византийское влияние. Ван качает головой, надеясь, что Святославу хватит благоразумия не послушать материнского завета. Не хватило. Спустя три дня Ольги не стало, и плач великий сокрушил всех. Народ русский, Ольгу, Святослава и сыновей его. Даже Ван тайком смаргивал слезы, прижимаясь к теплому боку Сабриеля. Рядом с ним всегда было легче. Ван чувствовал, что он не один и что он нужен. Хотя бы Сабриелю. Тризны по Ольге действительно не свершали, как и завещала она. Правда, возмущен этим — и то, про себя! — был, похоже, только Ван. Но выпить за покойницу ему ничего не помешало. Как бы там ни было, он… действительно скорбел. Что теперь будет с его землями? С ним самим? Неужто бросят на произвол судьбы, пока Святослав уведет детей в походы? Или же отдадут его кому-нибудь из сыновей? Небось, Ярополку, старшому… Не угадал. Ван усмехается, закрыв лицо руками, и просто падает на печь в своем домишке. Поделил, поделил Святослав власть в землях. О да, он видел полные ужаса глаза Ольги. Ладно сейчас, под единой рукой князя, в одном направлении мыслящие, а коль рознь какая? Коль брат на брата пойдет, что тогда будет? Ольга же с ума сойдет так! И опять древляне эти. Ярополку Киев отошел под власть, под Олегово ж крыло ушли древлянские земли. Ван устало потирает виски, искажая губы неприязненной насмешкой. А его отдали младшему. Сыну рабыни! Рабыни-наложницы! И на что, он собственно надеялся? На милость князя? На то, что Новгород повыше древлян стоит? Наивный! Дурак, как Ольга сказала, дурак… И что ему с этим Володимиром делать? Велика честь, под властью робичича ходить. — Не падай духом, Вань, — Сабриель как всегда оказывается рядом именно тогда, когда нужно. Его руки опускаются на плечи, и горе как-то сразу становится меньше. У его территории хотя бы единый правитель, не то что у Ольги. — Пора мне домой возвращаться, в Новгород, — Ван прикрывает глаза, полностью отдаваясь приятным ощущением того, как чужие умелые ладони разминают спину. — Коль есть куда, почему бы и не вернуться, — вздыхает Сабриель. Ван резко оборачивается к нему и прижимает за талию к себе. Сабриель выглядит сейчас несомненно лучше, чем в тот день, когда его только привели. Чистый, относительно здоровый. Рану в груди ежедневно обрабатывают, обматывают тряпьем, но она совершенно точно не заживает. И вряд ли заживет. Ведь если люди не стали отстраивать свою столицу сразу, то… додумывать Ван не хотел. Единственная страшная перемена — кровавые капельки в глазах становились все ярче на фоне тускнеющей радужки. Порой Ван даже чувствовал отчаяние, исходящее от Сабриеля. Будто он вот-вот готов сдаться, решиться на что-то такое, о чем в первую очередь будет жалеть именно Ван. — Ты всегда можешь поехать со мной, — Ван ловит глазами чужой бледно-золотистый взгляд и молча просит не бросать. Не сейчас, не сегодня. Не в этой жизни. — Новгород может быть и твоим сердцем, если захочешь. — Пока что нашим с тобой сердцем должен быть Киев, Ваня, — Сабриель ласково треплет его по волосам и наклоняется к лицу Вана, возвращаясь к Владимиру: — Не происхождение делает человека, но человек может создать государство. Дай ему шанс. — Обещаю, — выдыхает Ван и облизывает враз пересохшие губы. Сабриель смеется и отстраняется, позволяя жгучему непонятному разочарованию захлестнуть Вана с головой.970 г
Судя по тому, что Болгария не явился на место встречи, когда значительная часть его территории перешла под власть Вана, дела у него были совсем плохи. Каково это — терять территорию, Ван не знал. Наверное, жутко больно. Особенно, если эта территория не провозгласила свою самостоятельность, выбравши себе олицетворение государства. У Восточной Болгарии такого не было. Болгары, печенеги, угры (откуда у кочевого племени «государство», Ван не знал, но угорская девчушка была вполне милой)… Неужели всем им так нужны были дары русские? Или же всем им так Византия не полюбился? Лично Вану он не нравился давно, а теперь уж, после сначала заискиваний, а дальше и прямых угроз, тем более. Значит, оставить Болгарию в покое? А уж не вы ли заплатили за разорение этих территорий? Двуличный подлец. Поэтому сейчас, разделившись на три части, вои (и Ван в том числе) готовы к любой битве. Ван чувствует каждого из своих людей, чувствуй княжеский настрой и знает наперед, что победа за ними. — Нам некуда уже деться, хотим мы или не хотим — должны сражаться, — Ван верит каждому слову князя своего, каждое готов своей кровью отстоять. — Так не посрамим земли Русской, но ляжем здесь костьми, ибо мертвые сраму не имут. Если же побежим — позор нам будет. Так не побежим же, но станем крепко, а я пойду впереди вас: если моя голова ляжет, то о своих сами позаботьтесь. …и только что-то неприятное сосет под ложечкой. Печенеги разбиты. Ван устал. Потерпели поражение под Аркадиополем, но еще не проиграли войну. Византия со своими «бессмертными» слишком любит себя, чтобы воевать долго. Нужно лишь продержаться. Войны на территории Византии должны сильно его потрепать. Каково Болгарии, лучше даже не думать. Ван даже не помнит, где сражался и одержал победу. Он уже просто хочет закончить со всем этим. Он же сказал, что больше не будет ни на кого нападать! Но кто его, жалкое второстепенное княжество, послушает. Его слово против княжеского. Конечно, вот они и воюют. Интересно, как там Сабриель, Ольга? Не переубивали друг друга еще? Нет, пора уже заканчивать со всем этим. И сделать это нужно именно сейчас — когда силы сторон примерно равны.971 г
Этот пень подколодный! Совсем совесть потерял?! Ван бросается из стороны в сторону, выслушивая рассказ Сфенкела. Византия напал на сердце Болгарии, на Переяслав! Выкурил из царского дворца и перебил почти всех его, Вана, воинов! Да, мать его, он и половину болгар перебил! Царя их и самого Болгарию к себе увел! Лежачего полумертвого Болгарию! — Идут они, сюда идут, — закончил воевода, и Ван резко затормозил. Просто отлично! Если этому Византии еще и его, Вана, земли перепадут, он этого не переживет. Что ж, они обязаны отстоять этот Доростол. Или хотя бы не сдаться в плен. Весна... Кровавая весна. Ван стоит на коленях и с башни смотрит на гибель. На дело рук своих. Его воины уничтожили византийцев (и поделом им), погибнув сами. Погибли! Все до единого! Все, все отважные смельчаки, которых дома ждали семьи. А эти твари на следующий же день возвели здесь же свой лагерь. Показушники, выкопали ров, натыкали копий и понавешали на них щитов. Если бы Ван мог, он бы лично придушил Византию. Это даже не его территория! Почему бы просто не остановить все это, не позволить Болгарии самому все решить? Еще одна бессонная ночь, и вот он, византийский флот. Святослав еще держится, отдает приказы, а Ван уже ничего толком и не соображает. Он не понимает, за что дерется. Не понимает, что хочет получить. Не понимает, нужны ли вообще все эти жертвы. Он просто помогает прятать свои ладьи от вражеского огня. Ван искренне улыбается своим воям, радуется их возвращению с поля брани. Они долго. Целую ночь держали за собой его, одни против византийцев. Молодцы! Но потом взгляд натыкается на тело Сфенкла, и пыл как-то гаснет. Без него придется еще более тяжко. Ван устал чувствовать. Он не хочет быть человеком, хочет быть бессердечным государством. Сейчас он был бы не прочь стать… Византией. Выбраться — это очень смело. И Ван не мог отпустить своих людей в одиночку, даже несмотря на приказ Святослава. Оставив многих копать ров, чтобы не подпустить византийцев еще ближе, он с небольшим отрядом рискнул взять ладьи и на них доплыть до ближайшего места, где можно пополнить запасы еды. Мысли не вяжутся, тело вялое, несмотря на адреналин в крови. Ван уже и не думает вовсе, просто борется за жизни своих людей. Осада на собственной территории была бы ужасна. Ван бы хотел попросить богов не давать ему такого «опыта», но… как-то все равно. Трусом он быть не хочет. Героем тоже. Возвращаясь обратно, воины видят византийцев. Кто-то предлагает проплыть мимо. Здравая идея, но они бросаются в бой. Победа, первая за долгое время. И совершенно безрадостная, будто украденная. Ван не находит в себе ни капельки желания улыбнуться. Отомстили, скоты! Все дороги рвами ископали, никак до провизии не пройти! Из-за этого народ волнуется, уже думает на сторону византийскую встать. Особенно тяжело болгарам приходится, родную землю в таком состоянии видеть. — «Под подозрением»?! — Ван цепляется за собственные волосы, дергая их, чтобы отрезвиться. Не получается. Святослав — жестокий бесчеловечный тиран, помилуй его Перуне! — Это наши люди! На нашей стороне! — Они думали сдаться византийцам, — спокойно парирует Святослав и взмахом руки велит Вану заткнуться. Десятки убитых болгар воплями не воскресить. Ван чувствует себя настоящим убийцей, и ему это совсем не нравится. Более того, он даже не знает, у какого из богов просить прощения. Лето все-таки выдавливает улыбку. Предпринятая Святославом вылазка приносит свои плоды. Все осадные машины византийцев уничтожены. Может, теперь-то удастся решить дело миром. И почему же Святослав тогда, весною, не согласился на поединок? Воодушевившись, он решает атаковать на следующий же день. Ван не против. Он уже вообще против чего-то быть не может. Икмор, воевода русский, мертв. Женщины болгарские, защитницы Доростола, мертвы. Зря Ван не учился писать у новгородских старейшин, мог бы сейчас все их имена записать. Для потомков, чтобы помнили о героях… Болгарии? Нет, наверное, все-таки лучше забыть это все, как страшный сон. Ван, кажется, начинает понимать, почему в мире не так много государств. Жить с таким чувством вины нереально. И сейчас, сидя на военном совете, он не может проголосовать ни за побег, ни за мирные переговоры. Потому что Ван хочет, чтобы все это просто закончилось. Хотя бы для него. Так малодушно. — Погибнет слава, сопутница русского оружия, без труда побеждавшего соседних народов и, без пролития крови, покорявшего целые страны, если мы теперь постыдно уступим. И так с храбростью предков наших и с тою мыслью, что русская сила была до сего времени непобедима, сразимся мужественно за жизнь нашу. У нас нет обычая бегством спасаться в отечество, но или жить победителями или, совершившим знаменитые подвиги, умереть со славою. В эту минуту становится ясно: будут сражаться. Ворота заперли, чтобы даже мысли об отступлении ни возникло. Ван усмехается, готовый сражаться ни на жизнь, а на смерть. Он знает, что эта битва будет последней. В одном из привычных смыслов. Святослав нападает первым, втягивая свои войска в изнурительную битву. Ван лично мечом выискивает себе дорогу к Византии, но никак не может поймать в толпе ни насмешливого взгляда, ни скрытого броней живота. Будто этот трус запрятался в одном из шатров и вылезать вообще не планирует. Бой изнуряет, но византийцы бегут прочь. Оно и к лучшему, должно быть. Но Ван за эти пару лет понял одно: эти хитрые скоты не сдаются без прибыли. Если они проигрывают, то откупаются щедрыми дарами. Их здесь нет. А сейчас отступают, отступают! И Ван никак не может понять почему. Он слишком устал, чтобы видеть очевидное. Будто пыль в глазах. Только она была в прямом смысле. Их заманили на равнину, отрезали от крепости, да еще и буря началась… Вану стыдно, что он теперь сидит в этой крепости, а десятки его людей лежат на полях брани. Он должен был возразить Святославу, не пустить людей, обычных смертных людей, в бой с византийскими отрядами. Он должен был заметить подставу, должен был всех предупредить… Он много что должен был. А в итоге сидит здесь же, слушает, как дружинники убеждают князя заключить мирный договор. Потому что сейчас они еще не проиграли, но это только вопрос времени. И тогда живых не останется. — Будут вам переговоры, — Святослав бьет кулаком по столешнице и тяжело смотрит куда-то в стену. Ван выдыхает. Есть шанс, что теперь все закончится. Возможно, Святослав даже вернется в Киев и передаст всю власть в руки одного из сыновей, завещает ее старшому. Византийская сторона на переговоры согласилась охотно. Ван наблюдал за их препирательствами со стороны, потому что князь и не думал звать его с собой. Может, не доверяет после всего случившегося. Ван и сам себе не доверяет. Он не знает, зачем он вообще такой нужен. На людей толком не влияет, исход битвы тем более решить не способен. Только чувствует чужую боль да мечом машет в разные стороны. Его разве что вместо карты во время войн использовать, чтобы продвижение врагов отслеживать. — Две меры хлеба на каждого воя, и мы возвращаемся на Русь, — слышит Ван голос Святослава и понимает, что теперь-то точно все кончено. Наконец-то. Свенельд — подозрительный, по мнению Вана, человек, но вой отличный! — в очередной раз что-то шепчет Святославу, из-за чего князь хмурится только сильнее. Ван прислушивается, даже не зная, что можно от Свенельда ожидать. Он может и нарушения условий договора нашептать, а Ван чувствует, что новую ненужную войну не потянет. — Обойди, князь, пороги на конях, ибо стоят у порогов печенеги, — Ван выдыхает. Вроде бы, ничего страшного не намечается. Даже наоборот, лишний столкновений смогут избежать. Святослав задумчиво кивает. Как же все-таки Вану хочется домой, пусть даже под крыло робычича.972 г
Выбраться из устья Днепра с первой попытки не получилось, поэтому зимовать пришлось не в Новгороде. Ван не может сказать, что счастлив этому. Тем не менее, вот она, весна и скоро, совсем скоро все снова будет хорошо. Святослав повел их к порогам. Ван, постепенно приходящий в себя, никак возражать этому не стал. Все же, князь прошел ни одну битву, ему виднее. Если бы Ван оспаривал каждое решение Святослава, его бы выкинули из дружины еще несколько лет назад. И тут блаженную весеннюю свистопляску пронзает вопль. Нет, нет, нет… Ван прекрасно знает этот клич, знает, кому он принадлежит. — Печенеги! — в голосе молодого дружинника слышится намек на панику. Нет, это совсем не кстати! Вои должны быть всегда собраны, чтобы не позволить чувствам — страху! — затуманить разум. — Сомкнуть ряды! — отдает распоряжение Святослав, но здесь шансов никаких нет. Ох, если б хоть паре десятков воев удалось вместе с князем прорваться в родимый Киев. И Ван сжимает ручку меча, готовый биться до последней капли крови за Святослава, за своего князя, властителя земли русской. Лишь бы князь не погиб, лишь бы князь… Ольга не простит Вану гибель Святослава, только не сейчас. Опять! Опять он всех подвел! Опять! Ничего, ничего важного и неприкосновенного для них нет! Для этих недобитых печенегов! — Клянусь жизнью своей, — шипит Ван, дергаясь в руках захватчиков, — отомщу, за все отомщу. И только пустые кровавые глазницы на отрубленной княжьей голове хватают за горло и держат крепче всех печенегов вместе взятых. Вану страшно. Потому что он не знает, что его ждет. Страшно и за себя, плененного врагами, и за Ольгу, брошенную на растерзание двум княжичам, и за землю Руси, разорванную на три части. Что теперь будет? Неужели это конец? Неужели он таков? Ван просто хотел отдыха, хотел в Новгород, хотел, чтобы все закончилось. Но не так же! Боги не могут быть настолько жестоки, чтобы за столь малодушное желание одного, покарать всех. …ведь не могут же? Исторические заметки: 1. «…она еще каких-то германцев звала»: в 961 году на Русь, по приглашению Ольги, была послана миссия (королем Германии Оттоном I Великим) по крещению Руси, но она потерпела крах. По одному из предположений, именно из-за сопротивления Святослава. 2. В 965 году Святослав, разгромив Волжскую Болгарию, атаковал Хазарский Каганат. В основу этой главы положена теория, согласно которой была два Хазарских похода: первый (965) вместе со Святославом, где взяли Саркел, и второй (968-969) без Святослава, в котором разорили Итиль и взяли Семендер. Официально, Хазарского Каганата не стало в 969 году, но хазары как народ еще встречаются при Владимире (предлагают свою религию) и как отдельные племена. Подробнее: https://ru.wikipedia.org/wiki/Восточный_поход_Святослава. 3. Религия Хазарского Каганата — иудаизм. Имя государству подобрано соответсвующее. 4. В 967 или 968 году Святослав за вознаграждение от Византии совершил набег на Болгарию, разорив, согласно «Повести временных лет», около восьмидесяти городов. Но был вынужден вернуться из-за осады Киева печенегами. 5. Легенда об осаде Киева 968 года: когда княгиня уже готова была сдаться, юноша (владеющий печенежским) пробрался сквозь стан врага и передал новости воеводе Претичу, который наступил на печенегов. Они испугались, что войско Святослава идет, и отступили от Киева, продолжая держать в страхе окрестности. Подробнее: https://ru.wikipedia.org/wiki/Осада_Киева_(968). 6. Слова княгини Ольги взяты согласно «Повести временных лет». 7. После смерти матери Святослав был вынужден устроить управление государством иначе, в соответствии с которым Ярополк получил Киев, Олег — древлянскую землю, а Владимир — Новгород. 8. Владимир — робычич, т.е. сын рабыни. Матерью Владимира является наложница (не жена) Святослава Малуша. Его происхождение еще сыграет роль в событиях междуусобной войны. 9. В 969 году Святослав завоевал Восточную Болгарию к великому неудовольствию Византии. 10. Речи перед битвами Святослава взяты в соответствии с «Повестью временных лет» и византийским источником — Львом Диаконом. 11. Русско-византийская война 970-971 годов, основные сражения: битва при Аркадиополе и осада Доростола. Завершилась мирным договором, по которому Византия получала Восточную Болгарию и пленных, а Русь — дань. Подробнее: https://ru.wikipedia.org/wiki/Русско-византийская_война_(970—971). 12. Три части русского воинства: печенеги, венгры и руссы с болгарами. Согласно византийским источникам, печенеги потерпели поражение под Аркадиополем. Согласно «Повести временных лет», русские одержали победу. Здесь показана теория, по которой источники говорят о разных битвах. 13. Во время нападения на Переславу небольшой русский отряд Сфенкла был вынужден спрятаться в Царском дворце, из которого их выкурили и почти всех перебили. Борис II, болгарский царь, был захвачен, но принят по-царски. 14. Битвы при осаде Доротела: 23 апреля 971 года (отряды руссов и византийцев уничтожили друг друга), 24 апреля (византийцы возвели лагерь под крепостью), 25 апреля (подошел византийский флот); 26 апреля (бой в поле; русы контролировали поле в ночь с 26 на 27, но на следующий день им в тыл был заслан отряд, и русы вернулись в крепость); ночь 29 апреля (русы выкопали рвы, отправились за продовольствием); из-за голода болгары действительно стали переходить на сторону византийцев, массовая казнь имела место быть; 19 июля (уничтожены осадные машины Византии); 20 июля (сражение, в ходе которого убит Икмор, а 21 июля состоялся военный совет); 22 июля (последний бой). Подробнее: https://ru.wikipedia.org/wiki/Оборона_Доростола. 15. Святослав дошел до устья Днепра, в котором был вынужден зимовать. Слова Свинельда взяты из «Повести временных лет». 16. В 972 году княжеский отряд по пути домой наткнулся на печенегов во главе с Курей. В этой стычке Святослав был убит, а из его черепа, согласно летописи, был сделан кубок. 17. Итог правления: присоединены вятичи (966); разгромлен Хазарский Каганат (965, 968-969); увеличение территории от Поволжья до Каспия, от Северного Кавказа до Черного моря, от Балкан до Византии. Также впервые наместниками в важных подвластных регионах стали сыновья Святослава, а не дружинники.