***
То, что происходило в их доме последние три дня, Ламбо особо не волновало. Честно говоря, ему было почти что все равно. Маман такая же добрая и заботливая, готовит вкусную еду и не кричит на него, — что казалось воистину нонсенсом! — И-Пин по-прежнему серьезно-справедливая девчонка, которую весело задирать, а Фута не прекращает мило улыбаться и давать подергать его за дурацкий шарф в полосочку. Остальное Ламбо если и заботило, то не слишком. Скучная взрослая Цуна со своими друзьями воспринималась как довесок к его беззаботной, наконец-таки ставшей нормальной жизни, а Реборн — как извечное препятствие, цель обойти которое уже переставала быть интересной. Кольцо из Ламбо грубо вытряхнули, когда тот задиристо сделал вид, что не слышит нетерпеливого Реборна. В общем-то Ламбо уже давно привык к подобному отношению и не слишком расстраивался, но сам факт внезапной перемены на некоторое время обескуражил его. То есть как это? Что-то происходит? Что-то меняется? Как так? Но лишь на время. Потом Ламбо рассудил, что даже если уже привычный уклад его жизни начал потихоньку рушиться, то это пока не настолько страшно и значительно, что надо срочно реагировать. В конце концов, ну было кольцо, ну не стало его — побыл немного чьим-то Хранителем, а потом просто ушел. Разница-то? Тем более, что его все равно никто искать не будет. Семья Бовино наверняка давно считала, что он мертв, ведь после того, как кто-то идет на встречу с величайшим киллером современности с целью убить его, обычно не возвращаются. Или возвращаются. По частям и в коробке. Поэтому сейчас Ламбо тихо дергал за ниточку, торчащую из его костюмчика, и задумчиво жевал печенье, приготовленное хозяйственной маман, сидя на табуретке, придвинутой к духовке. Песочное с сахарной посыпкой, мягкое и податливое, оно рассыпалось в неосторожных пальцах и таяло во рту, оставляя за собой непонятный привкус. Не сладкий только почему-то. Но и не горький. В соседней комнате сидели Цуна и злобный Гокудера. Они что-то долго обсуждали, судя по редким моментам, когда их голоса становились наиболее отчетливы и слух Ламбо мог их уловить, что-то про Вонголу, Реборна и Семью. Ламбо это было неинтересно. Ламбо гораздо больше увлекали печенье и непослушная ниточка, да и про него в речи не было ни слова, поэтому частенько он просто уходил в свои мысли, дергая за белый хвостик и активно жуя. Флегматично подняв взгляд на с силой распахнувшуюся дверь, Ламбо увидел недовольную физиономию Гокудеры и усталое лицо Цуны, прошедшей за ним. Следом прошлепал босыми ногами Ямамото, и тогда Ламбо заинтересованно посмотрел на компанию, оторвавшись от нитки. Гокудера плюхнулся на стул и поджал губы, еще больше нахмурившись. Он мрачно смотрел на зевающего товарища, который, впрочем, тоже не лучился весельем и был лишь более оптимистично настроен. Ламбо недоверчиво хмыкнул и с подозрением взглянул на собравшихся. Его, разумеется, во внимание не брали, — действительно, зачем обращать внимание на эгоцентричного, избалованного ребенка? — и он имел возможность, кажется, узнать, почему вечно улыбающийся Ямамото сейчас серьезен. Но те говорить не спешили. Гокудера нервно задергал ногой, отчего Цуна вздохнула еще печальней, а Ямамото молча налил всем чаю. Горячий и ароматный, он невольно оживил всех на кухне, и Ламбо заметил чуть посветлевшее лицо Цуны. Та прокашлялась и пригубила напиток, а потом ее взгляд встретился с внимательным взглядом Ламбо. Наверно, она что-то увидела в его глазах, что-то важное для нее и поставившее точку в сомнениях, потому что в следующее мгновение она тихо позвала: — Ламбо, иди к нам. Нам всем надо поговорить. Разумеется, всем надо было поговорить. Ламбо в этом не сомневался ни на минуту. Почему это так долго доходило до глупой Цуны, он не знал и не понимал, но не стал ничего говорить. Тогда бы он задел ее за живое, сделал бы ей еще больнее. Ведь сейчас Цуну что-то гложет. Хотя… Кажется, Ламбо смутно понимал, что произошло. Раз у него забрали кольцо, то, наверно, забрали у всех? А оно было очень важно Цуне, Ламбо однажды видел, с каким благоговением она рассматривала массивный перстень, сидя на полу в своей комнате. Цуна больше не босс, и она расстраивается? Странно. — Только дождемся всех, — добавил Ямамото, легко улыбнувшись Ламбо. Тот кивнул в ответ и, взяв тарелку печенья, подбежал к общему столу. Вогрузив посудину на клеенку, Ламбо внезапно наткнулся на раздраженный взгляд Гокудеры. Тот, видимо, считал, что бегать было неправильным. Впрочем, его мнение никогда не волновало Ламбо, поэтому он попусту проигнорировал укор в свою сторону. Игнорировать чужие замечания — второе, что мастерски умел Ламбо, и первое, чему его не обучали специально.***
Цуна ломала себе пальцы и никак не могла понять, почему ей так холодно. Дрожь пробирала до костей, и ей казалось, что в комнате не привычные двадцать пять градусов тепла, а как максимум ноль. Изредка оглядывая ребят, она видела не сменяющуюся картинку: напряженное лицо Гокудеры, Ямамото, рассеянно отбивающий пальцами по столешнице неизвестный ритм, и задумчивый, с искорками скуки взгляд Ламбо. И все время ее преследовало ощущение, что невидимая струна все натягивается и натягивается, грозясь лопнуть. Пожевав губами, Цуна еще раз взглянула на друзей и насторожилась, заметив слегка нахмурившегося Ламбо. Малыш вертел в руках мамино печенье, будто что-то решая для себя. Мамина выпечка… Цуна вдруг подумала о том, как отреагирует мама. Или Реборн сказал ей? Сказал, что ее дочь безнадежна и скоро вернется к своей никчемной жизни? От вязкого болота печальных мыслей Цуну отвлек Ламбо. Внезапно вскочив на стул, он с громким протяжным криком метнул печенье куда-то в распахнутое окно. Цуна от удивления встала следом. Закативший глаза Гокудера, буркнувший что-то нелицеприятное в адрес Ламбо, напряженно выпрямился и косо посмотрел на оставшегося невозмутимым Ямамото. За окном раздалось шуршание, и в следующее мгновение внутрь свесился довольный жизнью Рокудо Мукуро. Ехидно оглядел присутствующих и усмехнулся. — Оя-оя, Ламбо-кун, разбрасываться едой нехорошо. Тебя родители этому не учили? — Ты мне не нравишься, Ананасоголовый! — громко фыркнул в ответ Ламбо и замахнулся лимонкой. — Не подкрадывайся ко мне со спины. А лучше умри! Возмущенно прокричав это, малыш с силой бросил гранату в иллюзиониста. Цуна обреченно застонала, представив себе последующий взрыв и обломки собственной кухни. И ведь никто не будет потом в порядке первой очереди отстраивать все до прихода мамы! Уже не будет. Но взрыва не раздалось. С довольной улыбкой, Ямамото подбрасывал пойманный снаряд в воздухе, и вещал мгновенно заскучавшему Ламбо о том, что такое хорошо, а что такое плохо. Ламбо речам не внимал, ковыряя в носу и посматривая на тарелку с выпечкой. Вздох облегчения вырвался из груди Цуны. Она прикрыла глаза, уже не замечая забравшегося в комнату ни Рокудо, который сейчас со странной расчетливостью осматривал стены, ни Реохея, примчавшегося через пару минут, что-то недовольно бурча про непонятного Реборна и злюку Хибари, пославшего его на все четыре стороны. — Нет, — раздался язвительный голос Гокудеры. Он поджал губы и бросил хмурый взгляд на Мукуро, — я все понимаю, этих двух идиотов, даже то, почему придурок Хибари шляется черт знает где, но кого хрена тут делаешь ты, а, Рокудо? Цуна удивленно моргнула. И правда, а она об этом и не подумала. Вот и впрямь олениха оленихой. Иллюзионист расплылся в ухмылке и насмешливо взглянул на Хаято. Несмотря на мгновенно ощетинившегося подрывника и продолжающего усмехаться Рокудо, Цуне почему-то казалось, что этот взгляд предназначался именно ей. Что-то было в этой ситуации неестественное и… неправильное. На мгновение повернув голову, Цуна встретилась взглядом с задумчивым Ламбо и поежилась. Что-то не так. Что-то точно не так. — Ну, — Мукуро наигранно печально покачал головой, — наверно, занимаюсь тем, что спасаю ваши шкуры от глаз первых трех наемников. Мне это выгодно, знаете? Что Вонголе объедки, то простым смертным пир. А около шести часов назад на ваши головы объявили охоту. Когда это? Хм, да еще до того, как сеньор Реборн забрал у тебя кольцо, Цунаеши-чан… Цуне поплохело. Пытаясь не завалиться набок, она вцепилась в край столешницы с такой силой, что у нее побелели костяшки. Что говорил дальше Мукуро, она уже не слушала.