Вспять

Оказалось, стрелять из лука не так уж и просто – стрела постоянно соскальзывала, от натяжения тугой тетивы ныло плечо и дрожала ладонь, нечего и говорить о том, что в итоге стрела летела куда угодно, но только не в нужное дерево. Линкольн стоял слегка позади девушки, поправляя каждый раз ее стойку, внимательно следя за тем, чтобы Октавия случайно не отпустила тетиву раньше времени. Однако спустя пару часов тренировок обессиленная, с синяками на руках, но при этом довольно донельзя, девушка расположилась на траве, пытаясь дать своим конечностям полноценный отдых. – У тебя неплохие данные. Но твоих рукам не хватает силы, - Линкольн собирал стрелы по всей округе, парочка особенно неудачных сломалась, но остальные еще можно было использовать. – В целом, как только научишься правильно держать лук, с попаданиями не должно быть проблем. Октавия слабо улыбнулась, чувствуя, как мышцы отпускает напряжение, что сопровождалось легкой дрожью, словно струну гитары легонько тронули ногтем. Приятное чувство, особенно в такой ясный, теплый день. – И как скоро я смогу отправить брату сообщение? – девушка волновалась за Беллами, в конце концов, иногда он был как упертый баран. Впрочем, на его месте, наверное, Октавия поступала бы так же, просто не смогла бы бросить единственного родственника. Линкольн задумался, отправляя стрелы в колчан за спиной и сжимая в ладони лук, дерево приятно впивалось в кожу, даря чувство защищенности. Оно все еще было согрето теплом другой, более тонкой руки. – При долгих тренировках – через пару дней. У тебя зоркий глаз, так что все зависит лишь от того, как быстро разовьется нужная привычка, – мужчина плавным движением подцепил стрелу под опереньем и встал в стойку, задумчиво глядя куда-то перед собой. Потом его тело резко сдвинулось, завибрировала спущенная тетива и раздался короткий птичий вскрик. По-другому описать последний звук, издаваемый простреленной птицей Октавия не могла. Она даже вздрогнула, поднимаясь с земли и пытаясь разглядеть, где же находится добыча Линкольна. Правда, тот притащил ее в любом случае через пару мгновений – упитанная, похожая на куропатку, птица, абсолютно черная, в тени и не разглядишь. – Есть можно, – мужчина первым делом научил ее видеть первичные признаки того, что есть животное нельзя. У птиц – различные деформации перьев и клюва, у млекопитающих – более заметные мутации, типа двухголовости, двухвостости и так далее, у рыб – цвет чешуи и глаз. Водя девушку по лесам Линкольн, не теряя времени, указывал на съедобные, лечебные растения, на ядовитые и бесполезные. Октавия, конечно, старалась все это запомнить, но получалось весьма тяжело и медленно, в конце концов, слишком много информации за раз. Но девушка делала все, что в ее силах. Она хотела научиться жить в этом мире… в гармонии с этим миром. Она хотела стать своей. Иногда ей казалось, что эта Земля действительно ее дом. Не без своих неприятностей, но все равно уютный, и лишь от нее зависело, чем она наполнит свой дом: любовью и счастьем, или раздором и борьбой. При этом все эти вещи были не взаимоисключающими. Октавия получала истинное удовольствие, когда ей удавалось попасть в цель стрелой, или в тот момент, когда Линкольн решил показать ей основы рукопашного боя и боя на мечах. Она чувствовала себя рыбой, которую после аквариума выпустила в океан. Абсолютная свобода. Здесь ничего не давило на нее, здесь ее обожали и готовы были оберегать просто за то, что она есть, за то, что она такая, как есть. Беллами всегда будет связан с ней кровью, она всегда будет ему сестрой, а здесь… Девушка стрельнула взглядом в сторону землянина, педантично ощипывавшего «куропатку», и не смогла сдержать улыбки. Линкольн оказался просто… очаровательным. Даже в лагере не было никого настолько несведущего в отношениях. Он смотрел на нее, как на божество, касался лишь при необходимости, и бесконечно рисовал ее портреты в своем дневнике. Это безумно льстило, подкупало, заставляло сердце неистово биться в грудной клетке, как после тяжелой тренировки. Никто бы не смог противиться этому долго. Но Октавия и не пыталась, ей почему-то казалось, что чувство любви к этому человеку существовало в ней с рождения. С первого вздоха и до последнего. Конечно, она говорила себе, чаще ночами, что вероятно это просто первая любовь. Ей многое рассказывал про это чувство брат, читал сказки и романы, так что представление имелось… Но первая или не первая, лишь от нее зависит будет ли она последней. Линкольн зачем-то откладывал красивые, матово-черные перья, особенно крупные, в сторону, при этом ни на мгновение не отвлекаясь от своей работы. Когда наконец все лишнее с их будущего обеда было снято, мужчина бросил то, что осталось, в кожаную сумку и помог Октавии подняться, чтобы пройти к кострищу. Он редко начинал разговор сам, чаще был замкнут, нежели открыт, но девушке все равно было уютно рядом с ним – просто молчать, просто идти. На краю сознания билась какая-то тревожная мысль, но Октавии не удавалось ухватить ее. Это не могло не беспокоить. Однако они подошли к ручью, и тот словно бы унес любые тревоги своим быстрым течением. *** – Октавия… – Линкольн в этот вечер пропал надолго и вернулся уже почти на закате, так что девушка взволнованно смотрела ему в лицо, которое казалось… растерянным. Он держал руки за спиной, и на мгновение (лишь на мгновение!) девушка успела испугаться, просто взыграл инстинкт, что пытался разбудить в ней сам землянин, однако… – Я принял к сведению твои слова недавно. Твое обучение входило в мои планы, я не могу считать его достойным даром для тебя, – его лицо вновь приобрело спокойное выражение, и лишь темные глаза живо блестели в озаряемой закатными лучами пещере. Октавия каким-то естественным, плавным движением подошла ближе, на расстояние вдоха, она была заворожена, она не была собой в это мгновение, и была именно той, кем хотела бы быть. Линкольн наконец перестал прятать руки: в одной ладони на кожаном шнурке обнаружился миниатюрный ловец снов, сделанный из тонких веток, украшенный теми самыми черными перьями и красивыми цветными камешками, наверняка не имевшими никакой ценности. Во второй же он держал маленькую коробочку, от нее так приятно пахло, что девушка буквально разрывалась, не зная, какой подарок рассмотреть первым. Линкольн расслабился, увидев буквально засиявшее лицо Октавии, она правда была рада, ей понравилось. Мужчина еще никогда не… боялся реакции женщины. Что уж там, никогда ни одна женщина не была для него так важна. Ему хотелось весь мир положить к ногам своей избранницы, хотелось обернуть ее в кокон из его несуществующих крыльев и уберечь от любой опасности. Но так как этих крыльев нет, он позволит Октавии вырастить собственные. И пусть перья будут отливать сталью, пусть они смогут разрезать даже камень… Октавия будет прекрасна. – Господи, мне только брат… Ох, – тонкие губы растянулись в какой-то недоверчивой улыбке, но глаза выдавали ее все равно. – Что это? Она все-таки начала с амулета, мягко забрав его из чужих рук и касаясь красивых перьев. – Он отгонит все плохие сны, Октавия, никаких кошмаров, только свет и тепло. Это же… – он несколько неловко раскрыл деревянный коробок и поднес его к носу девушки. – Сладость. Закинь в рот одним движением. Редкое медовое угощение. Октавия в какой-то момент решила несколько просветить и своего влюбленного соседа насчет небесных штучек: рассказала про шоколад, про унитазы, про телевизор и радио. Линкольн ловил каждое ее слово, хотя вообще-то девушке было уже глубоко наплевать на все достижения прошлого мира вместе взятые. Ей ведь хорошо и в накрытом решеткой убежище, где можно завернуться в шкуры, вдыхая ароматы земли и ночи. Этого достаточно для крепкого сна. – У нас нет шоколада. Или конфет. Ты сказала, что должно быть сладко, – за серьезным выражением лица и отрывистыми фразами Октавия слишком легко разглядела почти детское волнение. – Половину тебе? – девушка не знала точно, спрашивала ли она или утверждала, но она была совсем не против поделиться. Господи, да она готова была всю себя отдать уже этому бритоголовому землянину, лишь бы тот продолжал так на нее смотреть. Лишь бы она продолжала быть ему нужна. Линкольн покачал головой и слегка коснулся свободной рукой подбородка Октавии, приподнимая ее голову. Понятливая, она приоткрыла губы, сразу же почувствовав, как их касается вкусно пахнущая древесина. Внутри раскрытой коробочки виднелся небольшой золотистый квадрат, и как только он попал на язык, сразу же начал таять, растекаться сладостью по небу. Девушка попросту не сдержала стон. Как же давно у нее во рту не было ничего сладкого, просто уму не постижимо, как она соскучилась по этому вкусу. На Ковчеге вообще редко кому выпадало угощение, а уж Октавии и того реже. Она облизнулась, стараясь не упустить ни грамма волшебного лакомства, а потом крепко обняла мужчину, сжимая руки, что есть мочи, и все равно не причиняя никакой боли. Возможно, когда-нибудь ее руки будут причинять боль, но никогда… никогда ему. – Хочешь попробовать? – прошептала она куда-то ему в шею, поднимая лицо и глядя прямо в глаза Линкольну. Снова и снова они попадались в ловушку взглядом, и никто не изъявлял желания выходить из нее по собственной воле. Кончики его пальцев грубые, шершавые, но ничего приятнее их прикосновений на своей щеке Октавия не знала. Но узнала в следующий момент, когда такие же… дикие, обветренные губы коснулись ее. Нежность дикаря, ласка землянина, поцелуй мужчины пробудил внутри девушки источник. Из источника, как из вулкана, по венам побежала лава, вместо крови, и добравшись до сердца, зажгло его. Грудная клетка горела, ей было больно, ей было так больно, что она заплакала. Но когда Линкольн захотел отстраниться, крепко обняла его за шею. Линкольн никогда не смог бы причинить ей боль.

Только если самого Линкольна не станет в этом мире.