Дарья

      Прошло много лет. Я ездил, рисовал. Мне хотелось чего-то большего, но натурщика уж очень сложно найти. Картин я не продавал, хранил их все в своей галерее, в моём доме, на втором этаже. Вспоминая мой дом, я не могу не похвастать: скромно-викторианский стиль, не очень большой, цвета потрёпанного индиго. Дворик маленький, сад заросший (надеюсь, мой читатель понимает, что таковым он был не из-за частых приступов лени, а из любви к дикой, могучей природе, любви к запущению). В чреве дома, всё наоборот: прилично, скромно, красиво, чисто. Ничего вычурного, всё аккуратно, по правилам. По первому взгляду на гостиную, или скажем, кухню, не подумаешь вовсе, что это пристанище одинокого художника. Более вероятно, что это домик стареющей миссис, или берлога идеальной американской семьи. Но, поднимаясь на второй этаж, вы, мой дорогой читатель, сразу бы вспомнили про меня.       Представьте: вы поднимаетесь по лестнице вверх. Впереди вы видите лишь чёрный прямоугольник, а подходя ближе, понимаете, что эта голая стена. «Ремонт» — эту мысль подтверждают доски вместо обоев. Но тут вы уже почти на вершине айсберга и поворачиваете свою голову направо. На этаже всего одна комната, пять окон и один табурет. Весь паркет закапан краской, в углу лежит скрученный ковёр, который, по определению наших предков, должен висеть на стене. Есть несколько коробок разных форм и размеров: в одних краски, в других кисти, в некоторых стародавние работы. Все стены заполнены исписанными холстами, одна из стен и есть холст. Всё в беспорядке, всё дополняет друг друга. Даже ваша мысль, что я «гений» отлично подходит к мысли, что я «безумец». Конечно же, вы ведь догадались, что за картины я писал? Я ведь единственный, полноправный наследник Дарьи. Как я уже сообщил, находить натурщиков было очень сложно. В первые годы моего творчества мне хватало и белки, раздавленной автомобилем. Но со временем мои цели становились всё глобальнее. Моей доминантой стал человек. Конечно, я уже писал Дарью, — синеющую, с ореолом изо мха, — но мне хотелось большего. Я стал более искусным в своём ремесле. Успел перепробовать множество стилей, цветовых гамм. Я осознал своего гения, и этот гений требовал крови. Вот я и стоял перед выбором: пролить чужую или истечь своей.       Возможно, из-за происшествия с Дарьей, вы, должно быть, решили, что я жестокий монстр с раздутым эго, я прав? Но вы и представить себе не можете, сколько слёз я пролил в подушку, в ту ночь! Глупый ребёнок, я поддался инстинкту. Никто не объяснял мне ценность отнятого мною чуда — я понял это только тогда, когда перешёл черту. В тот момент, когда из моей руки исчез камень, меня обуяла могучая сила. Я метался по лесной чаще с глазами-блюдцами, раскинув руки и шепча слова, которые до сих пор не могу вспомнить. Потом я остановился. Стоял, кажется, в ведьмином кругу из белых поганок и чувствовал, как меня наполняет яркое тепло. Меня лихорадило. Я вернулся к ангелу и принялся рисовать. Я принял свою новую природу.       Только после того, как портрет был окончен, мне стало лучше. Спал жар, глаза стали видеть яснее. Только тогда я понял, что натворил. До меня начало доходить, что будущее моё загублено. Рано или поздно, но я сгнию, и душу мою будут кремировать без конца человечки с рожками и кривыми ножками. Так что я пытался найти альтернативу. Правда, признаюсь, одним вечером я не выдержал. Конечно, любой здравомыслящий обыватель решит, что желание умертвить кого-то ради искусства — это шизофрения, ни больше, ни меньше. Но вы ведь и представить себе не можете, сколько энергии, сколько идей во мне было! И вся эта энергия, желание творить, дать мертвецу второй шанс, так бурлила во мне! Они прожигали всё моё нутро, опустошили сердце, пытались вылезти наружу. Иногда, я даже чувствовал, как моя голова трещит по швам. Но мы не будем об этом, лучше и намного интересней вам будет узнать о происшествии, которое чуть ни привело меня к гнилому концу за решёткой.