Минор

Сбавь бег коня — я догоню тебя в пути! Я долечу сквозь омут расстояний и расскажу о терпком вкусе подаяний. Пришпорь коня — я догоню тебя в пути!

1841 год, ноябрь - Готов биться об заклад, Наталья Александровна, что на волчий след мои псы нападут первыми. Натали втянула носом прохладный осенний воздух и с веселой улыбкой огляделась по сторонам. Княжна была прелестна в изящной черной амазонке и черной же шляпке. В седле держалась восхитительно, будто родилась в нем, одной рукой придерживая поводья, а другой – резную рукоятку хлыста. Оживленность, царившая вокруг, была ей под стать. Всадники, гончие, слуги, сбивавшиеся с ног – все превратилось в сплошной ком ожидания и движения. Император давно уехал куда-то вперед со своими спутниками, отделившись от общей суматохи. И суматохе это пошло на пользу. Она сделалась почти праздничной. - А у вас, Александр Николаевич, что же, какие-то гончие особенные? Иные не нападут, а ваши – всенепременно? - Будете в моем обществе – убедитесь сами. - Это приглашение? – темная бровь чуть приподнялась. - К чему вам такая обуза? Боюсь, я недостаточно хороший охотник. Не боитесь отяготиться мною? - Вами? – Его Высочество громко рассмеялся и перевел взгляд на супругу. – Верно, Наталья Александровна полагает, что у меня плохая память. Помнится мне, не далее чем третьего дня она говорила вам за чаем, как скучает по охоте в угодьях своего батюшки. - Совершенно правильно, Александр Николаевич, - чуть наклонив голову, с сильным акцентом ответила его молоденькая жена. И тут же замолчала, не сочтя нужным продолжать. Она тихонько похлопала по длинной шее свою гнедую кобылку, довольно смирную, с кроткими большими глазами. Крошечная ладошка, затянутая в черную лайковую перчатку, вернулась на место и вцепилась в повод. Кобылка пряла ушами и топталась на месте. - Да и Михаил Александрович не даст солгать, князь Оболенский частенько упоминал о том, как вы с детства любили охоту, - продолжал Его Высочество, повернув голову уже к князю Репнину. - Верно, князь? - В отличие от меня, как, конечно, добавлял дядя. Уж я-то к охоте всегда был более чем равнодушен. Репнин не желал приезжать на эту забаву. Но и не приехать не мог. Он получил высочайшее приглашение от цесаревича, чьим адъютантом теперь служил. И отказаться было решительно невозможно. Пришлось оставить захворавшую Лизу и ехать. Затем, чтобы лично лицезреть флирт Его Высочества с милой сердцу сестрицей на глазах его супруги. Впрочем, последняя держалась с настоящим достоинством. Достоинство было единственным, что ей теперь оставалось. … Судьба оказалась благосклонна. В коридорах дворца они встречались друг другу не так часто, как могли бы. Свою любовь к ней он принял безоговорочно в первую же минуту. Так, будто раньше был слеп и глух, и лишь теперь прозрел и стал различать звуки. Звук ее голоса из кабинета наследника – негромкого голоса, который так редко звучал – сделался самым главным в его жизни. Как и непроходящее чувство вины за собственную любовь. Это было странно. Он всегда знал, где она, что с ней, в каком она расположении. Откуда это знание, и зачем оно было ему дано – не все ли равно? Это было так. И это тоже он принимал как данность. И она – она просто была. И все. Так осужденные идут на плаху – не противясь. Так поднимаются на Голгофу. Воистину – у каждого Голгофа своя. - Ну что ж, поглядим, можно ли верить всем этим всезнающим и всепомнящим господам, - Натали чуть прищелкнула язычком, лошадь под ней танцевала в нетерпении, а она сама, не меньше той лошади, выказывала нетерпение – горящим взором, алеющими щеками, хрипотцой в голосе. - Им – пожалуй, что нет. Вам – безоговорочно, - засмеялся цесаревич, вынимая из кармана изящную табакерку. «Ну, это уж чересчур!» - мелькнуло в голове князя Репнина. И в этот самый момент в стороне раздался протяжный вой рожка, будто вдаривший по нервам, а сам он превратился в противно звучавшую тонкую струну. Им вторили подвывающие голоса гончих, почуявших волка. Гон начался. - Улюлю! – взвизгнула Наташа и пришпорила свою лошадь, помчавшись вслед за стаей. Следом бросился цесаревич. Ее Высочество, лишь немного погодя. Михаил же остался на месте, с ужасом наблюдая за тем, как Александр сам уподобился гончей. А княжна Репнина превратилась в добычу. И самое страшное было в том, что это было ей по вкусу. Она поминутно оглядывалась назад, наблюдая, как цесаревич настигает ее. И в том было особое, неподвластное ни уму, ни сердцу наслаждение. Репнин сглотнул. Бедная, бедная маленькая немка, пытавшаяся сладить со смирной кобылкой. У нее никогда не могло быть ни малейшей надежды. Там, где была Наташа, Ее Высочество превращалась в грустную серую птичку с удивительно синим взглядом. Огня этого в ней не было, задора – не было. Красоты ослепляющей не было. Была одна чистая душа, которая умоляла о счастье, но которой счастья не было дано. Лишь когда всадники скрылись за маленьким леском, князь Репнин все-таки пустил шагом своего коня. Его неотступно терзала мысль о немедленном отъезде в деревню. Видеть все и не иметь возможности изменить хоть что-нибудь оказалось выше его сил. Лиза. Была Лиза. Уберечь ее от правды сделалось долгом. Отнять надежду на счастье и у нее было страшнее, чем самому сходить с ума. Милая, добрая Лиза, которой он клялся хранить верность. Которой признавался в любви. И которая, он знал это, любила его всей силой своей души. О, о том, как сильно она может любить, он знал тоже. И это делало его еще уязвимее. Как и ее. Но разве любовь не есть уязвимость? Разве не этой уязвимости жаждем? Не к ней стремимся? И от нее же бежим тогда, когда невмоготу становится дышать. Михаил криво усмехнулся. Среди ветвей разглядел невысокую девушку в амазонке, спешившуюся, сжимающую поводья лошади в ладошке, затянутой в черную лайковую перчатку. Он и ехал сюда, зная, что она спешится и будет здесь – ждать его. Откуда он это знал? Господи, откуда он все про нее знал? Под ногами шуршала сухая листва. Голова кружилась в предвкушении. Все это казалось странным сном, где они оба выпали из жизни истинной и остались вдвоем, отстав от времени. - Не понимаю, к чему я бросилась за ними… - тихо прозвучал ее голос. Собачий лай все удалялся. А всадники давно миновали лесок, выехав в поле. Их никто не мог слышать. Да и кому это могло показаться интересным? - Это всего лишь охота. - Вы мудрее меня, вы остались. Мари быстро примотала повод к ветке на дереве и немного прошлась, вслушиваясь в то, как под ее башмачками ломаются опавшие листья. Она была задумчива. Привычная бледность здесь, на воздухе, сменилась румянцем. А глаза лихорадочно блестели. Пожалуй, от невыплаканных слез. - Я всегда отдавала себе отчет в том, на что иду, полюбив этого человека, - вдруг сказала она, резко обернувшись к Репнину. – Любить его никогда не будет просто. Но, боюсь, жертва моя оказалась напрасной. - Делая выбор, мы должны быть готовы к тому, что ошибаемся. Иначе суть жизни теряется в сотнях разочарований. - Если бы я могла сделать иной выбор, то все было бы проще. - Но вы не могли. Мари коротко усмехнулась. Ее рот некрасиво искривился, почти уродуя мелкие черты. И он вдруг понял, как хочет целовать этот рот. Потом усмешка стерлась с лица. И на нем вновь жили одни глаза. Сердце князя забилось чаще. - Наташа любит меня и никогда не сделает ничего, что могло бы причинить мне боль, - твердо произнесла она. - Наташа любит вас и никогда не сделает ничего, что могло бы причинить вам боль, - повторил он, приблизившись к ней почти вплотную. – Если только это будет в ее силах. Ведь перед ней тоже стоит выбор. - Она умница и всегда выбирает правильно. - В том ее счастье. Я ошибаюсь слишком часто. - Я тоже. Ведь вы знаете? - Я знаю. Она сама потянулась к его губам. Коснулась их на одно мгновение. А потом он завладел ими. Тоже только на мгновение. Испугавшись сделанного, она вздрогнула и отстранилась. - Я ужасно не люблю кровавых сцен, потому решила просто прогуляться, - ровно проговорила Мари, - вы выразили беспокойство и потому сопроводили меня. Теперь нам следует догнать остальных. - Как вам будет угодно, Ваше Высочество, - с трудом выдохнул князь. Помогая ей сесть на лошадь, он невольно замер – над ними смыкались кроны деревьев, почти скрывая небо. Репнин точно знал, что небо серое, тяжелое, налитое свинцом. Еще немного, и пойдет снег. Они оба отныне будут будто приморожены. «These violent delights have violent ends…». Но, Господи, как жить, коли нет ни начала, ни конца. А одно только свинцовое небо и синие глаза несчастной женщины, которую ни отогреть, ни спасти. 1861 год, октябрь «Сможешь ли ты когда-нибудь простить? А впрочем, ты права – прощения просить нам не за что. Столько лет прошло, а это все еще мучает меня. Был ли кто-нибудь счастлив хоть минуту своей жизни? И нужна ли нам эта минута? Тогда цесаревич любил мою сестру. Теперь император любит мою дочь. Видимо, это судьба. Но я никому на земле не желаю такой судьбы, Наташа. Так сможешь ли ты простить меня когда-нибудь?» Осенний бал-маскарад у Потоцких давно стал доброй и нерушимой традицией. Как и присутствие на балу князя и княгини Мурановых. Из года в год приглашенные в масках гадали, которые из гостей те самые, прихода которых ждали более всего. Даме быть приглашенной на танец князем – великая честь. Кавалеру, разговор с которым увлек княгиню – почтение. Впрочем, в тех случаях, когда бал посещал князь Репнин, а он никогда не скрывал своего лица под домино, никто не мучился вопросом – который здесь Муранов. Они были старыми приятелями. И где бывал один, там непременно бывал и второй. Так и теперь. Князь в мундире с эполетами генерал-майора лениво держал в руке бокал шампанского и глядел на танцующие пары. А рядом с ним стоял мужчина чуть ниже ростом и с косой саженью в плечах. Тоже в мундире, однако, лицо свое он закрыл маской. Корни их приятельства были малоизвестны, однако быстрое продвижение по службе князя Репнина не вызывало вопросов. И на кого обращен взгляд Муранова – тоже. - Господи, как же она похожа на вашу сестру, когда той было двадцать лет! – воскликнул князь Муранов. Репнин вздрогнул. Зинаида танцевала мазурку с корнетом Иваном Корфом. Они оба представляли собой такую красивую пару, что у всякого возникало легкое сожаление – как жаль, что они двоюродные! Но наибольшее сожаление, смешанное с восхищением и предчувствием влюбленности, сквозило во взгляде корнета. Девица же была, пожалуй, достаточно холодна, но и весела одновременно. В какое-то мгновение она обратила свою хорошенькую темную головку к толпе гостей и встретилась взглядом с князем Мурановым. Тот чуть кивнул в знак приветствия. Этого жеста было довольно, чтобы присутствующие ясно поняли, кого Муранов пригласит на следующий танец. И фрейлине Репниной придется «потерять» свою агенду. Хотя едва ли кто-то рискнет соперничать с князем за право танцевать с молоденькой княжной. Таких смельчаков едва ли можно было встретить. - Хотелось бы мне знать, какой она сделалась теперь, спустя двадцать лет, - вдруг добавил Александр Николаевич, продолжая смотреть на Зизи. - Вы уверены в этом? – зачем-то спросил Репнин. – Воспоминания и время создают идеалы. Встреча с действительностью рушит их. Думается мне, что это не так уж приятно. - Пусть так. Но это ведь была Наташа, - в голосе Муранова прозвучала такая тоска, что Репнин почувствовал, как к горлу покатил ком сожаления. Но Александр Николаевич вдруг улыбнулся. – Довольно, Мишель. Не время для грусти. Я раз в году чувствую себя хоть немного свободнее – в этой маске. Не станем портить праздника. Репнин согласно кивнул, но, исполненный тревоги и невысказанного сожаления, он не отрывал взгляда от Зинаиды и корнета. Запретить ничего он не мог. Не в этом случае. Позволить – не мог тем более. Но Зизи была так ужасно, так предательски молода! И молодость ее – худший враг. Неожиданно среди гостей мелькнуло платье серебристого бархата, и темноволосая дама в нем с припудренными волосами и в черной маске с вуалеткой проскользнула на балкон. Репнин почувствовал, как часть его самого дернулась туда же, вслед за ней. Он задвигался. Недопитое шампанское на поднос. Взгляд на князя Муранова. Раскрыл было рот, но, так и не придумав предлога, закрыл его. Ему повезло. Музыканты доиграли последний аккорд мазурки. И корнет Корф под руку с Зизи направился к ним. Раскланявшись, он удалился. Зизи ни с кем не танцевала более одного танца. Ее тут же подхватил князь Муранов и увлек за собой – музыканты заиграли вальс. Он никогда не имел свойства разводить церемонии. Впервые в жизни Репнин понял то чувство, что испытывал Корф, когда вызывал Александра на дуэль. Оно клокотало в груди, и он с удивлением обнаруживал в себе ярость. Эта ярость была столь сильна, что сил противиться ей не оставалось. Он откинул со лба волосы одним движением руки и почему-то посмотрел на белую перчатку. С отвращением сдернул обе и направился на балкон. Михаил Александрович нашел женщину в бархатном платье в одиночестве, вцепившуюся в поручень и вдыхающую ночь, октябрьскую ночь со всей ее изменчивостью от тепла до прохлады. Услышав шаги за спиной, она сжала пальцы еще сильнее и хриплым голосом с едва сдерживаемым рыданием спросила: - Они танцуют? - Он пригласил ее. - Они уже любовники? - Насколько я могу судить, еще нет. Княгиня Муранова коротко рассмеялась. Смех казался почти зловещим. - В таком случае, пригласите и вы меня танцевать. Здесь достаточно светло и хорошо слышно музыку. Он только протянул руку. И когда ее ладонь оказалась в его, он с удивлением обнаружил, что она тоже без перчаток. Горькая улыбка исказила его черты. И такая же отразилась на ее губах. - Невыносимая пытка – быть так близко от вас. Всю свою жизнь, - теперь в голосе рыдания не было, он звучал ровно, даже сухо, - но я не знаю, как жила бы без вашего присутствия. - И вам, и мне довольно того, что есть. Большее убило бы нас. Нет, они не танцевали. Просто он держал ее в своих объятиях. И знал наверняка, что никогда этого уже не будет. Такое бывает лишь единожды. И никто никогда не станет счастливее и несчастнее его в это самое мгновение. - Вы меня любите? - вдруг спросила Мария Александровна, подняв к нему глаза – синие, до рези. - А иначе что мне здесь делать? Она перевела дыхание. А потом устало прикрыла глаза. Эта минута истекала. Она же был последней минутой слабости. И силы. - На зиму княгиня Муранова едет в Австрию. У нее слабое здоровье, а здешний климат убивает ее. Если она встретит вас там, это будет совсем неудивительно… Мне бы хотелось, чтобы она встретила вас там… Раз. Два. Три. Раз. Два. Три. Раз. Два. Три. Раз. Два. Три. Полный круг. Восемь шагов. Репнин разомкнул губы и криво улыбнулся. - Вы понимаете, что это будет означать? - Мне все равно. Я дошла до той точки, когда мне все равно. Я дошла до той точки, когда мне мало того, что есть. Когда меня убивает отсутствие в моей жизни большего. Обещайте хотя бы подумать. - И мы с вами оба сошли с ума… - тихо засмеялся Репнин, чувствуя, что еще немного, и все, что держит его на грани сумасшествия, перестанет иметь значение. Они вернулись в зал по отдельности. Сначала она. Потом он. Никто и не заметил. Император же все еще кружил Зизи. Кажется, это был уже второй танец.