fucking neighbor

— Всё в порядке? — чрезмерно обеспокоенно спрашивает Минсок, тут же перекрывая это самое беспокойство монотонным выражением лица. — От такого не умрёт, как бы ни старался. — Кёнсу едва заметно усмехается, устраиваясь в сидении напротив. — Будем надеяться, что его старания этим и ограничатся, — поддакивает Бэкхён, отрываясь от созерцания пузырьков в собственном кофейном коктейле. Маячащая перед носом длинноногая официантка перекрывает собой всё поле зрения Минсока, пока в воздухе повисает отнюдь не неловкая тишина, разбавленная лишь гулом сидящих поблизости компаний, дискутирующих каждые о своём. Бэкхён же тем временем не упускает из внимания заминку Кёнсу, устремившего взор на ярко-фиолетовую трубочку, возвышающуюся над чужим напитком. Бэкхён поочерёдно плавно покрывает её гладкую поверхность собственными длинными пальцами и наклоняется ниже, обхватывая краешек трубочки губами и демонстрируя взору кончик юркого языка. Его глаза ни на секунду не теряют фокуса, и дёрнувшийся кадык Кёнсу непроизвольно вызывает внутреннее ликование. Он лукаво улыбается, когда их взгляды пересекаются, и легонько проводит пальцами вдоль фиолетовой поверхности, ненавязчиво поглаживая. Кёнсу хлопает ресницами и пытается сменить сидячее положение, видимо, с целью устроиться поудобнее, однако после пары неудачных и крайне неловких попыток резко подрывается. — Мне уже бежать пора, за временем совсем не уследил. — Кёнсу показательно зажигает экран смартфона с невероятно озадаченным лицом. — Было приятно с вами провести время. — Стоит повторить, — утвердительно кивает Минсок. — Ты заходи, как в общежитии окажешься. Будем рады пообщаться. — Обязательно, Мин. До скорого. — До ближайшей встречи, — акцентирует внимание Бэкхён, игриво заглядывая из-под чёлки в потерянные глаза Кёнсу, который секундой позднее поспешно улетучивается прочь. — Выглядит обеспокоенным. С ним всё в порядке, как думаешь? — Минсок провожает его озадаченным взглядом из окна. — Интуиция вверяет, что да. — Бэкхён до боли прикусывает щёки, чтобы не засмеяться. — Доверять твоей интуиции — гиблое дело. — Ты на что намекаешь? — Намекаю? Я прямо ведь говорю. — Пошёл ты, — обиженно фыркает Бэкхён, параллельно покончив с коктейлем. — О, наш страдалец возвращается. Минсок настороженно косится взглядом в сторону уборной, замечая краем глаза напряжённого Лухана, направляющегося к их столику. — Ну что? Жить будем? — Бэкхён гаденько хихикает. — Нет выбора. А куда этот делся? — Лухан кивает взглядом на пустое место напротив Минсока. — Улетучился по спонтанно возникшим делам, — ёрничает Бэкхён, за что получает тырку под бок. — Думаю, и нам пора возвращаться. Темнеет. — Лухан устало чешет затылок, вопросительно уставившись на молчаливого Минсока. — Мне с вами не по пути, ребятки, поскольку моя засранная хижина скоро мхом покроется, если я наконец-таки не созрею поубирать там. — Бэкхён тяжко вздыхает. — Ты не зайдёшь? — опоминается Минсок, выпучив глаза по пять копеек. — Нет, Минни, не сегодня. До завтра не соскучишься? — Бэкхён прислоняется близко-близко к Минсоку и проводит кончиком носа вдоль шеи до мочки уха, зажмуриваясь и не замечая горящего взгляда, устремлённого на них. — Поживём — увидим. — Минсок слабо улыбается, опустив густые ресницы, и Лухан, кажется, оказывается на грани нервного срыва. — Идём, нет? — напоминает он о своём существовании, усиленно сохраняя максимально спокойный тембр голоса. — Ох, да-да, пора. — Бэкхён тотчас же поднимается и волочит за собой Минсока в сторону выхода, переплетая указательные пальцы, что, вероятно, не особо удобно, но кого это волнует? Лухан раздражённо хмурит брови и направляется следом, сжимая кулаки в карманах толстовки и озадачивается собственной неадекватной реакцией на происходящее. Что за хрень вообще? — На этой ноте я вас покидаю, но отнюдь ненадолго! До завтра. — Бэкхён машет на прощание, игнорируя отчаянный взгляд Минсока в его сторону. «Очень жаль», — мысленно подытоживает Лухан, кивая на прощание и осознавая, что теперь остался с Минсоком один на один. — Пойдём? — Угу, — неуверенно мычит Минсок, пряча глаза. Дискомфорт накрывает одновременно и довольно обильно, поскольку внезапно связность мыслей покидает обоих со стремительной скоростью. Шагают молча, уткнувшись взглядом в асфальт, освещаемый лишь слабым светом уличных фонарей. Лухан чувствует напряжённость, испытываемую Минсоком, будто свою собственную, и это вгоняет его в тупик. И с каких же пор опаска окружающих по отношению к нему начала нервировать, а не оставлять за собой шлейф довольства самим собой и чувство собственного превосходства? Или же дело совсем не в окружающих? — Присядем? — неуверенно предлагает Лухан, указывая на одинокую деревянную скамейку, так кстати обрисовавшуюся на пути. — Мы ведь уже практически дошли. — Минсок оглядывается по сторонам, опознавая дворик, находящийся минутах в пяти ходьбы от общежития.  — Воздух свежий, как-то в душную забитую комнату и нет особого желания возвращаться. Но если ты хочешь… — Присядем, — обрывает Минсок на полуслове, устраиваясь у края лавочки. Лухан приземляется следом. Разговор изначально откровенно не клеится, а лишь ограничивается короткими фразами, не несущих особой смысловой нагрузки за собой. Позже, обсудив погоду, достоинства и недостатки проживания в общежитии, повышение платы за это самое проживание, несправедливое отношение преподавателей и напряжённость учёбы, Лухан начинает замечать, что Минсок вовсе не такой несговорчивый, каким кажется на первый взгляд. Ему стоит лишь подать зацепку на какую-либо тему, как Минсок тут же не скупится на выражение собственных мнения и мыслей по этому поводу. Оба начинают чувствовать себя увереннее в общем диалоге, что кардинально меняет настроение в лучшую сторону. От натянутости и след простывает, и как итог разговор приобретает более осмысленный и интересный характер. Немалая схожесть интересов также вносит свою толику в развитие диалога. — Нам обязательно стоит как-то погонять на стадионе! Правда, не удивлюсь, если мой мяч уже и грибком покрылся… — Минсок закатывает глаза, пытаясь сообразить, как давно его бывший объект вожделения оказался закинут во встроенный кроватный ящик. — Не переживай, воспользуемся моим. Я частенько играю, но по внешнему виду его от нового не отличить. — Лухан деловито закидывает ногу на ногу и откидывается на деревянную спинку. — Что за чёртова магия?! Мой и после одной игры немного сдуться умудряется, хотя раньше я его обхаживал так, будто это самая красивая девушка, повстречавшаяся на моём жизненном пути. — Минсок чертыхается и хмурит брови, даже не замечая, как Лухан резко становится натянут, подобно гитарной струне. — В любом случае, буду с нетерпением ждать игры. Нам уже пора идти, иначе комендантка в глубокие дрёмы окунётся, и ночевать будем на этой самой лавочке. — Не худший вариант, между прочим. — Лухан улыбается, но послушно поднимается со скамейки следом за Минсоком. Он идёт немного медленнее, разглядывая минсоковскую шевелюру цвета созревшего колоса. Кончики пальцев осязаемо покалывает из-за внезапно возникшего желания ощутить вероятную мягкость этих волос, но Лухан упрямо держит себя в руках, мысленно перебирая освоенный матерный запас. Подобные прихоти ставят в тупик, что просто не может не раздражать. Минуя похрапывающую комендантку, они успешно преодолевают последние преграды в виде казавшейся бесконечной лестницы с неизменными пролётами и наконец-то добираются до комнат. — День удался, — подытоживает Лухан, по привычке опираясь весом на холодную поверхность стены. — Не могу не согласиться, — скромно усмехается Минсок, опуская взор. Лухан вновь непроизвольно залипает, но в этот раз на губы Минсока, очерчивая взглядом их контур и замечая влажный блеск. Мозг сам проектирует картину того, как Минсок легонько ведёт мокрым от слюны языком прямо по шероховатой поверхности нижней губы, задерживаясь в уголках, и скользит к верхней. — Ещё увидимся, спокойной ночи. — Минсок, отследив взгляд напротив, с лёгким румянцем на щеках стартует к двери собственной комнаты. — Завтра увидимся? — опоминается Лухан, одёргивая себя от навязчивых проекций. — Возможно, — ели слышно отвечает Минсок, немного повернув голову в его сторону, после чего скрывается за дверью. Лухан так и остаётся стоять болванчиком у стены, отчётливо понимая, что спокойной ночь уж явно не будет. Однако он и не догадывается о том, что жителю соседней комнатушки точно так же не спалось большую часть ночного времени суток. *** Кёнсу, едва ли распахнув глаза с утра пораньше, понимает, что близится день рождения Лухана, и после завтрака ноги уже сами несут его в сторону общежития, где по счастливой случайности грядущего именинника в комнате не оказывается. — Ты рано сегодня. Кёнсу чувствует скользящие вдоль бёдер крепкие руки, смыкающиеся замком у пояса узких джинс, и размеренное дыхание подле уха. — Чонин, ты за числами следишь вообще? — Кёнсу стремится выпутаться из объятий, но когда же ему это удавалось? — А в чём дело? — Чонин уверенным голосом задаёт вопрос, якобы концентрируя внимание на разговоре, но вот настойчивые поцелуи, покрывающие чувствительную шею, и поглаживания в районе живота свидетельствуют о том, что разговаривать он сейчас совершенно не настроен. — В том, что у Ханя двадцать первый год на носу, и ты, как его лучший друг, должен бы и помнить об этом. — Кёнсу цепляется ладонями за чониновские руки и стремительно оттягивает их от себя. Но не тут-то было, ведь в чём в чём, а в силе ему с Чонином явно не тягаться. Этот факт доказывает секундная запинка Кёнсу, которой Чонин и пользуется с огромным удовольствием, сведя его руки за спиной и удерживая лишь с помощью одной своей. — Кёнсу-я, может ещё вычитаешь меня за невнимательность, м? — Чонин резко подаётся бёдрами вперёд, давая возможность Кёнсу в полной мере ощутить задницей упирающееся между ягодиц нежелание продолжать диалог. И так происходит регулярно, ведь нехватка силы воли сказывается прямым образом на нерешительном тоне Кёнсу, который всегда предпринимает попытку сосредоточиться на каких-то более важных вещах, нежели секс. Грубый, подкашивающий колени ощутимой дрожью и неизменно сопровождаемый болезненными укусами и багровыми засосами под водолазкой. Только лишь мысль об этом заставляет Кёнсу в очередной раз сдаться под диким напором и пустить всё на самотёк. Правда, вопрос о том, как долго он будет подавлять гордость ради минутных помутнений рассудка и предательства собственного тела остаётся риторическим. Даже когда Чонин толкает Кёнсу к ближайшей стене и вжимается так сильно, что ни один единый просвет между их телами взглядом никак не уловить. Кёнсу едва слышно хнычет, ощущая давление джинс на свой нехилый стояк, и переминается с ноги на ногу, пока Чонин прикусывает зубами его загривок и ведёт рукой по груди, слегка болезненно пощипывая соски сквозь футболку. Чонин груб, и это чертовски заводит. Он поднимает ладони Кёнсу к стене, немо приказывая держать их в таком положении, после чего ведёт пальцами по выгнутой спине, прогибая её ещё больше, и останавливается на ягодицах, с силой сжимая их. Кёнсу кусает губы и изнывает от желания хотя бы расстегнуть проклятые штаны, пуговица которых, кажется, грозит вот-вот оторваться от такого напора. Правда, долго концентрироваться на этом неудобстве возможности не представляется, поскольку Чонин накрывает широкой ладонью выпуклость на джинсах и дерзостно сжимает, вырывая из Кёнсу жалобный всхлип. Он тянется к ширинке, резко потянув собачку вниз, и лишь после этого вынимает пуговицу из петли. Джинсы с тёмными боксерами в этот же момент оказываются стащены до уровня щиколоток, а ноги Кёнсу постыдно разъезжаются по сторонам, не без помощи чониновских рук. Чонин обхватывает стоящую плоть и отрывисто ведёт вдоль неё, собирая выступившую смазку. Он горячо выдыхает в затылок Кёнсу и наслаждается его тихими стонами, после чего фаланги пальцев пробегаются вдоль бёдер и останавливаются возле входа. Чонин выдерживает паузу, как обычно любит это делать, и резко вводит в Кёнсу два пальца, заставляя того вцепиться замертво зубами в собственную руку и лишь ждать, пока неприятные ощущения утихнут. Стенки плавно разъезжаются под давлением уже трёх пальцев, когда Кёнсу, с трудом двигая языком, заявляет: — Задний… Чонин с готовностью опускается вниз, достаёт из скомканных джинс два серебристых квадратика, один из которых рвёт, попутно опуская собственное бельё, и выуживает оттуда ребристый презерватив, который раскатывает по собственному члену, предварительно сплюнув на ладонь и проведя по всей длине. — Второй ещё пригодится, Кёнсу-я, — шепчет он, прикусывая ушную раковину Кёнсу, и резким движением погружается внутрь. Кёнсу вскрикивает, проклиная свою несдержанность, и оттопыривает задницу ещё больше, чуть не сползая по стенке. Чонин же придерживает его за бёдра, начиная жёстко иметь, едва ли не вдалбливая Кёнсу головой в твёрдую поверхность. Он тяжело вдыхает и выдыхает, синхронно с прерывистыми стонами Кёнсу, который никак не может адаптироваться к этому бешеному темпу, но Чонин, через раз попадая по простате, всё же заставляет его просто расслабиться и получать удовольствие. И длится оно лишь до того времени, пока Кёнсу не содрогается в оргазме, перед глазами узревая картинку совсем другого человека. После этого Кёнсу понимает, что пропал.