Потомки лорда Каллига

Сколько ни отрицай, сколько ни кричи про предельный индивидуализм ситского учения, а всё равно никуда не денешься от того, что истинные, красные, ситы поодиночке не существуют. Они рождаются детьми, вырастают супругами и умирают родителями, и вся их жизнь подчинена семье — вездесущей, всё определяющей, вечной. Кто-то смиряется. Кто-то теряет себя среди ожиданий, долгов и перспектив. Кто-то бежит прочь. А кто-то, как и положено, бунтует. Сейвен Кайрос был из числа последних. Встав перед выбором: бежать и подвергнуть опасности всю Империю — или подставить шею под удар, он выбрал первое. Это дважды спасло ему жизнь: во-первых, родители не убили его за пророческий дар, а во-вторых, в тот день, когда джедаи громили приграничное поместье Кайросов, Сейвен был далеко на Северном Фронте. Тогда он понял, что есть некая правильность в том, чтобы отвергать заветы предков. Однако на одном отрицании далеко не уйти. Нужно найти ещё и то, что принимаешь — и Сейвен искал, о да. Он перепробовал массу верований, культов и даже религий; ему годилось всё, пока это "всё" шло вразрез с тем, что могли одобрить покойные Кайросы. Исступленные чалактанские оргии и исступлённая набуанская аскеза, даже джедданские странные медитации — он прошёл их все, но ничто не затронуло его сердце. Пока он не попал на Восс и не увидел этот дивный мир, полный лазури и золота, мир, который принял его таким, каков он есть. Принял его Пророком. В детстве он считал это проклятьем. Когда ты — Кайрос, ты знаешь, что пророческий дар — это страшно. Ты знаешь, что Император ошибся один раз: посмертно назвав великим лордом Кайроса Стихоплёта, твоего предка. Ведь если бы Кайрос не кричал свои вирши о грядущей огненной жатве на всех площадях Коррибана[1], если бы он не обзывал публично Гэва и Джорай "застрельщиками конца" — ничего бы не случилось. Ну, по крайней мере, так верили его потомки: Ниав привела за собой Древнюю Войну, говорили они, Кайрос — Катастрофу, а что приведёт следующий видящий от их крови — и подумать страшно. Но с самого детства ему снились вещие сны, и он привык доверять им. И не доверять взрослым. Бояться взрослых, которые, буде они узнают, непременно убьют Сейвена, как убили до него уже многих. Ведь единственная возможность отвести беду, спастись от неизбежности — убить пророка до того, как тот озвучит своё первое предсказание. Он искал примирения этих двух непримиримых реальностей всю жизнь — истощая себя постами в ласковых лесах Набу и изнуряя себя наслаждениями плоти в ядовитых джунглях Чалакты, часами медитируя на голокроны древних ситов и не менее древних джедаев, преклоняя колени перед идолами из меди, дерева, золота... Но нашёл только здесь, на Воссе. Храм Исцеления — вот что исцелило его исстрадавшуюся душу. — Ха-Маком одаривает своих избранных зрением не просто так и не ради жестокой издёвки, — объясняла ему Тальса-Ко. — Напротив, Ха-Маком безгранично добр и милостив. Позже она станет его духовной наставницей, примет от него присягу и проведёт в Древнюю Колыбель на встречу с первым его видением как Пророка, а не простого провидца. — Он, вездесущий и всеведущий, находясь вне времени, дарует нам увидеть тот вариант развития событий, который будет наиболее благоприятен. Он может быть страшен или болезнен, но он приведёт, в конечном итоге, к благу. Главное — правильно понять послание Ха-Макома; для этого нам нужны Толкователи. — Но как могла гибель моих сородичей быть чем-то добрым? Зачем Ха-Макому губить их — разве он союзник джедаев? — Сейвен был настолько ранен самой идеей, что почти забывал о своём долге посла: не оскорблять местных и их верования. Но Тальса-Ко была спокойна. Она не оскорбилась, не дрогнула и только попросила рассказать о Кайросе Стихоплёте подробнее. Выслушав его рассказ, Пророчица задумчиво пригубила чашку шая с восскими травами и, удовлетворённо кивнув сама себе, сообщила: — Иногда бывает так, что Ха-Маком желает не указать нам верный путь, а предостеречь от неверного. Так было, должно быть, и с твоим предком. Разве он не говорил, что нужно сделать, чтобы избежать Катастрофы? Но твой народ не послушал Пророка, не послушал Ха-Макома и потому история легла в неверное русло. Только став посвящённым Пророком, Сейвен обрёл мир в душе. Он добился звания Дарта, чтобы публично назваться именем, которое Ха-Маком дал ему при посвящении: Серев-Ин, «Пророк Звезд». Он стал частью братства Реванитов, следуя видению, которое прямо направило его туда. Он подружился с Каллигом, что... доставило ему немало сложных минут. — Как он может быть посвящённым и не верить в пророчества? — вопрошал Серевин свою наставницу. — Он Сноходец, — пожимала плечами та. — Сноходцы все таковы. — Но он даже не верит в... — Какая разница? Ха-Маком любит верующих и неверующих равно, и ненавидит только зло. Каллиг посвятил себя Ему и стал Его сноходцем — этого довольно. Серевин был ещё только в начале своего пути как Пророка. Ему многому предстояло научиться. Поэтому он сидел и пил шай, в который служанка заварила восские травы: шинн, шошшан и шегель. Эти травы открывают глаза и обостряют слух — не земные глаза и слух, но те, которые обращены в мир горний. Потому что Серевин нуждался в ответе, в указании: что делать, если он хочет изменить мир к лучшему? Если наконец у него есть власть и возможность исполнить свою единственную настоящую миссию и повести историю по угодному Ха-Макому руслу?

* * *

Реут помнил: это было двадцать лет назад. Когда он был ещё никем — вчерашним рабом, за которым идёт охота по всей Галактике, сегодняшним лордом с сомнительным эскортом из депрессивного монстра, запертой в теле этого монстра учительницы (запертой вследствие неудачной попытки убийства) и полусумасшедшего пирата. Как и говорили солдаты, близ республиканского лагеря Дрэй и правда можно было увидеть духа. Высокий человек в тяжёлых белых одеждах, отделанных золотом ждал Реута на вершине полуразрушенной башни. Точнее, он никого не ждал — просто стоял и смотрел на запад, ожидая, когда над мутно-зелёной равниной взойдёт тусклое таризианское солнце. Он был больше похож не на дух даже, а на голографическую статую, какие республиканцы ставят своим героям, столько недвижимости и вместе с тем угрозы было в нём. Впрочем, много ли духов Реут тогда видел, чтоб вот так судить, на что они должны быть похожи? — Это ты тот дух, о котором все говорят? — спросил он, набравшись наглости. Медленно, как и подобает существу монументальному, человек обернулся. Глаза у него были завязаны полоской ткани — тоже как у республиканской статуи, той, что стоит у входа в их суды. — Обо мне говорят? — удивился он. — Ну да, — кивнул Реут. — Что ты здесь появляешься в новолуние и стоишь до рассвета. — Надо же, надо же... и что тебе от меня надо? «Так сразу и не объяснишь, мда». — А зачем сразу переходить к делу? — нарочито-легкомысленно спросил он. — Может, хоть познакомимся сначала? Я вот Реут. Теперь — лорд Каллиг. — А ты не знаешь, кто я, Реут, лорд Каллиг? — Понятия не имею. А должен? Дух рассмеялся. — Не то чтобы, — сказал он, подумав. — Но я привык, что всякий узнаёт меня, едва увидев. В конце концов, в Галактике не то, чтобы много было Люсьенов Дрэев. Он произнёс своё имя очень многозначительно, так что чувствовалось за ним что-то важное, но... как назло, вообще ничего на ум не приходило. Если что и было, то оно осталось за пределами краткого курса республиканской истории, который читали в Академии. — Прости, я ничего не слышал о Люсьене Дрэе, вот честно, — покаянно вздохнул он, подумав. — То есть, я вижу, что ты был... кем-то. Но я не знаю, кем. — Ничего не слышал? Коротка же у людей память. — Я не из Республики, если это тебя утешит, — пожал Реут плечами. — У нас вообще ваших героев мало знают, кроме Тейты, Дарагонов... ну, может, ещё Экзара Куна и канцлера Керрика. — Канцлера? Я изрядно отстал от жизни. Давно он получил свой пост? — Да не очень. Лет десять назад, что ли. Он же герой какой-то вашей древней войны, да? Вот и решили, что он поможет Республике победить. — И сильно он помог? — от духа повеяло чистым, незамутнённым весельем человека, слушающего о своём заклятом враге. — Я бы не сказал. Из него же уже песок сыпется, он старше Варауна же. Но за власть держится, что твой динго-донго за кусок тухлятины, и конкурентов на подлёте сшибает. Дай ему волю, он развяжет новую войну просто ради того, чтоб реабилитироваться за провал прошлой. — Не любишь ты его. — А за что мне его любить? Если бы не канцлер Керрик, я был бы свободным человеком. Это он хаттам продал концессию на датомирскую охоту. — Ты ведь лорд. — Ну, я не всегда был лордом, — развёл тот руками. — Собственно, я стал им две недели назад. И это возвращает нас к делу... — ...говорить о котором ты не хочешь. Почему? — Честно? Я не знаю, как. Если вкратце, мне нужно убедить тебя съесться и стать частью меня, чтобы я мог отразить нападение одного психопата, решившего от меня во что бы то ни стало избавиться. Согласись, задачка та ещё. — Соглашусь, пожалуй, — настроение у духа было всё ещё весёлое. — Можно поподробнее? И о том, кто ты такой — тоже подробнее. Например, откуда ты узнал, что тебе поможет, хм, поедание духов? — Мне рассказал мой дед, лорд Каллиг. Я имею в виду, он мой предок и он дух, просто я зову его дедом. Есть такой обряд, он позволяет покорить духа и привязать к себе — ну, или умиротворить его и заключить контракт... — Каллиг, Каллиг... это не тот, который с Тулак Хордом? Реут тяжко вздохнул. Местами дедова репутация серьёзно напоминала ему старый анекдот про "но стоило один раз трахнуть ронто". — Он самый. Но поверь, к делу это относится мало.

* * *

Он так и не смог уговорить этого духа — ни двадцать, ни пятнадцать, ни десять, ни даже пять лет назад. Магистр Дрэй слишком высоко ценил своё одиночество, слишком свято хранил принятый им ещё при жизни покаянный обет Бароша[2] и слишком серьёзно относился к жизни и смерти. Он мог позволить себе общение с ситом; но никак не службу этому ситу. Но всё равно, когда силы и решимость были на исходе, когда Тьма манила сильнее всего, когда от ощущения общей безвыходности мироздания опускались руки и хотелось одним резким движением или закончить всё, или покончить с собой — он шёл к магистру Дрэю беседовать. Потому что Дрэй тоже там бывал, и сумел, пусть дорогой ценой, оттуда выйти. Потому что он понимал. Странные это были разговоры; да и какие они могут быть между ситом и тем, что большую часть страшных ошибок совершил, руководствуясь истерическим ужасом перед самым образом сита? Реут снова и снова звал духа к себе — ведь это такой прекрасный предлог заговорить с ним. Дух, следуя своим принципам, отказывался — но на обращённые к нему реплики всё же отвечал. Может быть (Реуту хотелось так думать) поддерживал игру; а может быть просто проявлял вежливость. Но магистр Дрэй не пришёл на встречу в Стране Снов: может, не захотел, а может, Ашара ещё не передала ему приглашение. Как знать. Главное, что беседа с Изаксом вместо отдыха принесла только большую усталось, Восс не спешит лечить измотанную Нафемой и слишком долгим пребыванием на Каасе душу, и у Реута сейчас еле хватало сил на то, чтобы заставить себя встать с постели и выйти на прелестную веранду с видом на Ущелье Видящих. — Я ждал вас, — сообщил Серевин с видом мрачным и вместе с тем вроде бы даже и торжествующим. — Вот как? — только и сумел он выдавить. Он надеялся просто постоять здесь. Дать себе отдых, дать себе время, дать Воссу умастить его раны. «Надежды — удел глупцов и неудачников». — Я молился всю ночь, — продолжил он. — Я пил настой трёх трав, затем семи трав, затем сорока пяти. Но я ничего не увидел! «Даже странно. После такой дозы-то». — Это... необычно. Для Пророка, я имею в виду. — Но у этого есть своё значение. Ха-Маком не даёт нам указаний; мы свободны действовать как пожелаем. Он послал видение моей наставнице; Тальса-Ко просила сказать тебе, что Восс будет на стороне победителя. Значит, любой победитель будет на благо и послан Ха-Макомом. — Мы свободны, — прошептал Реут. Так странно было слышать это от человека, свято верившего в пророческую муть, в необходимость исполнять пророчества, во всю эту дрянную паутину, существующую только для того, чтобы лишить людей истинной свободы быть собой. И всё же, даже он и его жестокий бог, этот безжалостный архитектор светлого будущего, отступали перед волей живущих. Перед его, Реута, волей. «Мы свободны. Для нас нет предсказанной судьбы». — А потому, хотя я и сомневался, я хочу поведать вам одну семейную тайну. Это история моего двоюродного прадеда. Его звали Сефисс, и он был одним из первых ситов, побывавших на Коррибане — но, что важнее, он был пророком, как и я. И это привело его к трагическому итогу, о котором не принято вспоминать во избежание гнева сверху...