Потомки лорда Каллига

У каждого по-настоящему древнего дома — то есть, не у Саллаанов — были свои заморочки. Тайреллы, например, окружали себя бесконечными цветущими садами в напоминание о венке, который Тараал подарила брату и который превратился в золотой узор у него на лице, подтверждая достоинство бывшего нищего. Даже у Сэйтарата в его доме на всеми богами забытом астероиде в никому не нужном Кольце Кафрены, которое он делил с полу-зелтроном Бистмастером, были розарий и несколько декоративных деревьев. А Сейвенны любили звёзды. Звёзды отмечали их лица, они давали детям имена созвездий забытого амбрийского неба и строили на астероидах дома без крыш, чтобы с небес на них лился свет их обожаемых звёзд. И разумеется, получив свой клочок коррибанской земли, они назвали его Звёздный Сад. "Сад" — это потому что муж тогдашней Сейвенны был из нединастических Тайреллов. Построили на скорую руку из быстрокоралла дом без крыши, но зато с оранжереей. И через пять дней после новоселья погибли в последней великой диверсии Республики, которая унесла жизни многих коррибанских семейств и ополовинила чистокровное население Империи. Пять лет назад Сэйтарат и Бистмастер были помазаны в лордов и получили на двоих Кольцо Кафрены за поимку предателя, ответственного за эту трагедию. Снаружи новый Звёздный Сад был куда традиционнее: высокая пирамидальная крыша, красноватые колонны, равнодушные физиономии на фасаде. Ничего уникального. Ничего семейного. Но внутри... стоило зайти, и глаза разбегались от причудливой росписи. Потолок — нетрадиционно глухой, да — опрокидывался куполом, с которого вниз по стенам тянулись, переплетаясь, среди сумеречно сияющих звёзд причудливые растения, меж которых то проблёскивала серебристая рыбья чешуя, то виднелись головы и хвосты загадочных зверей. Навстречу звёздному морю снизу поднимались белые и тёмно-красные деревья без листьев, и чьи-то руки, держащие в ладонях полумесяцы, над которыми замерли, потрескивая разрядами, шаровые молнии. — Он безумен, — выдохнул Сэйтарат и понял, что сказал это вслух. Дарт Нокс молча созерцал фрески, не спеша ни уточнить, ни возразить. Наконец он сказал: — Может быть. Но, как у Эмнета, в этом безумии есть какая-то система. Помявшись немного, Сэйтарат тихо сказал: — Если вы надеетесь на моё искусство, оно... может не сработать. Дарт Аркус слишком искусен в чародействах, чтобы не уметь думать только о том, о чём следует. Нокс недоумённо распахнул глаза — узор на его лбу сложился забавным домиком: — Ты думаешь, ты нужен мне только как, ну, машина для чтения мыслей? Обидно. Ты умён; твой дар сделал тебя проницательным и внимательным к людям. Ты знаешь изнутри тот мир, который я вижу только со стороны — мир чистокровных — но умеешь посмотреть на него вчуже и оценить происходящее не как непосредственный участник. Проще говоря, ты отличный помощник и советник, на которого я могу и хочу положиться в этом сложном деле. Это было лестно, неловко и... страшно, пожалуй. Одно дело — просто побыть личной сывороткой правды, совсем другое — быть советником. Помощником. Вроде бы, этого он и желал, это ведь такой шанс на быструю карьеру, а вроде бы — и зачем ему это, на самом деле? В конечном счёте он ведь хотел только вернуться домой, к снежным розам и цветущим астравериям, посмотреть на тёмное небо по ту сторону купола и обнять Луна. И тишины, блаженной тишины, где нет чужих мыслей, страстей и сомнений, только запахи цветов и ароматный пар над луновой чашкой шая. Но он был Тайрелл — хотя бы наполовину — он был отмечен самим Малгусом, он был лордом красной крови. А значит, он должен был идти вверх, вперёд, вглубь и ввысь, искать новых почестей и новых возможностей. Ведь ситы — дети перемен, им не пристало довольствоваться тем, что есть... — Все мы дети войны, — невпопад и как-то полувопросительно заметил Нокс, всё ещё заворожённо смотревший на фреску. — Милорд? — Извини, я это больше себе, — улыбнулся тот и умолк, но Сэйтарат ясно расслышал окончание мысли: Нет, не дети. Война унесла нас, война пролегла между нами и нашим домом. И чтобы вернуться туда, мы должны — мы пытаемся — снова пройти через неё, только уже в обратную сторону... — Вопрос только, есть ли там что-то, куда мы сможем вернуться, да, милорд? — тихо спросил он. — Или только всё та же война, ведь куда ещё можно дойти через войну, — кивнул тот. — В мир, разумеется, — ответил тихо зашедший Аркус. Он шёл, чуть прихрамывая, опираясь на простую чёрную трость, и одет был почти вызывающе просто: чёрный верх с узким рукавом и высоким воротником, длинная чёрная юбка, широкий чёрный пояс. И на этом чёрном почти вызывающе смотрелись три линии золотого колье на шее и по три золотых браслета на каждом запястье. Они-то и привлекли взгляд Сэйтарата в первую очередь, потому что... зачем и откуда? Бретёры носили напоказ выигранные браслеты[1], — у него самого их было два десятка, — но совсем другие, тонкие и лёгкие. А эти, тяжёлые, золотые, были похожи на... похожи... — Мир всегда лежит по ту сторону войны, Нокс. Иначе к нему не прийти. Бесшумный ученик — гигант-чагрианин с почти чёрной кожей — проскользил по полу, пододвинул хозяину мягкое кресло. Тот тяжело в него опустился. Гостям присесть не предложили. — Не знаю, милорд. Мы идём через войну дольше, чем я живу на свете, но движемся, кажется, только к новой войне. — Возможно, идём недостаточно долго? Усталость часто подкашивает совсем близко к желанному концу пути, — Аркус славился цветистой манерой говорить. Сэйтарат слышал, это у него от застенчивости. Но сейчас его не волновали ни мысли — дежурный комок, кружащий по сознанию между «Ноксу что, для агитации за мир не хватает Совета?», «Как болит спина!» и «Если успеть провести обе операции по изъятию одновременно, то победа будет у нас в кармане» — ни слова, которыми перебрасывались уважаемые Дарты. Его волновали эти чёртовы браслеты. И ожерелье. И где он их видел. И почему он уверен, что это всё — рисованная фантасмагория, браслеты, ожерелье и подозрения Нокса — как-то связаны. Тяжёлые золотые браслеты, по три на каждом запястье, и три золотые полоски на шее. — ...сложная и рискованная операция — атаковать сердце Республики, цитадель джедаев. Они не смогут пережить новое разорение храма, — доказывал Аркус. — А мы сможем пережить новый священный отряд? — ядовито спрашивал его Нокс. — Мне казалось, вам, как лорду красной крови, следовало бы заботиться о жизнях сородичей, а не выбрасывать их на ветер популистских решений. Чай, вас не в зоопарке воспитали![2] Сэйтарату захотелось себя ударить. «Ну конечно же!» Ошейник и оковы Аретесов. Рыбы и водоросли Сейааров. Звери Рамесисов. Звёзды Сейвенн. Луны... луны Эсмонтов! Молнии напоминали герб чиссов, деревья — частый мотив у Деллоконов. Ну а руки — это, разумеется, чаша Дорнов. Те, кто остался от отряда 1138 к концу первой войны. Блистательная молодёжь, герои, сгоревшие в лучах славы. Дети, брошенные на передовую, когда казалось, что взрослых уже не осталось. «Это не дом. Это гробница», — подумал он. И Дарт Аркус был частью этой гробницы — живой дух-страж, остающийся привязанным к бренному миру ради... чего-то.

* * *

Риан плотнее сжал в горстях лепестки. Резкий, родной запах ударил в нос: золотая роза. Разумеется, золотая роза. Что это могло быть, кроме золотой розы? И разумеется, в трубку набита кора пионового дерева. Акт второй, сцена первая: Новая Жизнь, Новое Имя. Квинт Штейнбах, ныне благородный разбойник, испытывает жадных республиканских торговцев, бросая им под ноги лепестки цветов и драгоценные монеты. Ария "Цена красоты", трогательный Пятый Торговец, который единственный выбирает не деньги, а цветы. Почему спектакль, а не книга? — Куда вы спешите в этом утлом судёнышке? Жизнь слишком коротка, чтобы тратить её на спешку! — сообщил Радживари-Штейнбах, закусывая трубку. Надо сказать, пёстрый оперный костюм ему невероятно шёл, как и яркий грим — алые тени, алая помада, синие полосы поперёк глаз. А родная растрёпанная шевелюра с кислотно-голубой чёлкой смотрелась даже лучше, чем положенный по роли строгий чёрный парик с парой тёмно-красных прядей. — На встречу с друзьями, благородный незнакомец, — в тон ответил Риан, поняв, что долг переговорщика молчаливо возложили на него. — Друзьями? Но на свете нет друзей, есть лишь союзники и предатели, — испытующе прищурился тот. А это уже более поздняя сцена, Испытание Веры. Но тоже второй акт. — Даже если так, блаженнее считать их друзьями, а кто не стремится к блаженству? — право, прозой на бейсике это звучало ужасно. Крашеные ногти на руках и босых ногах были личным дополнением Радживари, но в образ вписались не хуже голубой чёлки. — И что вы с друзьями намеревались делать? Развлекаться? Воевать? Воровать? — Лететь на Корускант, — банально, но факт. — Вместе со старцем, сердце которого полно лжи, как твои руки полны мёртвых цветов? Как назло, Риан представления не имел, сколько лет их контакту из СИС, но слова про ложь звучали... в тему. У какого разведчика сердце не полно лжи? — Да. Он может быть лжецом, но он — наш дорогой друг, — жалобно начал он. Пятая ария Штейнбаха, "О ненавистном": Созданий много мерзких в этом мире, но нет лжеца презренней и противней. Почему всё-таки театр? Книжный герой в основном сомневался, любил и страдал, но на сцене Штейнбах всё больше задорно вершил изощрённую справедливость, наказывал республиканцев за традиционно приписываемые им пороки и планировал месть Канцлеру. Может, потому и спектакль? Радживари мог вообразить себя другим человеком, но не мог им стать. Погрязший в саморефлексии меланхолик, видящий смерть как способ вырваться из оков несправедливой жизни, был ему явно чужд. А вот весёлый бандит, творящий беспредел во имя своё... — И поэтому я прошу и требую — по праву дружбы — пустить нас к нему. — Он просто запрёт нас вместе с ним, — на ухо шепнул ему Кейн. Риан пожал плечами. Очевидно, именно так и будет. Но если он достаточно много времени убил на любимую в юности оперу, Квинт просто не сможет не отвезти их всех, вместе со стариком из СИС, на Корускант. А там уж выбраться — дело техники.