Хороший муж

Дым поднимается в небо, вьётся в воздухе и растворяется под каплями дождя. Сверху льёт уже который день, и со временем все привыкают, людей на улице становится больше, а ливень то и дело перетекает в мелкую морось, такую, что даже прячешь зонт. Арсений затягивается, долго держит дым в лёгких, стряхивая пепел с сигареты, и медленно выдыхает. Он стоит на балконе, ёжится от холодного ветра и думает, что стоило бы всё-таки надеть майку. Холод отрезвляет, помогает собраться и успокоиться, но это происходит за первые пару минут, а всё остальное время приходится мёрзнуть, пытаясь сделать затяжку побольше. Антон появляется тогда, когда Арсений уже почти докуривает до фильтра и собирается уходить. — Постой со мной, — просит Шастун, доставая зажигалку. Попов молча кивает и лезет в карман джинс к своей пачке, выуживает очередную сигарету и затягивается снова. Курить особо не хочется, но и уходить тоже. Антон также без майки, только в свободных спортивных штанах и — Арсений улыбается, увидев, — с привычными браслетами на руках. Он смотрит на серое небо и вытягивает руку так, чтобы капли падали прямо в ладонь. Сигарета тлеет в его длинных пальцах. Шастун стоит так некоторое время, а потом делает шаг назад, трясёт рукой, разбрызгивая маленькие капли по их телам, и Попов морщится — вода холодная, попадает на живот, даря секундные неприятные ощущения. Антон ухмыляется, затягиваясь снова. Арсений просто держит сигарету пальцами, ждёт, пока она дотлеет, и дышит дымом Шастуна. Арсений думает, что у него в запасе ещё полпачки и три часа. Потом нужно будет уходить — обещал жене, что заберёт дочку из садика. Антон прислоняется к его плечу, как будто специально напоминая о себе и не позволяя думать о семье. Не с ним. Не сейчас. Попову и так не хочется, но мысли всё равно упрямо лезут в голову и избавиться от них не получается, как бы близко не стоял Шастун. — Э-э-эй, — тянет Антон, — такое чувство, что ты не здесь. — Всё в порядке, — качает головой Арсений и смотрит на парня, чуть улыбаясь. — Просто задумался. — Врёшь. Попов отворачивается, разглядывает улицу и затягивается снова. Его жена после таких слов вряд ли бы спросила что-нибудь ещё. Она понимала, когда Арсений не хотел о чём-то говорить. Шастун, в принципе, тоже понимал, но почему-то именно он хотел, чтобы Попов говорил правду, именно ему она была так нужна, в то время как его жена принимала нежелание вообще рассказывать что-либо. Всему своё время, говорила она. Антону нужно всё и сейчас, но Арсений не может винить его в этом небольшом желании, потому что Шастун и так уже настрадался в грёбаной неопределённости, и хотеть просто знать, что не так с ним, Арсением, — это всё, что он может позволить себе в отношениях с Поповым. Его жене достаются все привилегии, у его жены есть он, её муж, целиком и полностью, а Антон довольствуется только вырванными часами встреч и короткими телефонными разговорами. Разве можно винить его хоть в чём-то? Разве можно не дать ему хоть немного правды? Разве можно не рассказать, что происходит? — Я тебя только что с женой своей сравнивал, — медленно говорит Попов, затягиваясь. Курить ему не хочется, но спрятать лицо за дымом — чертовски удобно. — И кто набрал больше очков? — спрашивает Антон, преувеличенно-весело, свободно, но в голосе, в позе, во всём его теле проскальзывает настороженность. — Господи, Тох, — Арсений качает головой. — С вами… по-разному. — Ну разумеется. Шастун забирает сигарету из рук Арсения, затягивается сам несколько раз, морщится и возвращает её обратно. — И всё же. Если сравнивал — кто-то по-любому должен был быть… лучше. — В том-то и дело, что нет. Нету никаких «лучше», Антон! — Арсений резко разворачивается к нему лицом, смотрит в потерянные зелёные глаза и замирает так на несколько секунд. Потом продолжает, уже намного спокойней: — Я нихрена не могу выбирать между вами. — Пока — да, — Шастун пожимает плечами, смотря на Арсения. — Но если что-то коснётся, если тебе всё же придётся — выбор ты сделаешь не в мою пользу… Не говори ничего. Мы оба это знаем. Попов поджимает губы, тушит бычок о край пепельницы и прислоняется к груди Антона, целует его ключицы, и тёплое дыхание опаляет шею Шастуна, а руки обвиваются вокруг торса парня. Они оба — как-то резко и странно — вдруг начинают чувствовать холод, понимают, насколько замёрзли, стоя полуголыми на балконе. Антон гладит Попова по волосам, легко касается губами тёплого лба. Арсений так ничего и не отвечает. Правда — это всё, чего просит Шастун, и Арсений даёт ему эту правду — тяжёлую, жёсткую, режущую тупым ножом. Даёт просто потому, что у него нет сил врать — силы эти уходят на ложь для жены, а с Антоном он хочет быть честным, с Антоном он хочет быть откровенным всё время, проведённое вместе. Только от откровенности этой никому лучше не становится. Каждый раз, стараясь уберечь Шастуна от неправды, он говорит именно то, что чувствует, он до безобразия честен, и от этого больно обоим, но это — Попов свято верит — это лучший вариант. У них с женой всё хорошо только из-за лжи Арсения. У них с Антоном всё хреново только из-за правды. Вот и получается такой замкнутый круг, в котором страдают все, в котором всем как-то странно, больно до щемящего сердца в груди, все понимают неправильность происходящего и ничего не могут сделать. — Пошли в дом, — тихо говорит Шастун, отнимая руки от волос Арсения. Сам Попов разжимает объятия, неуверенно и медленно делает шаг назад, а потом заходит в комнату. В глаза сразу же бросаются смятые простыни, их раскиданные майки и серая куртка Арсения, одиноко валяющаяся на полу возле двери. В комнате довольно темно, хоть и шторы открыты, но на улице слишком пасмурно, чтобы дневной свет попадал внутрь. Тени от предметов и тела Попова причудливо раскидываются на стенах. Арсений садится на кровать, ссутулив спину и прикрыв глаза. Он слышит, как Антон закрывает балконную дверь, как он подходит, чувствует, как прогибается матрас, и Шастун ложится, укладывая голову на коленях Попова. Пальцы привычно и машинально запутываются в коротких прядях, и Антон тоже закрывает глаза, его тело расслабляется, дыхание переходит в размеренно-глубокое. Можно подумать, что он заснул, но Арсений почему-то уверен, что это не так. Шастун не спит: просто слишком расслаблен, слишком устал, слишком потерян. Попов смотрит на этого парня с какой-то щемящей нежностью, с каким-то непонятным, грызущим чувством вины. Антон всё такой же дерзкий, всё такой же громкий и весёлый, но на нём уже лежит неизгладимый отпечаток привязанности к нему, Арсению, у него уже будто бы на лице написано, что неопределённость вкупе с не находящей выхода обидой душат его, сжигают, не дают вздохнуть. Арсений очерчивает пальцами выступающие скулы, лоб, губы, и снова зарывается в волосы, перебирая короткие пряди на висках Антона. Шастун нежится под этими прикосновениями, довольно жмурится и льнёт к рукам Попова, словно бродячее животное, отчаянно просящее ласки. Они лежат так ещё долгое время, Антон почти не шевелится, Арсений медленней гладит чужие волосы. Каждый думает о чём-то своём, каждый периодически вздыхает, словно бы хочет что-то сказать, но в комнате до сих пор царит молчание. У Попова в запасе всё те же полпачки сигарет, ворох мыслей в голове и час времени на то, чтобы расставить хоть что-то по местам или продолжить молчать. И всё-таки, продлить тишину не получится, потому что Антон чуть поворачивает голову, открывает глаза и медленно качает головой. — Мы ни к чему не придём, Арс, — говорит он. Тяжёлое, давящее понимание, слишком жестокая, слишком болезненная правда. Арсений прекращает трогать чужие волосы и убирает руку. Шастун садится на кровати, прислоняясь голым плечом к плечу Попова. — Ты не можешь знать точно, — тихо пытается возразить он. — Да ладно? — Антон нервно проводит рукой по волосам. — Как будто что-то изменится. Как будто ты привяжешься ко мне больше, как будто я когда-нибудь стану важнее твоей семьи… Да боже, Арс, я понимаю, такого никогда не будет, но мне дохрена сложно всё время. Ты даже не представляешь, сколько раз я хотел прекратить любое общение с тобой, сколько ёбаных раз я хотел расстаться, потому что это, блять, реально трудно — быть любовником женатого, или кто я там вообще. — Успокойся, — Арсений всем корпусом поворачивается к Антону и кладёт руки на его плечи, несильно сжимая. — Послушай. Моя дочь, моя жена — это самое дорогое, что у меня только есть. Понимаешь? Но я всё равно встречаюсь с тобой, рискуя ими. Я не смогу поставить тебя на первое место, но я уже с тобой, и это что-то, да значит. Антон лишь незаметно пожимает плечами, горько улыбаясь. — Готовился? — невесело спрашивает он. — Арс, как сам-то думаешь: мне станет от этого легче? Арсений качает головой: — Нет. Шастун снова пожимает плечами, скорее для того, чтобы скинуть руки Попова, нежели показать неуверенность. Арсений чуть отстраняется от него, сжимая пальцами простынь. Он должен что-то сказать, ему самому нужно сейчас сказать хоть что-нибудь Антону, но в голову как назло ничего не лезет. В его башке так же пусто, как было в квартире Шастуна, когда он свалил встретиться с другом, оставив Арсения одного у себя дома. Те ничтожные двадцать минут Попов только слушал тишину и смотрел в потолок. Сейчас в квартире их двое, а пустота точно такая же. Мерзко. Антон вдруг резко подаётся вперед, прислоняется лбом к плечу Арсения и громко выдыхает, и тёплый воздух приятно щекочет кожу. — Что делать-то будем? — спрашивает Попов, гладя Шастуна по волосам на затылке. — Не знаю… — тихо и как-то приглушённо говорит Антон. — Не знаю, но лучший вариант… Он не говорит «расстаться», но это ясно подразумевается, это чувствуется в каждом его вздохе и движении, в каждом его слове. Это действительно лучший вариант, думает Арсений, но впервые не говорит Антону правду — Шастун и так её знает — а только прижимает его к своему плечу сильнее и кладёт вторую руку на чужую тёплую спину, мягко поглаживая кожу на лопатках и касаясь пальцами позвонков. — Давай не будем, — тихо шепчет Арсений куда-то в тёмно-русые волосы, и пряди чуть щекочут губы. — Расстаться всегда успеем, но сейчас — не надо, Антон. Он прикрывает глаза и до сих пор не может поверить, что вот-вот скажет это: — Я не просто не хочу… расстаться с тобой, я не могу. Антон замирает. — Это можно считать за признание? — спрашивает он с лёгкой и какой-то совсем не свойственной ему улыбкой. Арсений улыбается, целуя Шастуна в голову. Только что был единственный раз, когда в мыслях у них обоих было прекратить всё это, разойтись, разбежаться каждый по своим дорогам, единственный раз, когда они смогли бы нормально обо всём поговорить и могли бы сказать всё сразу же, чтобы потом не передумать. Единственный раз, и они оба спокойно и без сожалений упускают эту возможность.