Песочная бабочка

— Марко, расскажите мне, что вы видели на месте преступления. Он вздрогнул и осторожно взглянул на врача, пытаясь понять, не кроется ли за этим вопросом какой-то подвох. Но почтенный седовласый мужчина — он представился как доктор Траум — в тонких квадратных очках и с большими залысинами над сократовским лбом смотрел на него с участием и пониманием, и от этого, если честно, становилось легче. — Песочник… — с трудом проговорил Марко, сцепляя трясущиеся руки на коленях, — понимаете, доктор, это был Песочник. Он схватил её и начал душить. Стерва с накрашенными губами ухмыльнулась и что-то сказала на ухо сидящему рядом с ней белому халату. Марко смолк, но доктор Траум задал новый вопрос: — Вы пытались ему помешать? — Я не мог! — нервно выкрикнул Марко, подаваясь вперед — за что получил несильный удар дубинкой. — Я не мог двигаться, он меня заколдовал! Чтобы я стоял и смотрел, как… — он опустил голову и сморгнул подступающие слёзы, — она умирает. Всё было как в тумане, я… я не могу объяснить. Простите. — Хорошо, хорошо, не нужно. А почему вы зовёте монстра именно Песочником? Он вам представился? В голове Марко словно замигала красная лампочка, предупреждающая об опасности. Осторожно, тонкий лёд. Стой прямо, здесь яма. Пусть этот врач предупредителен и мил, но кто знает, что он скажет, если узнает о том, что Марко дружил с преступником? — Это образ из сказки, — он старался смотреть на носки своих растоптанных ботинок. — Мне её… рассказали родители. В детстве Песочник часто меня пугал по ночам, а вот недавно явился снова. Когда я услышал о нём по радио. — О Песочнике или о живодёре Музиоле? — деликатно произнесла накрашенная. Вспышка ярости затмила разум. Как она смеет, злобно подумал Марко, говорить о моем друге подобные вещи, да ещё таким слащаво-ядовитым тоном! Захотелось выпалить в лицо этой ехидне какое-нибудь оскорбление, но он вовремя сдержался, прекрасно понимая, что если сейчас начнёт орать и дебоширить, то потеряет доверие доктора Траума. А с ним и возможный шанс выйти на свободу. Поэтому Марко стиснул руки в кулаки и процедил, изо всех сил стараясь быть спокойным: — По радио я услышал сказку о Песочнике. А подробности жизни садистов меня не интересуют. Тем более об этом нигде не говорят. «Прокололся, олух!» — мелькнула мысль, но врач только ухмыльнулась, подчеркнула что-то на бланке, лежащем перед ней, и не сказала больше ничего. Зато Траум буквально засыпал его вопросами — о детстве, о друзьях, о школе. Он был очень дотошным и просил во всех подробностях рассказать о его жизни от четырёх до шести лет, от семи до десяти. И Марко вдруг понял, что многого из своего прошлого просто-напросто не помнит. Он назвал номер своей школы, но не вспомнил день выпускного. Вспомнил, что в первый раз влюбился, когда ему было четырнадцать, но начисто забыл первое свидание. Не смог назвать никого из учителей и одноклассников даже по именам. Кроме Штефана, о котором рассказывать было нельзя. Врач много спрашивал его и об отце — ни словом при этом не касаясь матери. Это насторожило, поэтому Марко решил отвечать общими фразами. Нечего кому-то знать, что папа запрещал ему гулять на улице в будние дни и играть с другими детьми. В конце концов, когда Марко исполнилось десять, он передумал и отменил запрет. Нечего кому-то знать, что дверь в его спальню отец всегда плотно прикрывал на ночь. Он ведь делал это из любви и желания защитить сына, а вовсе не со зла. — Хорошо, хорошо, — кивал головой доктор. — А вот провалы во времени у вас бывают? «Откуда он знает?» — Марко подозрительно прищурился, но лицо врача оставалось таким же спокойным и приветливым. Он решил остановиться на правде… частичной. — Бывали… — неуверенно произнёс он. — В детстве довольно часто. — А вашей невесте вы говорили об этом? — Нет. Она не знала. Она ничего не знала. И тут накрашенная решила задать ещё один вопрос: — Вы опасались, что она, узнав о вашем недуге, бросит вас? Хотели удержать её около себя ложью? Это окончательно взбесило Марко. Чего она добивается? Чтобы он признался сам? Но он — не убийца! Подавшись вперёд, мужчина сердито выкрикнул: — Да, я ей лгал! Но не убивал! — Один из охранников дёрнулся с места, из-за чего он отпрянул назад и вжался в стул. — Да послушайте же вы все! Я любил Ингрид и скорее убил бы того, кто посмел обидеть её! Как можно убить того, кого ты любишь? Это грех! На миг ему показалось, что в глазах стервы появилось… понимание? Во всяком случае, она утвердительно кивнула, соглашаясь с его словами. Впрочем, в следующую секунду она уже опустила глаза к листку. — Успокойтесь, Марко, — доброжелательно улыбнулся доктор Траум, — никто здесь не будет считать вас убийцей, если вы невиновны. А вы невиновны, я уверен. В этот момент в груди Марко затеплилась надежда. Слава богу, хоть кто-то верит ему. Он решил — если и дальше этот добрый доктор будет разговаривать с ним, он расскажет ему всё. Но Траум больше ничего не спрашивал. Он только сосредоточенно писал что-то и переговаривался с врачами, сидящими рядом. Наконец один из них — коренастый и плотный — обратился к Марко: — У вас есть родственники, которые могли бы привезти вам одежду и вещи? Тот задумался. Кто же у него есть? Папа умер год назад, мама живёт в другом городе. Просить родителей Ингрид о какой-либо помощи немыслимо. Получается, что он совсем один. — У меня никого нет, — грустно ответил он, и белый халат сухо процедил: — Значит, белье, одежду и остальные принадлежности получите у кастелянши. Вас проводят, — и продолжил, на этот раз глядя на охранников: — Палата пятнадцать, второй блок. Марко поднялся на ноги, в последний раз посмотрел на докторов — и поёжился под колючим взглядом мегеры с пунцовыми губами. По её самодовольному виду было понятно — эта встреча с ней далеко не последняя. И когда он попадёт к ней в лапы в следующий раз, она будет мучить его сколько душе угодно. * * * «Мучить меня сколько душе угодно — это твоя жизненная цель, Шметтерлинг? — злорадно думал Штефан, проводя шершавым языком по иссохшему нёбу. — Почему бы тебе не пустить меня в расход? Мне всё равно…» Он лежал пластом, слабый, как выброшенная на сушу медуза, и жадно смотрел на сухой пол, думая о том, что когда его помоют, нужно постараться сползти с кровати и слизать воду. Всё внутри переворачивалось, при мысли об этом, но пить хотелось гораздо сильнее. Пить, пить… Воды ему не давали уже три дня. И первый — с головокружением и жаром, когда он, озверев от жажды, пил воду из унитаза, пытаясь не вырвать, потому что раковина была сломана — оказался не самым тяжелым. Ведь уже на второй хотелось сдохнуть от жутких резей в желудке, потому что забыться сном за весь день так и не получилось. А сегодня он просто не смог встать с кровати, потому что болело всё тело. Казалось, даже мозг разрывается на куски, чтобы выползти через уши и свалить куда-нибудь подальше отсюда. Ближе к полудню у него начались галлюцинации. Почему-то казалось, что в солнечном квадрате на полу стоит светловолосый мальчишка в зелёных шортах и белой курточке. И смотрит на него молча и печально, но не подходит ближе. — М…арко… — едва слышно прохрипел Штефан, с трудом размыкая высохшие губы. Это было единственным, что он мог произнести, и лишь надеялся, что друг услышит его безмолвную мольбу: «Дай мне воды!» И тот услышал. Подошёл к нему, легко ступая по деревянному полу, и провёл своей влажной и прохладной ладошкой по его лицу. Штефан хотел удержать её на своей щеке, но сил шевельнуть рукой не было, и он мог только смотреть в глаза — синие, словно речная вода. — Я хочу пить, Марко, — пролепетал он, — дай мне воды, я умираю. — Тебе нельзя умирать, — строго и серьёзно сказал мальчик. — Ты должен жить. — Жить? — на язвительную усмешку просто не осталось сил. — Ради чего? Чтобы до старости быть лабораторной крысой? — Крысой. Или человеком. Который будет верен себе до конца и умрёт с достоинством​. — Я знаю… но так боюсь, что сломаюсь раньше, чем наступит смерть. Ведь я один, а их так много, Марко… Когда вторая прохладная ручка коснулась его лба, Штефан прикрыл глаза и невольно застонал, представляя, как на него льётся такая же холодная вода — свежая, прозрачная, чистая, — а он стоит в этом хрустальном потоке и жадно впитывает его порами омертвевшей от жажды кожи. А потом раскрывает рот и глотает, глотает, глотает литрами, пока живот не раздувается, будто шар. — Не бойся, — мягко проговорил Марко, поглаживая его по голове. — Я буду рядом. Я тебя не брошу и всегда защищу. Укор в его словах обжёг сильнее жажды, но Штефану нечего было сказать этому милому малышу из прошлого. Раньше он тоже защищал его, как мог — по-детски, глупо, но защищал. От нахальных уличных задир, от строгих родителей, от безжалостных монстров. А нынешнего Сааресто он и вовсе не знал, а если и знал бы — нужна ли была этому человеку «защита» психа? Штефан приоткрыл глаза и попытался представить взрослого мужчину на месте мальчишки, но кроме высокого, безликого и размытого силуэта вообразить ничего не смог. Взрослого Марко Сааресто для него не существовало никогда. Был лишь ребёнок, превратившийся со временем из реального друга в доброго персонажа сказки. Давней сказки под названием «детство». Из последних сил он протянул руки к тонкому, сияющему абрису — но не почувствовал ничего, кроме воздуха. Фантом исчез, превратившись в солнечный свет на пальцах, ушёл туда, откуда явился. И Штефан снова остался один. Навсегда немой, навсегда ничей. Никем не понятый и не прощённый. Ведь не было того, кто бы мог простить. Когда Роберт и Андреас вошли в палату и потащили его к выходу, он только повис на их руках безвольной тряпкой, закрыв глаза. Его приволокли в «любимую» комнату с креслом, кафельным полом и отвратными зеленоватыми стенами. И снова Шметтерлинг подошла, склонилась к нему и нежным, ласковым голосом заговорила: — Как ты себя чувствуешь, Деро? Могу предположить, что тебя мучает нестерпимая жажда. Скажи, у тебя уже начались галлюцинации? А мышцы болят? А в горло словно впиваются тысячи игл, да? Он молчал. Не из гордости, а просто потому, что слова не шли из высохшего горла. Но ненависть к этой змее и ублюдкам, что сейчас стояли за её спиной и, кажется, едва сдерживали довольные улыбки, нисколько не уменьшилась от того, что ему хотелось пить. — Ты должен гордиться собой, Гои, — продолжала она, ласково поглаживая его дрожащую кисть. — Ты, наряду с другими животными, служишь великой цели. На вас мы испытываем препараты, которые, возможно, спасут жизнь тысячам молодых мальчишек на войне. Вот, например, как ты уже мог догадаться, таблетки для подавления жажды. Достаточно эффективные. Хотя ты не смог в полной мере это оценить, ведь тебе дали «пустышку». Она отошла на пару шагов, чтобы полюбоваться измученным и обессилевшим подопытным. А Штефан лишь отрывисто вдыхал жгучий воздух, считая секунды до того момента, как потеряет сознание. — Напоите его, — отрывисто приказала мегера санитарам. Те грубо подтащили его к тазу, наполненному водой, а потом один из них — кажется, Андреас — вцепился ему в затылок и резко макнул в воду, пока второй держал руки. Штефан жадно глотал холодную воду, пил её и ртом, и носом, даже когда начал задыхаться. А когда его силой вытянули, он, кашляя, рвался обратно к лохани, пока его желудок не скрутило, и он не согнулся пополам, натужно выблёвывая на пол остатки сухого пайка. Срань! Срань! Срань! Нельзя рвать, нельзя терять воду! Где вода? Пусть ему дадут выпить воды! — Ох, мать… — услышал он недовольное ворчание Андреаса и подумал о том, что во всём этом есть хоть одна приятная вещь: эти свиньи будут убирать за ним. Впрочем, в следующее мгновение к горлу подкатил новый спазм, и стало уже не до радости. Когда рвота прекратилась, Штефан почувствовал, как Роберт (гораздо более осторожный, чем его напарник) повёл его к креслу, усадил и привязал. Ну вот. Опять ток? Но вроде бы санитар пошёл не к рубильнику, а к выходу. Видимо, за тряпкой, хотя кто их знает? — Ну как, напился? — в тёмных до черноты глазах Шметтерлинг бушевало почти безумное восхищение. — Теперь готов принять новое имя? Он в ответ лишь мило улыбнулся и отрицательно мотнул головой, думая: «Хрен тебе, прошмандовка. Что, будешь теперь убивать?» — Не хочешь? Ну ладно. Я не буду тебя мучить за это. Видишь ли, недавно к нам поступил один новенький, и я как раз думаю, в каком бы эксперименте его задействовать. Женщина изобразила задумчивость, постукивая наманикюренным пальчиком по подбородку. — Он убил свою жену. Задушил и бросил в спальне, как сломанную куклу, забавно, да? Не могу вспомнить, как его зовут. Что-то вроде… Макс… или, может, Мариус. Хотя нет, я вспомнила. Марко. Его зовут Марко Сааресто. Штефан оцепенел, думая только об одном — не закричать. Только бы не выдать себя. Она блефует. Марко не здесь. Но сердце билось о рёбра, так и норовя выпрыгнуть из груди, а по лбу градом катился пот. А если… если… но нет, Марко, его Марко не мог убить, даже если бы от этого зависела его жизнь. В мире полно людей с такой фамилией, но это не его Марко. Это просто не может быть он. А Шметтерлинг продолжала расписывать: — Как же он выглядел, хм, — она даже подошла поближе к креслу, словно для того, чтобы он лучше услышал, — светлые волосы, голубые глаза, а взгляд наивный, как у малыша. Улыбка нежная, кожа белая, будто снег, и кстати… — по-девичьи хихикнув, она почти доверительно шепнула, — вы с ним дружили, да, Деро? А то я случайно узнала, что он давал оправдательные показания по твоему делу, и подумала, что мразь вроде тебя никто просто так защищать не будет. Ты согласен? Тот молчал, стиснув зубы.  — Думаю, если так, ты будешь доволен, если я приготовлю для твоего Марко особый «подарочек». «Какая же ты сука», — с презрением думал Штефан, глядя в выразительные глаза Шметтерлинг. Он старался, чтобы на его лице не дрогнул ни один мускул. Не хотелось показывать мегере, что она нашла его слабое место. — О чём ты говоришь? — произнёс он, стараясь ни единой нотой в голосе не выдать своего волнения. — «Мой Марко»? Я этого человека не знаю. Спектакль удался. Глаза змеи полыхнули гневом от того, что он снова выиграл. * * * — Ура! Он выиграл, выиграл! Марко, ты понимаешь, что он выиграл?! Ура! Марко хохотал, откидываясь на кровать. Право слово, никакого телевизора не нужно с таким шумным соседом. До тех пор, пока ему не начнут давать лекарства. Этого низенького (для высокого Марко) человека, которому на вид никто не дал бы больше двадцати, можно было смело назвать «ходячим ураганом». Во всё он совал свой нос, всё стремился знать первым, всех расспросить, успеть всюду и рассказать обо всём всему свету. Он был неугомонным ребёнком, которому хотелось заполучить как можно больше игрушек сразу — и Марко стал одной из них. Стоило только ему войти в палату, как этот юркий человечек живо слетел со своего места, оглядел новенького со всех сторон и произнёс — практически без пауз: — О! Ещё один в морилке. Как звать? Я — Олли. Приятно познакомиться. Что, своих вещей нет? Или родственники потом привезут? Или у тебя их нет? Ну что ты застыл как столб, когда с тобой разговаривают? Мама-папа есть, спрашиваю? В продолжение этого монолога лицо нового знакомца несколько раз дёрнулось, превращаясь из миловидной ангельской мордашки в злодейскую маску театра Кабуки. И такие внезапные трансформации здорово напугали Марко. — Э-э, — неуверенно произнёс он, отступая к двери. — Я… э-э… — Опять! — взорвался Олли. — Ну почему всегда такая реакция? Да не бойся ты, я тебя не съем! Если уже так не хочешь разговаривать, подожди, скоро мне принесут лекарства и я стану серьёзным спокойным дядей. Нормальным, как все! Он обиженно фыркнул и отвернулся, скрестив руки на груди. — Извини, извини! — поспешно проговорил Марко. — Я не хотел тебя обидеть, я просто… знаешь, я никогда раньше не лежал в психиатрических больницах и не понимаю, как себя вести. Олли повернулся к нему так резко, что едва не упал. — «Лежал»? — сердито, даже с какой-то яростью, проговорил он. — Ты что, реально считаешь, что ты тут на курорте или на лечении? Очнись, мечтатель, ку-ку, приём, Земля, как слышно! Это — тюрьма! Парень вцепился в его руку и потащил к окну. Марко ничего не оставалось, как подчиниться — хватка у парня оказалась довольно мощной. — Двойные решётки на окнах видишь? Видишь на улице забор? Видишь наблюдательные вышки с охраной? Кучу охранников видишь? Марко поспешно закивал, лишь бы отвязаться. Он уже пожалел, что оговорился и вообще стал извиняться перед этим взбалмошным Олли. А тот, казалось, уже и забыл про него, беспрестанно повторяя: — Ой, не могу, «лежал»… «лежал»… Все бы так «лежали». Вот сморозил, ей-богу! — Да-да, хватит уже, — раздражённо процедил Марко. — Я понял, Олли, это — тюрьма. — Совершенно точно! — парень наконец вспомнил о его существовании и обратился к нему. — И вполне возможно, что ты здесь навсегда. Смирись. — И не подумаю, — фыркнул Марко. Олли отмахнулся, отошёл к своей кровати, которая была буквально завалена страницами, вырванными из журналов и газет, плюхнулся на неё и произнёс, внимательно глядя на него: — Знаешь что, новенький, за пределами этой палаты советую тебе держать язык за зубами. Я болтать не люблю, но вот за других не ручаюсь. Делай вид, что всё прекрасно, если хочешь, чтобы тебя не трогали. — Слушай! — теперь настал черёд сердиться Марко. — Меня посадили за то, чего я не совершал! И я не собираюсь делать вид, что это нормально, я невиновен! На несколько секунд его сосед словно онемел — только правое плечо пару раз нервно дёрнулось, и он схватил его левой рукой. А потом провёл ладонью по лицу, заводя за ухо грязные светлые волосы, и выдохнул — с глубокой болью: — Вас послушать — так вы все невиновны и осуждены ни за что. Девяносто девять праведников за колючей проволокой! — А может, не надо судить, не разобравшись в ситуации? — Помолчи! — Олли отвернулся к окну, словно вспоминая что-то. — Пять лет назад, когда меня только сюда перевели, был тут один… Тоже говорил всем, что невиновен, что его осудили за преступления, которых он не совершал. А я уши развесил! Сочувствовал ему, утешал! Слушал его сказки… — он опять вздохнул. — А какие песни он пел… Марко хихикнул: — Ты в него влюбился? — Эта сволочь оказалась маньяком! — завопил Олли, подпрыгивая на месте, отчего приклеенные на стенку яркие журнальные странички тревожно зашелестели, а несколько листков, лежащих на кровати, слетели вниз. — Он убивал детей! Ты это понимаешь? Совсем маленьких детей! Резал ножом, как свиней, и бросал умирать в лесу! — Что? — выдохнул Марко, не в силах поверить собственным ушам. Неужели Штефан был в этой больнице, в этой палате? — И где он сейчас? — В первом блоке, — мстительно произнёс парень в ответ. — И поделом. Пусть мучается. От этих слов по коже Марко пробежала дрожь. Что за «первый блок» и что там делают? Бьют? Режут? Морят голодом? Проводят какие-нибудь изуверские эксперименты? Воображение живо нарисовало Штефана, примотанного ремнями к операционному столу и орущего от боли, пока какой-то мясник вспарывает ему живот. Брр… — А ты сам, случайно, не маньяк? — с подозрением спросил сосед. Он отрицательно замотал головой. — Ну и здорово. Как тебя звать? — Марко. — Ну вот что, Марко, — Олли опять начал частить. — Считай, что тебе повезло. Будешь хорошим мальчиком — и никто тебя тут не тронет. Но о том, что ты «невиновен», лучше вообще забудь. Попал сюда — значит виновен. И это не обсуждается. Ясно? Мужчина согласно закивал, думая, что хорошо бы попытаться расположить к себе этого человека. Может, через него получится разузнать побольше о том, как попадают в этот «первый блок». И вот тогда… В течение следующих двух недель он делал всё, чтобы подружиться со своим соседом и понравиться ему — ни словом при этом не затрагивая Музиоля в разговорах. Да и вообще он старался говорить поменьше. А для Олли это было просто подарком — он болтал и болтал без умолку, будто стремясь утолить жажду общения с людьми. Как заметил Марко, другие больные из блока сторонились его, предпочитая в разговорах ограничиваться односложными ответами. И, кажется, он понимал, почему. — Да что ты там копаешься? Вот что ты там копаешься?! — набрасывался Олли на несчастного имбецила в арт-классе, когда тот стоял перед стаканчиком с карандашами, раздумывая, какой бы ему выбрать. — Марко, ну вот скажи ему, почему он копается? Другие же тоже хотят! — Будь терпеливее, — советовал Марко. — Фу! — бросал в ответ парень. — Ты прямо как моя мама! После этих слов он обычно швырял стакан на пол и уходил, оставляя его собирать карандаши и успокаивать перепуганного дурачка, который ревел, не понимая, за что его обидели. — У-у, я лечу, лечу! — вопил Олли в шесть утра, подпрыгивая на кровати и размахивая руками, будто крыльями. — Смотри на меня, Марко, сейчас я как следует натренируюсь и улечу подальше отсюда! — О боги… — бурчал Марко, пряча голову под подушку, — да вали куда угодно, только дай поспать. Но иногда ему даже нравилось, когда сосед фонтанировал энергией — вечерами скука в этой больнице становилась невыносимой и скачущий по кровати Олли был каким-никаким развлечением. Марко даже придумал, как направить его буйную натуру в нужное русло и предложил соседу пересказывать друг другу книги в лицах. Тот охотно согласился, и после этого в палате стало намного веселее. Конечно, у самого Марко выходило из рук вон плохо, слишком уж он был зажатым, зато у Олли — на удивление хорошо. Живая и подвижная мимика как нельзя лучше способствовала передаче эмоций того или иного персонажа. И, в целом, получалось великолепное представление, даже если герои иногда судорожно подпрыгивали или не к месту выкрикивали какое-нибудь ругательство. Вот и сейчас, коротая время до отбоя, сосед по палате пересказывал Марко историю о том, как Братец Черепаха победил Братца Кролика. Конечно же, он не мог удержаться, чтобы не добавить пару моментов от себя, вроде: «А на вырученные деньги Братец Черепаха купил пива для всех друзей, за что от жены ему потом знатно досталось» — но так было даже интереснее. — Это хорошо, когда есть большая семья, которая тебя поддерживает, — философски заключил Олли, закончив «выступление». — А у тебя, Марко, есть семья? — Угу, — уклончиво ответил тот. — Мама и папа… был. Умер год назад от сердечного приступа. Тогда мы с моей невестой как раз приехали в гости, и он… Сосед навострил уши, но Марко сжал губы и смолк. Такое он мог бы обсудить только с другом, а говорить кому-то постороннему — ну уж нет, увольте. Отец умирал на его глазах. Хрипел, хватаясь за сердце и оседая на пол кабинета, в то время как Марко судорожно пытался набрать номер «скорой». Впрочем, всё закончилось гораздо быстрее, чем в трубке раздалось: «Здравствуйте, чем вам помочь?» Штефан мог бы это понять. Его Штефан, такой умный и смелый. Он нашёл бы нужные слова, как всегда их находил — в отличие от самого Марко. Который так и не смог убедить друга не ходить в лес той ночью. — Вот и у меня тоже, — печально сказал Олли, пытаясь обратить на себя внимание, — когда-то были родители. Но после того, как я оказался здесь, они забыли меня. Не звонят, не пишут, не приходят. Один раз мама передала мне пакет с вещами — и всё. Но я сам виноват. Я всегда вёл себя плохо, я расстраивал маму, и теперь получил по заслугам за своё дурное поведение и единственное, что мне остаётся — это каяться. — В чём? — сухо спросил Марко. — Ты не ведал, что творил, успокойся. И твоё покаяние ничего не изменит. Но тут же он понял, что ему не следовало это говорить. Сосед вихрем вскочил с кровати, подлетел к нему и прошипел: — Что ты сказал, сволочь? Уголок его рта нервно дёргался, так что вместо «сволочь» получалось какое-то невнятное «шволошь». И это было бы смешно, если бы не бешеные, пылающие яростью глаза маленького психа. Марко соскочил с койки и отбежал в дальний угол. — Не трогай меня! Я предупреждаю тебя, Олли! — Мразь! Тварь! Подонок! Дерьма кусок! — орал парень, приближаясь к нему со сжатыми кулаками. — Ублюдок! Скотина! Гад! Урод! И тут к ужасу Марко тёмные тени в углу зашевелились, складываясь в высокую фигуру в плаще. О, чёрт возьми, ругнулся он мысленно, только не это. Только не сейчас… — Поиграем с ним, хороший мальчик? — услышал он ядовитый шёпот в самое ухо и согнулся в три погибели от внезапной вспышки головной боли. — Он такой смешной, когда злится. Похож на маленького кролика. Глупого кролика, который сейчас допрыгается. — Прочь! — рявкнул мужчина, да так, что сосед в ужасе отпрыгнул назад и прекратил сыпать ругательствами. И монстр почему-то тоже застыл на месте, не двигаясь к жертве. — Тебе же нужен Штефан? — мягко и почти ласково спросило чудовище. — Дай мне убить его, и уже завтра твой друг будет рядом с тобою… Сердце Марко пропустило удар. На секунду — одну пронзительную, долгую секунду — он застыл, сжимая губы, чтобы не крикнуть роковое: «Да!» — даже зная, что Песочник всё равно обманет… Но в тот момент, когда монстр почти уже протянул костлявую руку к плечу Олли, Марко рявкнул: — Пошёл вон отсюда! А дальше всё произошло слишком быстро, чтобы он смог что-либо понять. Санитары, вбежавшие в палату, быстро скрутили его, повалили на кровать и вогнали в предплечье иглу. Голос Дрёмы постепенно отдалялся, затихая где-то вдали, и последним, что Марко услышал, был вопрос: «Тебе же нужен Штефан?» Тебе же нужен Штефан? Нужен Штефан. Нужен! «Где ты, мой друг?» — думал он, проваливаясь в сон.