Испанский средневековый детектив

Альварес направился в сторону кухни. Мигель сказал, что Лаура ждёт его там. Но даже вопрос, зачем он мог так срочно потребоваться домоправительнице, не помогал выкинуть из головы дона Рауля. Собственное поведение Альвареса и напугало, и изрядно смутило. Но желания немедленно покинуть дом и не видеть больше молодого порочного герцога у него не появилось. Наоборот, Альварес даже и мысли такой не допускал − оставлять Рауля одного справляться со всем сонмом проблем. Он не привык бежать с поля боя. Даже от невидимого врага, даже если командир совершает глупости. Тем более, что мальчишку как своего командира он с самого начала не воспринимал. Ни черта он не знает в этой жизни, слишком доверчив, слишком импульсивен, о последствиях своих поступков не думает. Как такого бросить на произвол судьбы? Нет, он сможет покинуть этот дом, только когда убедится, что герцогу ничто не угрожает. А его порыв объясняется просто − слишком давно женщины не было, скоро и на мебель будет кидаться с поцелуями. Альварес вошёл на кухню. Здесь, как всегда, кипела жизнь и царили сладкие запахи. Кухарки с любопытством косились на личного слугу господина и будто порывались что-то спросить, но не успел он заговорить ни с одной из них, как появилась Лаура. – Живой, значит? А наши-то горазды болтать. Мол, без причастия отходит, насмерть забили… Альварес удивился, неужели эта женщина так о нём беспокоилась и велела позвать, чтобы лично убедиться, в порядке ли он? Как видно, недоумение отразилось у него на лице, потому что Лаура презрительно фыркнула: – Я так и думала, что ничего тебе не сделается. Пошли, по твою душу тут явились. К господину рвётся. Да я и в дом-то не хотела пускать. Но пожалела. Может, правда знает чего. Альварес был заинтригован, что за гостя Лаура так отрекомендовала, и послушно нырнул вслед за домоправительницей в какую-то заднюю комнату. Кажется, здесь хранили различный давно ненужный хлам. Было довольно пыльно и даже воняло плесенью. – Одна из бывших кладовых. Мышей никак вывести отсюда не можем, пока пустует, – оправдывалась Лаура, ей, кажется, было неловко, что в доме есть такая грязная комнатка. – Но не в парадную же залу её вести? – сердито спросила она, будто Альварес пытался спорить. У стены на каком-то ящике сидела женщина в грязном штопаном платье, растрёпанная, чумазая, и, кажется, нетрезвая. Она раскачивалась из стороны в сторону и тихонько подвывала. Альварес понял, что женщина рыдает, и, похоже, рыдает так давно, что слёз у неё уже не осталось. – Кто это? – удивлённо спросил он у Лауры. – Марсела, – презрительно скривила губы домоправительница. – Та самая девица, за которую Базиля из дома турнули. Альварес присмотрелся внимательней: действительно, гостья была моложе, чем выглядела на первый взгляд, но образ жизни явно на ней сказался, и теперь она смотрелась почти ровесницей Лауры. Неужели когда-то она была так хороша собой, что капризный музыкантишка променял на неё донну Катарину? И зачем она пришла теперь? Девица подняла на него мутный взгляд и, пошатываясь, поднялась навстречу. – Она сестра Урсулы. Но ты не думай, что по сестрице она убивается. Урсула ей деньгами помогала, пока жива была, а теперь она что угодно придумает, чтобы лишнюю монету добыть. А так собой торгует, – презрительно бросила домоправительница. – Да заступится за неё Пречистая Дева. – Что ты знаешь о моей жизни? – вдруг завопила Марсела. – Что ты о нас с Урсулой знаешь? – и опять зарыдала с подвываниями. – Говорила я ей не связываться с ним. Говорила, что до добра не доведёт… – В общем, порасспрашивай её, может чего прояснится, – кивнула Лаура и оставила Альвареса возле рыдающей девицы. Он присел на соседний ящик, ожидая, пока Марсела успокоится. – Ты кто такой? – всхлипнув и икнув в последний раз, спросила девушка. – Я с господином хочу поговорить, рассказать ему… – Можешь всё рассказать мне. И я найду того, кто убил твою сестру. Альварес достал золотой и протянул Марселе. Но она вдруг ударила его по руке, монета укатилась под ящики. – Веришь тому, что наболтала эта толстая дура? Да она дальше носа своего не видит! Падшая девка я, и всё для неё! И чувствовать ничего не могу! – со злостью воскликнула она. Альварес молчал, ожидая продолжения. Как правило, девицы в утешениях и не нуждаются, для них главное выговориться. – Что мне теперь эти монеты? Да я всё ради Урсулы стерпеть готова была. Вину на себя взяла, из дома ушла, в трактирах и на площадях себя предлагала, чтоб только она жила в тепле и сытости. Она же младшенькой моей была. Я матушке на могиле клялась, что заботиться об Урсуле буду, – она вновь завсхлипывала, вытирая лицо грязным подолом. – Так и ты в этом доме работала? – осторожно спросил Альварес. – Работала. В дом вместе с Урсулой пришли. Взяли нас на работу обеих. Мы же были чистенькие да расторопные. И жили бы, скопили бы денег, вышли бы замуж. Но она связалась с этим проходимцем Базилем. – Постой-ка, – удивлённо перебил Альварес. – Урсула связалась? Тебя же с ним из дому выгнали... – Меня выгнали, – всхлипнула девушка. – И ославили меня, что ни в один приличный дом больше не попасть. Но я-то стерпела… А коли её бы такая судьба ждала? Как бы я потом матушке в ангельские глаза смотрела? Когда бы она меня спросила у райских врат – что ж ты сестру не сберегла? Беседа с этой девушкой даже отвлекла Альвареса от собственных переживаний и тягостных размышлений. Вот, значит, как бывает. Поклялась Марсела заботиться о глупой младшей сестре и заботилась, как могла. А когда та решилась юбку задрать перед любовником донны, в доме которой служила, Марсела сказала, что это она с Базилем согрешила, от сестры подозрение отвела, а из дома её и погнали. Вот они − бессмысленное благородство и верность заветам, что даются мертвецам. Мертвецам-то всё равно, а когда они смотреть будут ангельскими глазами, так до этого ещё дожить надо. А жизнь себе девочка сломала. Конечно, куда идти распутной девице, кроме как на площадь или в трактир, развлекать бродяг и проходимцев? А сестра жила себе припеваючи, иногда, тайком да стыдясь, что их вместе увидят, давала Марселе монетку-другую, вот и вся благодарность. А теперь-то и вовсе напрасна эта христианская жертва, убивайся не убивайся. Да и сразу напрасной была. Крутить роман с Базилем Урсула не перестала. Он ведь в дом так и приходил, и о его тайных визитах к донне Лициссии девушка знала. А ему какая разница — одну любовницу навещать или нескольких? Марсела же упала на самое дно, с которого и не подняться. В монастырь бы ей, пока не умерла в какой-нибудь мадридской канаве. Альварес решил взять на себя заботы о несчастной дурочке. Жалко ему стало девушку, слишком её благородная глупость напоминала другого такого же благородного глупца. Дон Рауль тоже, не задумываясь, пойдёт и на жертвы, и в канаву, ради ангельских глаз, которым поклянётся в какой-нибудь ерунде. Альварес достал из-за голенища сапога письмо, которое нашёл за корсажем мёртвой служанки. – Не знаешь, кто мог твоей сестре такую записку оставить? Может, не только с Базилем она путалась? – Урсуле записку? – Марсела даже усмехнулась. – Кто ж ей писать будет? Мы ж грамоте не обучены. – И вздохнула. – А ни с кем другим она не связывалась бы. Она этим Базилем бредила, всё твердила, как он её заберёт и они поженятся. Дурочка. Альварес был согласен. Базель вот дураком не был, и едва ли женился бы на горничной из дома бывшей любовницы. Но чьё же тогда письмо убитая девушка хранила у сердца? Всучив Марселе несколько золотых монет, Альварес отправил её в «Куропатку». Мамаше Кло как раз нужна была помощница. – Скажешь, что от меня. Приоденься поприличней. Да не пей больше. Может, что и выйдет из тебя. – Спасибо, господин! – Марсела бросилась целовать ему руки. – Спасибо! А коли найдете убивца Урсулы, буду молить за вас Деву Марию до самой своей смерти. Все прегрешения она вам простит. За чистую вашу доброту. Все прегрешения, значит? Альварес хмыкнул. А считает ли Пречистая Дева грехом, что он целовался сегодня с доном Раулем? Простит ли? Или сам Альварес простит себя – и все святые простят? А с Базилем надо побеседовать ещё. Не всё рассказал ему паршивец, ой не всё. А главное бы узнать, связана ли смерть служанки и смерть герцога Медины-Сидонии? Попрощавшись с Марселой, Альварес направился в свою комнатку. Он хотел обдумать всё в тишине и как следует изучить письмо, взятое с тела Урсулы. Ну и оттянуть момент, когда вечером юный герцог потребует его к себе с докладом. Или не потребует? Или, скорее всего, вновь примется извиняться и списывать всё на горячку и помешательство, а Альварес вновь сочтёт это объяснение самым разумным... Но привести свои мысли в порядок и подумать о деле Альваресу не удалось. В комнате его ждала донна Лициссия. Она чинно восседала за столом и перебирала чётки, глядя в окно. Похоже, ждала она уже давно. Но недовольства не выказала, наоборот, улыбнулась при его появлении так сладко, будто он как минимум музыкантишка Базиль. Донна Лициссия была сухопарой немолодой женщиной с холодным настороженным взглядом, в её волосах кое-где проглядывала седина, а лицо уже утратило мягкие линии. В юности она наверняка была недурна собой, но её красота увяла, или полностью перешла к детям. Но даже десяток лет назад она вряд ли бы пришлась Альваресу по вкусу, он не любил женщин с тонкими, вечно злыми губами, их сердитые лица не скрашивала даже улыбка. Дон Рауль был немного похож на мать, но вместе с тем отличался, как отличается ароматная роза от увядшей мальвы. – Добрый вечер, капитан Корнеро, – голос донны Лициссии звучал тоже приторно-сладко. – Как вы себя чувствуете? Я наслышана о досадном инциденте, что произошёл на конюшнях, – она скорбно покачала головой. Альварес поклонился. – Благодарю, ваша светлость, я в порядке. – Франсиско рассказал мне. Бедный мальчик очень испугался. – Мне жаль, – Альваерес постарался скрыть усмешку. Не иначе как от страха её бедный мальчик запер его в деннике. – Вы должны понимать, что юности свойственны некоторые порывы… Необдуманные поступки. Донна говорила несколько заискивающе, почти ласково, но при этом буравила Альвареса холодным ненавидящим взглядом. – Франсиско не хотел причинить вам зла, просто мальчишеская шалость. – Я понимаю, ваша светлость, – почтительно кивнул Альварес. – Вы ведь разумный человек, капитан Корнеро, и не будете выносить это дело за пределы дома? – Конечно, ваша светлость. Я и не думал об этом. Лишние слухи дону Раулю ни к чему. К тому же выяснится, что недавно на конюшнях погиб другой человек... – Вы о конюхе? Досадная случайность! Вероятно, он был пьян. А животные не любят запах вина. Альваресу хотелось спросить: откуда у донны Лициссии такие познания в предпочтениях животных, но она говорила таким беспрекословным тоном, что оставалось лишь согласно кивнуть. – Мой супруг, да упокоит Господь его душу, тоже погиб, совершая конную прогулку, выпив вина. Когда я вспоминаю об этом, моё сердце щемит от боли. Альварес понял, что донна Лициссия хочет, чтобы он немедленно прочувствовал свою вину и никогда больше в её присутствии не говорил о конюхе. Знала ли она обо всех проделках своего младшего сына? Или сама советовала ему, как поступить? Впрочем, вряд ли. Почему-то Альварес не сомневался, что если бы Франсиско со всем вниманием слушал советы матушки, то ни Альвареса, ни дона Рауля уже не было бы в мире живых. – Капитан Корнеро, вы уверены, что не нуждаетесь в услугах лекаря? Судя по вашим шрамам, вы привыкли к боли и ранениям, но у меня прекрасный доктор, он может осмотреть вас, – заботливо проговорила донна Лициссия. – Благодарю, ваша светлость. Вы очень добры. Но не стоит беспокойств, я превосходно себя чувствую и вовсе не пострадал. Хотя плечо ныло, показаться лекарю бы не мешало, но «прекрасного доктора» донны он всё-таки предпочел бы к себе не подпускать. – А как здоровье моего старшего сына? Что за нелепое упрямство — не пускать к себе домашнего лекаря? Почему он привечает какого-то проходимца? – Дону Раулю гораздо лучше. Думаю, вскоре он сможет нанести вам визит, дабы вы убедились, что он в порядке. – Молю Пресвятую Деву, чтобы это произошло как можно скорее. Он отказывается принять меня, свою матушку, – вздохнула она и выдержала паузу. Альварес понял, что сейчас ему, наконец, сообщат об истинной цели визита и приготовился внимательно слушать, ради чего донна так с ним мила. – Вы не представляете, как тяготит меня, что мои сыновья не дружны между собой, – она прикрыла глаза ладонью. Затем достала кружевной платок и приложила к губам. – Мне не стоит говорить об этом с вами. Всё-таки вы посторонний человек. Но я так одинока. И поделиться этим горем не с кем. А Рауль вам доверяет… Альварес терпеливо ждал продолжения с подобающим сочувственно-скорбным лицом. – Между моими мальчиками лежит целая пропасть. Они были лишены друг друга в детстве. У них не было общих детских игр, секретов, совместных шалостей. У них не было возможности сблизиться. Рауль так рано покинул дом. Я очень страдала, – она прижала руки к груди и всхлипнула. – Но как я могла противиться желанию герцога Медины? Я хотела для своего сына достойного будущего, а мы были так бедны. И мой несчастный супруг, он ведь взял меня уже вдовой, и тяготился присутствием Рауля, моего первенца. Да простит его господь... Я вынуждена была оставить моего мальчика в этом ужасном доме. О, вам не понять страданий материнского сердца! Герцог относился к Раулю как к забаве, к игрушке. А потом эта грязная история… О, Пресвятая Дева! – по щеке донны Лициссии покатилась одинокая слеза. Альварес даже засомневался. Может, действительно, он слишком мнительный? Всё-таки донна Лициссия — мать Рауля. Конечно, она не может не любить его. И не сожалеть, что он вырос не рядом с ней. Может быть, она искренна сейчас? Хотя бы отчасти? Но через мгновение глаза донны вновь были сухими и смотрели на Альвареса с тем же расчётливым интересом. Она вдруг всплеснула руками: – О, Мадонна! Что я говорю! Вы же ведь наверняка не знаете о страшном пороке, постигшем моего сына! Альварес с трудом сдержал усмешку. А вот если бы он ничего не знал и был просто слугой, нанятым по веянью моды? На что рассчитывала герцогиня? Что Альварес немедленно выяснит, что от него скрывали и покинет нанимателя, опасаясь, что может стать объектом его симпатий? Вознегодует так, что решится убить господина? Но даже после сегодняшнего инцидента он не намерен менять своё отношение к дону Раулю. Герцог ведь всего лишь одинокий несчастный мальчишка! Оставить его сейчас – это обречь на гибель. Ведь он не остановится, пока не найдёт либо убийцу, либо собственную смерть. А как говорит Мигель: смерть ходит рядом. Донна Лициссия выжидательно смотрела на него. – Господь милостив, он услышит ваши молитвы, отведёт недуг от дона Рауля и пошлёт ему хорошую невесту, – сказал Альварес, понимая, что его фраза лжива от первого до последнего слова. – Да, молюсь за моего мальчика непрестанно. И рада, что вы так добры к нему, – с недовольным видом проговорила матушка герцога, наверняка будучи от правды тоже так далеко, как это возможно. Но быстро вернула себе печальное выражение лица и продолжила жаловаться: – Понимаете, капитан Корнеро, после смерти моего дорогого супруга мы с Франсиско вынуждены были перебраться в Мадрид. Я, бедная одинокая женщина и он, ещё совсем мальчик, конечно, мы не решились оставаться в поместье, нас мог обидеть любой проезжающий мимо идальго, если бы ему это взбрело в голову. «К тому же ваш супруг растранжирил всё состояние, и содержать поместье не осталось никаких средств, а Мадрид, да ещё и покровительство такого родственника, как герцог Медина открывали перед «мальчиком» блестящие перспективы, – усмехнулся про себя Альварес. То, что не рассказал ему дон Рауль, дополнили слуги. И положение матушки-вдовы до приезда к герцогу было незавидным. – Если бы «мальчик» был поумней, он бы многого достиг. Впрочем, воинский патент обеспечит будущее и совсем идиоту, воинская удача как раз-таки идиотов больше и любит». Половина офицеров, под началом которых служил Альварес, ничем кроме рода не славились, но большинству хватало ума приблизить к себе советника из числа солдат. И Франсиско научится. Тем более время относительно мирное, так что ему даже понравится. Какая разница, где пить и играть в карты, в Мадриде или в походе? – Герцог Медина принял заботу о нас, – хмуро продолжала донна Лициссия, – как единственный родственник, что у нас оставался. Но вы понимаете, как мне тяжело было находиться в этом доме… Мне, ревностной католичке, в этом Содоме, – она вновь промокнула глаза платком, излишне громко всхлипнув. – Ах, мой бедный Рауль! Если бы я только знала, что здесь творится, я бы никогда не отпустила его от себя. – Уверен, что само ваше пребывание благостно сказалось на обстановке, – вежливо заметил Альварес, заполняя паузу, вызванную очередными всхлипами. – И ваши молитвы отвели божий гнев. – Когда души черны, даже слёзы Пресвятой Девы их не отмоют, – сурово поджала губы донна Лициссия. – Донна Катарина презрела приличия. Она всегда-то предпочитала молитвам праздность и развлечение. Но сейчас превзошла саму себя. Разве она похожа на скорбящую вдову? – спросила она Альвареса, но, к счастью, ждать его ответа не стала и продолжила трагическим шепотом: – Она ужасная женщина! И она ненавидит меня. Ненавидит! Но, во имя Пресвятой Девы, я не знаю, чем вызвала её нелюбовь! Альварес слушал с интересом: что две донны не поделили? Неужели донна Лициссия переживает по поводу собственного любовника? Или неприязнь к родственнице заключается в том, что донна Катарина ещё не утратила привлекательности и может стать супругой, тогда как донне Лициссии уже пора подумать о душе? – Божий гнев настиг дона Карлоса! Альварес вежливо склонил голову, ожидая, пока донна пробормочет молитву и продолжит. – И лишь Франсиско — мой светоч и спасение в этом ужасе и злобе. Мой милый мальчик. Преданный сын. И сейчас я буду лишена возможности обнять его, не смогу видеть, что он здоров и что ему ничего не угрожает. Моё материнское сердце уже обливается кровью, едва я представляю, как Франсиско уезжает. Мой мальчик слишком юн для воинской службы! Рауль обещал мне оставить Франсиско дома, но теперь сердит на него и может пересмотреть решение, – она выдержала очередную паузу и так же скорбно проговорила: – Как я уже сказала, Рауль рос вдали от дома, и мы стали для него почти чужими людьми. Он не доверяет Франсиско, не позволяет приблизиться к себе... Альварес даже растерялся. С чего донна Лициссия решила, что в его лице обретёт союзника? Что он поверит её театральным речам и увидит избалованного наглого мальчишку-герцога глазами его любящей матушки? – Больше всего на свете я боюсь, что мои сыновья сейчас расстанутся, питая друг к другу взаимные обиды. Вдруг они больше никогда не смогут вернуть братских чувств… Она всхлипнула и вновь вытерла сухие глаза. – Я вас умоляю, капитан Корнеро… Рауль вас послушает. Уговорите его не отсылать Франсиско. Он же не может остаться совершенно один в этом чужом для него городе. А брат – это родной человек, который всегда поможет, на которого можно положиться. У вас есть братья, капитан Корнеро? – Нет, донна Лициссия. Старший брат научил его фехтовать и охотиться, он был сильным и смелым идальго. И навсегда остался в памяти Альвареса лучше и взрослее его, хотя на самом деле погиб совсем мальчишкой, которому не было и двадцати. А младший братишка был смешным карапузом, который любил всюду ходить хвостом за Альваресом, и для которого Альварес воровал на кухне сладкие пироги. И этим же пухлым карапузом навечно остался, погибнув в тот же день, что отец и старший брат. Альварес редко позволял себе вспоминать, что у него когда-то были братья, и ни с кем об этом не говорил. – Жаль, иначе бы вы поняли, что нет ничего важнее родственной поддержки. Мои мальчики должны держаться вместе. Опираться друг на друга. У них должен быть шанс подружиться. Неужели донна сама верит тому, что говорит? Она же не может не видеть, что двух более непохожих людей, чем дон Рауль и дон Франсиско не найти. И дружба между ними невозможна. Хотя бы потому, что дон Франсиско пытается собственного брата убить. Или матушка хочет, чтобы он задержался в доме как раз, чтобы довершить начатое? – Вы поможете мне? – требовательно спросила донна Лициссия. – Конечно, ваша светлость. Я сделаю всё, что пойдёт во благо дону Раулю, – совершенно честно ответил Альварес, подумав, что нужно проследить, как бы герцог не поменял решения и отослал братца поскорее. Донна Лициссия смерила его недоверчивым взглядом. И помрачнела, словно прочитала его мысли. А затем выдавила из себя холодную улыбку. – Надеюсь, здоровье моего старшего сына вскоре поправится. А то ведь это вы привели к нему нового доктора. А поручиться за вас может только мой бедный Рауль. Не хотелось бы, чтобы он пострадал от рук шарлатана. А то, боюсь, тогда и вам не сносить головы. Да, донна Лициссия поняла Альвареса совершенно правильно, о чём недвусмысленно намекнула. И, кажется, вся эта беседа о материнских страданиях в общем-то была бессмысленной, просто донна решила посмотреть на него вблизи и составить своё представление. И, вероятно, Альварес вызывал у неё не больше симпатии, чем она у него. И как у такого славного паренька, как дон Рауль, может быть такая лживая и далеко не добрая родительница? Он едва дождался, когда донна соизволит уйти. И немедленно бросился в покои герцога. Слова этой лицемерной ведьмы разожгли тревогу и сомнения. Ведь в общем-то Альварес мало что знал о лекаре Пабло. А вдруг он действительно задумал что сотворить с Раулем? К чёрту разбирательства и угрозы, но если мальчишка пострадает по его вине, он себе этого никогда не простит. Альварес ворвался в покои герцога без стука. Сначала ему показалось, что комната пуста. Он похолодел, и только мгновением позже заметил, что дон Рауль лежит в постели, и, как показалось Альваресу, не дышит. Обливаясь холодным потом, он подскочил к кровати. Нет, дыхание Рауля ровное, хотя юноша слегка бледен. И неужели он так крепко спит, что не услышал шаги Альвареса и его громкое дыхание? И вообще, Альварес же просил его запирать на ночь дверь! Всё-таки не обошлось здесь без проклятого лекаришки! Неестественный у Рауля сон. Альварес оглядел комнату, мечтая, чтобы Пабло тут же попался ему под руку, чтобы немедленно вытрясти из него признание во всех дурных помыслах. Но в господском кресле в углу дремал Мигель. Конечно, хорошо, что он не оставил дона Рауля одного и охраняет. Но какой к чёрту из него охранник, если он сам дрыхнет?! Альварес подошёл и похлопал старика по плечу. Тот немедленно вскинулся, открыл глаза. Но увидев Альвареса, улыбнулся и вновь расслабился. – Спит его светлость, намаялся. Сморило. Хворость всё никак не уйдёт, – прошептал он. – А тебя что сморило? – сердито спросил Альварес. – Господина так бережёшь? – Так стар я уже. Какой из меня страж? – обиженно отозвался Мигель. – Это лекарь велел сидеть здесь, караулить дона Рауля. А чего его караулить, коли спит он, как дитя? – А где лекарь? – В город ушёл. Сказал, какие-то травы ему купить надо. Альварес скрипнул зубами. Неужто сбежал? – Господин идти куда-то порывался, беспокоился, у него рана снова кровоточить начала, – сказал Мигель. – Лекарь рану ещё раз осмотрел, травок ему каких-то дал. Дон Рауль и уснул. Или Пабло на самом деле лечит господина, и слова донны Лициссии — лишь пустые угрозы, чтобы Альвареса заставить подёргаться? Иначе, зачем бы лекарь велел кому-то быть рядом с Раулем? Пабло тоже опасается за его жизнь? Альварес вновь глянул на Рауля. Тот спал, разметавшись по кровати. Лицо спокойное, поза расслабленная. Жгло бы отравой изнутри, едва ли бы так спокойно спал. – Коли ты пришёл – покараулишь? – с надеждой спросил Мигель. Альварес уловил от него запах вина. Так вот почему слугу в сон потянуло! Но чего требовать от старика? Да и не он на работу Мигеля нанимал, чтоб выговаривать ему. – Иди. Покараулю. – Вот спасибо. А то мне завтра поутру ещё комнату прибирать. «А то я отсыпаться буду как донна после брачной ночи», – усмехнулся про себя Альварес. Дел предстояло немало. Каждый день преподносил сюрпризы, а он ещё ничего толком не понял. Разве только, что спать в этом доме нужно вполглаза. Ну да он всегда так спит. И в любых условиях. Привык. Так что жаловаться не пристало, проведёт ночь здесь, вздремнёт немного, а если какая беда к герцогу прокрадётся, услышит лучше, чем кто бы то ни было. Заперев дверь, Альварес подтащил тяжёлое кресло поближе к господской кровати. И уселся так, чтобы в случае чего и дона Рауля видеть, и дверь. Он всего лишь охраняет нанимателя. И лишь поэтому смотрит на него, а вовсе не пытается запомнить каждую чёрточку, каждое движение, каждый вздох. Никаких посторонних мыслей о том, как утром Рауль отчаянно за него цеплялся, как исступлённо целовал, как смотрел… И что Альваресу было не только не противно, что Альваресу это понравилось. Что Альварес сам хотел целовать этого красивого мальчика с печальными глазами и солнечной улыбкой. Его, а не какую-то абстрактную девицу.