Песнь о Трое

Её отбрасывают прочь, как надоевшую игрушку; песок оседает на губах, попадает в глаза, заставив девушку крепко зажмуриться. Слёзы страха и отчаяния бегут по её щекам. Сердце бьётся в груди так неистово, что его стук отдаётся в ушах; но и через этот гулкий стук Брисеида различает гневные и удивлённые восклицания солдат, только что мучивших её, и среди них особенно выделяется имя, которое царевна уже и не думала когда-нибудь услышать. Сердчишко её против её воли стучит быстрее, хотя быстрее, казалось, уже некуда, а в воспоминаниях воскресает непрошенный образ: голубые глаза гневно сверкают, широкая грудь под кожаной рубахой неровно вздымается, мышцы бугрятся на руке, крепко сжимающей меч, а с уст срываются страшные проклятия. Из-за неё. И вот он снова пришёл. Или её измученному страхом сознанию это только чудится? Только… хочется? Все возражения греков обрываются чьим-то страшным криком и шипением раскаленного железа, впившегося в живое тело. В ночном воздухе плывёт удушающий запах палёной плоти, и сердце её ликует. Брисеида никогда не была кровожадной, но несколько дней в греческом лагере навсегда изменили её. Прежде она всегда смотрела опасности в глаза – даже гордому Ахиллесу, даже мерзкому царю Агамемнону; теперь же троянка пытается сбежать, отползти подальше, туда, где свет от костра не выдаст её. Убежать, затеряться во тьме и суете большого военного лагеря и только молиться всем Богам, чтобы удалось спрятаться от жадных лап пьяных солдат. Но у неё ничего не получается: сильные руки подхватывают её, прижимают к груди, пахнущей потом и кожей, невероятно горячей, могучей, широкой. Брисеида слабо сопротивляется, но все её попытки выбраться из этих стальных тисков не приносят никакого успеха. Она осмеливается поднять взгляд на своего спасителя – или хозяина? – лишь когда они оказываются в спасительной тишине шатра. Ахиллес всё так же молча усаживает её на груду шкур, лицо его непроницаемо. Брисеида отодвигается от него так далеко, как только ей позволяют матерчатые стены шатра, но всё равно чувствует его прикосновения на теле сильнее, явственнее, чем жар раскалённого железного прута, которым её собирались клеймить. Он пытается стереть влажной тряпицей кровь с её лица, но девушка не позволяет ему прикоснуться к себе и в ярости отбрасывает от себя мокрую ткань. Ей кажется, что если она снова почувствует на своей коже жар его пальцев, то растает, рассыплется… сдастся. Воин хмурится и пожимает плечами в ответ на эту её выходку. Он протягивает ей поднос. - Поешь, - коротко бросает он, искоса наблюдая за ней. Аккуратно, стараясь не коснуться его пальцев, Брисеида берёт крохотную кисточку винограда. Ягоду за ягодой отправляет в рот, наблюдая за тем, как Ахиллес медленно пережёвывает мясо. - Ты убил тех воинов? – в её вопросе явственно звучит упрёк. Слишком явственно. - Я спас тебе жизнь, - он удивлённо поднимает брови. - Воины только убивать и умеют, - презрение – её единственное оружие. Презрение, которого она почти не чувствует. - Ты воинов презираешь, а ведь воины Трои погибли, спасая тебя. Это удар слишком сильный, чтобы она могла ответить на него какой-то колкостью. Брисеида опускает взгляд, рассматривая свои исцарапанные руки. - Почему ты это выбрал? – она чувствует на себе его непонимающий взгляд и поясняет: - жизнь великого воина. - Я не выбирал, я таким родился, - тихо отвечает он. – А ты? Почему ты выбрала служение Аполлону? Он едва ли ответит тебе взаимностью. Он смеётся, а у неё отчего-то щемит сердце. Аполлон, её божественный возлюбленный, не был так жесток, как мужчины, окружающие её на самом деле. За это она любила его. Но он не смог её защитить, его сильные руки не укрыли её, широкая спина не заслонила её от врагов. Вместо Аполлона был лишь этот высокий красивый воин, солдат вражеской армии, а в мраморных глазах статуи никогда не полыхал тот неистовый огонь, который она видела в невыносимо голубых глазах напротив. И этот пылающий взгляд оставил на её сердце те же несмываемые отметины, какие раскалённое железо оставляет на нежной коже. Навсегда.