Не понять до сих пор, что ты сделал, Чтобы я безнадёжно влюбился. Мы на грани стоим беспредела, Бог от наших грехов удавился.
© Соавтор***
Пятница, 17 марта, 06:11 Виктор: Ругайся на меня, ори, кричи и посылай, но я обязан спросить — как ты? Встать можешь? Юрий: встать — нет, восстать — вполне Виктор: Поднимайся и иди в ванну. Тебе выходить через час Твое молчание буду понимать, как согласованность твоих действий с моими от всей души указаниями Не говори, пожалуйста, что ты спишь Юр~ В школу всё равно отправят же Юрий: если я сплю, то и сказать этого не смогу, так что… Виктор: Ты не спишь, молодец. Вставай, солнышко Юрий: миру не нужно два солнца сразу, я могу поспать Виктор: …ладно, хорошо, я не твои родители Юрий: да встал я уже, чёрт возьми! ты своими сообщениями мёртвого поднимешь Виктор: Я готов оставить тебя хоть сейчас Правда, твою сонную мордашку увидать охота Юрий: умрёшь от счастья же, так что обойдёшься Виктор: Не умру, котёнок, ты же знаешь. Куда я без тебя Юрий: я ушёл собираться, ещё минута лёжа, и я усну Виктор: Беги, счастье***
07:29 Виктор: Полчаса до начала. У тебя сегодня очень важные уроки? Юрий: важность уроков — понятие относительное Виктор: Я важнее уроков? Юрий: не льсти себе Виктор: Да ни разу Хочешь, начну льстит тебе Юрий спасибо, обойдусь Виктор: Будь аккуратнее на дорогах Еще попадешь под машину, я же потом тебя как хрустального оберегать стану Юрий: я осторожен как никто, хотя порой и задумываюсь, что сбей меня машина — в школу не идти Виктор: Сломай ты позвоночник — на льду не кататься, остаточную вечность в инвалидном кресле провести Юрий: всё, всё, я понял Виктор: Ко мне сегодня с завтрака прилипла одна навязчивая идея Но я не об этом — ты говорил, что у тебя легкость в мыслях где-то с утра до полудня? Не хочешь темы выбирать? Юрий: у меня сейчас в мыслях перекати-поле Виктор: У меня в мыслях ты А должно быть сольфеджио для первокурсников Юрий: сейчас отключусь, хотя бы отвлекаться прекратишь Виктор: Это мой осознанный выбор Ты хочешь отключиться? Юрий: от реальности желательно Виктор: В ирреальности я целую тебя у себя на кухне Но лучше, конечно, я проведу урок Может, скажешь что-нибудь? Юрий: мяу. Виктор: Милейшее создание. Ты мне нравишься Юрий: повторяешься Виктор: Хочу твою улыбку Пожалуйста Как стимул хорошего дня Юрий: включи воображение Виктор: Оно воображает другое Юрий: это твоё воображение, так что представляй то, что хочешь Виктор: Удачного дня, котёнок. Будешь готов к долгому разговору, пиши***
17:02 Юрий: я готов поговорить, пока не сдох Виктор: Как твоё фк? Юрий: почему тебя интересует именно это? Виктор: Это важно для тебя Что-то не так? Юрий: я устал. у меня ноги, считай, в мясо из-за чудесных длительных тренировок с начала недели. не хочу об этом думать, хочу спать Виктор: Одна из причин, почему я всё-таки рад, что жизнь отгородила меня от фк. Всё так печально? Юрий: ходить могу, уже неплохо Виктор: Отчаянный ты, Юр До скольких у тебя тренировка? Юрий: пока замертво не упаду, видимо Виктор: Хочешь встречу? Юрий: ага, ещё на руках предложи донести я пошутил, если что Виктор: А я уж действительно собрался нести Давай ты закончишь тренировку, приедешь домой, наберёшь себе ванну и отдохнешь, общаясь со мной? Юрий: наберу ванную и сдохну… ладно, главное — не уронить телефон Виктор: Я буду ждать***
22:17 Юрий: я дополз до ванны, мне положена медаль? Виктор: Бутылка любого вина, которое ты выберешь. Юрий: во-первых, я же не пью? а во-вторых, не понимаю ничего в этом Виктор: а) Я готов пересмотреть свои взгляды на алкоголь для несовершеннолетних б) Я помогу Юрий: Вить, где ты головой приложился? что с тобой? Виктор: Тебя это удивляет? Я просто вспоминал тот вечер, неделю назад. И… хотел бы повторить. Но без истерик, слёз, нервных срывов Как задумывалось изначально — приятный вечер и бутылка вина Юрий: я не могу предсказать свою реакцию на алкоголь Виктор: Первая реакция мне понравилась Было необычно и очень… До сих пор очень непонятно что, но я надеюсь на рейтинг не выше поцелуев Хотя есть вариант пересмотреть свои взгляды Юрий: меня пугает то, с какой лёгкостью ты решаешь пересматривать свои взгляды Виктор: Всё зависит от тебя? Ладно, всё зависит от меня И от моего состояния И от твоего поведения Ты так глубокомысленно молчишь, что мне кажется, ты собираешь вещи, чтобы смотаться от меня на край света Юрий: или от края света к тебе Виктор: У меня для тебя всегда есть место под боком Юрий: звучит заманчиво Виктор: Как твои ноги? В тёплой воде получше? Юрий: намного, я почти в раю Виктор: Почти? Юрий: осталось утопиться Виктор: Подожди меня, я тебе помогу Юрий: смерти моей хочешь? Виктор: Совсем-совсем-совсем мимо Юрий: не в морской бой играем же Виктор: Во взрослые игры, котёнок Засосы на ключице не болят? Юрий: нет Виктор: А у меня сегодня всю шею сводит, и здание колледжа как назло решили до температуры ада протопить. Я в своей кофте с воротом на словах давно лишил тебя невинности Юрий: ты сам разрешил, теперь не жалуйся Виктор6 Обожаю твои острые зубы, влажный язык и мягкие губы Смущаю? Юрий: пф, ни капли Виктор: Я вот вспоминаю, сколько я тебе ещё засосов оставил? Помню, на пояснице было парочку Юрий: ты их считать будешь теперь? Виктор: Пару штук на внутренней стороне бедра, на лодыжках, на ногах и тазовых косточках — и да, я готов их всех сосчитать Юрий: а если их будет столько, что не сосчитаешь? Виктор: Тогда попробую заново. Губами. Раз за разом Пока не получится Мне безумно интересно, что ты сейчас делаешь? Юрий: тёплой водой наслаждаюсь, но она начинает остывать Виктор: Добавь погорячее Если бы я сейчас был рядом с тобой, ты бы смутился? Юрий: бл… Виктор, чтоб тебя я кипятком себя чуть не обварил Виктор: Будь аккуратнее, пожалуйста Я просто мысленно сижу рядом, грея руки в воде Юрий: да я сама аккуратность Виктор: Конечно. Как день прошёл? Юрий: по мне он прошёл Виктор: Когда же ты будешь настроен мне что-нибудь о себе говорить? Юрий: а вдруг никогда? Виктор: Тогда я сорву себе голос, пытаясь докричаться до тебя Юрий: беруши мне в помощь, а потом он у тебя сядет, и орать не сможешь Виктор: Юр, эта твоя фраза не способствует твоему познанию моего прошлого Юрий: ещё обидься Виктор: Не обижаюсь. Всего лишь констатирую факт Зачем, если тебя не хотят слушать. Ты не хочешь меня слушать, совершенно Что такое, котёнок? Юрий: утопился, блять из ванной я выходил Виктор: Баиньки? Юрий: пока что нет Виктор: Но заводить разговор ты тоже не хочешь Юрий: мне уйти? Виктор: Аналогичный вопрос. Уйди ко мне Юрий: прямо сейчас? Виктор: Интересный ход событий Завтра В любое время дня и суток Юрий: вместо школы Виктор: Слова не скажу против Юрий: всё, скатился, уроки из-за тебя прогуливаю Виктор: Влюблённое моё солнышко. Лишь не сотвори глупостей Юрий: глупость я сотворил уже, дальше уже ничего не страшно Виктор: Что ты сделал? Юрий: влюбился, блять! Виктор: Обвиняешь меня во всех своих бедах? Юрий: ни разу сам дебил Виктор: Дурак. Больше никаких комментариев сказать не могу. Любовь страшная штука Юрий: она мозг высасывает Виктор: И дарит неземное счастье Юрий: и боль тоже неземная, кстати Виктор: …а знаешь, я не хочу тебе боли Юрий: ну вырви мне сердце Виктор: Мы не в "Однажды в сказке" И я не Злая Королева, чтобы без зазрения совести вырвать тебе сердце Юрий: хорошие сказки на ночь пошли Виктор: У меня другие сказки в голове *голосовое сообщение с содержанием «где мой маленький котёнок очень-очень счастлив»* Юрий: я спать. вот во сне я точно буду счастлив. Виктор: Бросишь меня? Юрий: могу ещё посидеть Виктор: Расскажи что-нибудь Юрий: могу рассказать, как спотыкаюсь о мешки под глазами Виктор: Расскажи о чём-нибудь счастливом. Что ты чувствуешь, когда я рядом? Ладно, стоп-стоп Не тот вопрос Первая встреча, самая первая, — что ты почувствовал, когда увидел меня впервые? Я тогда на тебя и не посмотрел, а мы были знакомы от силы неделю-полторы Юрий: ты просишь меня описать слишком сложные эмоции. целый ворох эмоций вперемешку, которые даже самому понять тяжело Виктор: Это значит «нет»? Юрий: это не отказ. я просто не могу это выразить словами Виктор: А действиями? Вот представь, если бы мы тогда столкнулись в дверях, или бы я пришёл раньше, или бы… Просто на секунду. Твои действия… Которые бы ты хотел совершить? Слова, которые бы никогда не сказал. Юрий: Вить, я правда не знаю. Виктор: Ладно. Хорошо, котёнок, спокойной ночи. Юрий: спокойной мяу.***
Три стука от входной двери спасают бренную мужскую почти тридцатилетнюю душу от дальнейшего созерцания своего личного проклятия, а Маккачина от повисшей траурной ноты в квартире, чему он лает огромную вину в сторону хозяина; тот на редкость глуп, туп и ленив, в принципе, почему бы и не уподобиться. Виктор откладывает телефон, где с рядом открытых вкладок ещё парочку с Youtube, диалогом с Юрой и новостями из публичной жизни каждой страны — максимально, чтобы отвлечься от работы, а потом вспомнить и ещё раз отвлечься, расслабиться и зависнуть на пару минут от мучительной тоски по упорной трудоспособности, но обязательно скривиться — потому что стук в дверь прямая ссылка и искренняя отговорка, почему отчёты были не сформированы, а таблицы не составлены. Никифоров сам признаёт себя ленивым, зазнавшимся, отчасти харизматичным, но в последнее время абсолютно безответственным, бесполезным куском социального слоя, и взяться за исправления прототипа собственной личности не может — не хочет, проще говоря, не видит особого смысла. — Хули, здравствуй, — усмехаются по ту сторону порога, та самая открытая вкладка в телефоне и живое воплощение последних влажных Никифоровских мыслей. На часах ровно двенадцать, с острого Юриного плеча томительно свисает разношенный рюкзак, а его чёлка в снегу выпадает из-за уха на лоб и щекочет розовые щёки. Виктор потупляет взгляд, молчит с минуту и прокрастинирует, то бишь кроме «эм» и парочки издевательских фраз едва выдавливает из себя адекватного, нормального «Виктора», а не социопатическую депрессию. — Необычно. Ты чего тут? — Зайти можно? Он пожимает плечами и довольно улыбается со своей врождённой скромностью, которая отчаянно пытается забиться в угол вместе с шерстью пуделя — у неё отменно получается. — Поцелуй за вход. Юра делает шаг вперёд, скидывает сумку в угол и холодную руку кладёт на чужое широкое плечо, подтягиваясь ближе. Шаг за шагом в секунду, преодолевая смущение, дерзость и порыв послать Виктора на его достоинство, перекрываются одним простым движением его руки по поясу сквозь распахнутую по пути к десятому этажу куртку, громким хлопком входной двери за спиной и юрким горячим языком с терпко отдающимся привкусом кофе. «Поцелуй так поцелуй, Виктор», Плисецкий опускает взгляд, сжимает крепче ладони, ему не хватает капельки храбрости, но всё же ощущение, что это не он целует, совсем не он. — Приятный утренний подарок. Так ты чего тут? — Что значит чего я тут? Ты сам сказал, что не против, если я приду к тебе вместо школы. «Всё настолько глубоко зашло?» Никифоров как со стороны видит свой приоткрывающийся от удивления, а больше от позора и ощущения, что впросак загнали, рот и выдыхает с нервным смешком — его забывчивость первый признак к тому, что недалеко и позабыть молодой нежный Юрин образ в своём подсознании. — Вот наглая молодёжь пошла, — «насильно рисуют себя в чужой жизни, что та без них — не мила». — А я уж думал, ты несерьёзно, — он касается губами прохладной щеки, руками обнимает, как в стену вдавливает, и Юра бы не прочь быть вдавленным в стену грудью с откинутой назад головой. — Но я рад, — но Викторова порода такова — он отойдёт буквально на два широких шага длинными ногами в домашних серых штанах, взглянет на тебя со стороны по-родственному понимающе и кивнёт в подтверждении всех прекрасных эпитетов своей внеземной персоны. Маккачин один из них не при чём и банально ангельская душа, его не за что винить, к нему хочется прижаться, только Юра слегка не любит пуделей, и к собакам хорошо, что равнодушен, как и к любым другим живым существам. — Чай, кофе? Ты проходи в гостиную; если не выспался, можно сразу в кровать. А если не против, я присоединюсь. — Обломись, я выспался, но лень никуда не ушла, — Юра тянется повесить куртку, скидывает обувь в тёмный запыленный угол и проходит в гостиную, с ближайшего полуметра заваливаясь на жёсткий, вычищенный с самого утра глобальными усилиями от шерсти диван. — И, пожалуй, чай. — Спрашивать какой, пожалуй, не стану. Только бумаги не трогай! — Виктор кричит из кухни и Юра кричит в ответ. — Обязательно трону! К чёрту ему не сдались белые, исписанные и расчерченные картриджем листы, в которых он едва поймёт процентов пять информации, а по итогу отсутствие смысла. Он закрывает глаза, потому что лень даже двигаться, и отголосок свистящего чайника едва ли до него доносится — больше походит на мрачный сон с уютной семейной атмосферой, где в четыре года кроме тебя самого и любимого деда в родной трёшке только ты и мороз по коже от плохо работающих батарей. Никифоров тихой поступью доходит до него через пару минут, чашку фруктового нового чая ставит на край стола и стучит любимой кружкой с варёным кофе; цепляет дужку очков, поправляет на переносице металлический ободок и усаживается на пол напротив Юриных острых коленок, затылком едва упираясь в них со всей своей любовью, и с такой же сильной отрицательной любовью возаряется на дьявольски жёлтую папку. Плисецкий приоткрывает правый глаз, смахивает чёлку на левый, замечает сначала аккуратную белую чашку, а потом неадекватно возбуждённого мужчину; пелена детских воспоминаний опускается как воздушная шаль спадает с девичьих плеч порывистым летним вечерним ветром — в такие вечера, за городом, хорошо было сидеть на краю высокой лестницы, ведущей к дому, и думать о далёком прекрасном, что, например, в следующем месяце уже идти в школу, а ранец не куплен, принадлежности на витринах скучают, а уже в октябре начинается новый ледовый сезон и как-никак Юра на каких-нибудь соревнованиях выступит. — Спасибо. Виктор кивает, делает глоток горячего, жгучего губы и слизистую горла кофе, проставляя чёрной гелиевой ручкой неаккуратные ноты аккуратным почерком в листах. От созерцания увлекательнейшей картины у Юры поджилки сжимаются в тугой натянутый комок, терпение лопается, точно шарик презерватива с водой, и чай стынет. За чай особенно обидно, поэтому Плисецкий подсаживается к Никифорову, обхватывая тонкими пальцами горячую керамическую чашку. — Что ты делаешь? Тот задумчиво поджимает в тонкую бледную полоску губы, ставит жирную точку соразмерную своему самолюбию и переводит взгляд вбок — чем-то заданным вопросом Юра напоминает маленькую девочку Машу из мультфильма по Карусели, Витя не хочет ругаться, но работа нервирует, детей он ненавидит, а вопрос чрезмерно доёбистого характера — он всей душой против таких вопросов, когда он сам не хочет их услышать. — Делаю пометки в партиях оркестра для их отчётного концерта в мае. — Я отвлекаю? — Нет, не думаю, — Виктор опускает взгляд в листы — отчаяние накатывает стремительно, словно вторжение фашистской армии на русские земли. — Но можешь попытаться меня отвлечь. — Ты работаешь, я не хочу тебе мешать, — «ах ты ж Маша», мелькает у Вити, самая настоящая, а Юра чай пьёт, и ему хорошо: он не думает о приближающихся соревнованиях, отлёте, костре, на котором его самосожжением будут заниматься ежечасно вплоть до оглашения результатов и минуты награждения. Никифоров жмёт затёкшими плечами, выпрямляется в позвоночнике и сводит лопатки, как они должны быть, а не то, что из него получается во время затяжных моментов напряжённого отчаяния. И если уговаривать ничего не делать Плисецкий не станет, он сам придумает себе оговорку — потому что Юра самая лучшая причина, чтобы не работать. — Ты мне не мешаешь, котёнок. У меня вполне много времени, чтобы отмучиться с этим. Помимо партий там что-то с прошлой работы, что-то с действующей, что-то в доработках, и кажется нечто связано с планёркой обучения, которую мне поневоле приходится составлять. Есть же пять дней в неделю, в конце концов. Кто сказал, что в субботу я должен просиживать штаны дома? Мальчишка рядом с ним всматривается в невидимую точку на стене, попеременку обжигаясь указательными пальцами о светлые тонкие края, но беззвучно и не шевелясь. — Вить, мне двигаться лень. Виктор глубоко вздыхает, полноценно через грудь, чувству раскрытие собственных лёгких внутри, закрывает папку и тянется к мальчишке. Порой складывается ощущение, что они говорят совершенно о разных вещах. — Сейчас поможем, — Юру он хватает за плечи, на треть опустевшая чашка мерно покачивается в руке, и Плисецкий быстро ставит её туда, где нашёл, а его самого опрокидывают на грудь и обнимают трепетно хваткими руками. — Да чёрт, зачем же так. — Ты сам сказал, что тебе двигаться лень. Полежи на мне, я явно теплее пола. — Дурак, — Юра смеётся, внимательно наблюдает, как Никифоров тянется за кофе, делает глоток, отчего кадык в белом свете комнаты заманчиво дёргается, и ставит кружку с характерным звучным отголоском. — Зато ты меня греешь, — Юра обнимает, не говоря, что Виктора греет кофе, плед и Маккачин. — Коты ложатся на больное, ты — больной, — зато улыбается. — Мяу. — А кто, скажи на милость, этому поспособствовал? — Вот вини во всём ребёнка теперь. — Да что ты, как я могу, — Витя подбородком ласково укладывается на плечо мальчишки, пережимает его тело покрепче, обнимает и хватается за любимую, в подарок на день защитника данную, гелиевую ручку со скрепленными листами прошлогоднего отчёта, врученного ему «для должного саморазвития». Но заместо цифр о проведённых часах по краям вырисовываются выдержки из нотных тетрадей и короткие зарисовки, звучание которых он может быть и проверит. — Тебе удобно? — Мне сейчас как угодно удобно, чёртово утро. — А я ведь предлагал поспать, — губами Виктор ведёт по изгибу чужой шеи, тонким ароматом манящей, ласкающей воображение, а по ощущениям он рад, что его маленький мальчик не стонет — не выдержал бы. — Спать я совершенно не хочу, я зря просыпался, что ли, в такую рань? — Может быть и не зря. Юра не находит, что ответить, лень сбивает с толку и языком становится муторно, в тягость шевелить, тем более Виктор, занятой и увлечённый, переходит на второй лист и упорно штудирует текст, а как правильно — это уже не его, Юрьева, забота. Виктор меж делом с периодичностью каждые две минуты оглаживает мальчишку по спине, по острым лопаткам и выпирающим позвонкам, сам не замечает, и под конец седьмого раза метко, нервно откидывает ручку в край комнаты, листы на стол, часть ворохом осыпается по другую сторону, и сам откидывается на пол. Плисецкий сверху, прижатый крепче крепкого самогона на боярышнике, машет ногами в воздухе, дышит Никифорову в ухо под светлыми волосами и тянет мучительно долго: — Вить, мне скучно. — А я уж думал, ты заснул, — на потолке у Виктора то звёздное небо, ровный ряд облаков и светлейшее солнце под пальцами, в прядях блондинистых волос. У него на груди крохотная Вселенная, длинною в жалких шестнадцать лет, и это необоснованно мало даже со стороны, но сердце бьётся чаще, мир кажется паршивым только наедине, а вдвоём — и сказочные верхи Адмиралтейства покажутся прекрасным поводом выпить за любимый промозглый город. — Не хочешь за вином сходить? — Ты серьёзно решил со мной выпить? — Юра косится, будто на ненормального. Никифоров сгибает свою ногу в колене и протискивается между тонких разведённых Юриных бёдер — намёк открытый, провокационный, дерзкий, — в его духе, Плисецкий виснет, точно старый стационарный компьютер девяностых. — Я серьёзно решил с тобой выпить. Юра не верит. Где-то за поворотом от парадной должна быть подъёбка. Юра улыбается; не хочет терять ни минуты, воодушевлённо поднимается и подгоняет Никифорова. — Пойдём уже. Виктор с запрокинутой головой, лёжа на усталой, тянущей во всех щелях спине, блаженно улыбается, поднимается и тихо разминается с мальчишкой по сторонам. — Я быстро переоденусь, — тот оборачивается, с блестящими восторженными глазами кивает, мол, да-да, всё, что угодно, только быстро. — Сейчас приду. Никифоров бесшумно выходит в коридор по Юриному личному мнению одетый едва ли не при параде, но то мнение — сугубо индивидуальное, заполненное томными вздохами, охами и тихими стонами в сжатый кулак, — Плисецкий оставляет его при себе, переминается у двери и готов начать сам одевать Виктора. — Магазин в десяти минутах ходьбы, хотя в принципе — ты в курсе, — тот открывает дверь, на пути накидывает пальто и галантно пропускает вперед мальчишку с фразой: — Дамы и маленькие котята на выход. Юре даже не обидно, он с нервной усмешкой вспоминает свой пакетно-карточный поход. — Про магазин будет сложно забыть. — Ты мне так и не рассказал, что тогда случилось, пока меня не было. — Если в общих чертах, я спускался туда-сюда чёрти сколько раз до того, что чуть не отказали ноги и умерли все нервные клетки. Виктор с удивлённо вскинутыми светлыми бровями косится, ступает первым в подошедший лифт, а Юру за руку тянет, пока одни, никто не видит и не кольнёт больно шибким «я» по поводу педофилии; пока одни, можно и ближе: притянуть широкой горячей ладонью за хрупкую шею и ткнуться сухими губами в светлый висок под волосами, вдыхая всё родное и правильное, впитывая манящий и ласкающий Юрочкин образ в себя. — А кто-то упрекал меня в склерозе. — Да ты на меня надышал, вот я заразился! — Отпирайся больше, я тебе верю, ага. — Я тебе сейчас лицо расцарапаю. — Лучше сделай мне подарок, побудь милым, — створки лифта плавно раскрываются, пропуская прохладный воздух, а за входной парадной дверью — ещё хуже. Витя оборачивается из-за плеча на мальчишку, ведёт его под правую руку и на ходу с усмешкой умудряется пуговицы пальто застёгивать. — Идём. — Выпью, может и подобрею. — Ух ты, у меня больше мотивации тебя напоить, — на улице полуснежный мрак, въедливая сырость и незабываемые момент ранней весны, больше похожей на бесконечное продолжение февраля. Для Плисецкого весна какая-то не весна, он только подмечает, что руки у Никифорова тёплые и лучше любых шерстяных вязаных варежек. — Значит, в вине ты не разбираешься? А кроме вина что пил? — Вить, я похож на пьющего человека? Виктор скептически оглядывается — и по сторонам в том числе, — что Юра тушуется и колвунсивно дёргается под этим взглядом, его руку, не разжимая, укладывают в чужой карман. Со стороны всё равно видно, что это не просто так, но уже и не на виду полугомофобного общества. — Фигуристы пьют. И пьют много. Допустим, ты невинный непьющий котёнок, — Никифоров делает паузу, в голове мелькают давнишние Юрины сообщения в состоянии кардинальной безответственности за собственное состояние. — А что бы ты хотел попробовать? — Я много пью твоей крови если только. И я не знаю. Что-то не очень мерзкое по вкусу. — Из не мерзкого я могу предложить хорошее шампанского, вермут и ликёр клубничный подороже. Полусладкое белое вино хорошо, красное с кислинкой; вермут разбавляют. Коньяк с колой тоже, в малых пропорциях, кола притупляет привкус коньяка; и… Витя закидывается мыслью о хорошей крепкой водке из морозильника, которая вязко тянется тонкой струёй от горлышка до дна стакана. — Нет, отвертку тебе рановато пробовать. Сидр, коктейли, но для второго нужен бар, образования бармена у меня, увы, нет. Из всего, что я помню, — это, пожалуй, всё. Юра внимательно, вдумчиво слушает, глаза его зелёные по пять копеек, непонимающие и глупые-глупые; как будто лекцию по физике зачитали, а потом уточнили, что такое сингулярность, с чем её едят и объясните, пожалуйста, на пальцах, как Эйнштейн создал свою теорию струн. Ему бы самому хоть что-нибудь понять. — Ты серьёзно? — уточняет Виктор, но чертовски мало верится, что Плисецкий в свои греховные шестнадцать пил всего раз. — Купи что-нибудь, окей, да? — Б-52 тебе купить? — Ты издеваешься? — Да нет, что ты. Это моя мечта с двадцать трёх, три ликёра, сет из шотов. Даже меня вынесет, котёнок, — он снисходительно улыбается, вышагивает марши по Юриным нервам, стремится разозлить и сгладить его непокладистый характер одновременно; пока получается только злить. — Если мы с тобой пойдем в бар, то начнём с лёгких коктейлей. Ром с вишнёвым соком тоже ничего. После вина советую не пить. — Знаешь, я как-то не хочу пить не дома. По крайней мере пока что. — Хорошо. Сигареты ты не воспринимаешь. — Меня уже передёргивает от одного упоминания. Виктор тяжело вздыхает и косится, Плисецкий не представляет, каково человеку без естественных антидепрессантов, а на искусственных пить нельзя. Выбор очевиден, только об этом никто не задумывается. — Откуда такая невосприимчивость? — Понятия не имею, так сложилось, что меня воротит от табачного дыма и всё. — Ты в курсе, что являешься моим ограничителем? — Это плохо? — От плохой привычки избавиться трудно, и я счастлив, что у меня есть такой стимул, как ты, — «от себя избавиться ещё сложнее, и тебя от себя не отвязать». — Это лет с шестнадцати успокаивало и отвлекало. — Даже не знаю, что вреднее — курение или я. — Давай подумаем: курение выедает мне легкие, но не факт, многие до самой смерти в сотый юбилей курят, а ты выедаешь мне нервы, но мне нравится. Я научился находит в этом садо-мазохистское удовольствие. Выбор очевиден. — Ты странный, зато не куришь. — Ты милый, но зачастую такая стерва. Они подходят к магазину, Витя открывает дверь, придерживает для мальчишки и слышит показательный дерзкий лисий «фыр», как будто по его виду нельзя прочитать, что он максимально за день старается всеми способами попортить себе жизнь. — А это чтобы жизнь раем не казалась. — А для тебя это, значит, рай? — Виктор направляет его к угловым стеллажам с винами, рукой спины касаясь, и нежно подталкивает. Девушка-консультант безучастно бродит поодаль, косо-криво наблюдает и занимается своими делами. Юра при каждом шаге теряется, рассматривая каждую полку в отдельности, при соотношении бутылки и ценника теряется, на цвет уже даже не смотрит. А Никифоров наобум хватает бутылку покрасивее и подороже, смотрит на витиеватую бумажную этикетку и ставит обратно. — Ну, это когда ты постоянно счастлив или хотя бы спокоен. Отсутствие отрицательных эмоций, можно сказать. — Знакомо. Рай в моментах. Для меня настоящим раем было ощущение самостоятельности, отсутствие тяготы сделанного и более невозвратимого. Яков тогда с облегчением выдохнул, подарив мне проплаченное обучение в автошколе. Плисецкий вспоминает, как Виктор водит — уверенно и властно, а потом как рванёт на скорости по трассе, все поджилки трясутся и пот на лбу выступает от настоящего ужаса. — Я ему это никогда не прощу. — Было здорово. — Я тебе сейчас голову ближайшей бутылкой пробью, и не моя вина, если она окажется слишком дорогой. — Маленькой злой котёнок, — мужчина искренне на весь винный отдел смеётся, рукой тянется взъерошить блондинистые волосы подростка. — А что для тебя рай? Юра взглядывает на стеллажи с алкоголем перед собственным аккуратным носом и тихо смеётся, пихая стоявшего больно близко Никифорова острым локтём. Тот уже с бутылкой начинает нянчиться, как с годовалым дитём. «Хотя ребёнок здесь только один». — Рай передо мной. — Это ад, скорее. У тебя разве из детства нет никаких светлых сентиментальных моментов, которые навсегда отпечатались ярчайшим клеймом? — Я сейчас вряд ли что-то вспомню. — Ну и зря. Красное, белое, розовое? — Я понятия не имею, что вообще взять. — Я люблю розовое. Но против белого и сухого красного тоже ничего не имею. Определенно точно полусладкое. — Мы выбирать будем до вечера, просто бери что-нибудь и пойдём! Никифоров крепко хватается длинными пальцами за горлышко красного полусладкого, знакомого ему вина, в меру своей стоимости, а по дороге до касс, мимо отдела с шампанским, подхватывает бутылку Bosca, от тривиального незнания, что Юрины тараканы захотят попробовать первым. — Пошли, юный друг по алкоголю. — Я надеюсь, ты взял что-то не очень мерзкое? — взгляд у Плисецкого недоверчиво-смутный устремляется в две бутылки в чужих руках. Виктор говорит себе «спокойно, он всего лишь ребёнок» и «он не хочет травануться», хотя хуже того палёного крайне несносного дерьма, которым Юра накидался, уже ничего не может быть. Он всучивает в маленькие мальчишечьи пальцы две бутылки, отходит за поворот на полторы минуты и возвращается с ещё двумя бутылками — Плисецкий не знает и знать не хочет, сколько стоит чистый настоящий Мартини, а Никифоров выглядит как ни в чём не бывало. Он бы ещё и Laplandia прихватил, и Avivа с тем же голубым отливом. — Если это для тебя будет горько и не вкусно, то я просто не представляю, что в тебя нужно влить. — Я после всего этого выживу? — А кто сказал, что ты всё выпьешь? После этого ты будешь отходить весь завтрашний день, так что всего по чуть-чуть, но я бы не советовал смешивать. — Звучит как лекция для начинающего алкоголика. — А может это намёк? Юра подходит к кассе, стоит безучастно ко всем остальным и косится на Виктора, которому голова не мила, да и жизнь, видно, тоже. — В смысле? — Забудь, — Никифоров расплачивается по чеку, просит бумажный пакет и аккуратно складывает тару, пока галопом ускакавший подросток стоит и ждёт его, подпирая открытую дверь. — У нас впереди отличный день и шикарный вечер, а мне предстоит узнать, каков ты в состоянии более сговорчивом. — Так вот почему ты согласился со мной пить. — Ты только сейчас это понял, после того, как я два раза об этом тебе прямо говорил? — Виктор протягивает ладонь, в лицо неприятно колючим морозом бьёт ветер, а Юра без шарфа, шапки и перчаток передёргивает тонкими плечами. — Возьмёшь за руку? — Я сейчас вообще с тобой не пойду никуда, — но, тем не менее, за руку берёт, смотрит зло и терпит каждую Викторову улыбку со злым оголодавшим взглядом. — Расцарапаешь мне лицо позже. Тем более, ты обращал внимание на мою шею? Такое ощущение, словно меня душили. — Ещё немного, и слово «словно» можно будет убрать. — Ну, давай попрактикуем асфиксию, — Никифоров переплетает пальцы, крепко сжимает и сцепленные ладони опускает в карман. Навстречу люди на выходном попадаются незнакомые, с опущенным взглядом и тяжёлыми пакетами в руках. — Что?! — Юра с силой впивается острыми ногтями меж прожилок, сдирает кожу, не жалеет сил. Мужчина недовольно косится и ровным голосом подаёт признак боли тихим «ау», а по ощущениям давно пора прыгать на пятках и трясти кистью, причитая о Юриной бестолковости и врождённом садизме. — Что? — Ты придурок, знаешь? — Ты мне регулярно об это напоминаешь, я не успеваю забывать. — Вот и отлично, — Никифоров ускоряет шаг, тянет за собой мальчишку, а в пакете неловко стучат бутылки друг о друга. — Ты так спешишь выпить? — Нет. Не это. — Значит, спешишь споить меня. Тебе доводилось спаивать подростков? Юру отчего-то радует мысль, что у Виктора на него большие планы, многоходовки и все косые и умелые уловки. Юра в омут с головой опускается, отчаянно цепляется ради приличия за края пропасти, но всё же — срывается. С улыбкой летит и длинными шагами едва успевает за мужчиной. — Думаю, что нет. Вот так прямо — никогда. Как и совращать подростков. — Время такое, что это подростки совращают тебя. — Ох, как приятно — ты берёшь всю вину на себя. Не боишься? — Я уже ни один раз отвечал на этот вопрос. Виктор его резво к себе притягивает и горячо в ухо шепчет то, что просто так не сказал бы — оставил при себе, наедине, когда-нибудь бы признался на Юриной могиле, что упустил множество шансов. Но пьянеешь и без этанола в крови, губами касаясь покрасневшей холодной кожи. — Вчера я никак не мог избавиться от мысли, что пьяный ты — податливый. Расстояние в полгорода вставало стеной между нами в тот раз, когда ты напился, в этот раз, я боюсь, стеной будет лишь моя выдержка. А она трещит по швам. Отстраняется он невыносимо медленно, разжимает ладонь, открывает перед носом Плисецкого парадную дверь и крепче сжимает ручки пакета в другой. От такого хочется взвыть белугой, с поджатыми коленками шипя и прося не быть принципиальным зазнобой. — Не отвечай, просто молчи, — Юра, молча кивая, проходит в дом. Ему и сказать нечего.