Черное зеркало

      В усадьбе тихо, как на кладбище. Слишком тихо для логова разбойников.       Я перевернулась на другой бок, уставившись в неприкрытое занавеской окно — гладь озера в мягком полумраке казалась почти зеркальной. Ольгерд крепко спал, распластавшись на животе. Шрамы в лунном свете казались такими глубокими, будто его искромсал безумный палач.       Ужасно хотелось пить. В горле пересохло, голова гудела, как после дрянной попойки. Кроме вина в комнате, разумеется, ничего не оказалось. Ни капли. Вставать не хотелось жутко, но умереть от жажды еще меньше.       Ничего не попишешь, придется спуститься вниз. Надеюсь, мне не придется столкнуться с кабанами, жаждущими высказаться по поводу вчерашнего представления.       Дверь протяжно скрипнула.       Нет ничего хуже, чем обернуться и увидеть то, чего просто-напросто не должно там быть. Вместо галереи — длинный коридор и до боли знакомые каменные стены. Создания, высеченные на барельефах, скалились, словно насмехаясь. Какого?!..       Какого дьявола я в Горменгасте?!       Это все не взаправду. Нет. Я изо всех сил ущипнула себя за предплечье. Никакой боли, только слабость и невесомость, как будто меня затягивает в зыбучие пески. Если это сон, то я хочу проснуться. Лебеда, как мне проснуться?!       Неведомая сила толкала меня вперед, сколь бы я ни противилась. Вела меня, как преступника на эшафот, в зал, где на белом мраморе еще не высохла кровь.       Фигура в темной робе склонилась над клавишами органа. Лицо скрыто капюшоном, но я и так знала, кто передо мной.        — Подойди, — сказал Иштван.       Благоразумие подсказывало мне не слушать мертвецов. Но попытки замереть на месте разбились о неведомую силу, протащившую меня через ползала.       Не знаю, чья кисть изобразила Верховного Иерофанта на магических картах, но знаю, кто позировал. С кого срисовали эти тяжелые надбровные дуги, орлиный нос и взгляд, полный почти мессианской решимости. За такими людьми многие готовы босиком ползти в преисподнюю.       «Проснусь, и он будет мертв», — повторяла я себе как мантру. Проснусь…        — Не мертв, кого навек объяла тьма. В пучине лет умрет и смерть сама*, — процитировал неизвестного поэта Иштван. — Я в добром здравии — спасибо за беспокойство. Слава Иштену, что убийца из тебя никудышней воровки.       Еще никто не жаловался.       Чего о’Дим добивается? Попытки напугать сработают с кем-то не столь отчаявшимся. Я же давным-давно в западне.       Мертвенно-бледные пальцы в перстнях легли на клавиши. Золотые; только на безымянном пальце серебряный, с выгравированным черепом. Мне впервые пришло в голову, что Ольгерд носит похожие. Один оксенфуртский умник написал целый трактат о схожести отцов и любовников. За что, конечно же, был предан анафеме.       Мелодия… Ни с чем не спутать это чистое звучание труб, проникающее во все углы и закоулки, пронизывающее с ног до головы. Одна из моих любимых. Ода великой мученице — деве, умершей во славу своего народа. На ум как в тумане приходили слова хора. Filia mea…Quia tu es multum amata a me, multum plus quam tu ames me*.       Какой подлый маневр — использовать музыку, чтобы разбудить сладко дремлющее чувство вины? Я поступила правильно. И вероятно, именно за это мне придется страдать — как это обычно бывает с теми, кто поступает правильно.        — Не пытайся бороться с тем, чьего лица ты не в силах увидеть, а имени произнести, — в предостережении Иштвана причудливым образом смешалась ласка и менторская сухость. — Ты проиграешь. И расплачиваться за эту ошибку придется вечно.       Низкий гул труб подтвердил приговор. Обреченность сковала грудь плотным обручем. Образы расплывались перед глазами, превращаясь в мешанину из цветов и звуков.       Яркий свет полуденного солнца обжег глаза. Холодный пот струился градом, сердце билось, как будто за мной неслась стая адских гончих.       «Дыши», — твердила я себе, сжав кожу на предплечье. Не сон, слава Лебеде, не сон. Мимолетное облегчение сменилось липким, мерзким страхом. «Ты проиграешь».       Грудь Ольгерда размеренно вздымалась. Я коснулась его плеча, желая почувствовать хоть что-то живое. Он перевернулся на другой бок, даже не проснувшись.       Спальня выглядела так, будто в ней кого-то пытались утопить или зарезать. Стараясь не ступать на разбитое стекло, я спустилась вниз. Скрип лестницы был едва слышен на фоне навязчивых мыслей — а что, если Иштван прав?       Да нет же, дьявол, конечно же, нет. Берегитесь лжепророков, которые приходят к вам в овечьей шкуре, а внутри суть волки хищные.       За обеденным столом было пусто. Адель полулежала на диване, лениво доедая буханку, пока кухарка суетилась, убирая со стола остатки завтрака. Из съестного осталось только масло, хлеб и бидон молока. На таких харчах мои формы быстро округлятся, как и предсказывала Маргоша. С причиной, правда, не угадала.       Разбойница неспешно подошла ко мне и облокотилась о стол. Пряжка щегольских сапог звякнула. Пристальный взгляд быстро стал бестактным.        — Ты во мне дыру прожжешь, Адель, — не выдержав, сказала я, намазывая масло на хлеб. — В чем дело?       — Скажи, кур… Милена, — задумчиво ответила она. — Как атамана охомутала?       Кожаные штаны плотно обтягивали круглое, как изгиб лютни, бедро. На поясе висела сабля в ножнах, украшенных драгоценными камнями. Явно чей-то подарок.        — Затащить мужика в постель любая курва сможет, — пожала я плечами. — С чего ты взяла, что одурманила?       Адель осклабилась и шмыгнула носом, под которым виднелось едва заметное пятнышко запекшейся крови. Кое-кто не брезгует бесовским порошком.        — Да я от вчерашних стонов на одно ухо оглохла, — и, чуть насупившись, добавила: — Меня-то молчком пялил.       Молоко попало не в то горло. Личность щедрого дарителя недолго оставалась в тайне.        — Он… спал с тобой? — вопрос прозвучал слишком удивленно, чтобы не задеть гордость разбойницы.        — А че зенки коровьи вытаращила? — возмутилась Адель, уперев руки в боки. — Я тебе еблом не вышла?       Огорошенная внезапным вопросом, я пригляделась повнимательнее. Пухлые губы, острые скулы, серые глаза, блестящие от порошка. Вышла она… ликом. Но мезальянс… Тьфу ты, мезальянс! Я что-то запамятовала собственную несуществующую родословную.        — Давно, правда, — призналась она. — А тебе чего? В женки что ль метишь? Нужна ты ему больно.       Нужна, но не для этого.        — Да упаси меня Лебеда, — хмыкнула я. — Судьбе последней я не завидую.       Адель нахмурилась. Достала из-за пояса нож, подбросила в воздух.        — Злая ты, как дворняга некормленая, — наконец изрекла она. — Атаман любил свою женку больше жизни. Да только он бессмертный, а она — нет. Смекаешь?       Смекнула. Свежо предание, да верится с трудом.       — Ты меньше слушай, что языки мелят, — фыркнула Адель. — Своей смертью она умерла. С тех пор он каменным и заделался. Ни одна баба не трогает.       Такая уверенность заставила мой скептицизм слегка пошатнуться. Неужели это правда? Жена и брат — единственные, кто вызывают у Ольгерда хотя бы подобие эмоций.       Я залпом допила молоко, всем своим видом показывая, что не в настроении обсуждать старые сплетни.        — Ах да! — спохватилась разбойница. — Передай атаману, что ведьмак наведывался. Сказал, дескать, ждать будет. В «Алхимии».       Эти заботы оставлю хозяину усадьбы. Пора бы проветриться.       Стоило распахнуть дверь, как порыв ледяного ветра ударил в лицо. Поздней осенью и без того не слишком приветливая Редания казалась еще угрюмей. Низкие кряжистые деревья окаймляли узкую пыльную дорогу, на которой любая лошадь собьет подковы. Усадьба Гарин с выкрашенным в карминовый цвет фасадом смотрелась на фоне местных красот как дворянка на кметском празднике.       Почему я не родилась в Туссенте, или, на худой конец, в Ковире?       Кабаны готовили лошадей к очередной вылазке, лохматый черный пес беспробудно дрых. Мое появление вызвало двусмысленные усмешки, но никто больше не называл меня «шельмой» в лицо. У почетной должности фаворитки есть свои плюсы.       На приусадебный сад хозяин явно не скупился: педантично подстриженные кусты и клумбы — особенно прелестна та, с бледно-красными розами. Странно, что ничем не пахнут. Как неживые. Дьявол с ними, с пожелтевшими красотами — наслаждаться ими мешал мерзкий червячок, разъедающий душу изнутри. Страх. «Ты проиграешь».       Тихие шаги по брусчатке. Мы знакомы меньше недели, но эту поступь я ни с чем не спутаю. Какая ирония, что я даже помыслить не могу о том, чтобы дотронуться до него просто так, без причины, когда мы не в постели.        — Ведьмак…        — Знаю, — ответил Ольгерд, поравнявшись со мной. Надел теплый кунтуш с воротником из соболиного меха — даже бессмертным бывает холодно. — Подождет.       Атаман в добром, насколько это возможно, расположении духа после вчерашней ночи. Грех не воспользоваться.        — И что ты загадаешь на этот раз? — аккуратно, стараясь не выдать любопытства, спросила я. — Увидеть незримое? Победить непобедимое? Завладеть несуществующим?       Хоть что-нибудь действительно невозможное?        — Розу, — ответил Ольгерд, скрестив руки на груди. Взгляд обратился на озеро, но что-то подсказывало, что природа интересовала его столь же мало, как и меня. — Старый подарок, который давно уничтожило время. Вот пусть в безвременье его и ищет.       Не нужно быть семи пядей во лбу, чтобы догадаться, кому предназначался этот подарок. И все-таки Адель права. В голосе слышалась тень чего-то, что некогда было любовью.       Разговор не клеился — неловко спрашивать о жене, покуда свежа память о вчерашних стонах. От неловкой паузы нас избавил Сташек, коротко доложивший, что лошади готовы. Атаман собирался в Хеддель.        — Прежде, чем уедешь, — окликнула я Ольгерда. — Могу взглянуть на контракт?       Нужно узнать настоящее имя и прочитать тот ужас, под которым кровью расписался атаман. Он нахмурился.       — Увы, ты опоздала лет на сорок.       Смысл сказанного дошел не сразу.        — Что?..       — Я сжег его.        — Сжег?.. — в этом тихом голосе я едва узнала свой собственный.        — Я неясно выразился?       Дьявол тебя подери лопатой наперекосяк! Ничего более осмысленного, чем ругательства, в голову не лезло. Мне стоило немалых трудов не описать в красках все, что я думаю об умственных способностях человека, уничтожившего контракт на собственную душу. Но нельзя вступать в перепалку и пошатнуть и без того шаткое доверие.       Атаман смерил меня взглядом и направился в сторону конюшен. Я осталась наедине с голосом Иштвана, эхом раздающимся внутри головы: «Не пытайся бороться с тем, чьего имени ты не в силах произнести». Стоит мне подумать, что хуже быть не может, как каждый раз мир наглядно демонстрирует скудность моей фантазии.       Мне не оставалось ничего иного, как вернуться в усадьбу. Сжав от злости кулаки, бродить по кабинету в поисках несуществующего решения. Пытаться найти на страницах дневника ответы на мучившие вопросы.       Торговцу ни к чему души челяди и их щенков. Ни к чему души слабых и увечных. Нелюдей. Нет, дьявол не разменивается по мелочам — он знает цену могущественной и древней крови.       Сначала взаимосвязь между жертвами ускользала — но стоило сопоставить фамилии — Бжостовские, фон Эвереки, аэп Алефельды, Ла-Тремойль, де Трастамары, Д’Амбуаз — как меня осенило. Казимир Бжостовский, поднявший армию мертвых во время битвы под Гутборгом — веком позже душу его потомка забрал торговец. Амадеус аэп Алефельд, маг крови. Кейстас фон Эверек, гоэтист. Дети платят за грехи своих родителей — бастарда Бжостовского, оставленного матерью в канавах Лан Эксетера, постигла та же участь. Кровь гуще, чем вода. Мы - то, что течет в наших венах.       Это все, бесспорно, интересно и познавательно, но абсолютно бесполезно.       Как мне узнать истинное имя Гюнтера о’Дима? Заставить Ольгерда заново пережить воспоминания, связанные с контрактом? С помощью «Отзвука»? Человеческая память изменчива и ненадежна. Попросить загадать другое третье желание? Что-нибудь, что поможет заполучить контракт? Не хочу выдавать нас с потрохами.       Если бы только можно было вернуться в прошлое. Но такое под силу только демону.       Хм. Интересно, а как Геральт раздобудет розу? Не воспоминание о ней, не подобие, а именно ту самую розу?       Маятник каминных часов отбивал мгновения. Зачем люди, черт возьми, создали механизм, напоминающий о том, как быстро истекает время?       Я перевернула страницу дневника, уставившись в очередное пафосное изречение.       Само понятие «невинная душа» — сущий софизм. Никто не рождается чистым, каждый несет в себе грехи своих предков.       Роза… Нет, это чертовски паршивая идея. И, как все паршивые идеи, плотно застряла в голове. Раздумывая над возможными рисками — коих было бессчетное множество — и вероятностью успеха, который стремился к нулю, я оставляла закладки в дневнике. Помечала все строки, где упоминалось хоть что-то об имени.       Громкие голоса внизу. Сейчас Ольгерд поднимется, и мне предстоит очередное упражнение в риторике. В руках атамана увесистый мешок, под ногтями — запекшаяся кровь. Либо Ольгерд голыми руками пытался выкопать клад, либо кто-то сегодня неожиданно обеднел.       Я тщательно подбирала слова для последующего вопроса:        — Ты уже сжег контракт, когда оставил Ирис розу?       Он подошел к картине, бросив на меня быстрый взгляд, и видимо, вспомнив, что я давно в курсе тайников, положил улов в выемку за картиной.        — Нет.       Блики огня плясали в его глазах. Ольгерд подошел поближе, взглянул на пожелтевшие страницы пергамента. Указательный палец лег на подчеркнутую фразу: это их modus operandi, и это же их ахиллесова пята — ведь они не могут отказать в словесной дуэли смертному, назвавшему их истинное имя.        — Милена, мне понятно, к чему клонишь, — сказал он. — Но повторюсь: контракт уничтожен. Мне не хотелось ни забирать эту чертову бумагу с собой, ни, тем более, оставлять жене.       — Роза, которую ты подарил жене… — не слишком уверенно начала я. — Если Гюнтер о’Дим отправит ведьмака за ней в прошлое… Если я отправлюсь вместе с ним… То смогу увидеть подпись.       Количество «если» красноречиво свидетельствовало о продуманности плана.        — А если нет? — иронично поинтересовался атаман, грея руки над пламенем.        — Проведем целую вечность по соседству. — В голове шутка прозвучала куда смешнее. — Разве ты не об этом мечтал?       Ольгерд усмехнулся и покачал головой.       — У тебя есть план получше? — накопившаяся злость так и норовила вырваться наружу.        — Дай мне все обдумать, — он сделал жест по направлению к двери. — В тишине.       Дневник так и остался лежать широко распахнутым. Не каждый охотник так тщательно расставляет силки, как я эти чертовы закладки. Пусть побудет наедине — не мне же одной отчаянно биться в поисках решения.       В моей комнатке кровать не застелена. Уловив недвусмысленный намек, я пошла в хозяйскую спальню. В ней уже успели навести порядок: убрать осколки и постелить свежее, пахнущее чем-то лавандо-цветочным, белье. Я взяла первую попавшуюся книгу, моля Лебеду о том, что в ней не будет упоминания о демонах. Устроилась в широком кресле с низкими ручками. Красный бархат приятно холодил кожу.       «Как говорил святой Афанасий Афонский, mulier est malleus, per quem diabolus mollit et malleat universum mundum (женщина это молот, которым дьявол размягчает и молотит весь мир)».       Ад и черти, я что, проклята?! Ах, да. Действительно.       На стене висел гобелен с гербом фон Эвереков: дикий кабан в окружении трех черных роз. У древнего рода на редкость дурная слава. Разбойничество в Редании еще худо-бедно могло сойти за семейную традицию, но чернокнижество — вряд ли. Род и так долго не мог отмыться от темной славы Кейстуса фон Эверека, большого знатока гоэтии, а Ольгерд забил в гроб репутации последний гвоздь. Яблочко от яблони недалеко падает.       Прошла целая вечность, прежде чем дверь наконец отворилась.        — Я прочитал дневник, — медленно сказал Ольгерд. — Выезжаем на рассвете.