Much darker

       Комната плывет в клубах дыма и боль выветривается с клубами едкого дыма в потолок, коптя и уничтожая тяжелые плиты. И без того мрачный потолок в дыму кажется совершенно мутным, а затемненный свет ламп – слишком блеклым.        Доктор Твелви отчаянно трет глаза, трясет головой, стараясь отогнать похмелье, как наваждение. Доктор Твелви не привык пить и сейчас держится за стол чуть крепче обычного, раздраженно барабаня пальцами по стулу. Покачивающие бедрами девицы, плывущие мимо него, кочующие от столика к столику, скалят белые зубы, улыбаясь самыми неестественными улыбками, которые только могут быть. Не будь он так пьян, попытался бы выяснить, придумать, проанализировать, как каждая из жриц любви здесь очутилась. Но алкоголь затуманивает разум, а злость развязывает руки. Доктор Твелви хватает одну девицу за ляжку, получив ее довольное взвизгивание, сажает другую к себе на колени, шепча сладкие речи в вульгарные кроваво-красные губы, а склоненную еще одну гуру любви щипает за напудренную грудь, на что та игриво усмехается.        И все это – из безумной ревности, невероятного чувства собственности, вдруг проснувшегося в нем и тут же взявшего верх над здравым смыслом и всеми остальными чувствами.        Он летел с работы, едва успев принять душ, еще толком даже не высохнув, взял такси, потому что его верный синий Порш решил уйти на ремонт, шлепал ботинками по лужам, все увеличивающимся от непрекращающегося ливня, тащил букет красных маков, купленных за деньги, на которые мог бы купить здесь две бутылки не самого дешевого вина – все, чтобы порадовать хозяйку борделя. Он летел к ней без предупреждения, вне очереди, не в свой день, потому что, черт возьми, был убежден, не пойми почему, что она будет рада видеть его, хоть пятница должна была наступить только послезавтра.        Старый дурак. Мисси спустила его с небес на землю. Он пришел и с сияющей улыбкой на губах, заявил встретившей его маленькой пухленькой Люси с милыми ямочками на щеках, которая еще несколько недель назад пела ему глупые французские песенки, что жаждет видеть Мисси. Ответ был лаконичен и убил его без единого выстрела: «Мама занята, У нее клиент».        Пять слов. Пять слов, вернувших старого мечтателя с небес на землю; заставивших осознать, что приходит к Мисси не только за сексом; в полной мере показавших его собственную слабость и никчемность; разделивших мир на «до» и «после»; вернувших обаятельного доктора с хмурыми неуклюжими бровями мечтавшим его заполучить хотя бы для разговора или глупеньких игр более молодым девушкам, коих здесь, к счастью, было много – на любой вкус.        Пять слов, снова напомнивших ему об уже пережитых событиях, которые столь долго и скрупулезно вычеркивал из памяти, но так и не забыл: как точно так же, будто порыв ветра, летел домой, мечтая поскорее очутиться в горячих объятьях любимой жены, и как ушел из дому чужаком, у которого нет дома. И как позже вытолкнул за дверь красивую любовницу с рыжими веснушками и огненными кудрями, польстившуюся без спроса на его деньги. Пять слов в очередной раз доказавших – все в этом мире продается и все покупается. И все человеческие взаимоотношения – не более чем товарно-денежный оборот. Капитализм в действии.        Идиот. Ну какой же он идиот! Он пришел в бордель, сейчас он флиртует с темнокожей гаитянкой, которую все здесь кличут Пантерой, и она посасывает через трубочку купленный им мартини, вульгарно причмокивая шикарными большими губами. Вот она – эта гаитянка, лицо общества, в котором довелось теперь жить, а он, наивный червь, надеялся найти рай. Беда в том, что искать правду в публичном доме, где стоны покупаются за деньги, а оргазмы вычисляются купюрами – все равно, что искать невинную душу младенца в аду.        Доктор Твелви курит сигареты и балуется кальяном, а темнокожая уроженка Гаити все так же чмокает пухлыми губами, наверняка предвкушая богатый заработок сегодня, ведь деньги у доктора-хмуробровика сыпались со всех карманов, а что не рассыпалось, то он сам швырял на стол, как обычную бумагу, ничего не стоящую. Просто так, ни за что.        Музыка становится громче, Твелви – хмельнее. Уже не различить, какого цвета огромные глаза толстенькой Люси, а две девицы, сидящие у барной стойки почему-то превратились в трех. Отчаянное протирание глаз помогает, но совсем ненадолго, буквально после нескольких секунд сопротивления алкогольному дурману все возвращается на круги своя.        - Эй, сыграй веселое! – кричит Твелви пианисту, швыряя деньги в сторону фортепиано, и тот, услужливо сняв шляпу, кивает и скалит зубы в улыбке столь же фальшивой, как жизнь Доктора. Глупенькая мелодия перерастает в быстрое страстное танго. У каждого свои понятия о веселье. Заказчику хочется взвыть волком, раз уж нет луны, так хоть на грязный потолок, а девицы увлекаемы клиентами с толстыми кошельками и не менее толстыми животами и соблазнительно качают бедрами в танце. Пухленькая Люси трется своему сегодняшнему ухажеру об пах, неестественно широко раздвигая ноги при каждом шаге.        Подали вишню в шоколаде, попробовав, доктор не может не отметить, что милая девочка Клара постаралась сегодня на славу, но кладет заветный десерт в пухлый рот красавицы-гаитянки, рядом с ее блестящими белыми зубами и та в благодарность страстно втягивает в себя его губы как он секунду назад втягивал в легкие кальян. Все, черт побери, возвращается бумерангом.        Доктор не думает о том, с какой минуты своей жизни он запутался и с какого мгновения эта самая жизнь кубарем покатилась к черту. Нет, он сегодня веселый и ему хочется танцевать.        Доктор выхватывает Пантеру из-за стола, ощутимо помяв ее крупные бедра и тянет на паркет, расталкивая, хоть и не сильно, всех мешающих. У девицы подвернулась нога, ах, какая досада, и он наклоняется, чтобы поправить застежку туфель, являя пред его взором свой шикарный зад. Доктор облизывает губы в приятном предвкушении, поднимает глаза поверх этого великого, открывшегося его взору, богатства и…        Мисси спускается с лестницы, стуча каблуками при каждом шаге и этот звук эхом отдается в его пьяной седой голове. Доктор, словно рыба, только что вытащенная на поверхность жестоким рыбаком, открывает и закрывает рот, продолжая нагло пялиться. Он пришел к ней, но Мисси не скучала – поджарый мужик, лет пятидесяти, судя по всему, латиноамериканец, сияет начищенными до блеску зубами, ослепляя и без того близорукого Твелви и по-свойски гладит тонкую аристократичную руку хозяйки, о чем-то ей шепча.        - Доктор! – изумленно-радостно, впрочем, как теперь ему кажется, с блестящей актерской подачей, восклицает Мисси. Красное платье с глубоким вырезом, почти до середины оголяющее ее декольте и соблазнительно закрывшее при этом спину, в его пьяных глазах похоже на кровь, оно малиновое, багряное.        Он хватает ее за руку и не помнит больше ничего. Только каким-то образом понимает, что по лицу стекает вода, и волосы совсем промокли. Покатав капли на языке, обнаружил, что это минералка.        Мисси стоит, сверля его холодным, почти что разъяренным взглядом, а платье цвета запекшейся крови придает ей еще более зловещий вид.        - Я пришел сюда, а ты с другим – стиснув зубы, говорит он, покачивая головой, как китайский болванчик.        - Ты забыл кто я? – чуть насмешливо, с абсолютным спокойствием в голосе отвечает она, поселяя мертвую тишину в его барабанных перепонках.        Он думает. Да. Он забыл. Признает свою капитуляцию. Он забыл. Потому что есть одна проблема – одна беда, огромная и неразрешимая.        У Мисси вульгарное платье, но она не выглядит вульгарной.        Ее рот накрашен вызывающим красным, но она не выглядит вызывающей.        Ее язык ласкал сотни мужчин, но она, скорее, похожа на Мадонну, что вот-вот вознесется на небеса.        Она трахала своим ртом миллион самцов, ее зубы впивались не в один десяток членов, но нежность ее поцелуев (он знает) сравнима с материнскими.        Она работает проституткой, но не проститутка.        Доктор Твелви клипает глазами, словно человек, только что проснувшийся, качает седой головой, до крови кусает губы. А она все это время стоит перед ним в своем вульгарном красном платье, смотрит глазами Мадонны и, кажется, вот-вот споет ему колыбельную, как пела мать каждую ночь в детстве до тех пор, пока ему исполнилось десять.        И это убивает его. Своей искренней прямотой, своей порочной невинностью Мисси заставляет его страдать, испытывать муки, что прошли мученики за христианскую веру. Боль хочет быть услышанной и старый доктор с кустистыми бровями, подбежав к двери, резко бьет в нее кулаком. Раз, второй, третий, все быстрее и быстрее – пока костяшки не становятся почти малиновыми. А потом, привалившись к стене, напрасно старается унять обезумевшее дыхание и начавшуюся тахикардию.        Ее ласковое, практически невесомое прикосновение, заставляет его вздрогнуть. Рука женщины, что похожа на Мадонну, величаво ложится на его сгорбленное плечо, а второй рукой она поворачивает к себе его лицо, ища ответного взгляда.        Она спасет его.        Один взгляд, в котором он все понимает, взгляд, кричащий ему о помощи – и бросившись вперед, к ней, он целует ее в плотно сжатые губы, в этот забаррикадированный бастион, а когда отрывается, она обнимает его за плечи. Один рывок – и вульгарное красное платье летит на землю, а следом – его пояс и брюки, и рубашка. Один ее вскрик – и он входит в нее, держа ее на руках, словно маленькую фарфоровую статуэтку и трахая – нет, любя. Потому что она спасет его. А потом сходит в нее с каким-то измученным стоном, склонив голову на маленькое плечо.        Потом, когда комната вновь постепенно обретает знакомые черты, он находит ее пронзительный, удивленно-болезненный взгляд, и смотрит ей в глаза, и гладит ее бледные щеки.        Потому что она спасет его.        Но не поможет.